Текст книги "Бег времени. Тысяча семьсот (СИ)"

Автор книги: Oh panic

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 42 страниц)

– То есть никто не уходил отсюда со вчерашнего дня?

– Нет. Уходили, многие. Но многие ночевали здесь. Например, мистер Джордж и доктор Уайт, еще мистер Кауфман и мистер Броуди, мистер… В общем, всех и не перечтешь. Мелькают то там, то тут.

– Мой дядя тоже, я так понимаю?

– Мистер Фальк? Разве вы не заметили его чемоданы при входе?

Я засмеялся в ответ. Это верно, Фальк бывало практиковал ночные вылазки в Темпл. А уж история с Гвен его точно переселила сюда на весьма долгое время. Благо комнаты тут имеются. Видимо, когда-то в Темпле существовала еще одна версия Фалька, любящая ночевать в этом здание.

– Так значит, там весь Внутренний круг заседает, – на мгновение я задумался о том, как я благодарен этим людям. – Я правильно вас понял?

– Да, Гидеон. Вы все правильно понимаете. Там идет совет, на котором присутствуют все адепты второго уровня. Он уже длится четвертый час и, слава богу, подходит к концу. А то у меня заканчиваются печенья и кофе, а заказывать пиццу для них я не собираюсь, – она снова рассмеялась, только уже нервно, и махнула рукой на тележку, где разместились чашки и печенья.

Миссис Дженкинс легко толкнула ее и покатила к Залу Драконов, при этом движения ее были стремительны и четки, что ни одна капля даже не подумала бы из них вылиться. На ходу она бросила мне «я доложу о вашем приходе» и скрылась за большими высокими дверями.

Через несколько минут оттуда вместе с ней вышел мистер Уайт, сразу направившийся ко мне. Практически сразу из-за дверей послышался скрип отодвигаемых стульев, а также же многочисленные громкие голоса и вот уже несколько человек вышли следом. Среди них я узнал и мистера Уитмена, который судя по всему «прогуливал школу». Поздоровавшись друг с другом, доктор Джейкоб Уайт пригласил меня к себе в кабинет.

В руках у него была какая-то тонкая папка.

– Добрый день, Гидеон. Как твое самочувствие? – эти два вопроса прозвучали настолько профессионально, что мне показалось, что я как будто действительно пришел к нему лишь на прием. Температура и разрывающееся на куски сердце, доктор. Что вы мне посоветуете?

К черту мое самочувствие.

– Я пришел узнать, как продвинулись поиски Гвен. Может, хоть вы скажете мне что-нибудь хорошее?

Он тяжело вздохнул и подошел к шкафчику, откуда извлек графин с янтарной жидкостью и два стакана. Что-то мне не нравится все это… Неужели все настолько плохо? Слишком участились у них попытки напоить меня. От этой мысли захотелось ударить по стене, чтобы выпустить злость. Но я просто сел за стол и устало уставился в стену.

Молча налив, мистер Уайт протянул мне стакан. Я не стал спорить и послушно сделал глоток. Сам же доктор Уайт взял свой стакан и стал смотреть в его дно, будто надеялся увидеть что-то в этой золотистой жидкости.

– Гидеон, – начал он после непродолжительной паузы. Его голос заставил меня вздрогнуть. Я был весь во внимании. – Фальк поручил мне поговорить с тобой, так как считает, что в таком деликатном деле, я лучше всех справлюсь. Хотя я ни черта не смыслю в этом!

Последнее он проговорил со злобой и залпом осушил свой стакан. А я наоборот, свой поставил на стол. На место недавней злости накатывала ярость на то, что они что-то знают, а мне не говорят. И даже хуже – опекают, как ребенка.

– И что же вы хотите мне сказать?

– Гидеон, буду честен. Я не мистер Джордж, не буду пичкать тебя иллюзиями, надеждами, пытаясь не затронуть твои чувства к Гвен. Буду говорить все, как есть. Согласен?

– Будьте так любезны, – сквозь зубы произнес я, сдерживая ярость. Я чувствовал, как весь напрягся, сидел без единого движения. Если бы сейчас рухнул потолок надо мной, я так бы и сидел, не поменяв положения.

– Результаты поисков ничего не дали. При этом нигде. Абсолютно. Поэтому Фальк сократил поисковую группу. Но мы думаем, это нам мало что даст и не принесет даже какие-нибудь плоды. Скорее всего, Гвендолин мертва. И нам придется с этим смириться, если и дальше ничего не прояснится.

Вот оно! Я резко вдохнул и почувствовал, каким тяжелым и горячим стал воздух. Сердце пропустило удар, и потолок, кажется, все же рухнул, придавив меня своим весом.

– Об этом шла речь на собрании? Так? Вы решали: искать ее или бросить все это ко всем чертям? – Я возненавидел сию же секунду всех, кто был в этом здании. Кучка старых маразматиков, считающих, будто обладая властью здесь, в Темпле, они имеют право сдаться и прекратить поиски. Они хоронят Гвен, даже еще не боровшись за нее как следует!

– Не совсем. И об этом тоже. Дело в том, что перед нами возникло множество вопросов: продолжать ли поиски? Если продолжать, то где и как? Как долго искать? Стоит ли об этом уведомить графа Сен-Жермена? Не получится ли, что мы упустим время на поиски, когда нам надо заниматься замыканием круга, раз мы так близко к цели? Дебаты были жаркие.

Эти люди думают, что имеют право жертвовать детьми во имя их выдуманных целей. Словно жизнь ничего не стоит.

– И что? Дайте угадаю, вы решили, что проще прекратить поиски и похоронить Гвен: все равно она была не обучена для путешествий, а значит бесполезна. Уж лучше вернемся к панацее от всех болезней. Это ведь такая благородная цель, ради которой и жизнью девушки пожертвовать не жалко. Так?

В конце фразы я сорвался, и в моем голосе неприкрыто звучала ярость, которая клокотала во мне. Я еле сдерживался, чтобы ни разнести кабинет и не надавать по морде доктору Уайту, а там всем, кто попадется под руку.

– Нет, не так, – доктор продолжал спокойно, почти отчужденно говорить, как будто только что не слышал мои слова полные желчи и злобы. – Никто ее еще не хоронил. Вот, держи.

Он протянул мне тонкую черную папку.

– Что это?

– Хроники. Точнее выписки из хроник с датами, по которым тебе придется элапсировать. Возможно, среди них ты найдешь Гвен.

– Вы же сказали, что ничего не нашли?

– Я сказал, результаты поиска ничего не дали. То есть, среди них нет упоминания Гвендолин или девушки из 21 века. Здесь, – он кивнул на папку, подливая себе в стакан алкоголя, – собраны выписки из хроник, где упоминаются разные девушки никак не связанные с Тайной Ложей, которые по разным причинам оказались в Темпле.

Кажется, до меня медленно доходил смысл. Я открыл папку на первом попавшемся листе:

«21 июня 1924

В 12.00 дня приезжала дама по имени Келли Макдональдс. Назвалась цветочницей с Саммер стрит. Предлагала купить трехцветные фиалки за один соверен».

– И много таких выписок?

Я пролистнул папку, в ней было ровно 10 листов.

– Примерно, 25 упоминаний. Это мало и много, не знаю. Мы решили, что будем тебе давать в день где-то по две даты. Думаем, в неделю-две уложишься. А затем, какими бы результаты не были, ты снова начнешь собирать кровь путешественников для замыкания.

– Можно сейчас приступить к элапсации?

– Не вижу препятствий для этого…

– Отлично! – на какое-то мгновение я воодушевился. Хоть какой-то проблеск надежды, в отличие от них я хоронить Гвендолин не собирался вопреки всем: Хранителям, истории и предсказаниям Сен-Жермена.

– Кстати, вы решили, будете говорить графу о пропаже Гвен?

– Мы решили, что скажем, если твои поиски ни к чему не приведут. А пока знать ему не стоит.

Я снова открыл папку на первой странице. Там стояла дата 2 февраля 1757 года:

«2 часа после полудня – поймана воровка в сердце Тайного ложа. Пароля не знала. Заключена в подземелье, в третью южную камеру. Будет собран совет из членов Внутреннего круга по поводу дальнейшей ее судьбы. Граф Сен-Жермен будет отсутствовать на совете из-за своего пребывания в России. В связи с этим все права Магистра временно возложены на его доверенное лицо – Миро Ракоцци».

– А почему дата начинается с 1757 года?

– Бога ради, Гидеон, я думал, ты сам догадаешься! – дядя был слишком нервным, даже дерганным, таким я его еще никогда не видел. Он словно похудел и поседел, видно, что ему тяжко дались последние двое суток. Он даже не переоделся, а это был нонсенс. Мне всегда казалось, что даже если грянет третья мировая война, и все будут жить в грязи и нищете, даже тогда он будет менять костюм ежедневно. – Ложа была создана когда? В 1745-ом! А до этого никто никакие хроники не вел. Эта девушка единственная за двенадцать лет существования ложи, кто пробрался в нее. И что я тебе объясняю…

Все это время он лихорадочно настраивал хронограф, принесенный и спущенный в южное подземелье с камерами. В связи с тем, что они не собирались говорить графу о том, что Рубин пропал, было решено, что я буду элапсировать тайно, без официальных встреч. Поэтому на все путешествие мне будет дано 20 минут: проверил – Гвен или нет – и сразу в 21 век. А там уже будут разворачивать дальнейший план действий.

Это самая безумная элапсация за все мои путешествия, даже неконтролируемые прыжки я не беру в расчёт. На мне был черный плащ, черный жилет-камзол, белая рубашка виднелась белыми кружевами галстука у горла и белыми островками пышных рукавов. На ногах были темно-коричневые штаны и черные чулки, мягкие кожаные сапоги. Была шпага и черная шляпа, но зато был без парика, с завязанными резинкой волосами в хвост.

Черные перчатки были на мне одеты, чтобы скрыть руки. Самое странное во всем этом, что мне вручили помимо шпаги, платок и пузырек с хлороформом, а за пояс был заткнут дамский Браунинг, добытый неизвестно откуда.

– Итак. Слушай внимательно! Мы тебя отправим в этот же день, но в 5 часов дня. К этому времени все поутихнет вокруг нее. К тому же темнеет там рано, будет темно, и тебе легче будет спрятаться. По нашим данным, она единственная, кто будет сидеть в камере. На всякий случай девиз дня «Ab abusu ad usum non valet consequential» . Повтори!

– Ab abusu ad usum non valet consequential. Злоупотребление не довод против употребления.

– Правильно! Латынь всегда была твоей сильной стороной. Все готово. Можешь элапсировать.

Укол. Капля крови. Яркая белая вспышка и пол выдернули у меня из-под ног.

Я находился там же, у стены подземелья, только это был февраль 1757 год. Освещение сменилось – меня окружал полумрак, в конце коридора горели факелы. Было дико холодно, поэтому напротив третьей камеры кто-то заботливо поставил большую чугунную переносную печь. В коридоре никого не было. Вся стража стояла за толстой деревянной дверью, ведущей к выходу из темниц. Я медленно начал идти вперед, приближаясь к третьей камере. Я старался идти мягко и бесшумно. Дойдя до камеры, я остановился возле огненной печки и вышел из темноты в свет факелов. Но меня никто не видел, хотя я отлично видел все. Сердце мое сжалось и подпрыгнуло от радости: чтобы быть ближе к теплу, в углу у решетки на тюке с сеном лежала женская фигурка, укутанная с ног до головы в большое коричневого цвета толстое одеяло. Из-под него виднелась макушка с черными волосами.

– Гвен! Гвенни! Это я, Гидеон!

Сердце мое превратилось в тысячу порхающих бабочек. Моей радости не было предела.

Но фигура зашевелилась и села, и тут же бабочки во мне умерли, превратившись в горькое чувство ошибки – обознался. Лицо у девушки было другое, незнакомое. Черты были большие, грубоватые, она ни капли не была похожа на Гвен.

– Простите, обознался, – я был слишком удручен и сконфужен. Как я мог обознаться! Она с Гвен даже рядом не стояла.

– Привет, красавчик! Вас здесь таких собирают что ли? – я ошеломленно смотрел на нее. Понимал, что попал в весьма затруднительное положение. А девушка уже встала с тюка и подошла в плотную к решетке: под темным одеялом, накинутым на плечи, как плащ, виднелось ярко алое платье из тафты с золотой витиеватой вышивкой, которое еще больше показывало различие происхождения девушки и дороговизны платья. – Если хочешь, можешь звать меня хоть Гвенни, хоть Жозефиной, хоть Девой Марией, мне все равно теперь…

– Вы Мария Смит? Осужденная за воровство?

Она томно закатила глаза.

– Ну, сколько можно, а? Я не воровка! Этот придурок Джимми виноват, это он просто решил похвастаться, что знает, как сюда пробраться тайно. Ну, я и пошла. Надоело повторять одно и то же.

Мне почему-то стало смешно, хотя ничего смешного в этом не было. Передо мной стояла девушка, которой завтра вынесут смертельный приговор и отрубят голову. А она пытается свалить всю вину на бедолагу Джимми, которого скорее заставили показать сюда путь, чем он решил похвастаться.

– А платье тоже Джимми дал примерить?

Она надула губки и кокетливо взглянула из-под ресниц своими карими глазами.

– А что, красавчик, нравится? Небось только и мечтаешь, чтобы завалить какую-нибудь девку поблагороднее, чтобы такое платье на ней задрать и сделаться потом ее любовником, чтобы твои долги оплачивала.

– Уж точно не о такой, как ты, мечтаю, – ужасная вульгарная особа. Из ее рта льется столько же дряни, сколько и в ней самой. Хотя чего ее винить: выросла в нищете и на улице, платье, наверное, ее был самый большой куш за всю жизнь. – А платье красивое, да…

Она довольно хмыкнула и любовно начала расправлять невидимые складки на корсете.

– Красивое… – заворковала она своему платью. – Я ее с одной дамы сняла, когда в лесу разбойничали. Ух, она визжала! Пришлось чуток придушить ее. Жаль, что, вы, скоты, испортите его, когда мне голову рубить будете…

На этой фразе она начала всхлипывать и плакать: рот ее некрасиво скривился, а из глаз полились слезы, оставляя на грязном лице бороздки. Но времени утешать ее у меня не было, так как услышал, как отпирается замок у двери в темницу – кто-то сюда шел. Я кинулся в конец коридора, в темноту.

– Эй, ты куда? – услышал я в след голос девушки. В следующее мгновение я увидел молодого красивого статного человека. Он был чем-то отдаленно схож со мной: темные длинные волосы, перевязанные лентой, волевой подбородок, выраженные надбровные дуги, красивый прямой нос и такая же прядка, спадающая на глаза. Одет он был в бархатный темно-зеленый камзол.

– С кем ты говоришь, Мария?

– Вот уж сюрприз! Граф Бенедикт Бенфорд Второй пожаловал. Так? А то я в счете не сильна.

– Так точно. И не надо прибеднятся, Мария. Ты ловко посчитала, во сколько тебе встанет, если продашь инкрустированный персидский кинжал. Я наслышан о тебе достаточно.

– Ох ты! Я тоже о тебе наслышана много, в том числе, что ты не вылезаешь из постели девиц. При этом тебе, что бедная, что богачка, все равно, лишь бы юбка была, – в ответ тот лишь засмеялся, чем вызвал припадок ярости у Марии. – Чего заливаешься? Вон, ваш друг, и то ходок на более благородных девиц!

Она кивнула по направлению в темноту, где стоял я. В этот момент я почувствовал спасительное головокружение – я возвращался в 2011ый год. Напоследок я только и успел увидеть обернувшегося ко мне графа, всматривающегося в темноту: «Какой мой друг?».

Иллюстрация к главе: http://static.diary.ru/userdir/2/7/0/2/2702624/79314896.png

========== Мой демон – близ меня. Гидеон. ==========

Мой Демон – близ меня, – повсюду, ночью, днем,

Неосязаемый, как воздух, недоступный,

Он плавает вокруг, он входит в грудь огнем,

Он жаждой мучает, извечной и преступной.

(Шарль Бодлер «Разрушение»)

Посмотрев на часы, я понял, что опоздал к концу уроков в школе Сент-Ленокс. Было весьма досадно. Значит, мне придется отложить разговор с подругой Гвен, как бы ее там ни звали, на завтра. Шарлотта за завтраком подала отличнейшую мысль: «Не думаю, что знания из тысячи просмотренных исторических фильмов или сериал Доктор Кто помогут ей». Я до этого момента мыслил стандартно, как меня учили по тайноведению и постулатам Тайной ложи Сен-Жермена. Но ведь Гвен не была заложницей всех этих правил, в этом были ее особенность и недостаток одновременно, поэтому ход ее мыслей значительно отличался от моих – мы выросли в совершенно разных условиях. Ведь, когда она узнала, что может совершать прыжки во времени, вместо того, чтобы обратиться сразу за помощью и действовать, как указывает «Свод законов путешественников во времени», Гвен попыталась разрешить ситуацию сама, своими усилиями. Я помню папку, переданную мне мистером Уитменом, составленную ее подругой. Наивный сбор информации из Google, который весьма меня позабавил тогда, но теперь я понимаю, что это была попытка решить проблему самим, своим умом, а это должно быть достойно уважения, хотя, на мой взгляд, это было и чрезвычайно глупо.

Именно поэтому меня теперь не покидала мысль, что Гвен жива. Во-первых, она не Шарлотта. Во-вторых, она не я, она – это сгусток энергии, который пытается отстоять свою независимость и свободу, поэтому, если она и умерла – упаси Господи – то, наверное, наделала кучу шума перед смертью, либо где-то застряла и ждет меня.

Как говорится, чтобы раскрыть преступление, нужно думать, как убийца. А кто знает ее лучше всех, как ни лучшая подруга? Поэтому мне нужно было поговорить с … Черт. Как ее зовут-то? Лейла, Лиззи, Лейзи, Лесси? Да, точно, кажется, Лесси. В принципе, я могу обратиться к брату, ведь она нравится Рафаэлю, но почему-то хотелось действовать самому, без посредников – в точности как Гвен. Моя девочка, что застряла где-то в неизвестности.

За сегодняшний вечер я сделал еще два прыжка во времени: в ноябрь 1760, чтобы полюбоваться толстухой прачкой, орущей на угольщика Темпла, а затем, уговорив дядю, прыгнул на 200 лет вперед, в 1956, ту дату, в которую должна была элапсировать Гвендолин перед исчезновением.

Лучше бы я этого не делал. Элапсировав в знакомый кабинет, я увидел свое персональное орудие пытки – темно-зеленую «кузину Софу». Она стояла все там же, все такая же; немой свидетель нашей страсти. Меня кинуло в дрожь от воспоминаний о поцелуях Гвен, как ее изящные пальцы запутывались у меня в волосах, как ее тело прильнуло к моему, как я ответно запускал свои пальцы в ее мягкие шелковистые волосы, как я гладил ее спину, тонкую талию, длинные ноги, а ее запах…

Merde! Diable!

Как же я ее хотел. Раньше хотел ее тело, сейчас хочу и душу. Хочу ее всю, живую, мою, чтобы найти и не отпускать, даже если придется привязать к себе в прямом смысле слова.

Время затуманилось от мыслей. Я помню, что опустился на пол, напротив софы, не смея даже приблизиться к ней на шаг, будто эта мебель была ядовитым существом. Так я просидел целый час, пока не вернулся в свое время. Я боялся глупого деревянного дивана с зеленой старой обивкой, который напоминал мне о моей любви, о моей страсти, которая тлеет во мне к одной взбалмошной девчонке, превратившей мою жизнь в кошмар из пыток. Господи, да Гвендолин, Гвен, моя Гвенни – единственная, кто смог пошатнуть мою уверенность в себе, заставляя ревновать ее к школьным друзьям и вообще к ее жизни, так совершенно не похожей на мою. Даже к чертову Полу де Виллеру, младшему брату дяди, я сумел приревновать, когда увидел, как он на нее смотрит. Я даже одно время подозревал, что между ними в будущем что-то возникнет, потому что тот взгляд можно было расшифровать, как истосковавшийся и влюбленный в нее.

Тупая софа всколыхнула во мне то, что я пытался спрятать от всех, даже порой от самого себя: я безумно, неизлечимо влюблен, одержим Гвендолин Шеферд, и мне не нужна никакая жизнь, если в ней не будет ее. Той, которая постоянно мне перечила, которая вела себя безрассудно, той, кто показал, что можно бороться и быть независимой при любом на тебя давлении.

Не буду описывать свое состояние по возвращении в октябрь 2011го. Я был уставшим, замкнутым в себе, ведь только что я целый час был наедине со своими воспоминаниями. Мне все казалось, что я чувствую сладкий запах тела Гвен, который, как демон, витал в воздухе 1956го года.

Из-за этого душевного состояния, я чувствовал, что мне нужно прийти в себя, но в другой обстановке, отличной от той, где я только что был. Поэтому по инерции пошел в кабинет профессора Шульца, где вчера ждал Гвендолин с элапсации. Там потратил еще час, отпаивая себя остатками кофе профессора и листая первую попавшуюся книгу с его стола. Это была книга о портретном искусстве с иллюстрациями. Там вообще были одни книги об искусстве. Я сделал вывод, что профессор Шульц историк искусств, который вечно пропадает где-то, редко наведываясь в свой кабинет.

Особенно в душу запала картина Рубенса «сидящий демон»: молодой темноволосый человек, сидит на закате, словно собранный из кусочков мозаики. Он, то ли ждет кого-то, то ли грустит, то ли плачет. Возможно, он тоже одержим девушкой, которая пропала в неизвестности и ей грозит смертельная опасность, в том числе и от него самого. Недолго думая, я варварски вырвал лист с репродукцией и сунул себе в карман. Демоны должны держаться вместе.

Приехав домой, первое, что я увидел – это огромный букет белоснежных крупных лилий, стоящих на рояле. Из кухни тянулся аромат, вызывающий зверский аппетит.

– Il est là, en personne! – услышал я ехидный голос Рафаэля из кухни. Скинув куртку, я вошел в зал, не отрываясь, глядя на очаровательный букет. Лилии были великолепны и печальны, словно прогнулись под тяжестью собственной красоты: смотрите, мы склоняем свои прелестные головки в сочувствии к вам, неидеальным людям. Эти цветы скорее подойдут юным девушкам, чем жилищу холостяка, но все равно они волшебны.

– А кто принес цветы?

– Я, – это был кроткий тихий голос Шарлотты, которая вышла из кухни и наблюдала со стороны на меня очарованного цветами. – Еще раз здравствуй.

– Здравствуй. Как прошел день? – Шарлотта была тиха и печальна, как цветы. Если честно, мне было ее жаль: не представляю, что творилось у нее дома. Они росли вместе с Гвен, взрослели, хоть она и отзывалась о ней плохо, думаю, она любит ее, как сестру, и не хочет признаться. Наверное, для нее пропажа кузины, как для меня, если бы пропал Рафаэль – бестолковый братец-паяц, но родная кровь, свой. С Рафаэлем мы через столько прошли в семье, что было бы неправдой, говорить, что я не беспокоюсь о этой маленькой занозе. Правда, каждый из нас выбрал свой путь принятия действительности.

– Ты не приехал, как обещал. Сегодня даже мистера Уитмена не было в школе.

– Ах, да. Сегодня был совет внутреннего круга, поэтому мистера Уитмена не было. А потом была элапсация, и я просто не успел к 15.00.

– Я так и подумала, – коротко ответила Шарлотта. – Понравились цветы? Я их когда увидела в цветочном магазине, сразу подумала о тебе. Лилии – это ведь царские цветы. А еще я всегда думала, что лилии – это несостоявшиеся звезды, если верить греческой мифологии.

Я улыбнулся. Действительно, по мифу, это капли молока Геры, упавшие на землю. Богиня решила покормить грудью внебрачного сына своего мужа Зевса – Геракла, а тот оттолкнул ее, молоко брызнуло из груди богини и превратилось в млечный путь на небе, а на земле расцвели цветами лилий. Интересная интерпретация от Шарлотты: несостоявшиеся звезды…

– А еще символ надежды… – пробормотал я, скорее себе, чем окружающим.

– У нас что, здесь ботан–кружок образовался? – внезапно оживил ситуацию Рафаэль. – По мне, самые прикольные цветы – это кактусы! Как символ небритого, неприхотливого в уходе холостяка.

– Кто бы сомневался – устало засмеялся в ответ я,– Оставим все эти символы прошлым векам. 21 век не терпит многозначности.

– Это точно! Кстати, мы с Шарлоттой, пока тебя ждали, заказали ужин из одного недурного итальянского ресторанчика. Кстати, там еще есть бутылка белого вина. Недурное кстати: «Дубль» 2006 года.

– А ничего, что вам нет 18-ти? – подначил я брата. Рафаэль слишком часто стал баловаться спиртным. Но мне сейчас так хотелось забыться, что и это я оставил позади своей «правильности».

– Ну, мы же в присутствии взрослого будем пить, – засмеялся он, имея в виду конечно меня. Тоже мне, нашел взрослого, который отчаянно боялся зеленую «кузину Софу».

Но я рассмеялся и проследовал за ними на кухню. Стол был сервирован на троих, правда, он больше напоминал ужин для влюбленных, так как кто-то зажег любовно две свечи.

– Мило, – заметил я.

– Это все Шарлотта, – многозначно ответил брат. Девушка гордо подняла подбородок, словно услышала похвалу в свой адрес, и откинула рыжую медь волос. Миленько! Внезапно закрались сомнения насчет нее: может она все еще имеет на меня виды. Но тут же отогнал мысль. Я разговаривал с Шарлоттой перед суаре и, кстати, инициатором того разговора была она сама. Тогда я извинялся перед ней, что дал ложные намеки, что она меня больше не интересует, как девушка, она мне больше интересна, как друг, в чем смысл связывать судьбу с путешественником во времени, когда перед ней открыты большие перспективы и свидания с нормальными парнями.

Шарлотта тогда стойко перенесла это, согласившись быть другом. Когда я пытался повторить этот маневр с Гвен, чтобы охладить ее чувства ко мне и огородить от себя, вышло всё куда хуже и враждебнее.

– Итак. Дама и Господа! – Торжественно начал Рафаэль, будто он конферансье. – Бог сегодня нам послал из ресторана «Assaggi» пасту болонезье с сыром проволоне, милости прошу, брускетту, салат «Цезарь», а на десерт – тирамису! Аплодисменты Богу!

Шарлота натянуто улыбнулась и сделала два-три хлопка. Кажется, ей Рафаэль не нравится. Мне же почему-то стало веселее после сегодняшнего трудного дня; несмотря на свою бестолковость и бесцельность, брат вносил в мою жизнь какую-то легкость. Зря я был против его приезда.

Отглотнув из бокала вина, я расслабился и практически растёкся по стулу. Раньше я себе не позволял такого при девушке, особенно при Шарлотте: но сейчас мы были в домашней обстановке и я чертовски уставший и вымотанный, в конце концов, мы не в обществе, где нужно придерживаться этикета. Шарлотта посмотрела удивленным, недоумевающим взглядом, но мне было все равно. Я почувствовал, как в заднем кармане джинсов что-то мешало.

Это был сложенный вчетверо лист с репродукцией, вырванный из книги профессора Шульца.

– Что это? – оживилась Шарлотта, – Письмо?

– Картина. Называется «Демон», – я протянул ей иллюстрацию.

– Какой-то он… безразличный. Или даже обиженный.

– Хм… Мне он показался печальным и плачущим.

– Что-то мне не нравится. Да и плохого качества картинка, – раздраженно отрезала Шарлотта, передавая лист Рафаэлю. Тот, даже не останавливаясь впихивать в себя еду, бегло посмотрел на изображение и положил на стол рядом со мной.

– Это с каких пор, мой примерный старший брат, стал драть листы из книг? Помнится, ты устроил в детстве истерику, когда я нарисовал рожицу карандашом на полях одной из твоих книг…

Я рассмеялся. Знатная была ссора. Сейчас вспоминать даже смешно. Помню, меня переполнила ненависть к брату, когда обнаружил в любимой книге Томаса Гарди разрисованные карандашом листы. Мне было 14 лет, я гонялся за братом с клюшкой для поло и криком «Достал! С меня хватит!», пока наша няня не остановила назревающее братоубийство, наказав при этом обоих.

Отужинав, под шутки Рафаэля о наших ссорах в детстве и заливистый звонкий смех Шарлотты, которая не переставала повторять время от времени «Гидеон! Не может быть!», мы медленно уходили в ночь. На часах, было без четверти одиннадцать. Рафаэль сказав, что ему срочно нужно делать уроки – чему я очень сильно удивился, ушел наверх, в свою комнату, оставив нас двоих наедине.

– Хороший был ужин! Спасибо, что составила компанию, – поблагодарил я Шарлотту. Действительно за эту неделю я чувствовал, что скоро сойду с ума от постоянных американских горок судьбы, особенно от последних событий. Хорошо, что Шарлотта пришла, и они вместе с Рафаэлем создали этот уютный домашний ужин. – Боюсь, уже поздно и тебе пора домой. Плюс еще уроки делать. Что скажет леди Ариста и твоя мать обо мне, если я привезу тебя так поздно? Боюсь, я потеряю доверие в их глазах.

– Что скажут? Если честно, мне все равно. Можно я еще посижу у тебя, не хочу возвращаться туда… – грустно продолжила Шарлотта. Она печально смотрела на ковер под ногами. Затем словно пытаясь отвлечь себя, предложила мне сыграть что-нибудь на рояле. Отказавшись и сославшись на настроение не для музицирования, предложил пройти ко мне в кабинет и включить там музыку, т.к. только там стоял центр. Она с улыбкой Моны Лизы на устах согласилась.

Мой кабинет был дорого отделан и странно обставлен: деревянные темные панели, дорогая ротанговая эксклюзивная мебель, большой дубовый стол, два больших до потолка шкафа с книгами и наградами, бар 19 века с разными алкогольными напитками, резной старинный стол с хьюмидором и хайтековской лампой, в углу стоял музыкальный центр. На стенах висели постеры из фильмов 50-х годов , а над ними висел синий герб де Виллеров со львом, 12-тиконечнозвездой и двумя скрещенными мечами. И главное, девиз семьи: «Soli Deo honor et virtus» – только Бог, честь и отвага. Это единственная комната, которую обставлял я во всей квартире, поэтому тут был хаос стилей и вещей. Стол и рядом с ним – все было завалено моими книгами.

Шарлотте всегда здесь нравилось, но она находила эту комнату чересчур безвкусной, в этом я с ней был согласен. Я включил центр с первым попавшимся диском. Центр магически выбрал новый альбом «Happiness» группы Hurts . Медленно и печально заиграла песня «Кровь, слезы и золото»:

Я никогда не думал, что смогу забыть тебя.

Я никогда не думал, что стану таким, как сейчас.

Прошло только 20 секунд с тех пор, как я оставил тебя,

И все потому, что я никогда не смог бы быть твоим любовником.

Я нашел другую девушку, которая свела меня с ума,

Поэтому ты больше не заставишь меня страдать.*

Эти слова резали меня изнутри, накалив атмосферу в комнате. Я стоял, как вкопанный, в нерешительности, потому что не знал, что мне делать – я был безоружен, в то время как Шарлотта смотрела мне в глаза, в которых читалась страсть. Ее губы были приоткрыты, ресницы подрагивали, а дыхание было частое. Я словно наблюдал за происходящим со стороны: невероятной красоты девушка двигалась к парню, который как завороженный смотрел на нее и не делал никаких движений. Подойдя ко мне вплотную, я почувствовал знакомый аромат ее духов Шанель. Не знаю, знала ли об этом Шарлотта или нет, но такими же духами пользовалась моя мать, поэтому аромат непроизвольно вызвал во мне отторжение. Но я не показал истинных чувств: это всего лишь глупые духи.

Девушка, легко касаясь кончиками пальцев, поправила прядку упавшую мне на глаза, а затем провела по лицу, задержавшись на моем подбородке. Я понимал, что нужно прекратить это, т.к. догадывался, куда это ведет, но почему-то мне стало интересно, вызовет ли Шарлотта ту же страсть, что и Гвендолин. Может, демоны не способны на любовь? Лишь на самообман?

Когда любовь остывает,

Кровь, слёзы и золото

Ничего не смогут исправить.*

Губы Шарлотты коснулись моих. Она закрыла глаза, отдавшись чувству, а я все так же отстраненно смотрел на чужую страсть. Я неуверенно начал отвечать на поцелуй. Затем Шарлота прижалась ко мне и обвила руками. Поцелуй стал более требовательный и пылкий. Я закрыл глаза, прислушиваясь к своим ощущениям: ничего, глухо внутри, мне не хотелось сжать девушку в объятиях, зарыться в ее волосы, шептать имя и целовать до потери пульса. Было физически приятно, но не более. Она – не Гвен.