Текст книги "Бег времени. Тысяча семьсот (СИ)"

Автор книги: Oh panic

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 42 страниц)

Портрет все так же молчал, и женщина загадочно улыбалась оттуда, словно ничего не происходило. Что ей было известно? Что забавляло? Я ее ненавидел.

Чем дальше мы уходили вглубь дома, тем легче становилось. Тем яснее были мысли. Лесли говорила со мной мягко и доверительно. Из ее слов я понял, что они ничего не слышали и не видели. И только, когда взорвались окна галереи, кинулись к нам. Джулия уже позвонила кому-то, чтобы прислали прислугу убрать осколки и решили проблему с окнами.

Мы шли куда-то на второй этаж, мимо голубых стен и белой лепнины, кучи портретов и антикварных вещей. И вот вошли в просторную спальню в бежевых тонах, мастерски отделанную дизайнером, сочетавшее новое и старое, отлично подходящее под характер Джулии. Рафаэль осторожно положил Гвендолин на кровать, тем временем, как сама хозяйка дома, укрывала ее в несколько шерстяных одеял.

Очнись, милая, очнись.

– Сейчас еще грелку для ног принесу. Гидеон, ты в порядке?

– Да, Джулия, спасибо. Позаботься о ней.

– Что там произошло? – Рафаэль смотрел на меня тем же серьезным взглядом, что и Лесли.

Я не знал, как им объяснить. Как донести, что я только что был, в буквальном смысле, в аду, что дрался за Гвендолин, что горел и спорил с призраками.

Запинаясь на каждом слове, я что-то ответил им про привидения, про дым, про то, что пытался дотянуться рукой до Гвен. По их взглядам я понял, что они мне не верят, но хотят поверить, как и всегда.

– Так значит, сработало? – Лесли испуганно обернулась к Гвендолин, которая все также безмятежно лежала на кровати. В комнату вошла Джулия, неся в руках грелку, после чего аккуратно положила ее под ноги Гвен. Из нее получится хороший доктор, заботливый.

Я встал и подошел к Гвен, опустившись на край кровати. Огонь не тронул ее, кожа была все так же чиста и мраморна. Я нежно погладил ее по лицу. Вынул из-под одеяла тонкую, безвольную кисть, которая была хрупка, как крылья птицы, и поднес к губам. Теплая, мягкая, но безжизненная. Очнись, милая, очнись.

Давай же. Открой глаза. Разве ты не чувствуешь как я целую тебя, как глажу твою голову, как вглядываюсь в твои черты? Я не ушел. Остался. Ты ждала меня слишком долго. Вот он – я, наконец-то, был там, где нужен. Давай, ради меня, ради нас, ради моей любви, открой глаза. Только открой, очнись, и я переверну этот чертов мир, сведу все параллели, раскрошу камни руками, научусь быть незримым, если захочешь…

«Смерть, выпившая мед

Дыханья твоего еще бессильна

Над красотой твоей, еще ты ею

Не завоевана, еще краса

Пурпуром на устах и на щеках алеет

И над тобою смерти бледный флаг

Еще не выкинут…»**

– Гидеон, я думаю, стоит позвонить Фальку и признаться в том, что мы сделали. Лесли уже звонит матери Гвен, – Рафаэль протягивал мне мобильный. В его голосе звучало сопереживание и грусть.

Я посмотрел в его глаза, которые были так похожи на мои, все тот же изумрудный цвет и сталь де Виллеров внутри. Я понял, что из нашей затеи ничего не получилось. Уж не знал, что это было сейчас в галерее, да даже если бы и знал – это не вернуло мне Гвендолин.

Когда-то Гвен назвала меня Парисом, хотя я всегда рассчитывал на главную роль в этой трагедии. Возможно, она права…

«Коль жалость есть в тебе,

Открой гробницу, положи с Джульеттой».***

Сглатывая комок слез, я взял телефон и отошел к окну. На улице уже не вьюжило, с неба падал белый пух снега, будто кто-то разодрал крылья ангелу. Всё белое. Ни единого яркого пятна. И, наверное, холодно, как на девятом круге ада. Я медленно набрал номер Фалька.

Наверное, в моем голосе было что-то или в том, что я говорил, но дядя не кричал на меня. Кажется, он не осознал до конца, что мы только что натворили вчетвером.

«Еду к вам. Оставайтесь на месте».

А мне некуда уходить, разве что в прошлое, где была жива Гвендолин-Шарлотта, где смеялась и танцевала на суаре, где страстно целовала мои губы, обещая рай. Возможно ли это повторить? Я знал, что возможно, только добраться до хронографа, а дальше – послать куда подальше временной континуум и разные реальности в одной точке. Вот, где схлестнутся параллельные прямые, которые мы, как путешественники, не имеем права сводить. А если так, то я с легкостью могу подставить свое сердце под пулю Гвендолин. Все физики мира не знают, что будет дальше. Зато я обману смерть, и она заберет не того человека. И Гвендолин будет жить и строить будущее с другим человеком.

Oh mon Dieu! C’est tellement plus! Это так много! Так значимо!

Готов ли я? Да. Я уже давно на многое готов ради нее. А тут какой-то пустяк – просто забрать ее пулю себе. Легко. Даже думать не буду.

– Ребят, я выйду на улицу? Хочу подышать воздухом…

Три пары глаз моих друзей, моих помощников, моих родных устремились на меня. Лесли сидела возле Гвендолин, но ее бережно и естественно обнимал рукой Рафаэль, словно укрывая. Как бы я хотел, чтобы мои объятия были убежищем для Гвендолин. Джулия сидела в кресле, обитом потертым Юнион Джеком. Так по-британски… Она отсутствующе смотрела на свою кровать.

Не дождавшись ответа, вышел из комнаты. Проходя по коридору, увидел его – портрет Бенедикта, предка Джулии. Бенфорд смотрел на меня, будто обвинял.

– Не ты один потерял её. Но в отличие от тебя, у меня все еще есть шанс спасти Гвен. Для тебя…

Я направился дальше к выходу, от ярости иногда ударяя кулаками в стену, чтобы почувствовать столь отвлекающую физическую боль. К лестнице мои костяшки уже покрылись мелкими трещинами, и из них сочилась кровь.

Выйдя на морозный воздух в снежное королевство, я почувствовал, как он дерет мое горло и легкие, готовые сорваться в истошном крике отчаяния. Задыхался. Я уже давно задыхался от безысходности. Откинувшись к стене, я сполз по ней на занесённый снегом мрамор, пытаясь вдохнуть глубже моей боли. Я заскулил, как побитый пес. Вцепившись в свои волосы, чтобы чувствовать натяжение, но чтобы не закричать в голос.

Внутри ревело и орало в кровь, в плоть, раздирая нутро.

– «Сейчас приедет Фальк. Заберет к хронографу. Ударишь Хранителя. Вернешься в 58ой. А там заслонишь Гвендолин от пули»

– «А если не получится?»

– «Тогда пустишь себе пулю в лоб. Или проткнешь шпагой яремную впадину».

– «И что тогда?»

– «Будет легче».

– «А будет ли?»

Я схватился за сердце. Физически больно мое сердце отдавало странный ритм, сбиваясь и пытаясь прийти в норму. Кажется, я в предынфарктном состоянии. Глухо над этим смеюсь. Может меня сам организм прикончит? Сколько же можно мучиться? Закрыв глаза, я попытался поймать тишину и застыть в небытие. Просто отключиться. Ветра не было. Краснотой через мои веки пробивалась белизна Января. Тишина, среди крика внутри меня. Я, кажется, слышу его, как он надломлено вырывается сквозь мои ребра, ломая их, проносясь по горлу, и… реальность разрывает настоящий женский полукрик-полувизг, наполненный страхом, отрезвляя и возвращая меня в действительность.

Кто это? Лесли или Джулия? Что опять случилось?

_________

* – За название и эпиграф главы взята песня «Protégé-moi» (фр. «Защити меня») группы Placebo.

«Мы – игрушки судьбы…

Вспоминаешь божественные, умопомрачительные мгновения,

Расколовшиеся на части с наступлением утра…

И теперь мы такие одинокие…

Потерявшиеся мечты о любви,

Время, когда ничего не было сделано…

Оно нам оставило целую жизнь для того, чтобы плакать…

И теперь мы такие одинокие…»

Перевод взят с amalgama-lab.com

** – «Ромео и Джульетта», Шекспир. Слова Ромео в сцене III.

*** – «Ромео и Джульетта», Шекспир. Слова Париса в сцене III.

Oh mon Dieu! C’est tellement plus! – фр. О боже! Это гораздо больше!

Иллюстрация к главе: http://radikall.com/images/2014/04/18/Ymtec.png

Музыка к главе: https://vk.com/wall-64003689_1368

========== Воспоминание о жизни. Гвендолин ==========

Поразительно, правда? Даже при том, что ее воспоминания стираются, она продолжает помнить о любимом человеке.

И раз за разом я влюбляюсь (Mabataki suru Tabi, Koi o Suru)

Я помнила, что кто-то тянул ко мне руки. Но они пропали в темноте, отдаляясь среди ничего. Знала, что они принадлежат тому, кто старался меня спасти, чтобы вытащить из этого жуткого места, в котором я ничего не могла чувствовать. Только теперь я не могла ухватиться за его имя, хотя свет становился все ближе.

Воздух был холодным и колючим. Он не хотел проникать в мои легкие, словно я разучилась дышать. Будто я не делала это в течение долгого времени, что даже успела забыть какого это.

Что-то грело ноги, но, в целом, тело оцепенело от мороза.

Где я?

Открыла глаза, а перед ними все плыло, словно все застелил туман. Голова гудела не хуже паровоза, разрывая череп.

– Неблагодарный до жути! Недовоспитали парня в детстве, познакомили бы что ль с кнутом, а то все пряники жрал в одну харю, – недовольно бурчал кто-то рядом, то и дело прерываясь и что-то жуя.

– Я, значит, страшненькую слопал, а он теперь будет купаться в лучах моей славы!

Я постаралась сфокусироваться на источнике звука, но тело затекло, отчего руки не желали двигаться, как и голова. Лишь постепенно воздух становился все теплее, и тело начинало оживать, впиваясь в меня сотнями игл, которые словно играли на моем теле.

– Всё! Хватит! Не могу так больше жить! Мне нужно хоть чуть-чуть всемирной славы! В конце концов, я заслужил это своими героическими поступками! – снова прочавкал кто-то, как я поняла, сидящий у моих ног. Собрав все силы, я все-таки смогла сфокусироваться на происходящем и увидела перед собой…

Сложно было описать это существо. Нечто наподобие… кошки? (Смутно вспомнила, как же выглядела кошка.) Но у этого создания на голове росли рога, и он нещадно размахивал своим хвостом с заостренным кончиком и лапами, стараясь вытащить что-то из зубов.

На смену любопытству пришел ужас. Хотя я смутно осознавала, что мне не стоило бояться этого существа, что если было нужно, он уже давно меня убил и съел. И все было бы нормально, если бы это существо резко не повернуло ко мне голову и радостно не сообщило:

– О! Очнулась!

Все, что пришло на ум – это истошно заорать, приподнимаясь и стараясь то ли сначала спихнуть это странное существо, то ли самой свалиться с этой кровати. Тело все еще мне не подчинялось, отчего я свалилась вниз, больно ударившись боком о паркет, но вновь отталкиваясь ногами о пол, стараться уползти подальше от этого жуткого монстра.

Из-за него я даже не заметила, как рядом со мной оказалась маленькая блондинка с веснушками, которая с волнением оглядывала меня с ног до головы, словно пытаясь понять, что же случилось. «Это демон!» – хотелось кричать мне в ответ на ее вопросительный и взволнованный взгляд.

– Гвендолин, успокойся, все хорошо, с тобой все хорошо, – успокаивающе повторяла она, стараясь схватить меня за руку, но я продолжала вырываться, все сильнее вжимаясь телом в холодную стену.

– Что с ней? – рядом тут же оказалась другая девушка, темноволосая. Она возвышалась над нами, словно скала, заслоняя весь свет и того монстра, от которого у меня тряслись ноги.

– Кажется, она еще не совсем пришла в себя, – ответила веснушчатая девушка, тяжко вздыхая.

– Лесли, Джулия, осторожней, – это был симпатичный статный парень, который все это время стоял в углу у окна и наблюдал за нами оттуда. – Она может быть опасной!

– Точно. Парень дело говорит! Она сейчас либо пробьет стену, либо решит снова глушить нас своим ором, – донеслось из-за темноволосой девушки хриповато-детский голос существа с рожками.

И всё это происходило, словно меня нет рядом или я – всего лишь комнатное растение. О ком они говорили? Кем были эти люди, и что я делала в этой незнакомой комнате?

Всего мгновение мне понадобилось, чтобы понять – в моей голове ничего нет. Ни одного воспоминания. Я знала, чисто рефлекторно, что память должна была сохранить мою жизнь, что жизнь с чего-то начинается и идет своим чередом, становясь образами и чувствами. Но ничего этого не было. Ноль. Пусто, как в чайнике.

Я могла вспомнить, что предмет слева от меня называется тумбочкой. Что по свету можно понять – еще день и близится вечер. И что я проснулась в чьей-то комнате, в какой-то одежде. И даже то, что все это можно было назвать только дурдомом, где туда-сюда снуют сумасшедшие.

Но только не могла дать определение тому, кем была я.

Не могла назвать то, чем я занималась прошлым вечером и как оказалась здесь.

За всеми этими размышлениями, умудрилась забыть, почему прижимаюсь к стене в комнате, которую даже не узнаю. Закрыв глаза, попыталась выудить из памяти хоть что-то, что помогло бы мне понять происходящее.

Глухо. Пусто. Необитаемо.

– Гвендолин?

Я на автомате подняла голову и увидела испуганный взгляд блондинки, которая перестала пытаться поймать меня, а просто смотрела так, словно впервые видела. Так же, как ее видела я. Лицо девушки было для меня совершенно незнакомо. Парень у окна на пару шагов настороженно приблизился, будто он боялся за веснушчатую. Наверное, в его глазах я выглядела опасной. И как же я умудрилась оказаться в комнате, заполненной чужими людьми?

– Это я, Лесли. Ты помнишь меня? – спросила блондинка уже более обеспокоенно и вкрадчиво, словно я либо нападу на нее, либо убегу. К слову, ни то, ни то – делать не хотелось.

Лесли. Имя такое… солнечное. В голове, словно распускающийся бутон, через детали складывался образ этой девушки. Она была одета в джинсовое платье и былые кеды. В ее руках черничное мороженое, которым случайно измазала себе нос, от того и смеялась так громко.

– Да что, не видно, что ли? Девка-то наша, того, совсем умом тронулась, – произнес уже знакомый мне голос. Демон прыгнул ближе ко мне, так грациозно, словно кошка, коим он, конечно же, не являлся. Снова заорать мне помешал чей-то окрик из-за двери.

– Что случилось?

И в комнату ворвался парень. Темно-синий блейзер, взъерошенные волосы и обеспокоенный взгляд. Болезненная бледность, так ярко очерчивающая его ярко-зеленые глаза, и худоба, заостряющая скулы и очертания тела. Было в нем что-то, что заставило меня успокоиться. Словно я была ребенком, который потерялся в огромном супермаркете, и вот теперь его нашли среди высоких полок и пугающих развилок, где то и дело сновали незнакомые люди.

И даже было не важно, что совершенно не помнила его имени…

***

Мы сидели в гостиной этого большого чужого дома, хозяйкой, которого была темноволосая с пронзительно темными глазами девушка. Шел второй или третий час. Вокруг сновали люди, уже знакомые мне и те, которых я видела впервые. Они приезжали и уезжали, что-то бормоча себе под нос. Большинство из них были докторами и медсестрами, для которых, кажется, уже не осталось ни одного не изученного на мне сантиметра кожи. Пару раз я вырубалась и, вновь просыпаясь, наталкивалась на чьи-то обеспокоенные взгляды, которые ожидали жуткие последствия моего пребывания в коме, о которых я не знала, но и не замечала за собой что-то странное.

Всё было похоже на глупую шутку. Словно кто-то сейчас же должен был выскочить из-за угла, закричать «сюрприз», щелкнуть пальцами и вернуть меня в мою реальность, где я знала, что мне делать. В голове тут же всплыл еще один образ. Рыжеволосая женщина ставит передо мной большой торт и ласково просит задуть свечи, но только после того, как я загадаю желание.

Моим желанием на этот момент было – убежать, скрыться.

Но все мы чего-то ждали. А я искренне надеялась, что люстра упадет всем на голову.

Зеленоглазый красавец все еще сидел со мной комнате, только на другом конце помещения. Его голова была опущена так, что я не могла видеть того, что происходило с ним. Он не смотрел в мою сторону очень давно, старательно избегая моего взгляда. Словно ему было стыдно за что-то или, может быть, за меня.

Не знаю от чего, но это ранило. Хотелось вскочить на ноги и отчитать его словно маленького ребенка. Ну, взгляни же на меня, в конце концов! Что же ты сидишь как истукан? Может мне забиться в конвульсиях или упасть в обморок, чтобы заслужить твое царское внимание?

Но я просто продолжала лежать на месте, ожидая, что с неба таки свалится какой-нибудь тяжелый предмет и непременно в качестве жертвы выберет именно мою голову.

– Мисс Шеферд, – темнокожая медсестра среднего возраста, с большими карими глазами и невероятно добрым сердцем, подкатила ко мне коляску и жестом пригласила сесть на нее. Ее звали Робин, и она чертовски умела убеждать людей делать то, что было необходимо. Как выяснилось из ее рассказа, она была той, кто ухаживал за мной, пока я была в больнице в бессознательном состоянии. Если быть точнее – «12 баллов по шкале Глазго».

– Вы думаете, метель улеглась? – спросил ее мужчина постарше, по всей видимости – врач, выглядывая в окно, где уже второй час неистово бушевала природа. Он отдернул шторы, и на его лбу появилась глубокая морщинка, которая явно не говорила о том, что хоть что-то на улице улучшилось.

– Больше нет смысла ждать, Оливер. Ее нужно осмотреть. Какие осложнения могут быть! Она пробыла в коме две недели! – тут же накинулась на него Робин, что весьма покоробило авторитет самого врача. Она как бы всем своим видом показывала, что хоть он и старше ее по званию, последнее слово всегда оставалось за ней.

– Да, вы определенно правы, миссис Долиш, – ответил на ее выпад Оливер и вновь отвернулся к окну, демонстративно показывая, что в корне не согласен с ее притязаниями, но поделать уже ничего нельзя. Судя по всему, меня следовало доставить в больницу немедленно, с чем уже категорически была не согласна я.

Но все были бессильны в этом замкнутом круге. Я понимала, что без помощи даже не смогу встать с софы, на которую меня уложили и приказали не двигаться во избежание ухудшения. Хотя я бы и с огромным желанием не смогла сдвинуться, потому что тело мое перестало слушаться. Нет. Не так. Я не могла заставить его, потому что каждый раз, когда я хотела поднять ногу, я умудрялась сделать что угодно: согнуть руку, втянуть живот, но не то, что хотела. Каждый раз, когда я закрывала глаза, боялась, что на этот раз я просто не вспомню, как их открывать.

И еще только сейчас я поняла, что такое боль от ожогов.

В полной мере ощутив тот факт, что я – чудом вернувшийся к жизни «почти» покойник.

Эта боль раз за разом возвращала меня к действительности.

– И главное, глянь на его виноватую морду! Я такой рожи со времен Брута не видел, дядьку потом совесть с потрохами сожрала, – возмущенным тоном проскандировал демон, свисая с люстры и размахивая хвостом. Я глядела на него, как обычно смотрят на проделки детей – с терпением и осознанием того, что с этим ты ничего не сможешь сделать. Я уже смирилась, что он моя галлюцинация – наверное, последствие комы, не описанное ни в одном медицинском учебнике. За эти три часа мое последствие уже умудрилось расписать историю своей нелегкой жизни: и о том, как он разбудил гусей в Риме, и даже то, как он спрятал четки папы Пия Десятого, и как он мадам Тюссо замучил чуть ли не до смерти, хотя весь рассказ в целом был похож на то, что это она его чуть не убила во второй раз. История длилась бы и длилась, но что-то резко его остановило.

– Милочка, да ты королева этого сеновала! – почти пропел Ксемерус, когда парень, сидевший напротив, все-таки встал с кресла и направился в мою сторону, отчего-то заставляя меня мысленно сильнее вжаться в софу. Какая-то часть моего неслабо поврежденного мозга боялась его реакции на происходящее, словно мнение этого человека имело огромную силу.

– Давай, Гвенни, нам нужно отвезти тебя в больницу, – произнес он сдержанно с какими-то неуловимыми и непонятными нотками в голосе, при этом поднимая меня на руки и аккуратно усаживая в инвалидное кресло, которое должно было отвезти меня до кареты скорой помощи, уже поджидающей нас у крыльца. Робин смотрела на нас со странным сочувствием, словно жалея не меня в отдельности, а нас в целом.

И я прекрасно понимала ее, потому что единственное, что мне хотелось – это убежать домой и спрятаться в самом темном углу. «Кто не спрятался – я не виноват». Только вот в чем проблема – я даже не знала, где находится мой дом.

– Ты поедешь со мной? – спросила я прежде, чем действительно этого захотела. Словно память издевалась надо мной, оставляя только инстинкты и рефлексы. И этот инстинкт сейчас требовал его присутствия.

Он удивленно поднял на меня взгляд, отрываясь от моих ног, которые он ставил на подножки. Теперь в его зелени глаз сквозило явное непонимание, словно мое желание было чем-то сверхвыдающимся для него. Может, я и вправду стала сумасшедшей? Кто он мне? Кем мы были до комы?

– Это всего лишь… – я запнулась, не зная, как объяснить то, что начала говорить. Слово должно было быть, но его словно стерли из базы данных, отчего я лишь приподняла руки в отступающем жесте. Вообще-то, вовсе не обязательно было брать его с собой. Вдруг, он ненавидел меня? Я ведь его не знаю. Может мы были врагами или постоянно ссорящимися друзьями, раз мой вопрос вызвал столько удивления? Хотя, нет, вряд ли друзьями…

– Да, – тут же, словно спохватившись, произнес он, – Да, это было бы здорово.

Я сразу же воспрянула духом.

– Только не заколешь меня скальпелем в дороге, если я храпела в коме?

Глупости. Что за глупости я несла? Руки дрожали от напряжения, а мозг отказывался функционировать, меняя слова местами.

– Я бы сказал, что в коме, ты была необычно тиха. Болтала меньше обычного, – ухмыльнулся он в ответ, вывозя меня из комнаты, где моя галлюцинация сразу прореагировала с люстры: «Ну и иди, неблагодарная! Этот Оле-Лукойе тебе в коме все книги из дома перечитал. Остановился на руководстве по эксплуатации пылесоса! Тебя в больнице ждет потрясающе интересная глава про сухую чистку ковров». Проезжая по коридорам к выходу, я все еще слышала дикие вопли поющего демона «Гуд бай, май лав, гуд бай!», пока меня не вывезли за порог, навстречу к машине, где, щурясь от дикого ветра, ожидали санитары. Перед выходом на меня накинули такое количество тканей и шалей, что этим можно было согреть, по крайней мере, весь китайский квартал.

– Гидеон! – закричал кто-то позади нас, заставляя обернуться. Навстречу уже бежал мужчина.

– Дядя, – недовольно констатировал факт зеленоглазый демон. По его виду ясно было, что он расстроен появлением родственника. Вдаваться в подробности почему – не хотела, хотя бы от того, что вовсе не желала этого знать, да и не было времени. Дядя преградил нам путь, злостно сверкая глазами.

– Ты поедешь с нами, пока Гвендолин едет в больницу, где ее ожидает мать. Ты со своей шайкой нарушил закон, молодой человек!

– Что? Я еще пойду по статье за создание организованной преступной группы?

– И за это тоже, если надо, – прошипел мужчина в ответ, сжимая в гневе кулаки. На мгновение мне стало страшно за Гидеона.

– Я думаю, ты спокойно сможешь это исправить, Фальк, – ответил ему Гидеон, словно не обратил внимания на состояние дяди, легко обогнув мужчину и продолжая катить меня к карете скорой помощи. Путь нам моментально преградили двое мужланов, больше похожих на две скалы, чем на людей. Они угрожающе схватили Гидеона за руки.

– Даже не думай сопротивляться. Тем более, ты еще больше напугаешь бедную девочку, – прорычал Фальк, прожигая взглядом Гидеона, тот отвечал не менее ненавистным в ответ. Хотелось сказать, что я не бедная девочка, но не пискнула в ответ, потому что действительно была напугана. Да что, черт возьми, творится вокруг?! Гидеон посмотрел на меня сверху вниз, после чего, наверное, с большим усилием воли, отпустил ручки кресла-каталки и отошел на шаг.

Мне захотелось наорать на Фалька и этих мужиков за то, что они забирают Гидеона. Неужели никто не видит, что происходит здесь? Вдруг эти мордовороты сделают парню больно?

– Всё в порядке, Гвен. Не бойся, всё хорошо. Всё будет хорошо… – он запнулся и резко замолчал.

Мужчины, продолжая держать Гидеона за руки, повели его к отдельно стоящей черной тонированной машине. Я повернулась к Фальку, который все так же серьезно и злобно следил за удаляющимся племянником. Поймав мой испуганный взгляд, он расплылся в натянутой улыбке, с которым спрашивают заказ продавцы в фастфуде.

– Гвендолин, я так рад, что ты очнулась. Мы очень беспокоились, и нам не хватало тебя.

– С Гидеоном все будет хорошо? Ведь вы же не обидите его, правда? – Боже! То, как я пропищала это, было похоже на тон напуганного ребенка. Хотя планировала спросить серьезно и уверенно.

– Милая, не беспокойся. С ним всё будет хорошо. Ты же сама слышала. Просто Гидеону пора понять, что в мире есть и другие правила и законы, которым следует подчиняться, а не только жить по своим и заставлять других. Dura Lex, Sed Lex. Закон суров, но это закон, – вся эта тирада была сказана вкрадчиво, доходчиво, с милой улыбкой обеспокоенного педагога, но внутри меня всё сжалось, будто это нравоучение предназначалось и по мою душу. Фальк отвел взгляд, с его лица слетела маска дружелюбия, теперь там красовались суровость, черствость и безразличие. Скрипя своими лакированными ботинками по снегу, он зашел мне за спину, и затем я услышала скрип кожаных перчаток на ручках кресла-каталки, плавный толчок и он меня повез к карете скорой помощи.

Я проснулась и очень долго вспоминала, где находилась. Палата была пуста, лишь я да приборы, следящие за моим состоянием во время сна. Это была очень трудная ночь, хотя сравнивать мне было абсолютно не с чем – моя память все еще была похожа на чистый лист бумаги. Многие, наверное, желали такого поворота событий – начать жизнь с нуля. Но на самом деле все это казалось немыслимым наказанием.

Столько лет моей жизни бесследно пропали. Столько чувств и эмоций пропущено.

Я даже не могла осознать, кем являюсь, что любила, что знала, во что верила. Это тонкая грань между тем, что может придти в голову, и что будет являться реальностью.

От того время и летело со скоростью света, опустошая меня морально. Несколько раз заходила Робин, но только для того, чтобы проверить мои данные и попытаться уговорить лечь спать, чтобы набраться сил, на что я постоянно отвечала ей, что уже достаточное количество времени спала и теперь нуждалась в чем-то более подвижном, чем быть бревном у берега.

Стрелка на часах передвигалась медленнее, чем… А впрочем, у меня на уме не было ничего, что могло бы двигаться медленнее. С каждой секундой я все сильнее ощущала ноющую боль, мало связанную с ранами, которые чудесным образом исчезали на глазах, но связанную с тоской.

Пару раз мне даже хотелось, чтобы тот маленький демон с большим эго вновь появился в моем радиусе, потому что тишина становилась невыносимой. Но его не было рядом. Как и кого-то другого.

До тех пор, пока больница не начала просыпаться. Стоило ли жаловаться на одиночество? Абсолютно нет.

Кабинеты сменяли друг друга. Магнитно-резонансная томография, чтобы выявить, нет ли осложнений внутри мозга, различного рода опухоли или повреждения тканей. Электроэнцефалография, чтобы выявить отклонения в активности мозга, убедиться, что инфекция не забралась глубже кожи и не стала ли причиной комы. Спинномозговая пункция, болезненная, как и ожоги, чтобы убедиться, что инфекции все-таки нет. Все это становилось утомительным. День пролетал так, словно его вовсе не было.

Поэтому когда я вновь оказалась в палате и увидела там людей, даже подумала удариться в истерику. Только ими оказались моя родня.

Рыжеволосая женщина, та, что просила меня задуть свечи – моя мать, стояла заплаканная, но с самой счастливой улыбкой на лице. Брат и сестра, так похожие друг на друга, улыбались во весь рот не меньше мамы. Бабушки, одна из которых была «тетей», а другая, по какой-то причине, официально требовала обращения «леди». Все это стало не манной небесной, а тем самым ненужной люстрой, которая на голову упасть умудрилась, а вот убить – нет.

Они пробыли у меня час, пока Робин не пришлось вновь забрать меня на исследования, которые, однако, оказались уютной одиночной палатой, где я смогла побыть одна и упорядочить все услышанное без эмоций. Пока моя медсестра расставляла и настраивала аппаратуру, не отрывая от меня своих чертовски мудрых глаз, я держалась из последних сил. Но едва за ней закрылась дверь, я не смогла сдержать слез. Меня разрывало. Мои родные любили и помнили ту девушку, которая была до комы, но я не знала её, сейчас существовала другая, ее двойник.

Пустота, которую люди так отчаянно стремились заполнить воспоминаниями, сильнее впивалась в кожу, и от того, жизнь становилась не подарком, а тяжким бременем.

Так продолжалось неделю. Чертову неделю, пока врачи исследовали меня, словно медицинское чудо, которые упало к их ногам и добровольно отдало свое тело на эксперименты. Они делали массаж тела, проводили сеансы, тесты, исследования, стараясь напомнить мне банальные на их взгляд вещи: чтение, правописание, разговор – только они были для меня адом, каждый раз, когда я проваливалась. Буквы не желали становиться словами, как и картинки не складывались в образы. Лишь со временем я смогла нормально координировать свои движения, стараясь, взяв стакан в руку, не ударить им в стену. Достижение достойное приза. И да, стаканы давно заменили мне на пластмассовые, убрали колюще-режущие предметы и стекло, но и это не гарантировало мне отсутствие лишнего синяка или раны.

За всю эту неделю мне пришлось пересмотреть миллион различных фотографий – те, которые не имели ценности и те, которые были частью моей прошлой жизни, и выслушать сотню историй, о детстве, о друзьях, учебе.

Их было много. Все эти фотографии и истории вызывали бурю эмоций где-то внутри меня.

Но ни одного воспоминания. Словно это не имело значение на данный момент.

Память отказывалась вновь становиться частью меня.

Я пыталась сконцентрироваться на чем-то. Например, на дне, когда впала в кому, на ближайшем Рождестве или на своем дне рожденье. На чем угодно.

Но это не приносило мне ничего, кроме головной боли. Да здравствуют обезболивающие таблетки!

Дни сменяли друг друга с очередью людей, что стояли позади меня. Каждый из них был частью огромной семьи. Они смеялись, перебивая друг другу, и я кивала и улыбалась в ответ до тех пор, пока за ними не закрывалась дверь, которая отделяла их радужный мир от мира моего – темного и пустого. Неделя закончилась и оставила меня на попечение реального мира.

Робин со слезами на глазах собрала мои вещи и проводила к выходу, чтобы отвезти домой, где меня ожидала моя семья и ядовитый на слова демон Ксемериус.

– Прости, дорогая, королевская гвардия отказалась сопровождать тебя домой, согласились лишь твоя мать, двое школьников-оболтусов, да эта тощая старая перечница, возомнившая себя королевой Британии, – я улыбнулась ему, потому что больше всех рада была именно Ксемериусу. – Кстати, твоя мать только что невероятно красиво отбрила твою противную тетку и ее рыжую копию-дочь. Этих двух дамочек давно пора вернуть в террариум. Зоопарк теряет прибыль.