Текст книги "Бег времени. Тысяча семьсот (СИ)"

Автор книги: Oh panic

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 42 страниц)

– Не знала, что вы любите петь, – прошептала Гвендолин, все так же не отводя от Гидеона взгляд. Только в отличие от леди Ланкшир она смотрела на него с нестерпимой болью, хотя хотелось просто остаться с ним наедине и забыть обо всем другом мире.

– О! Поверьте, графиня, я очень сильно изменился за последнее время. – Он видел боль в ее глазах причинённую им. Это действует слишком отрезвляюще, нужен еще один бокал пунша. – Леди Ланкашир, – де Виллер выпил еще один бокал, чувствуя приятное ощущение опьянения. Гидеон улыбнулся самой обворожительной улыбкой, готовясь реализовать то, что затеял. – Я с удовольствием спел бы с вами! Но сегодня граф аккомпанировал леди… леди… как её там? Ах! Не важно! Так вот, сегодня хозяин дома имел место быть у клавесина, пора уже и хозяйке дома побывать там. А? Леди Шарлотта? Как на счет спеть дуэтом?

– Ну что вы, милейший, я ничуть не против. Ох, милочка, я слышала, вы прекрасно поете! Так чудесно!

Гвендолин казалось еще немного и эта леди будет порхать вокруг них, как бабочка, чтобы привлечь внимание уже подвыпившего Гидеона. Нет, скорее, как птеродактиль, мечтающий поймать столь интересную и вкусную наживку. От всего этого начинала кружиться голова.

– Не думаю, что сегодня я способна петь. Не много ли вы выпили, милорд? – она грозно глянула на Гидеона, стараясь глазами высказать ему все то, что она думает. Это был фирменный взгляд – “Какого черта ты творишь?”. Чему-чему, а командовать она училась уже год, свыкаясь со своим статусом.

– Ничуть! Не беспокойтесь, графиня, я трезв. И хочу вам напомнить, что вы задолжали мне. Помнится, на одном суаре вы попросили меня исполнить вам романс, я согласился. Теперь ваша очередь, пора отдавать долг. – Гидеон с нескрываемым удовольствием смотрел на стеснение Гвендолин.

– На каком суаре? – тут же спросил Бенедикт, не припоминая Гидеона ни на одном из суаре, к тому же ни разу не помнил, чтобы этот наглец играл на клавесине для его Шарлотты.

– Я вас не просила, вы сами направились следом, – пробурчала Гвендолин, борясь с сомнениями, нарастающими по мере утекающих секунд. А Гидеон смотрел на нее так же, как её братик Ник, который когда-то смотрел на вывеску цирка, понимая, что его ожидает яркое шоу.

– Черт бы тебя побрал, де Виллер, – почти беззвучно прошептала она, чтобы этого не услышала леди Ланкашир. Хотя, кто удивился бы такой выходке от местной дикарки? Поэтому она схватила свой бокал с пуншем и, быстро его осушив, решительно глянула на Гидеона. Если он хотел шоу, так пусть его получит!

– И что исполняем, граф Велидер? Что нынче поют будущие аббаты?

– Аббаты нынче поют «One hand one heart»* между псалмами. – Потом Гидеон наигранно вздохнул, – Набожные люди такие романтики! Что с них взять?

Он пропустил ее вперед к клавесину, чувствуя на своей спине жгучий убийственный взгляд Бенедикта. Подойдя к инструменту, Гидеон с Гвендолин подождали, пока леди Ланкашир сделает объявление всем, чтобы заинтересовались и прекратили свои разговоры. Гости обступили со всех сторон, заключив пару в немое живое кольцо, жаждущее услышать «замечательный дуэт милейшего графа Велидера и обворожительной, гостеприимной хозяйки вечера – графини Бенфорд».

Гидеон чувствовал, что пьян, так как будучи трезвым на такое не согласился бы. Призвав свое мужество и пустив все на самотек, он размял пальцы и кивнул Гвендолин, что готов. Легко касаясь клавиш, он начал наигрывать мелодию из мюзикла «Вестсайдская история». В исполнении клавесина она была почти не узнаваема и была похожа на романс 18 века.

К слову, в детстве Гидеон дико ненавидел такой предмет, как пение. После ломки голоса в подростковом периоде, он старался не прибегать к этой мере. Хотя мог бы, голос у Гидеона был неплохой, но всё равно – не мужское дело петь романсы, что уж говорить о таком понятии, как караоке.

Гидеон начал петь сначала тихо и неуверенно, дав в начале петуха на некоторых моментах. Но потом голос стал уверенней, и он вошел в некий транс, где нет никого, лишь только песня, лишь только строчки «Наши клятвы станут последней клятвой, только смерть разлучит нас».

Пока Гидеон пел первый куплет, Гвендолин старалась совладать с шоком, смотря на него. Он говорил, что ненавидит мюзиклы, она прекрасно запомнила этот факт, хотя тогда была в стельку пьяна. Теперь же изрядно набрался сам Гидеон, который в принципе должен был следить за аутентичностью. Но он так приятно пел, сначала неуверенно, затем постепенно набирая силу. Словно в этой песне что-то было, такое, что не хотелось терять.

“Сделай так, чтобы наши жизни слились воедино. День за днем, одна жизнь”.

И она закрыла глаза, чтобы представить себе эту жизнь: такую прекрасную, вместе с ним. Где каждый день был бы наполнен только ими. Ведь можно же просто представить?

“Все начинается сейчас, и мы будем жить рука об руку, одной жизнью.

Даже смерть не разлучит нас”, – пела она вместе с Гидеоном, а хотелось кричать. Кричать во весь голос: “Вернись ко мне. Просто вернись и все будет как прежде”. Их голоса сплетались, сливались, вторили, будто они были созданы для этой песни, будто пели ее тысячу раз до этого. Гидеон чувствовал ее поддержку, он посмотрел в ее глаза и оказался в плену этой синевы. Заносчивый и самовлюбленный де Виллер впервые пел для кого-то и о ком-то. Вот оно, то чувство, что поэты называли единением душ, о чем пели менестрели, что хотели донести художники, о чем мечтает каждый, но испытывают лишь избранные. Наверное, так и должно быть, наверное, это чувство существовало еще до тех времен, когда караваны начали пересекать пустыни, когда люди молились звездам и учились строить Вавилонские башни, чтобы дотянуться до луны. «Вот бы всегда так», – пронеслось в голове у Гидеона. А сам отдавался голосу Гвендолин, вторя за ней, как заклинание:

«Пускай наши жизни соединятся в одну,

День за днем одна жизнь на двоих.

Все начинается здесь и сейчас, мы будем жить,

Соединив воедино руки и сердца.

Даже смерть не разлучит нас”.

Песня подошла к концу. Весь зал начал хлопать и улюлюкать, ведь зрелище получилось и вправду незабываемым. Шум заполнял зал, а она смотрела только на него, ожидая чего-то, какого-то знака свыше, чтобы убежать с ним прямо сейчас, наплевав на все устои, наплевав на совесть и на боль в сердце. И в какой-то момент Гвендолин успокоилась. Перестала волноваться в этот момент и стала счастливой.

– Это было… восхитительно, – радостно воскликнула Гвен, подбегая к де Виллеру, – Почему ты не спел со мной на том суаре? Лишь обвинял меня во всех смертных грехах.

Она уперла руки в бока.

– И гляньте на него, сам напился в зюзю, а на меня кричал тогда.

В ней словно проснулась та Гвендолин Шеферд, которой она была, на секунду забыв, что теперь Шарлотта Бенфорд. Она просто влюбленная девчонка, что только что получила невероятную порцию эйфории.

– Ты невыносим, – сделала она заключение, все так же улыбаясь. И слава богу и всем новым аббатам, что в зале было слишком шумно, чтобы кто-нибудь ее услышал. Хотя на всех порах к ним уже мчались и леди, всеми силами старающиеся привлечь внимание Гидеона, и Бенедикт, слишком старающийся не допустить соединения старых друзей.

– Поверь, ты еще не обо всех талантах моих знаешь, – внезапно в Гидеоне заговорил Рафаэль, когда он флиртовал с девушками. Де Виллер рассмеялся и подмигнул ей, наблюдая восторг любимой.

– Граф, вы срочно должны спеть со мной!

– Сэр, напишите мне, пожалуйста, ноты и текст этой чудо-песни!

– Спойте еще что-нибудь! Мы просим!

Голоса раздавались отовсюду и от всех.

– Простите, господа! Но, увы, я не могу. Мне уже надо покидать ваше общество, иначе опоздаю на корабль. – Гидеон понимал, что у него осталось минут десять до возвращения. Скоро появятся первые симптомы элапсирования.

– Как, вы уже уезжаете?

– Какой корабль?

– Неужели сейчас? Нельзя ли что-нибудь сделать?

–Простите еще раз. Но я итак задержался и, нарушив все правила, посетил этот гостеприимный дом. Граф, – Гидеон повернулся к обескураженному Бенфорду, который до этого, де Виллер готов поклясться, придушил бы его собственноручно на глазах у всей публики. – Спешу откланяться. Благодарю вас за столь приятный вечер. Но, увы, корабль не будет ждать. А мне еще до него ехать и ехать.

– Уже? – забеспокоилась Гвендолин, растерянно глядя то ли на Гидеона, то ли сквозь него. А казалось, что прошло так мало времени! Кажется, ей всегда будет его мало.

– Вы больше не вернетесь?

– Но как же так? Откажитесь от такой идеи, молодой человек!

– Останьтесь!

Голоса заглушали нарастающую панику где-то в груди – это сердце колотилось, как отчаянное.

– Было приятно увидеть вас, милорд, – поклонилась Гвендолин, как и подобает, понимая, что Гидеону нельзя задерживаться, если он не хочет исчезнуть у всех перед глазами. Сама она уже давно отвыкла от элапсации.

– Благодарю, графиня, – он сделал поклон ей, а затем графу – тот лишь учтиво кивнул. – Прощайте господа.

Он раскланялся и с тяжелым сердцем пошел к двери, поклявшись не оборачиваться. Ему всегда ее общества будет мало. А прощаться он не любил. Слишком тяжело было.

Гвендолин смотрела вслед слегка шатающемуся Гидеону ровно до тех пор, пока к ней, обняв ее за талию, не приблизился Бенедикт.

– Думается мне, дамы, вы скоро увидите его снова, – не слишком радостным тоном сказал он, а затем, отпустив жену, направился в сторону слуг, разносящих пунш. К концу вечера он намеревался напиться, чтобы забыть все то, что произошло сегодня.

Потому что терять сердце оказалось гораздо сложнее, чем терять рассудок от любви.

И если Гвендолин и собиралась покинуть его, то ему стоило спуститься в ад гораздо раньше, чтобы этого не видеть.

*«One hand one heart» (West Side Story) – «Одна рука – одно сердце», мюзикл «Вестсайдская история»

Приглашаем вас в нашу группу по фанфику: http://vk.com/begvremeni

Иллюстрации к главе:

http://radikall.com/images/2014/02/26/olZ4w.png

http://radikall.com/images/2014/02/26/HacCD.png

========== Вера в худшее. Гвендолин ==========

Я склонен верить в худшее. И потому ничто не может захватить меня врасплох.

Дэймон Гэлгут. Добрый доктор

Особенно опасно смешивать алкоголь с одиночеством.

У.Фолкнер

Это было невыносимо. Все, что я чувствовала, взрывалось во мне яркостью звезд, но после оставляло невыносимую пустоту, словно черные дыры во всей моей сущности. Даже кое-как стянув платье и разобрав прическу, освобождая ее от сотни шпилек, я ощущала себя каменной скульптурой, у которой отрубили ноги и руки – от того я не была способна двигаться в каком-нибудь направлении. Я стояла напротив зеркала и старалась дышать ровно, чтобы не сорваться и не выпустить истерику наружу.

«Соберись!» – приказывала я себе, но вместо того, чтобы прекратить трястись, я вздохнула и прислонилась лбом к холодному стеклу. Перед глазами вновь и вновь появлялся он – его жесты, его слова, весь он без остатка. Его поцелуи, такие привычные и такие незнакомые – все это сводило меня с ума. И почему-то только сейчас до меня наконец стали доходить его слова.

«Может, я все еще люблю тебя. Не бросай меня».

Было это правдой или попыткой уговорить «вернуться в 21 век»?

Надоело! Как же мне надоело сомневаться и думать! И все для того, чтобы вновь не чувствовать той же боли от разбитого сердца, когда все казалось настолько разрушенным, что даже куча бригад строителей не смогли бы восстановить. В этой жизни столько фальши, что хватит еще на десятки поколений вперед.

И единственное, что казалось мне верным – это Бенедикт, не отступающий ни перед чем, чтобы спасти мою отчаянную душу. Слишком гордый, чтобы умолять остаться, но слишком влюбленный, чтобы дать мне уйти.

Сейчас он бродил по дому – я слышала, как бьется посуда, как разбивается дорогой фарфор, еще не разбитый мной, видела, как отчаянно он дышал морозным воздухом на улице. Все естество умоляло меня спуститься к нему, накинуть на его замерзшие плечи теплый халат, заставить надеть тапочки , вернуться вместе со мной в постель. Что угодно, лишь бы успокоить его метущуюся душу.

Он изрядно выпил на суаре после того, как Гидеон ушел. Я видела, с какой скоростью он осушал бокалы с пуншем, но ни у кого не хватило бы смелости запретить ему это делать. Таким образом, он заглушал свою боль, которую раньше глушили женщины и азартные игры.

Внизу разбился очередной бокал, и я вздрогнула от неожиданности, все еще упираясь лбом в зеркало. А я все не могла сдвинуться с места, мне казалось, что единственное, что удерживает меня от падения – это зеркало напротив – холодное и беспристрастное.

Мы были когда-то счастливыми. Я когда-то была совершенно другим человеком. Теперь во мне не осталось ни ложки иронии, ни грамма упоения. Теперь я блуждала в лабиринте и не могла найти выход.

Снизу снова донесся звон разбитого фарфора – безумно дорогого и, наверное, столь полезного именно сейчас.

Стараясь придти в себя, я оторвалась от зеркала и, переступив через платье, что теперь лежало на полу, села на кровать и распечатала конверт, который передала мне мать. Вполне обычный, вполне похожий на бумагу 18 века, за исключением разве что отсутствия печати, он был таким тяжелым, что мои руки опускались от бессилия. Смогу ли я и дальше притворяться, что ничего не происходит тогда, когда, наконец, его прочту? Вспомню, что значит – быть чьей-то дочерью, а не женою.

Но вопреки страху, я все-таки его прочитала… И разрыдалась, хотя обещала себе, что сдержусь. Вместе с письмом матери, где она умоляла меня слушаться Хранителей, чтобы вернуться домой, там также было письмо от Ника, что как всегда говорил о том, что я обязана принести ему шляпу и шпагу, как у пиратов, и говорил о том, как протекала жизнь в будущем. Эмоции захватили меня с новой силой. Все то, что я потеряла, вновь было рядом! Моя жизнь – она никуда не делась, она все еще существовала где-то: где были люди, которых я знала, где была всегда любящая меня мать, где были брат и сестра, все еще считающие, что жизнь – это не более, чем игра, и даже бабушки, даже тетя, даже Шарлотта, которой уже даже не хотелось утереть нос – все они все еще существовали! А значит, и Гвендолин Шеферд сможет вернуться. Та милая девчушка, что я однажды похоронила за собственной слабостью и незнанием.

Я просидела так до тех пор, пока не осталось слез. До тех пор, пока они не высохли у меня на щеках, оставляя после себя странное и вымученное спокойствие.

Но я не могла просидеть так вечно. В конце концов, фарфор и хрусталь не заслуживали такого несправедливого обращения с ними. Поэтому я накинула на себя халат и, схватив с постели еще один, направилась к двери – именно в этот момент она и открылась, впуская Бенедикта.

Для выпившего он выглядел вполне-таки нормально. Взгляд был сфокусирован и он не шатался из стороны в сторону, как это обычно бывало со мной. Как это легко вводило в заблуждение!

– Я хотела отнести тебе халат, – тихо произнесла я, словно оправдываясь за что-то.

А он смотрел на меня молча, отчего мне становилось еще более не по себе.

– Давай просто ляжем спать, – умоляющим голосом проскулила я, делая к нему шаг. Не сказав ни слова, он прошел мимо меня и направился к стулу, где все еще лежал его камзол и, схватив его, направился прочь из комнаты. В панике, я успела схватить его за рукав рубашки лишь у двери. Но он вырвался и вышел из комнаты, даже не взглянув в мою сторону.

Прекрасно! Просто великолепно! Ты смогла испортить абсолютно все, Гвендолин Шеферд. Казалось бы, что все стало проще. Что все пошло своим чередом.

Теперь же я оказалась героиней слишком мыльной оперы. Кажется, моя Джульетта все еще не выбрала Ромео, потому что Парис тоже был частью ее сумасшедшей жизни.

Вздохнув, я направилась следом за мужем, что уже спустился вниз и скрылся в гостиной. Оттуда послышалось чертыханье и звонкий удар графина о стакан. Кажется, еще не весь пунш был выпит.

И это требовало моего срочного вмешательства.

Когда я вошла в гостиную, Бенедикт как раз допивал очередной стакан, с таким грохотом поставив его на камин, что удивительно, как бедное стекло не разбилось прямо в его руке, возмущаясь такому отношению к себе.

– Бенедикт, – начала я, но он прервал меня взмахом руки, все так же не смотря в мою сторону. Но я не могла сдаться, ведь он никогда не позволял мне опускать руки.

– Ты должен прекратить.

Что ж, привлечь его внимание мне удалось. Теперь он смотрел на меня, как, наверное, смотрят дети, которых оставили в детском доме их собственные родители. Адская смесь предательства, непонимания, злости и боли.

– Я понимаю, что ты злишься, – сказала я, а он усмехнулся, отворачиваясь от меня, словно я сморозила какую-то невероятную глупость, что за такие вот слова лечат где-нибудь в диспансере, которые даже еще не изобрели. Что могли сделать сегодня? Лоботомию? Лучше уж так, чем наблюдать то, как он уничтожает себя из-за меня.

– Поговори со мной. Выскажи все. Просто прекрати вести себя… – я взмахнула рукой в его сторону, словно это должно было что-то ему объяснить, – вот так.

– Тогда это ты лучше объясни мне, что происходит, – он вновь наполнил свой бокал и, подняв его над собой, сделав вид, что пьет за меня, осушил его в ту же секунду. Безумно хотелось подойти и отобрать графин, но у меня бы не хватило сил тягаться с ним. Поэтому я просто наблюдала за ним, стараясь подобрать слова.

– Что объяснить? Что я разрываюсь на части, потому что безумно хочу вернуться к своей семье, своим друзьям, но не могу этого сделать, потому что не хочу бросать тебя? – я сильнее закуталась в халат, хотя холод все равно пробирался под кожу, отправляя тепло и убивая его с каждой секундой.

– Да, потому что долг обязывает тебя, – все тем же тоном ответил он , не веря ни единому моему слову, превращая каждое слово в орудие против меня. Ох, с таким же успехом я могла бросать горох в стену.

– Нет, не только долг. Ты дорог мне, – я сделала неуверенный шаг в его сторону, но он вновь отвернулся от меня. Затем Бенедикт обернулся ко мне, а я встала как вкопанная: его глаза почернели, словно демонические, сжигая меня своей ненавистью. После чего он скорее прорычал, чем произнес:

– Тогда скажи мне, чем же вы двое занимались в закрытой галерее?

Это был удар под дых. Потому что мне было нечего сказать в свое оправдание. И все же, я была отличной лгуньей последний год, почему бы не соврать еще раз? Один из знаменитых философов, коими я должна была зачитываться, чтобы не умереть со скуки, великий Макиавелли сказал, что «цель должна оправдывать средства». Моей целью – было не дать ему сломаться от боли. И если ложь должна была стать средством – так тому и быть.

– Мы разговаривали. Было бы странно, если мы посреди зала вдруг заговорили о перемещениях во времени, – в это время Бенедикт вновь наполнил свой стакан, что стало последней каплей в моем океане злости. Я взорвалась: – Бога ради, прекрати пить!

– Тогда не ври мне!

Его крик пронзил меня, что меня передернуло, будто на меня вылили ушат ледяной воды. Я закрыла глаза, стараясь не сорваться на него с той же силой.

– Не кричи на меня, – тихо прошептала я, сжимая кулаки. По моему лицу струились слезы.

Я не видела, что происходило, но почувствовала всем сердцем, когда он обнял меня своими холодными руками, прижимая к своей груди. От него нещадно разило алкоголем, и мне хотелось кричать от отчаяния, но я просто продолжала стоять, шмыгая носом, потому что жизнь такая сложная штука и потому что мне хотелось вновь радоваться мелочам. Я прошла долгий путь от испуганной девчонки в школьной форме до графини в дорогом платье, сшитое на заказ мастерами 18 века. Что уж говорить о моем марципановом сердце?

Мы стояли так невыносимо долго, так, что я окоченела от холода, хоть и в объятиях Бенедикта.

– Если я сейчас же не лягу спать, то будешь всем хвастаться, что твоя жена чертова ледяная статуя, – сказала я, стараясь вырваться из стальной хватки мужских рук. Но он настолько сильно прижимал к себе, словно старался сделать меня частью своего тела.

– Бенедикт, не спи, – я усмехнулась и шутливо ткнула в его бок кулаком, отчего он вздрогнул и все-таки отошел от меня, пошатываясь от выпитого.

– Просто не уходи.

Я должна была сказать правду. Но мысль все равно уже была поймана. Цель всегда оправдывает средства.

– Не уйду.

Только мы оказались в спальне, где-то внизу послышался звук разбитого стекла и крик охранника. Бенедикт стремительно схватил шпагу, которую он небрежно кинул утром на пуф, заслоняя меня собой, не смотря на то, что его сильно качало. Далее мы услышали дикий мужской крик «Бенедикт! Выходи!». Отчего-то мне голос показался знакомым, и по телу пробежала дрожь от страха. Бенедикт, словно охотничья собака, втянул воздух, учуяв запах жертвы, и с хищной улыбкой вышел в коридор. Я выбежала за ним.

Дальше нечто невообразимое предстало перед моими глазами. С уверенностью могу сказать вам, что такого зрелища я бы предпочла никогда не видеть. Дорого бы отдала, чтобы нечто подобное не возвращалось ко мне в кошмарах.

Я даже не знала, что сделать первым делом: истерически рассмеяться или спрятать голову в песок, как какой-то страус.

Потому что это было феноменально!

Гидеон, одетый в бриджи, чулки и черных найках с белым логотипом, в кожаной куртке и со шпагой наперевес, решительным шагом ворвался в помещение, за ним еле поспевал охранник, у которого, кажется, был сломан нос.

Завидев графа, он остановился и ответно хищно улыбнулся, после чего сделал неуверенный манерный поклон ему. Святые хранители Темпла, да он тоже пьян!

Иллюстрации к главе:

http://radikall.com/images/2014/03/07/dcuLp.png

http://radikall.com/images/2014/03/07/tbFUd.png

========== Новая ступень напряжения. Гидеон ==========

Пьяный способен на такие дела, каких никогда не замыслил бы, если бы не выпил.

Джек Лондон

Алкоголь – это анестезия, позволяющая перенести операцию под названием жизнь.

Дж. Б. Шоу

– Ты пьян, что ли? – Фальк наблюдал, как Гидеона повело назад и он спиной откинулся к стене. К тому же его выдавал расфокусировавшийся взгляд. Выдержав паузу, парень собрался силами, и снова выглядел нормальным, как ни в чем не бывало, словно и не пил.

– Нет, я не пьяный. – Гидеон поправил шейный платок, больше для утверждения своих слов, чем для аккуратности.

– Ты Гвендолин видел? – Фальк буравил взглядом племянника.

– Видел.

– И что она сказала?

– В монастырь уйду.

– Она в монастырь уйдет?

– Нет, она сказала, что я уйду в монастырь, – Гидеон поучаствовал, как пол недобро начинает качаться, словно палуба корабля. А ведь самое обидное, что ясностью мысли он был трезв, только тело было словно заторможено.

– Черти что, – чертыхнулся Фальк, наблюдая, как Гидеона слегка пошатывает, что говорило о том, что этот мальчишка перебрал с выпивкой. – Ты пил?

– Я не вижу в этом проблемы. Даже, если пил, – Гидеону не хотелось признавать, что он залил внутрь себя порядочно пунша, адской смесью проникшей в кровь, которая итак закипает в связи с последними событиями, – Просто я не ел.

Он устало опустился на один из стульев и потер глаза, после чего понурив голову, запустил свои пальцы в волосы. В голове у него творился хаос: Гвен, Бенедикт, рука графа на ее талии, ревность, поцелуи с Гвен и жар тел, суаре, дамы, песня. Oh mon Dieu! Гидеон с содроганием вспомнил свой поступок, а ведь он поклялся никогда не петь! И что же? Он мало того нарушил свой принцип, так еще и пел в пьяном состоянии людям из прошлого. И пускай, что эти гости суаре давно уже мертвы и не могут возмутиться его поступку! Как он сказал Гвен: «Поверьте, графиня, я очень сильно изменился за последнее время»? Это уж точно. Гидеон сам себя не узнавал.

– Ладно, Фальк, с кем не бывало из нас? – послышался голос доктора Уайта откуда-то справа. – Ну, перебрал мальчишка, тем более сам сказал – на голодный желудок пил. Пускай домой идет, отоспится. А завтра тебе все доложит.

– Гидеон, ты мне главное скажи, что сказала Гвендолин. А дальше, хоть на все четыре стороны, – Фальк подошел к Гидеону. – Тебе удалось поговорить с ней? Зачем она звала тебя на суаре?

– Говорил, – тихо произнес Гидеон, – Ничего конкретного не сказала. Кажется, там все серьезно… Более интересное мне поведал ее муж. В ложе завелся шпион, которым считали вначале Гвендолин из-за того, что она много знала лишнего и не элапсировала назад. Сен-Жермен не верил ей, что она – Рубин, и требовал казни, если бы на ней не женился Бенфорд, который тем самым спас ее…

– Кажется, был такой закон тогда, да? Что девушка спасалась от казни, если кто-то на ней женился? – это был мистер Джордж, который был взволнован услышанным от Гидеона. Все-таки этот мужчина очень был привязан к Гвендолин и волновался за нее, почти как о родной.

– В основном это правило распространялось на проституток и воровок, – пояснил ему Фальк, словно хотел ему сказать «не перебивай», а затем все тем же стальным голосом потребовал от Гидеона, – Что еще?

– Еще? – Гидеон почувствовал, как от голода свело желудок, – Альянс ведет на Гвендолин охоту и уже предпринимал серьезные попытки… устранить ее. – Фальк прожигал взглядом насквозь.

«Merdе! Ему и телекинез не нужен, чтобы вытаскивать правду», – пронеслось в голове парня. Откинув прядь со лба, упавшую на глаза, он грустно вздохнул и произнес слова, которые не хотел:

– Кажется, она там … хочет остаться… с мужем.

– Остаться?! – никогда такого не было, чтобы мистер Джордж, доктор Уайт и Фальк де Виллер заорали в один голос.

– Да, – в хриплом голосе Гидеона послышалась не печаль, а настоящая скорбь. Он опустил глаза в пол, пытаясь найти нужные слова. – Кажется, она привыкла к той жизни за год… Муж ее любит и защищает, и, кажется, она любит его.

– Кажется? Кажется?! – закричал в приступе гнева Фальк, хватаясь одной рукой за голову, другой – за сердце. – Я думаю, не этой смазливой девчонке решать такое! Да что себе возомнила эта пигалица?! Да мы ее сейчас же вернем!

– НЕ СМЕЙ! – Теперь уже Гидеон заорал от ярости на Фалька, вскочив со стула и сжав до онемения кулаки. – И не тебе решать тоже, дядя!

В комнате повисла звенящая тишина, которая стала практически осязаемой. Мужчины стояли в шоке, уставившись на освирепевшего Гидеона, который, казалось, еще чуть-чуть и кинется в бой.

– Если Гвен захочет остаться там, так тому и быть, – юноша чеканил каждое слово, которое звучало, как приказ, как неопровержимая аксиома жизни, которая одновременно была приговором для Гидеона де Виллера, как если бы он сам себе сколачивал гроб. – Это ее жизнь! И если она счастлива там, готовая прожить и умереть рядом с мужем, значит, так оно и будет. И не нам решать такое, а ей.

Видя неприступный и враждебный настрой племянника, Фальк присмирел. Таким он еще Гидеона не видел. Сейчас племянник меньше всего напоминал того мальчишку, которого он знал с пеленок – перед ним стоял решительный мужчина. «Истинный лев» – промелькнуло в голове у Фалька.

– Хорошо, давай оставим этот разговор на потом. Может быть ты и прав. – Фальк оглянулся на доктора Уайта и мистера Джорджа, словно искал поддержки у них. – Думаю, тебе стоит поехать домой, поесть и крепко выспаться. А с утра приедешь на элапсирование и все подробно расскажешь. Хорошо?

Открыв дверь, я ожидал темноту и пустоту квартиры, так как Рафаэль умчался на несколько дней на экскурсию с Уитменом и классом, но вместо этого по ушам ударила громкая музыка. В гостиной горел свет: из динамиков надрывалась юная Джоанн Джетт с песней «Плохая репутация». Из комнаты тянуло сигаретным дымом.

Войдя в холл, я увидел картину, которая должна была возмутить, но, однако, не удивила и не всколыхнула никаких чувств: на диване в трусах и помятой белой рубашке валялся Рафаэль с закрытыми глазами, дергая ногой в такт музыке и затягиваясь сигаретой. Навесу он держал стакан с янтарной жидкостью, а рядом на кофейном столе стояла начатая бутылка Джек Дэниелс, там же россыпью лежали чипсы вперемешку с колбасками и сыром.

Подняв с пола пульт от музыкального центра, я убавил звук, чем привлек внимание брата. Рафаэль выругавшись, срочно начал тушить окурок сигареты и стал оправдываться.

– Черт! Гидеон! Мне сказали, ты будешь поздно ночью, – он кинул взгляд на часы, которые показывали восемь часов вечера.

– Ты чего здесь делаешь? Ты же должен быть с классом на экскурсии, – я рухнул на диван рядом, пытаясь собраться силами, чтобы отчитать брата, при этом смотря на алкоголь на столе и закуску, соблазнительно рассыпавшуюся по столику – желудок снова напомнил о себе.

– Меня отправили обратно, – Рафаэль сказал это с неохотой, виновато понурив голову.

– Что ты сделал?

Рафаэль замялся, в итоге, сделав заключение, что я все равно узнаю, вяло выдал:

– Поспорил с Гельдерманом, что смогу забраться без страховки на стену крепости.

– Зачем? – в очередной раз я поразился глупости брата. Его безбашенность когда-нибудь в могилу сведет, вспомнить хотя бы случай в прошлом году, когда он провалялся в больнице с черепно-мозговой травмой после безрассудного катания на параглайдинге.

Вместо ответа на мой вопрос, Рафаэль тяжело вздохнул и печально куда-то уставился. Печальный образ Рафаэля меня поставил в тупик, в его облике было что-то до боли знакомое, особенно этот безрадостный взгляд, пока не пришла догадка.

– Это из-за девушки? – моя догадка была верна, потому что Рафаэль поморщился, будто от боли, и отвернулся. Но мои чувства были притуплены алкоголем, поэтому я безжалостно продолжил. – Это из-за Лесли? Да?

– Этот прыщавая пискля Гордон к ней клеился. Вот тварь! Короче, слово за слово, Лесли попыталась нас остановить и пошутила, что не пойдет ни с кем из нас на свидание, если только он не Питер Паркер – человек-паук. Ну, я и полез…

Я сидел в шоке, съедаемый любопытством, и пытался представить Рафаэля, карабкающегося по стене замка, как человек-паук, под восхищенный взгляд Лесли , которая плакала от страха за него и любви к нему (воображение рисовало брата именно, как он был одет сейчас – в трусах и расстёгнутой мятой рубашке). Встряхнув головой от наваждения, я попытался сконцентрироваться на серьёзности ситуации, но не получалось, перед глазами всё неотступно мерещился Рафаэль в синих боксерах с надписью Келвин Кляйн, лезущий по каменной стене.

– И что дальше? – заинтриговано произнес я. Наверное, еще дело было в том, что я еще восхищался поступком Рафаэля. Я бы не додумался полезть на стену. Даже, если бы это была Гвен. Наверное, прибегнул к ораторскому искусству и призвал бы все свое обаяние… Хотя дурацкий поступок – а он был дурацкий, но зато героический! – отлично гармонировал с моим не менее умным поступком, где я распевал Вестсайдский мюзикл перед гостями в 18 веке.