Текст книги "Бег времени. Тысяча семьсот (СИ)"

Автор книги: Oh panic

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 42 страниц)

– Понимаете, я никогда не прыгаю в прошлое без оружия. А оружие у меня должно быть. Сами помните, пару недель назад меня избили, а я даже защититься не мог.

– И вы решили, что кинжал бы вам помог тогда? – он смотрел на меня как на мальчишку, выпрашивающего у учителя рогатку.

– Да. Думаю, помог. По крайней мере, с ним спокойней. А вы зачем здесь?

Мне хотелось сменить тему и прекратить оправдываться.

– Я к портрету! Дама в Бордо все манит меня.

– Дама в Бордо. Портрет здесь?

– Да, мистер де Виллер выкупил его на прошлой неделе у барона Скайлза. Говорит, что такими артефактами грех разбрасываться. Теперь портрет в хранилище, во второй секции, кстати, рядом с кинжалом.

Он рукой пригласил войти во вторую секцию, которая напоминала музей и библиотеку одновременно. Холст сразу при входе бросался в глаза, так как картина была большая, по крайней мере, сейчас мне так казалось. Шульц мечтательно, как влюбленный мальчишка, пришедший на свидание, с улыбкой на губах откинул ткань и уставился на портрет. Я же наоборот отвернулся, будто передо мной открыли разлагающийся покалеченный труп. Я ненавидел портрет. По крайней мере, в таком виде я Гвендолин не переносил. Картина отталкивала, напоминала слишком много страшных моментов, которые я с удовольствием удалил бы из своей памяти. Пока Шульц зачарованно разглядывал холст Гейнсборо, я открыл большой сейф, с помощью ключа, взятого у миссис Дженкинс: камень лежал рядом в специальной коробочке, чуть ниже валялся персидский кинжал. Я схватил оба предмета.

Фасад дома был привычен – я был здесь не раз, и всегда по разным поводам и с разными эмоциями. Когда-то скучающий приходил за Шарлоттой, когда «встречался» с ней, когда-то встревоженный и сладко предвкушающий встречу – это я приехал к Гвен после того, как она очнулась, и мне нужно было рассказать, кто она, а заодно поверить своим глазам, что мне всё не привиделось, и она жива и здорова. Сейчас я не хотел идти, но мне нужно было провести с Гвендолин последние минуты, чтобы потом не мучиться, ибо я упустил шанс побыть с ней чуть дольше. Рафаэль прав, у нас отличный тандем мазохиста и садиста.

Дверь открыл мне дворецкий и пригласил внутрь. Я слышал, как кто-то наигрывает на пианино мелодию песни «Аллилуйя» – достаточно просто и с ошибками, порой попадая не в такт, но зато исполняющий делал это проникновенно и грустно. Это трогало за душу, что неосознанно я закрыл глаза и мысленно начал подпевать:

Может, здесь я и бывал,

По этой комнате шагал,

Но без тебя не знал судьбу другую.

Твоим победам нет числа,

Но не любовь тебя спасла,

Она разбита в звуках “Аллилуйя”!*

– Гидеон? – я открыл глаза и увидел перед собой красивое лицо Шарлотты. Она удивленно смотрела своими голубыми глазами, которые были красивы, но не так притягательны, как у Гвен, и не такие голубые. У Гвендолин они были больше в синеву с темным ореолом зрачка и серебряными вкраплениями, а когда она злилась, то они напоминали море Италии из моего детства – мои счастливые времена и воспоминания.

– Ты что здесь делаешь?

– За Гвен приехал, на элапсацию забрать.

– Понятно. Она в гостиной на пианино бренчит, – она состроила кислую мину. – Никак не дойдет до нее, что талантом и умением не блещет. Только инструмент мучает.

В этот момент мелодия зазвучала неверно, будто в подтверждение слов Шарлотты; девушка довольно улыбнулась.

– Я уже час слушаю это. Пойдем, отведу тебя к ней, – она с королевской осанкой развернулась, сделав изящное движение рукой – поправив волосы, после чего грациозно направилась в гостиную. Я в очередной раз отметил красоту Шарлотты, как некое произведение искусства. Если бы нее спесь и самодовольство граничащее с хамством, то… То что, Гидеон? Ты бы влюбился? Смог ли ты полюбить Шарлотту, как Гвен? А ведь когда-то ты считал, что ее любишь. Сейчас я понимаю, что это было равносильно, как лужу называть океаном. Хотя в луже тоже можно утонуть, если постараться.

Музыка все громче звучала при приближении к дверям. Я видел силуэт Гвен за пианино, она на мгновение прервалась от игры и чем-то занималась – разобрать нельзя было издалека. В этот момент меня накрыла боль и злость: в свои последние часы пребывания дома она сидит, играет на рояле и мечтает о жизни с другим. Никаких слез и прощаний. Твой личный слуга Гидеон всё устроит, не волнуйся. Аллилуйя, Гвен! Ликуй, радуйся. У тебя же жизнь налаживается.

Что же ты так грустно играла?

Шарлотта обернулась и улыбнулась мне.

– Как у тебя дела?

– Ничего. Нормально…

– Ты выглядишь очень уставшим и вымотанным. Может тебе чем-нибудь помочь?

В эту минуту я почувствовал пронзительную боль в сердце, такую ощущаешь, когда стоишь на берегу и видишь, как твой корабль уплывает. В этот момент навалилось страшное осознание своего одиночества и беспомощности: мне нужен кто-то. Пускай я не буду никого любить, но я хочу быть любимым; это усталость, когда отдаешь всё, но ничего не получаешь взамен. Черная дыра эмоций. Я теперь инвалид в отношении любви. Кому я буду нужен неспособный любить?

Тонкая изящная рука Шарлотты легла на латунную ручку стеклянной двери и с достаточной силой нажала на нее, открыв дверь в гостиную. В этот момент я выпалил: «Что ты делаешь вечером? Может, сходим куда-нибудь?»

Такое лицо у Шарлотты я еще никогда не видел, она шокировано, даже с испугом, посмотрела на меня, при этом оглянувшись на Гвен – девушка сидела, замерев за пианино. Я понимал, что делаю глупость. При том Гвен точно слышала меня. Но она должна понять, что, когда исчезнет навсегда из моей жизни, если никого не будет рядом, я просто совершу суицид. Мне нужен кто-то, кто мог бы одарить своей любовью, не смотря на поломки внутри меня. Шарлотта была идеальной кандидатурой.

– Хорошо, ты тогда позвони, – Шарлотта явно была выбита из колеи, в недоумении переводя взгляд то на меня, то на остолбеневшую Гвен. – Ладно, я вас оставлю.

Она призраком выскользнула из гостиной. А я все так же стоял и смотрел на прямую спину Гвен. Ни движения, лишь повисшая напряженная тишина.

Я смотрел на нее, а у самого внутри все умирало. Ну, повернись ко мне, скажи, что передумала, что останешься, если не со мной, то здесь, чтобы я мог видеть тебя, слышать, а не вспоминать, как слепой о солнце…

Хотя… просто будь счастлива, Гвен.

– Я пришел за тобой. Пора на элапсацию.

Она кивнула, после чего молча встала и направилась к выходу. Всё правильно, Гвен, всё правильно… Хоронить надо молча.

Если слова могли ранить и убивать, то молчание погребало мертвых.

Пока мы мчались в Темпл, я не знал то ли проклинать себя, то ли наслаждаться за то, что взял мотоцикл, потому что руки Гвен, обернутые вокруг моей талии, так походили на объятия, что легко можно забыться. Наслаждайся, де Виллер, поездкой в ад.

– Пойдем, – я бросил мотоцикл на парковке, и мы медленно поплелись к Темплу. Все так же молча, будто мы онемели и не могли общаться. Я все время посматривал в ее сторону: она была печальная, задумчивая, ушедшая куда-то в свой мир, где, наверное, нет меня. Пару раз она вздрагивала будто от холода, что невольно хотелось приобнять за плечи. Но я так и не сделал этого. Я ничего не делал. Лишь шел и смотрел, запоминая мелочи: изящный профиль, родинку в виде полумесяца, длинные ресницы, сережки-гвоздики в виде сердечек, тонкие руки с короткими аккуратными ноготками, пару незаметных глазу веснушек, ее волосы, блестящие на солнце, и как ветер играется с ними. Сразу вспомнилось, как я расчесывал эти волосы, когда она лежала в коме, как наматывал локон на палец, а потом отпускал его, наблюдая, как своенравно он разматывается. Такая своя и такая чужая.

Чем ближе подходили к хронографу, тем больше мне становилось страшно, что мы так ничего и не скажем друг другу. А должны! Я, по крайней мере, должен.

И вот мой эшафот: мы вошли в хранилище, где уже заранее были приготовлены вещи, оставленные мной сегодня утром. Карман будто горел из-за лежащего в нем рубина.

– Вот там, в пакете, лежит платье от мадам Россини. Ты уже надевала его на суаре. Тебе нужно переодеться.

Она кивнула и пошла к пакету, лежащему кульком на полу. А я отвернулся, чтобы не смущать ее, хотя уже видел и в нижнем белье, и с обнажённой грудью, улитой собственной кровью, из раны от пули. Прекрасное девичье тело, но страшные воспоминания – не для эротических фантазий. Я ухмыльнулся собственным мыслям и горько вздохнул. Сзади доносился шорох падающих одежд.

– Я ужасно поступаю, верно?– неожиданно донесся ее голос за спиной. Что мне ей ответить? «Да, ты поступаешь как эгоистка, используя меня»? «Нет, ты поступаешь, как человек, который любит»? – Ну же, скажи мне, как ужасно я поступаю, бросая своих друзей и семью.

– Ты поступаешь так, как считаешь нужным. Если это была бы ты, там, в 18 веке, я тоже бы ушел.

Она не ответила и, наверное, мне стоило бы ее за это поблагодарить. Хватит убивать меня.

– Всё. Я готова, – донесся ее сдавленный голос, будто ей было трудно говорить.

Я обернулся и увидел ее одетую в платье, а в глазах слезы, хотя она и пытадась на меня не смотреть . Сердце замолчало: вот и всё. Теперь графиня Бенфорд, а не Гвен – девочка-проблема, головная боль Хранителей и мой голубоглазый Демон.

Она сделала неуверенный шаг к хронографу, готовая уже элапсировать, тянущая руку для иглы, как Спящая красавица для укола о веретено.

– Стой! Подожди, – я схватил ее за руку, которая была непривычно холодна. – Я тут кое-что для тебя приготовил.

Я кинулся к своему рюкзаку, доставая заготовленное. Сердце колотилось, сбиваясь с ритма.

– Вот, – я протянул ей, похожую на книгу в кожаном переплете, папку с документами. – Возьми, тут я собрал информацию: какие болезни были в 18 веке, какие симптомы, как лечить, какие травы, в конце исторические даты, зная, что ты не особо разбираешься в истории, подумал, что они будут тебе полезны. Ну, еще немного выписок из хроник, где и когда находился Сен-Жермен, чтобы вы случайно не столкнулись где–нибудь. Мало, но это хоть что-то…

Она удивленно смотрела на папку в моих руках, будто я ей предлагал взять собой дробовик.

– Ты составил ее для меня?

– Да. Подумал, что не будет лишним. С твоим-то везением влипать в истории, – я улыбнулся, но получилось как-то грустно. – А еще вот это.

Я сунул папку ей в руки и достал обычную деревянную шкатулку с примитивными узорами по крышке. Простая вещь, но для меня сильно значимая.

– Это моя шкатулка. Сколько себя помню, она всегда была у меня. В детстве это была сокровищница: в ней я держал карточки, фантики, солдатиков, значки, пару старинных монет, – я провел рукой по крышке, ощущая под пальцами резьбу. Это ощущение я мог вспомнить даже с закрытыми глазами, не держа шкатулку в руках, настолько было знакомо. – Там в ней сейчас лежат лекарства. Так сказать, аптечка первой помощи. В ней я собрал лекарства, у которых побольше срок годности.

– Не думаю, что “спасибо” будет достаточным, – начала она, но запнулась, в то время как по ее щекам скользили слезы, – Но спасибо тебе, Гидеон. За это и за… все, что ты сделал для меня.

От вида ее слез, я почувствовал, что сам сейчас заплачу: нельзя, нельзя, чтобы она видела мои слезы. Как бы мне ни было трудно. Я отвернулся, схватившись за переносицу и давя на нее. Но слезы было так же трудно остановить, как и ее, уходящую к другому, поэтому я молчал, отвернувшись и закусывая губу, пока не почувствовал солоноватый вкус крови во рту.

– Сделай мне одолжение, Гвен, – слова давались с трудом, горло неимоверно жгло. – Не смей жалеть, что ушла к нему. Не смей даже думать, что зря выбрала его.

Мой голос сорвался и я почувствовал, что не в силах говорить, но продолжил сиплым шепотом:

– Потому что я никогда не прощу тебе этого. Я люблю тебя, знай это. Я никого не любил так, как тебя, и уже не полюблю. И мысль, что ты будешь жалеть о своем выборе для меня хуже, чем то, что я отдаю тебя ему. Слышишь?

Я повернулся к ней и увидел ее сапфировые глаза, которые сейчас сияли от слез: в них была мука.

– Я хочу, чтобы ты помнила меня, не знаю, может быть, как друга, может быть, как влюбленного в тебя дурака, или как невыносимого самовлюбленного напарника. Не важно! Просто помни и не жалей. Я хочу только одного, чтобы ты была счастлива. Вот, – я судорожно начал снимать кольцо Тайной ложи с руки и протягивая ей, – Возьми. Пусть будет тебе напоминанием обо мне. К тому же Фальк до сих пор не удосужился тебе сделать кольцо, хотя это первое, что ты должна была получить, как вошла в это здание.

– Гидеон, – она мотала головой из стороны в сторону, не решаясь взять кольцо. Но спустя время все-таки взяла и надела себе на палец, не отрывая от него взгляда. – Я обещаю, что не пожалею об этом, если ты пообещаешь мне тоже… Могу я рассчитывать на тебя?

– Конечно. Для тебя всё, что угодно.

– Я не помню тебя, так вышло, прости. Но впереди у тебя целая жизнь! Найди девушку, создай семью, стань прекрасным хирургом, отцом. И никогда, пожалуйста, никогда не отпускай все это.

Я закивал в ответ: ну, конечно же, ее память оставалась чистым листом, там, где был я – незаполненное и пустое прошлое. Оно и к лучшему!

– Обещаю попробовать. Такое обещание пойдет?

– Да, наверное, сойдет, – усмехнувшись, ответила она, а затем слишком нежно поцеловала в щеку, чтобы в этот же момент уколоть палец об иглу. Вот оно веретено для Спящей красавицы, что не очнется от сна. – Спасибо тебе, Гидеон де Виллер. Береги себя, и, наверное, прощай.

– Я люблю тебя, – прошептал я, но не знаю, слышала она или нет, потому что яркие вспышки рубинового заполнили мои слезящиеся глаза. И вот она – пустота.

Господи, ну почему мое сердце еще бьется?

Утирая рукавом уже несдерживаемые слезы, я аккуратно заменил камень на испорченный. Рубин, как осколок сердца, ключом от только что запертой двери, где теперь так далеко находилось мое счастье, лежал на ладони.

Вот сейчас всё. Пора закапывать свой труп.

_________________

*История Авраама и Исаака (Кн. Быт.22):

«Бог пожелал проверить веру Авраама и научить через него всех людей любви к Богу и послушанию. Он явился Аврааму и сказал: «Возьми сына твоего единственного Исаака, которого ты любишь, иди в землю Мориа, и принеси его в жертву на горе, которую Я тебе укажу». Авраам повиновался. Авраам любил сына больше, чем самого себя. Но Бога он любил больше и верил Ему, зная, что Бог плохого желать не будет. Когда он положил сына на жертвенник, явился Ангел и сказал «Авраам, Авраам! Не поднимай руки твоей на отрока и не делай над ним ничего, ибо теперь Я знаю, что ты боишься Бога, потому что не пожалел единственного твоего сына для Меня».

*Элани Бёргли первая путешественница во времени по женской линии.

*Maybe I’ve been here before

I know this room, I’ve walked this floor

I used to live alone before I knew you

I’ve seen your flag on the marble arch

Love is not a victory march

It’s a cold and it’s a broken hallelujah

перевод А. Бирюкова , взято с amalgama-lab.com

Иллюстрация к главе:

http://radikall.com/images/2014/06/05/UzrhI.png

http://radikall.com/images/2014/05/31/1pvhc.png

========== Быть живой. Гвендолин ==========

Счастье вернется, Робин, пусть другое, в других одеждах, под другим именем, но это все равно будет счастье. (с)

Александр Дюма. Робин Гуд

Вот она я. Да, это я.

Вы, должно быть, удивитесь, но перевернуть весь мир – это не так уж и сложно, как могло бы показаться. Стоило всего лишь полюбить, без претензий и приоритетов. Без моря по колено и гор чуть выше головы.

В какой-то отчаянный миг темноты я поняла, что когда все рушилось и силы покидали мое тело – я могла держаться за него и возрождаться, точно феникс.

Таким образом, я всегда возвращалась к нему. Это было моим проклятием и благословением, и я принимала его всем сердцем, ни секунды не жалея об этом выборе. Ведь в последний момент в другом веке – я пообещала своему Ангелу-Хранителю, что никогда этого не сделаю.

Потому что вот был он – стоял рядом со мной, держа в руках свечу, что отражалась ярким пламенем в его черных глазах. Смотрел сначала неуверенно, будто не верил тому, что видел. Бледный, измученный, потрепанный.

Я протянула к нему руки, потому что не была уверена, что простою еще секунду вне его объятий, не упаду, если он не прошепчет мое имя – выдуманное иль настоящее, совершенно не важно.

И вот он сорвался с места, чтобы заключить меня в тиски. Словно заклинание он вновь и вновь повторял лишь одно слово.

– Жива. Жива.

И все мое тело будто и вправду оживало. Уже по настоящему, не в доме неизвестной мне Джулии Скайлз и не в больничной палате, а в теплых руках моего мужа, самого лучшего лекарства ото всех болезней, от темноты души и пропасти беспамятства. И я обнимала его в ответ, даже не стараясь стереть с лица слезы.

Боже, как же хорошо.

Боже, сохрани во мне это прекрасное чувство незыблемости.

– Я думал, что потерял тебя, – рыдал он, целуя мое лицо. А я кивала и улыбалась:

– Как ты вообще мог об этом думать?

Ведь я никогда бы не покинула его по собственной воле, да и после бы терпела гнев и ярость, лишь бы стать с ним одним целым хотя бы еще на одну секунду.

– Ты умерла, и я потерял всякий смысл, – его голос был так близко к моему сердцу. Оставлял ожоги на оголенных ключицах.

– Тсс, теперь я вновь здесь. Так что можешь забыть про выпивку и азартные игры, – я рассмеялась ему в ухо, отчего его руки еще сильнее обхватили мою талию.

– И ты больше никуда не уйдешь? – неуверенно спросил он, поднимая голову и смотря на меня, как тогда, когда Гидеон впервые дал мне понять, что я все еще могла вернуться домой. Но никто из нас не был прав. Мне никуда не нужно было идти, ведь я уже была дома.

– Никогда, – ответила я и прижалась к его губам.

Вот теперь я точно живая.

***

Мы сидели у не зажженного камина, точно так же, как всегда сидели в Манор-Хаусе или в Лондоне. Только теперь за окном резвился весенний ветер легких шотландских пейзажей. Солнце уже клонилось к горизонту, забираясь на неровную линию гор, точно рыжий кот, уставший и сытый после долгого дня.

Бенедикт теребил мои волосы, играя с ними точно с черными лентами, накручивая локоны на палец, а я листала последние новости расцветающего далекого Лондона, стараясь наверстать все, то мною упущенное, что произошло за два месяца.

Память моя был тем же глубоким колодцем, который я была не в силах заполнить, от того вода была только в подвешенном на выступе ведре и это было всем тем, что мне было необходимо для жизни. Лишь изредка я подбиралась к колодцу слишком близко и падала в него, привлеченная голосами из прошлого. Чаще всего это был один голос.

Он просил меня никогда не жалеть о своем выборе, и это помогало мне вновь вылезти к солнечному свету. Моему свету, что подавал мне руку, помогая перелезть все камни невзгод.

Бросив все дела, купив имение в другой части материка, мы жили как хотели, как того требовала душа.

И все потери стоили того, когда мы вот так вот наслаждались вечером, в обществе друг друга – нам больше не было нужно.

– Ты так и не рассказала, что произошло, – сказал Бенедикт, наклоняясь и целуя меня в затылок, тем самым посылая по всему телу армию мурашек.

– Ничего, что стоило бы рассказывать, – просто ответила я, вспоминая, однако, того, чье имя не стало бы поводом для ревности, но заставило бы тишину повиснуть между нами.

– А как же твоя семья? Друзья? – продолжал настаивать мой муж.

– Все они остались в моем сердце, но как люди, которые когда-то были моей семьей, – я повернулась и поцеловала его в губы, – Теперь ты – моя семья.

И мне больше нечего сказать, чтобы не задеть гордость или не создать между нами еще одну пропасть. Все, что я делала – это молилась за юношу из моей памяти – Гидеона де Виллера, покуда могла сжимать свои ладони, молилась за своего ангела, что не отказал мне в трудную минуту, надеясь, что в его жизни все станет лучше, чем было. Он остался в моей памяти.

Я его не забыла.

И хотя я была целой, где-то в центре моего сердца все еще не хватало маленького кусочка, но оно заполнилось обещанием, потому что тот мальчик не заслужил предательства еще большего.

Поэтому я просто прижимаюсь к Бенедикту сильнее, стараясь истребить всякое пустое пространство между нашими телами.

И в платье становилось тесно, хотелось дышать наготой, дышать им – быть им. Вот она, моя жизнь.

И снова я живая.

***

– Ох!

Веселый крик разносился по всей округе, пока темноволосый мальчуган прыгал от радости. Ему удалось обойти Бенедикта дважды, и хотя тот поддавался, счастье этого не затмило.

– Ты убил меня! – мой муж лежал на земле, как, естественно, не положено аристократам, но вот он – валялся в грязи, старательно имитируя глубокую рану.

– О боже, Бенедикт! – взмахнув руками, я побежала к нему, и демонстративно упала на колени, испачкав платье и тем самым лишив чувств всех прачек поместья, – О нет! Ты не можешь умереть!

Я прижалась головой к его груди и зарыдала, пугая всех птиц жутким звуком.

– Жемчужина, прости… Но он слишком силен! – он с усердием приподнялся на локтях и поцеловал меня, чем вызвал громкое «прекратите» у рядом стоявшего мальчика.

Я отодвинулась от Бенедикта и в ответ на его возмущенный взгляд лишь пожала плечами:

– Он весь в тебя.

На что тот снова упал на землю и громко рассмеялся. Но долго ему так проваляться не дали, маленькая двухлетняя девочка тут же упала ему на живот, громко крича «папа, поиграй со мной тоже!». Бенедикт тут же схватил ее на руки и начал качать в воздухе, точно так же, как по моим рассказам в далеком будущем говорили о «самолетах». Это было их любимым занятием – вот так вот кататься на отце и визжать от восторга, пугая всех птиц в округе. Бенедикт обожал нашу дочь.

– Ну, все, хватит! – спустя время запротестовала я и забрала у него дочку, – Нам пора в дом, скоро приедет мадам Деверо.

– И привезет мне новый мушкет! – тут же закричал мальчуган и понесся в дом, чуть не снеся с пути Джорджа.

– Ох, все же они такие падкие на азарт, как и ты, – заключила я и, поцеловав Бенедикта, тоже направилась в свою обитель счастья – мой дом.

Теперь вы понимаете, что значит «быть живой»?

Да хранит вас Господь.

А мы пока побудем счастливыми.

========== 5 марта 2012. Темпл. Флит-Стрит. ==========

5 марта 2012. Темпл

Шульц стоял на наблюдательном посту возле экранов и смотрел на тот, что показывал 5-ый коридор на северной стороне – хранилище Хронографа. Картинка шла с камеры, прикреплённой к потолку. Часы на мониторе показывали 13:45. Вот, наконец, дверь хранилища открылась и оттуда неуверенной походкой, будто после долгой болезни, вышел молодой человек. Он схватился за сердце и привалился к стене, тяжело дыша. Шульцу это не нравилось, он давно привязался к юному де Виллеру, испытывая отеческие чувства. Профессор видел страдания и слезы на лице молодого человека, от этого ему стало невыносимо жалко парня. Эх, любовь, что же ты с нами делаешь?

Парень сполз по стене и сел на холодный каменный пол. В эту минуту раздался телефонный звонок с поста у входа. Охранник, сидящий рядом, поднял трубку. Шульц перевел взгляд на монитор, где показывалось, кто был в холле: это был доставщик электроники с огромной коробкой, стоящей у его ног.

– Да? И что он говорит? Хорошо, сейчас уточню.

Охранник набрал по внутреннему телефону чей-то номер.

– Алло? Миссис Дженкинс, тут приехал курьер, говорит, привез новый кофеварочный аппарат. Вы заказывали? Хорошо. Вы его проводите или нам? Хорошо.

Шульц снова перевел взгляд на экран с Гидеоном: парень медленно приходил в себя. Он видел, как тот встал, будто пьяный, и медленно, держась за стену, пошел. Но сейчас Шульцу было не до него.

Он встал и пошел к подсобке секретарши.

Миссис Дженкинс тем временем, уверенным шагом, стуча каблуками по каменному полу, спешила к выходу, на встречу с курьером.

Спустившись вниз, женщина увидела молодого человека с пирсингом и крашенными в синий цвет волосами.

– Миссис Дженкинс, этот парень говорит, что вы заказывали новый кофеварочный аппарат! – доложил охранник, как только ее увидел. – Я не могу пропустить его, пока вы не покажете бумаги.

– Конечно, Перси, вот накладные, – она шмякнула бумаги на стол охранника, не удостоив его даже взглядом, и сразу подошла к курьеру и протянула руку. Тот в ответ отдал ей бумаги: кассовый чек и накладную.

– Вот здесь распишитесь, что доставил, и претензий не имеете, – прогундосил парень, плохо выговаривая слова. Миссис Дженкинс кинула на него взгляд и поняла, что этот тип только недавно проколол себе язык, от этого его речь была невнятна. Быстрым росчерком ручки, она отдала ему бумаги, забрав свои со стойки охранника, который уже их просмотрел.

– Проходите, – сигнал и легкий щелчок. Дверь открылась. Жестом руки миссис Дженкинс позвала курьера следовать за ней. Парень взял короб в руки и пошел, только стоявший у двери металлоискатель тут же среагировал неприятными воем. Охранник напрягся.

– Перси, ради бога, это же кофеварка! В ней полно железа! – она сурово воззрилась на охранника, и тот снова расслабился, плюхнувшись обратно на свое кресло. В следующую секунду металлоискатель замолк.

Женщина шустро обогнула ожидающего ее курьера и все той же быстрой деловой походкой пошла к своей подсобке.

– А у вас тут круто! Прям,как в Тауэре! – присвистнул курьер, оглядывая стены и коридоры с доспехами.

– Ничего удивительного. Это потому что эти здания почти ровесники, – они свернули в один из коридоров к лестнице, как раз в этот момент к ним навстречу шел Гидеон.

– Добрый день, сэр.

Но вместо того, чтобы поздороваться, он как-то прижался к стене, смотря себе под ноги, будто пытался слиться с ней. Миссис Дженкинс отметила ужасную бледность и красные глаза парня, но решила, что это личное дело и не время спрашивать, что случилось.

Пройдя с курьером мимо него, она стала подниматься по лестнице наверх.

– А у вас я смотрю тут весело, – оборачиваясь, пробормотал парень, намекая на убитый вид Гидеона.

– Весьма, – коротко и ясно ответила миссис Дженкинс, давая понять, что это не его дело – совать нос, кто и как работает в этом здании. – Осторожней! Не разбейте.

Парень чуть не влетел коробкой в дверной косяк.

–Спокойно, мисс. Все ништяк! – парень нес короб очень неаккуратно, и сейчас это беспокоило миссис Дженкинс больше всего на свете.

– Не мисс, а миссис. А во-вторых, если вы разобьете или повредите аппарат, то поверьте, молодой человек, вы в жизнь не расплатитесь. И это я вам говорю факт, а не угрожая.

Парень не поверил ее словам и мысленно обозвал миссис Дженкинс «пафосной курицей» и «задавалой».

У входа в подсобку их уже ждал Шульц, открыв дверь и как бы приглашая внутрь.

– Куда ставить-то?

– Сюда! – миссис Дженкинс подошла к столу, похожий на сервировочный в отелях, и отодвинула бежевую занавеску, показывая пустоту на полке под столом. Коробка ровно уместилась в указанное место.

– Вот и всё. А вы боялись! – радостно сообщил парень. В следующую секунду миссис Дженкинс протянула ему купюру.

– Это вам за доставку. Пойдёмте, я вас провожу. А то вы заблудитесь в нашей системе коридоров.

И вот уже миссис Дженкинс уводила парня за дверь.

Шульц проследил, чтобы курьер ушел как можно дальше, после чего закрыл дверь подсобки на ключ. Вытащив из кармана канцелярский нож, он кинулся к коробке. Четким движением лезвия взвизгнула клейкая лента, и вот уже открыты створки, показывая, что лежит внутри короба.

Аппарат лежал там, поблескивая своими медными частями.

Шульц быстро осмотрел его – явных повреждений нет. После чего достал мобильник и набрал нужный номер. Пара мучительных гудков и вскоре на том конце подняли трубку.

Прикрывая рот ладонью, Шульц начал говорить тихо, боясь, что кто-то может услышать. Как говорится, и у стен есть уши.

– Это Шульц. Звоню, как мы и договаривались. Все прошло хорошо. Гидеон только что отправил Гвендолин в прошлое. Ну, где-то минут двадцать назад. Да. Да. Он был очень подавлен, если не сказать, убит, поэтому, мой вам совет, лучше не тянуть. Да, хорошо. Да, хронограф только что доставили курьером, как мы и договаривались. С ним всё в порядке. Стоит в подсобке у миссис Дженкинс под третьим столом за занавеской… Хорошо. Это вам спасибо. До скорого.

***

Он шел потерянно, шатаясь, никого и ничего не замечая, стараясь быть как можно незаметней для суеты, что творилась вокруг. Жизнь Лондона и его жителей кипела: все бежали куда-то, что-то делали, с кем-то болтали и спорили. У людей была цель, у него же теперь ее не было. Пустота забралась внутрь и поселилась, разрушая все его жизненные ценности. Он твердил себе, что он сильный, справится, ведь он – Лев, что рычит в фа-диез-мажоре, самый крепкий камень, но всё это было пустое. Все эти навешанные на него ярлыки не действовали. Он скатывался в темноту.

Гидеон знал, каково жить без Гвендолин, но бороться за нее и искать, знал, каково жить без нее, но верить, что она очнется от комы и иметь возможность прикоснуться к ней, он даже знал, каково жить рядом с ней, но ничего не значить в ее жизни. Но он не знал, как жить без нее, не имея ни надежды и ни возможности прикоснуться к любимой.

«Она просто уехала, улетела в другую страну». Убеждал себя Гидеон, как уговаривают маленьких детей, когда умер кто-то из близких; при этом пытаясь отделаться от мысли кинуться искать ее могилу и исторические факты о ее жизни. Что он знал о ней и об ее будущем-прошлом? Два голых факта: она вторая жена Бенфорда, и Джулия Скайлз – потомок детей этого брака. Воображение сразу нарисовало ее – счастливую жену рядом с Бенедиктом в окружении детей. Их детей. По крайней мере, Бенфорд сдержит слово – Гвен будет счастлива с ним.

А что остается Гидеону? Для начала, учиться заново жить, свыкаясь с болью. Как он допустил, что так мог влюбиться и разрушить свою жизнь? Не иначе проклятие Бёргли и де Виллеров.

Он шел домой пешком, бросив мотоцикл у входа в Темпл. Потому что испугался самого себя. Слишком велико искушение вовремя не нажать по тормозам. «Ничего, Гидеон, выдержишь, справишься, ты же самый крепкий, ты – Лев, ты – алмаз».

Он вышел на Бувери-стрит, направляясь к Флит-стрит, чтобы там сесть на автобус. Не смотря на будний день и середину дня, на улице было полно людей. К тому же с приходом весны, город наводнили туристы. Гидеон старался идти, прижимаясь ближе к зданиям, чтобы меньше людей видели его состояние и не задевали плечами, когда обгоняли.

Он шел и не замечал, как на протяжении уже несколько минут, практически от Темпла, за ним следовало такси. Когда подошел к углу, выходя к главной дороге Флит-стрит, чтобы свернуть, как машина пошла на обгон и остановилась в паре метров. Гидеон шел, не видя и не слыша происходящего, уйдя вглубь своих страданий. Даже если бы в этот момент перед ним остановился танк или сел вертолет, то он бы не удостоил их своим вниманием, возможно даже не удивился. Всё бессмысленно, всё тлен?