Текст книги "Бег времени. Тысяча семьсот (СИ)"

Автор книги: Oh panic

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 42 страниц)

Я горько рассмеялся над собой: не жизнь, а импотенция чувств и действий. Так тебе и надо, де Виллер. Теперь после университета, меня везли на элапсацию, а потом возвращали домой, где обязательно в 10 часов был звонок – проверка дома ли я. Утро начиналось в 6 с приездом мистера Джорджа, чтобы отвезти на лекции. Кстати, единственные, кто проявляли сочувствие ко мне, были мистер Джордж и, как это ни странно, мистер Уитмен, постоянно цитировавший Шекспира о безрассудной любви.

Наказание не обошло и Рафаэля. Но я поражался его легкой реакции на это: он был самодоволен и самоуверен, как никогда, а я тайно смотрел на него и восхищался. Не знал, что мой повеса и бездельник брат на деле тот еще бунтарь. Иногда казалось, еще чуть-чуть и он у себя на груди наколет «Liberté, Égalité, Fraternité*».

Мне бы его настрой. Я – Гидеон де Виллер, одиннадцатый путешественник в кругу двенадцати, лев, бриллиант – был сломлен и раздавлен.

Как скоро мне дадут увидеть ее, долго ли еще терзаться? И что сделают Хранители: пошлют меня в тот же день, когда была дуэль, или изощренно отомстят, промотав мое прошедшее время наказания и для нее тоже?

Каждую ночь я истязал себя мыслями о том, что Гвен сейчас делает, думает ли она обо мне, что она выберет – его или меня.

Каждую ночь снились кошмары, иногда мое сознание производило надо мной изощренную пытку, когда снилось, что я и Гвен снова горячо предаемся поцелуям на зеленой софе, и я, погружаясь пальцами в ее длинные густые волосы, реально ощущал девичье тело в своих руках, ее горячую кожу под тонкой тканью рубашки. Затем, в приступе страсти, она шепчет имя – не мое. И вот я уже со стороны вижу ее вместе с Бенедиктом на нашей софе. А дальше я просыпаюсь в холодном поту от невыносимой боли в сердце, будто мне пытались его выдрать из грудной клетки.

Вот и сегодня я проснулся от этого сна и впервые за долгое время плакал. Наверное, это было противное зрелище: плачущий Гидеон де Виллер, утопающий в своей вынужденной пассивности. Я – ничего – не могу – сделать. Я сжимал кулаки, кусал губы, чтобы остановить слезы и панику, чертыхался, пытался перестать думать об этом, но боль была невыносимой. Под конец я сдался и со стоном отчаянья перевернулся на живот и, зарывшись в подушку, бил кулаками от злости по постели и лил слезы. Вскоре стало легче, словно кто-то разрезал ремни, сдавливающие мою грудь. Именно в этот момент понял, что устал, как и физически, так и морально.

Хотелось поддержки, ободрения, хотелось вернуться на пару месяцев назад. В то прекрасное время, когда я мог беспрепятственно быть рядом с Гвен и касаться ее, ощущая, как с каждой секундой в ее обществе, все больше влюбляюсь.

Я на секунду вспомнил, как впервые ее поцеловал в исповедальне после нашего флирта: «не хотите ли исповедаться в своих грехах, сын мой?». Теперь я знал ответ на этот вопрос, сейчас сказал бы, что мой грех зовется «Гвендолин Шеферд», а тогда лишь отшутился.

Именно в тот момент я решился на действие по плану Сен-Жермена – влюбить и властвовать умом и сердцем девушки. Почему никто не предупредил, что это имеет обратный эффект?! Никогда не забуду наш первый поцелуй. Я готов поклясться перед всеми богами мира, что ничего лучше и приятнее не испытывал! И никакой магии не надо, чтобы быть для меня особенной. Влюбленность – с первого взгляда. Осознание, что это любовь – с первого поцелуя. Желание быть и обладать ею – с первого касания. Помню, как она резко прервалась тогда, оттолкнув меня. Я был совершенно сбит с толку, но еще больше, когда увидел с какой небрежностью, царским хладнокровием Гвендолин пошла на улицу с заявлением, что она замерзла в церкви. И это после такого поцелуя! «Неужели она ничего не почувствовала? И часто практикует такие поцелуи?» – задавался я вопросом, съедаемый ревностью. Я практически произнес: «Этот поцелуй… мне так понравилось. Ты с кем так научилась?». Но не смог, увидев, что хладнокровие девушки напускное. «Кажется, я ее обидел», – а сам безвольно, подчиняясь первому порыву, вытащил шпильку из ее прически и намотал локон на палец, чтобы почувствовать, какие наощупь ее волосы. Мда. Кстати, я без ума от ее волос. Можете занести это в графу «фетиш Гидеона де Виллера»: никогда не видел таких красивых, тяжелых, черных, как смоль, как вороново крыло. Они блестели на свету, чуть отдавая синевой. Наверное, когда Гвендолин их распускает, будучи раздетой донага, то становится похожа на русалку, и волосы спадают, закрывая, как последнее одеяние, хрупкая преграда для жадных до нее глаз.

Я бы все отдал, чтобы увидеть это…

Бенфорд, мерзавец, выскочка, негодяй, этот развратник может любоваться её красотой. Точнее она позволяет ему…

Боже, как же больно в груди. Кто-нибудь прострелите мне сердце!

Я спустился в кухню, чтобы сделать себе крепкий кофе. Хотелось бы выпить более сильного напитка, но дядя с хранителями в первый же день выкинули из дома весь алкоголь, проведя практически обыск на наркотики и сигареты. Изъят был даже хьюмидор из моего кабинета с кубинскими дорогими сигарами. Но больше всего я испугался за бумаги Пола, которые еще лежали в моем столе. Наверное, Фальк был зол, как дьявол, что не обратил на них внимание. Досталось лишь изъятому алкоголю из бара и распечатанным на принтере портретам Гвендолин и Бенфорда, которые я повесил в кабинете. Не жалко, пусть забирает.

На кухне, уже одетый в школьную форму, читая новости по макбуку и, потягивая кофе, сидел Рафаэль излучающий уверенность, пафосность и даже некую… мажорность. У нас с ним после дуэли не особо шли разговоры, все как-то сдержанно, кратко и по делу. Мы не хотели даже вспоминать наше безрассудное приключение, делая вид, что ничего не произошло.

– Доброе утро, – я прошел к столу с кофейником и изображал, что ничего не случилось. Лишь бы он не видел моего лица.

– Доброе утро, – буркнул Рафаэль, не отрываясь от макбука. Я облегченно выдохнул и продолжил приготовление своего завтрака. Сообразив пару сэндвичей, сел, как ни в чем не бывало за стол и начал есть. Прозвучал звонок в дверь, оповещающий, что приехал наш конвой – мистер Джордж.

Рафаэль быстро вскочил и открыл дверь, после чего по возвращению продолжил пить кофе, уходя с головой в читаемое на экране. Интересно, что он такое читает, ничего не замечая вокруг?

– Доброе утро, джентльмены, – улыбаясь, вошел на кухню мистер Джордж. Сегодня он просто лучился счастьем. Интересно, что это с ним?

– Здравствуйте…

– Доброе утро, – поздоровался я. – Будете кофе?

– С удовольствием! – мистер Джордж аккуратно снял плащ и повесил на спинку стула, расправив все замявшиеся складки. – Рафаэль, что это ты так упоенно читаешь?

– Программа поступления в Royal Holloway.

От неожиданности я поперхнулся кофе.

– Что? Royal Holloway? А как же Imperial College London? – если честно я был дважды удивлен. Во-первых, что Рафаэль сам зачем-то полез изучать программы поступления в колледж, а во-вторых, что изъявил желание хоть где-то и чему-то учиться в будущем. Это было странным.

– Ну что же, тоже неплохой выбор… – протянул Хранитель.

– А что? Я не могу сам выбрать профессию и место учебы? – съязвил мне Рафаэль, не слыша мистера Джорджа.

– Если ты скажешь, что еще сам поступишь и будешь оплачивать учебу, я тут умру от разрыва сердца!

– Остановимся, пока на маленьком инфаркте, – он наконец-то оторвался от макбука и улыбнулся мне.

– Что с тобой? – Рафаэль, наконец-то, увидел мои красные глаза.

– Не мог уснуть, – ответил я с неохотой, отводя взгляд.

– Ясно… – кажется, он догадался, что не в бессоннице дело.

– Да, Гидеон, вид у тебя измученный. Может тебе стоит обратиться к доктору Уайту, он тебе таблетки пропишет от бессонницы, – сделав мистеру Джорджу кофе, я поставил кружку перед ним. Тот, отпив аккуратно маленький глоток, продолжил с довольным видом, – Сегодня такая замечательная погода! Тепло, солнечно! Говорят, что весна в этом году будет ранняя.

Я проигнорировал его. Меня раздражал счастливый вид мистера Джорджа. Не знаю, что там случилось такого в Темпле, что он сияет, как начищенный медяк.

Мы, молча, потягивали кофе, даже не пытаясь поддерживать разговор друг с другом. Допив свой напиток, мистер Джордж поднялся с фразой «я вас жду на улице» и ушел. В тишине мы собрались, взяли рюкзаки и пошли к двери. Но тут я остановил Рафаэля, преградив ему путь.

– Что за идея с Royal Holloway?

– А что?

– С чего вдруг?

Рафаэль замялся, а потом с неохотой продолжил:

– Слушай, я знаю, что идея с дуэлью была идиотской, но я помог тебе сбежать из-под контроля Хранителей. Ведь лучше жалеть о том, что сделал, а не о том, чего не совершил. Правда? Так помоги теперь и мне…

Я смотрел на него, пытаясь понять, что он имел в виду. И тут меня осенило.

– Лесли! Это из-за нее? Она собирается поступать в Royal Holloway? Так?

Ему ничего не надо было говорить, все читалось по лицу.

– А вы встречаетесь?

– Нет, она делает вид, что не хочет знать меня и не интересую вовсе, – он чему-то таинственно ухмыльнулся. – Так или иначе, я хочу оказаться с ней в одном колледже.

Я устало потер глаза. Что я мог сказать? Не влюбляйся, брат, твоя жизнь тогда не будет катиться к черту? Или, включи мозг, она с тобой быть не хочет, а ты навязываешься? Ну почему влюбленные де Виллеры становятся опасными для общества, превращаясь в безумцев и сталкеров?! Один уже совершил побег ради девушки с хронографом в прошлое, второй занимается методичным саморазрушением, а третий превращается в такого же фанатика, как и предыдущие собратья по «несчастью».

– Ладно… – надеюсь, мой голос звучал не слишком обреченно.

– Ты видел, какой радостный мистер Джордж?

– Да.

– Видно это касается Гвен и тебя. Иначе он не стал бы плести тут про раннюю весну.

– Я не знаю… – простонал я, закатывая глаза. – Ты не поверишь, но я их боюсь – не знаю, что они выкинут в следующую минуту. Не доверяю им.

Рафаэль рассмеялся.

– Могу поспорить, Фальк то же самое, слово в слово, говорит про тебя. Не сникай, Гидеон! – он по-дружески хлопнул по плечу. – Они ничего не смогут сделать тебе. Ты – их единственная надежда. На данный момент, только ты можешь осуществить их планы, так и разрушить.

– Поэтому они будут делать все, чтобы обмануть меня… А еще они могут навредить Гвендолин.

– Как? Она в 18 веке!

– Не знаю, Рафаэль. Но они теперь будут делать все, чтобы контролировать нас.

После университета меня отвезли в Темпл, где меня встретил все также сияющий мистер Джордж.

– И снова здравствуй!

– Здравствуйте… – я медленно тащился за ним, наверное, на моем лице было написана вся скука и нежелание быть здесь. Но ничего поделать не мог!

– У меня для тебя отличные новости! Я хотел утром сказать, но решил отложить до твоего приезда сюда.

– Что, собрался Конклав и перевыбрал Папу? – я кинул взгляд на крышу здания Темпла, где из трубы отопления шел легкий белый дымок. В этот момент мимо нас прошествовала толпа китайских туристов, которые восхищенно озирались вокруг, ежесекундно щелкая фотоаппаратами. Мистер Джордж замешкался, так как случайно он оказался в самой середине группы людей. Извиняясь, он протискивался мимо них. Я наблюдал, за его суетящимися, неуклюжими действиями, из-за которых терял весь свой лоск Хранителя: очки съехали, задралась некрасиво пола пиджака, кто-то отдавил ему ногу, оставив смачный пыльный след кроссовка на его глянцевом ботинке, на голове был смешной хохолок.

– Я не понял, твоей шутки, – запыхавшись, сказал он мне, приводя себя в порядок. На мгновение мне стало жалко мистера Джорджа и хотелось рассмеяться от его вида. – Если ты имеешь в виду твоего дядю, то нет, он все еще Магистр Ложи. Уф! – громко выдохнув, он замер, так как все его отряхивания, потребовали много мелких энергичных движений. Теперь он снова выглядел, как мистер Джордж, а не как помятый пожилой человек, вышедший из толпы. – Вчера, был созыв Хранителей Внутреннего круга, на котором решались вопросы по поводу тебя, нашей миссии и Гвендолин.

На имени девушки я напрягся.

– И что же вы решили?

– Тебе об этом расскажет сам дядя.

Мои самые худшие опасения сбывались. Я стоял перед креслом, в котором по-царски расположился Фальк, по бокам него сидели мистер Джордж, Уитмен, доктор Уайт и еще пару мужчин, среди которых были министры и пара лауреатов Нобелевской премии. Ощущение, будто они сейчас вынесут мне смертный приговор, а я буду кричать им в след «и все-таки она вертится!».

Адепты смотрели на меня и жгли своими осуждающими, недоверчивыми взглядами. Фальк, смотря поверх очков, холодным голосом взял слово:

– Мы посовещались и решили, что нам надо закончить миссию, которая возложена на нас. В связи с тем, что один из путешественников по стечению обстоятельств находится в 18 веке, мы решили вернуть его, не зависимо хочет он того или нет, так как собрать кровь и спасти человечество – это наивысшая цель, которой служит путешественник во времени. И эта цель не должна быть второстепенной из-за личных приоритетов. Поэтому, ты, Гидеон де Виллер, одиннадцатый путешественник в кругу двенадцати, лев и бриллиант по значениям, отправишься завтра утром к Рубину, чтобы предупредить о том, что бы к назначенной дате и времени, она была на определенном нами месте, чтобы вернуться в 21 век и приступить к своей миссии. Мы заменим камень, чтобы Гвендолин Шеферд могла вернуться. И это не обсуждается. Вам все понятно, Гидеон де Виллер?

– Да, – в моем голосе была слышна сталь. Все-таки они сделают это – пожертвуют ее жизнью ради панацеи. Сволочи.

– А сейчас мой дорогой племянник, вам пора на элапсацию.

Оказавшись закрытым в 65 году, я был предоставлен сам себе, а значит и всем мыслям, которые, словно рой пчел, кружили вокруг меня. Собой я взял желтый теннисный мяч, который теперь ловко отскакивал от стены, посланный мной, а я сидел напротив и ловил его. Бросал и ловил…

Удивительное существо – любящий человек. Я так желал видеть Гвендолин рядом с собой теперь уже в 2012 году (пару дней назад был Новый год, который будто никто и не заметил), что когда знаю, что скоро это желание осуществится – я не рад. Потому что все это противно. Хранители переступили через Гвендолин, через ее человеческую сущность, и теперь будут требовать от нее собачьей верности и рабской услужливости. В данную секунду, если бы появился добрый волшебник а-ля Гендальф и спросил – вернуть ли мне Гвендолин в 21 век или оставить с Бенедиктом, я бы выбрал второе, как бы больно не было. Ибо ее счастье ценно. Какой прок от сердца, которое будет постоянно чувствовать вину и страдать?

В конце концов, Бенедикт – хороший парень, возможно бы мы подружились, если не были влюблены в одну девушку. Mon Dieu! О чем ты думаешь, Гидеон? Так или иначе, за тебя все уже решено. Они заменят камень, Гвен окажется снова рядом и… всё. Она будет полностью потеряна для тебя. Возненавидит, ты станешь врагом в ее глазах и уже больше никогда – слышишь, Гидеон? – никогда не подпустит к себе, ты больше не увидишь в ее глазах нежность, любовь, желание. А те поцелуи так и останутся в прошлом.

На мгновение я вспомнил Гвендолин в первый день, ее испуганную, пытающуюся быть бесстрашной, словно храбрившийся котенок, тогда на меня смотрели два больших хрусталя, невыразимая синева и страх. Если все предрешено в этом мире, то неужели история строилась и менялась только ради того, что бы мы с Гвендолин встретились, чтобы я полюбил ее, а потом в одночасье стал врагом? Или же ее судьба умереть из-за любви ко мне? Вот она горькая пилюля, сколько сахара не ешь – все равно противно. Мне придется поддерживать ее ненависть к себе, чтобы Гвендолин осталась жива.

В конце концов, раны на сердце заживут когда-нибудь, зарубцуются, оставив на нем глубокий шрам в память о девочке с голубыми глазами. И у меня останутся лишь воспоминания, приносящие боль об утрате любви, наверное, всей моей жизни, и о том, чего так и не случилось между нами. Гвендолин Шеферд, ты даже не представляешь, какие силы ты во мне разбудила, я и сам не знал о них. Столько глупостей натворил из-за тебя, что уверен – это были самые лучшие моменты в моей жизни, которыми я буду гордиться, будучи дряхлым стариком. Кто-то однажды сказал, что мечты – это воспоминания о будущем. Так и буду: жить и вспоминать будущее, где есть только Она, Я и нет Их.

И снова ком в горле, сдавливающий и не дающий вздохнуть. И эта резь в глазах… Хватит, Гидеон, слышишь, хватит!

Liberté, Égalité, Fraternité* – «Свобода, равенство, братство!» девиз Великой французской революции.

Иллюстрации к главе:

http://radikall.com/images/2014/03/20/3HUml.png

http://radikall.com/images/2014/03/20/0vwFY.jpg

========== И встретили меня дни печали. Бенедикт ==========

Сонет XC

Что ж, отвернись от меня, когда пожелаешь, но лучше сейчас -

сейчас, когда мир вознамерился быть во всем против меня;

объединись со злобой Фортуны, заставь меня согнуться,

а не стань последней потерей.

Не приди, когда мое сердце избежит этой нынешней печали,

в арьергарде побежденного горя;

не добавь к бурной ночи дождливое утро,

оттягивая задуманную погибель.

Если желаешь бросить меня, не бросай меня в последнюю

очередь,

когда другие, мелкие бедствия уже нанесут свой ущерб,

но приди с первым натиском бед, – так я испробую

сразу наихудшую силу Фортуны,

и другие горести – которые теперь кажутся горем -

по сравнению с потерей тебя уже не покажутся таковыми.

(У. Шекспир)

Она закрыла передо мной дверь. Еще ни одна женщина не поступала так. Обычно наоборот, двери спален любовницы сами открывали и с радостью впускали меня, расточая все ласки и свою нежность. А тут закрыла… Моя жена. Моя любовь. Мой демон. Мой ангел.

Возможно, я действительно выглядел неподобающе: не трезв, в саже, с зудящими порезами и ноющими синяками. Я дрался так, как не подобает дворянину. Но о какой гордости может идти речь, когда ты видишь, что у тебя похищают сердце?

Она закрыла дверь. Так прост и так мучителен ее отказ. Шарлотта… Шарлотта. Твое имя стало смыслом, с которым я готов идти на смерть. И как же больно было узнать, что оно ненастоящее. Что это? Ответь, мне, моя жемчужина! Попытка обмануть меня? Или солгать самой себе?

Я узрел соперника в лицо. Раньше он был частью ночного кошмара, бесплотным духом, теперь был материален и осязаем. Вот мой легион, с которым я буду воевать денно и нощно, в мыслях и действиях, уничтожая сам себя, ибо мои попытки бесплодны, пока она еще любит его. А она любит… Глаза не обмануть. Вижу, как ее дух воскресает при виде соперника. Если бы я его убил и захоронил в лесу, то она умерла следом и проросла вьюном на его могиле. Если бы он превратился бы в пыль, она бы обратилась в птицу, следующую за ветром, уносящего эту самую пыль. А кто я? Граф-отшельник, граф-бесприютная душа, граф – не имеющий дома. Я осиротею без нее. Неужели она не видит, что мой дом там, где она? Что если позовет, я пойду за ней. Что я готов на всё, лишь бы она была рядом.

Я ее теряю, словно песок, ускользающий сквозь пальцы, не удержать.

Гонимый одиночеством и желанием в данную минуту обнимать ее, метался по дому, ослабевший, запутавшийся, потерянный. Схватив в кабинете покрывало, я обернулся им, но оно не грело. Наверное, мертвеца ни чем не согреть. Чем дальше был от спальни, тем сильнее тянуло туда. В конце концов, сдался, сел возле двери, прислушиваясь, что там происходит. Тишина…

Кругом тишина, глубокая немая, когда на улице уже начался день. Я попытался расслабиться, чтобы раствориться, перестать чувствовать боль внутри сердца. Вот служанки пришли и тихонько возятся, убирая осколки и смывая сажу с мраморного пола. А меня тем временем накрывает чернота, будто саваном. Возможно смерть наилучший выход для меня. По крайней мере, Шарлотта останется со мной, и пусть мне вечно будет сниться синее море и вьющаяся, словно волосы девушки, трава, сгибаемая под тяжестью ветра…

И снились волны,

И грозовые тучи,

И стая воронов в дали,

Утесы, каменные кручи,

Шарлотты бледные черты…

Заберут, отнимут ее, отдадут во власть Гидеона и всех других призраков из ее будущего. А что мне останется взамен? Шептать сухими губами драгоценное имя, путая ее личины – Шарлотта -Гвендолин… Кто реален из них? А кто нет? Кто из них была моей? Или ни одна так и не принадлежала мне?

Звезда зажглась в моей ночи и стала ночным солнцем, осветив всю темноту прозябания моей жизни…

То, что накоплено, смысл потеряет,

Канет в неант, как растаявший сон,

Сила рассыпется, юность растает,

На исчезновение Дуб обречен.

Шарлотта, как оказалось, что ты та, которая способна осуществить древнее предсказание, как оказалось, что ты изменишь ход истории…

Когда на темнеющем небе поникнет,

В пропасть скатившись осколками вспыхнет,

– Двенадцатая звезда.

Что это значит, мой милый друг? Возможно ли, тебе померкнуть? Что означают все эти строки? Никогда не думал, что они будут иметь ко мне отношения. Я помню, как отец берег эти бумаги, переданные ему Ньютоном. Бессмысленные стишки, не боле были для меня. Но тогда я не знал, что они ко мне имеют отношение, точнее к той, что так тихо спит за дверью.

Нужно их перечитать, вдруг среди строк я увижу решение. Говорят, что вся история предрешена. Неужели рок имеет место быть в моей судьбе, неужели отнимут сердце? Что мне делать тогда? Как жить? Где искать приюта и надежду? То будет тьма египетская, а не жизнь.

«Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною*».

А пока я буду рядом с ней, пусть Шарлотта будет бальзамом для моих ран, пока не нанесли окончательный сокрушающий удар. Я её украду у всех, даже у самой себя, пока часы отсчитывают данное нам. Увезу домой, в Манор-Хаус, чтобы никто не смел красть ее внимание, которое столь дорого мне.

«И встретили меня дни печали»*…

И почему так сжимается сердце от нехороших предчувствий, будто и вправду тучи сгустились над нами? Неужели ты исчезнешь из моей судьбы? Но ты же можешь, ко мне возвращаться, а я не могу. Прошу тебя, жемчужина, любимая, появляйся изредка, хоть иногда, и напоминай мне, что в моей жизни была ты со своим светом.

*Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою. (Ветх. Завет, Быт. 1:2)

* Мои внутренности кипят и не перестают; встретили меня дни печали. (Ветх. Завет, Иов 30:26)

Иллюстрации к главе:

http://radikall.com/images/2014/03/20/vV7M.png

http://radikall.com/images/2014/03/20/K51Ma.jpg

========== В награду за верность. Гвендолин ==========

Проси у Бога вечной жизни с тем, кого ты любишь, в награду за верность ему в нашей кратной земной жизни.

Жорж Санд. Графиня Рудольштадт

Я проснулась от того, что что-то больно врезалось мне в щеку. Как оказалось, я уснула вместе с конвертом в руках, и его жесткий угол теперь царапал кожу. Тяжело вздохнув, я встала с кровати и первым делом тут же открыла дверь в спальню.

Бенедикт был там. Спал, прислонившись к стене рядом с дверью, на каком-то смятом под ним покрывале. Его длинные черные волосы разметались по лицу, а разорванная рубашка обнажала кожу, покрытую глубокими порезами от шпаги. Его лицо было напряжено – он что-то беспрерывно говорил во сне, кого-то обвинял, перебивал, оскорблял. Мне хорошо был знакомо это выражение.

Не в силах выдержать это зрелище, вновь закрыла дверь и вернулась в кровать, надеясь, что сон вновь станет мне спасительным кругом. Так и оказалось. Я вновь уснула и проснулась уже в обед от дикого грохота откуда-то из гостиной.

Первое, что я увидела, едва войдя туда и на ходу протирая глаза – это отчаянно нервничающую служанку, которая очень осторожно промывала раны Бенедикта. Она постоянно вздрагивала, когда он морщился от боли, и, кажется, невыносимо ожидала момента, когда смогла бы спрятаться под подушкой и перевести дух, чтобы потом во всех красках пересказать свое утро другим девушкам и наслаждаться их завистью. Ведь в нужный момент рядом оказались вовсе не они.

Пройдя мимо них, даже не взглянув на их действия, я тут же направилась на улицу, чтобы избавиться от невыносимого чувства какой-то глупой утраты. Что я, в сущности, потеряла? Разве что рассудок.

– Шарлотта.

Я тут же обернулась. Бенедикт стоял на крыльце, надевая на себя новую и чистую рубашку, и смотрел на меня весьма равнодушно. Словно это я что-то сломала. Словно я была во всем виновата! Это пробуждало во мне невероятную злость. Хотелось кричать. Хотелось ломать все вокруг, только заглушить это странное чувство внутри. Страх, злость и доля отвращения – микс из ядовитых ягод. Но я просто смотрела на него, сама не зная, чего ждать.

Почему мне хотелось просить прощения? Откуда это взялось во мне?

– Мы уезжаем, – просто сказал он. Всего-то! «Просто уезжаем».

– Куда?

Он смотрел на меня как на врага. Похоже, я потеряла всякое доверие. Не то, чтобы меня это удивляло. Хотя, наверное, должно было.

– В Манор-Хаус. Сегодня.

– То есть, ты просто ставишь меня перед фактом, – я даже не спрашивала, как и он. Просто смотрела на него, не удивленная таким поворотом событий. Да, как человек, который вырос в совершенно других условиях, я должна была возмутиться. Кем он был, чтобы решать, что я должна делать, а что нет? Я собиралась вернуться домой! Да, таково было мое решение, после всего увиденного. И там, по возвращению, собиралась начать новую жизнь.

А теперь он хотел решить мою судьбу за меня. Потому что именно так он был воспитан в этом веке, потому что это заложено глубоко в его философии жизни. Добро пожаловать в ад, Гвендолин Шеферд.

– Сегодня, – повторил он и скрылся в доме, не дав мне ни единого шанса сказать что-то против.

Уже через несколько часов мы неслись по заснеженной дороге в сторону поместья. Пейзаж не менялся, и голова начинала плавиться от яркого белого света. Уснуть я не могла из-за жуткой тряски и холода, проникающего внутрь кареты. Оставалось лишь довольствоваться тишиной, которую хотелось разрушить. Не в моих привычках было – молчать и повиноваться, кому бы то ни было.

– Бенедикт, ты же понимаешь, что это не поможет, – я взглянула в его сторону, желая, чтобы и он повернулся в мою. Но вместо этого, он продолжал смотреть в окно. Как обиженная девочка, ей-богу! Конечно, проще же не разговаривать, чем признавать, что все это не только чья-то там вина – это и твоя ошибка. К тому же, что становится интереснее в такие моменты, как не заснеженные поля, пугающие своим однообразием?

– Бенедикт! – повторила я уже требовательнее.

Наконец-то, он повернулся. И хотя ожидала, что его взгляд будет полон ненависти, он смотрел на меня как-то растерянно. Как маленький котенок, который пытается придумать, как ему вылезти из глубокого колодца, когда никто так и не пришел на твой визг. Такой маленький, но отчаянно храбрый котенок. И, кажется, я стала тем самым колодцем.

– Я просто хочу провести последние дни с тобой, вдали от того дома, – ответил он, глядя то ли на меня, то ли сквозь. Ау! Я тут серьезные темы с тобой веду!

– Последние дни? Звучит так, словно Нострадамус был прав, и завтра сюда грохнется огромный метеорит. Предсказываю! – рассмеялась я, хотя момент совершенно не подходящий. Кажется, у меня начиналась истерика, которая не успела меня догнать вчера. Я быстро бегаю, черт возьми. Так, Гвендолин, успокойся, ты начинаешь нести пургу.

– Клянусь богом, иногда я совершенно не понимаю, о чем ты говоришь!

Выражение его лица ни на секунду не изменилось. Все еще потерянное, словно и не было возможности его найти.

– Я пытаюсь поговорить о нас, – я взмахнула руками, что не очень хорошо получилось в маленьком пространстве кареты. Кажется, однажды я уже начинала такой разговор. Вот только он был слишком пьян для того, чтобы выслушать меня, – Потому что в прошлый раз мне пришлось наблюдать за пьяной потасовкой.

– Мне стоило бы убить его в настоящей драке, – его тон переменился – теперь в нем скользил немой гнев.

– Да. Пожалуй, вам стоило драться по-настоящему. Это хотя бы выглядело не так убого и смешно!

– Что ты подразумеваешь под этим?

– То, что это было похоже на склоку двух пятилеток, которые дерутся за найденную на полу сладость!

– Я не собираюсь извиняться за то, что дрался с ним!

Не в силах выдержать гнева, я отвернулась к окну и уставилась на уносящееся прочь единообразие пейзажа. Пожалуй, теперь, после года в таком напряжении, где каждая секунда грозилась взорваться и превратиться в черную дыру, я могла похвастаться самой стальной стрессоустойчивостью. Понимая, что ничего не добьюсь очередной ссорой, я старалась дышать ровно, но в голове то и дело всплывал образ Гидеона, целующего меня прежде, чем исчезнуть во времени.

Фантом вкуса сигарет и виски приводил лишь к тошноте.

– Скажи честно, Шарлотта, что происходит между вами? Ты ненавидела его, но вот он снова здесь – и где же вся ненависть? – спросил Бенедикт. Я знаю, что это не попытка снова вывести меня из себя – это попытка понять происходящее.

Боже, я знаю его как облупленного. Он стал моей семьей – так неожиданно. Так привычно.

– Я не ненавидела его, – ответила я. Осознание этого пришло ко мне в тот же день, когда он впервые появился в 1758. Я никогда не смогла бы его ненавидеть – это было эхо той пустоты от предательства. Это было мое глупое марципановое сердце, как сказала Лесли. Сердце, которое не разбилось от удара, но лишь смялось. – Я любила его, а он лишь играл, потому что именно это ему посоветовал Сен-Жермен: влюбить меня в себя, чтобы мною можно было управлять. Я узнала это за день до исчезновения из 2011-ого, – это словно возвращаться в начало фильма, сюжет которого ты уже прекрасно знаешь. – Я просто любила его… и не должна была рассчитывать на ответные чувства.

Бенедикт молчал, явно ожидая продолжения. Но у меня не было спасительной лжи ни в рукаве, ни в кармане, ни за душой, поэтому я замолчала тоже, оставляя единственным звуком – шум колес кареты и иногда крики кучера, подгонявшего лошадей.

– Как бы то ни было, я хочу вернуться в свое время не из-за него. А потому что это – не мой мир. Я долго старалась быть пай-девочкой, что для меня, поверь, великое достижение, равносильное строительству Вавилонской башни. Там моя семья.

– И кто я такой в этом решении, чтобы его менять… – почти неслышно сказал Бенедикт и вновь повернулся в сторону окна.

Остаток дороги я провела во сне – так, по крайней мере, было легче справиться с неизвестностью. Клином выбивала клин. Вот только даже сны подняли революцию гормонов.

Мне снилось, что я стою посреди рынка в одной ночной сорочке, совершенно не понимая, как же я здесь оказалась в таком виде. Но факт оставался фактом. Прямо напротив меня разразилась целая драма – около прилавка стояли Фальк де Виллер и Сен-Жермен в платьях, напоминающих мне наряды мадам Деверо, и во весь голос орали: