Текст книги "Бег времени. Тысяча семьсот (СИ)"

Автор книги: Oh panic

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 42 страниц)

Я словно проживал заново эту сцену из недавнего прошлого. Во мне вспыхнула злость и отчаяние, что она тогда не приняла серьезно мои извинения. Экран показывал, как напряглось мое тело от обидного ответа, и я сильнее сжал ей запястье. Мое лицо – перекошенное злобой и отчаяньем, я что-то говорил. И уже не просто держал ее руку, а чуть ли не ломал.

В этот момент я сам себе противен.

Мы что-то друг другу говорим, затем Гвен резко выдергивает руку и убегает. Я делаю попытку догнать ее, но сам себя останавливаю, думая, что успею с ней поговорить позже.

Ага. Успел…

Далее камеры из доспехов показывали пробегающих мимо них девушку. Гвендолин плакала. Это резало меня словно нож. Я заставил ее плакать. Вот шел навстречу мистер Джордж: он останавливается и протягивает бумажный носовой платок, она вытерает глаза, и они вместе идут к хронографу. Проходят пару развилок, и вот уже у двери.

Все мое внимание было теперь обращено на экран.

А дальше все так, как говорил мистер Джордж: он пропустил ее вперед, она задела ногой ногу, начала падать, летя лицом в дверь, вот протянутая рука мистера Джорджа, чтобы подхватить, неяркая вспышка и её нет…

Я в замешательстве. Здесь точно зафиксирована элапсация, но что-то не так. Будто действительно дверь поглотила ее.

– Мистер Джордж, посмотрите.

Я промотал на несколько секунд назад видео и снова запустил.

– Глядите!

После повтора, мистер Джордж осмыслил увиденное.

– Ничего не вижу необычного.

– Наверное, для простых обывателей здесь и вправду ничего необычного… – я старательно пытался сформулировать то, что хотел донести. – Дело в том, что при неконтролируемом прыжке тебя прошлое будто выдергивает из реальности в какую-то дыру. Поэтому первоначально трудно при неожиданных скачках устоять на ногах. Но при таких выбросах не происходит вспышек. Неяркие вспышки света сопровождаются, когда мы элапсируем у хронографа. Вы понимаете меня?

– Ммм… Не совсем. То есть ты хочешь сказать, что при неконтролируемом прыжке вся энергия уходит на… как бы это… выдёргивание вас из настоящего? А когда элапсируете с хронографом, такое не происходит?

– Да! И поэтому при элапсировании с хронографом наше исчезновение сопутствуют неяркие вспышки света. У меня, например, белые, а у Гвен – красные.

Я снова повторил момент исчезновение Гвен на экране монитора. Мы вместе с мистером Джорджем смотрели, как завороженные, на исчезновение девушки: толчок, падение, вспышка, поглощение… После секундной паузы мистер Джордж озвучил мою мысль.

– А здесь, похоже, и то, и другое… Будто прыжок с хронографом, но неконтролируемый. Я думаю, об этом стоит рассказать Фальку.

Наконец-то меня услышали. А значит, мы можем правильно начать поиски.

Иллюстрация к главе: http://static.diary.ru/userdir/2/7/0/2/2702624/79068785.png

========== Такая бестолковая жизнь. Гвендолин. ==========

Что за странный дом? – спрашивал он себя. – И что это за люди?

Арчибальд Джозеф Кронин. Броуди

Казалось бы, чем нынешняя ситуация может стать еще хуже? Но мои наблюдения вновь и вновь разбивались, и быстрее оказывались кромешным ничем, чем ближе оказывался граф Сен-Жермен. Он не смотрел на меня сурово или подозрительно, но что-то подсказывало мне, или даже орало во всю глотку, что он не особо доволен моим видом. Что ж, в этом мы были единогласны. Меня мой вид тоже не особо устраивал. Спутанные грязные волосы, синяки под глазами, и грязное короткое платье. Не удивительно, что мне никто не верил. Я же должна была появиться пред ними во всей красе стараний мадам Россини и мастера Джордано.

Но если я и попытаюсь ринуться в угол, чтобы хотя бы попытаться натянуть на себя платье их века, то точно попросту зависну над ним, стараясь перебороть отвращение. Да и сделать что-либо было уже поздно – граф стоял напротив моей камеры и неприятно улыбался, оглядывая меня с ног до головы. Быстро спохватившись, я поклонилась, как кланялась буквально недавно – всего-то через 26 лет. От этого факта по моей коже тут же разбежался страх, мурашками расползаясь по телу.

Граф знал меня.

Его первая встреча со мной состоялась в 1757 году. Моя первая встреча с ним состоялась в 1782 году.

Он видел именно меня, а не Шарлотту. Как так получилось, что при моей первой встрече с ним он совершенно не подал виду?

Значит это наш Рубин? Странно, я слышал, что она рыженькая.

Он знал, что Хранители промахнутся. И ничего не сделал, чтобы избежать этого.

– Надо же, у этой негодницы оказывается и манеры имеются, – с гордостью произнес старик, приведший сюда Сен-Жермена. По-видимому, я не вписывалось в его представление о манерах в двадцать первом веке. Что ж, он тоже не особо вписывался в мои представления о гостеприимстве.

– Мой друг искренне пытался убедить меня, что ты – наш знаменитый Рубин, – наконец-то произнес Сен-Жермен, елейным голосом. Я молчала, стараясь разглядеть его получше: он не был похож на самого себя в старости. Теперь он отдаленно напоминал мне Бельчонка, нашего учителя английского, которого мы с Лесли так недолюбливали. Только вот у молодой версии того старика, которого я узнала в 1782 году, был крючковатый нос и противная ямочка на подбородке. Но вид отчего-то все равно у него был величественный, подбородок вздернут вверх, словно в попытке дотянуться до звезд, и у него была безупречная осанка, которой не много кто мог похвастаться. Он нетерпеливо кашлянул и глянул в сторону старика, что тут же вернуло меня в суровую реальность.

– Так и есть, – тут же резко выкрикнула я, словно от этого зависела моя жизнь. Хотя, она и вправду от этого зависела. Сен-Жермен удивленно вскинул брови, – Милорд, – поспешно добавила я.

– Но ты находишься здесь уже… – он вновь вопросительно повернулся в сторону старика и тот на мгновение прищурился.

– Три дня, милорд, – выпалил он. Отчего-то вслух эта информация была еще страшнее, чем в моей голове. Мое подсознание все еще пыталось убедить меня, что это всего лишь сон. Такого совершенно, определенно, точно, безукоризненно! – не могло произойти.

– Разве путешественники застревают в прошлом больше, чем на пять часов? – граф снова повернулся в мою сторону, вопросительно глядя теперь на меня. Я тут же постаралась опустить платье пониже и кивнула. Еще не хватало мне выдать информацию о том, что я совершенно ничего не знаю о путешествиях во времени – мне как-то не потрудились объяснить. Для пущего эффекта еще можно было ляпнуть, что в моем времени хронограф украли и теперь еще и меня подозревают в том же. Так что правильно ли было ответить на этот вопрос утвердительно или нет, мне совершенно было неизвестно.

– Кто я такой? – неожиданно грубо спросил он, почти переходя на крик, отчего рядом стоящие графы вздрогнули от неожиданности. Я попыталась ответить, но язык отняло и казалось, что еще чуть-чуть и я грохнусь в обморок, чтобы в следующий миг очнуться уже около гильотины. Интересно, они наденут на меня то платье, что валялось в углу? Не о том думаешь, Гвендолин!

– Граф Сен-Жермен, – наконец-то удалось мне выдавить из себя хоть какие-то слова.

– Где ты находишься? – тут же посыпался следующий вопрос.

– Темпл. Тайная ложа, – Господи, мы же и вправду в Темпле? Что если меня закинуло еще и в другое здание? С меня станется.

– Чем, по-твоему, здесь занимаются?

– Вот уж не знаю, чем все тут занимаются, но я прихожу сюда, чтобы элапсировать, – допрос начинал меня злить. Меня бесило, что каждый ведет себя со мной так, словно я что-то ему должна. Бесило то, что каждый требовал ответы, но никто не давал их мне на мои вопросы. Бесило и то, что я провела здесь уже три дня, а никто так и не соизволил придти из будущего и сообщить этим чокнутым в чулках, что мне уже давно пора домой. Домой! Каким же далеким кажется это слово.

– Можете отправить меня на виселицу, но мне совершенно надоело убеждать всех вокруг, что я не имею ни малейшего понятия, что происходит! Жила себе спокойно, а теперь, из-за таких, как вы, мне приходится каждый день подвергать свою жизнь опасности, потому что вы даете неясные указания о том, куда мы с Гидеоном должны отправиться, чтобы собрать кровь всех путешественников! И спрашивается, зачем? Что это за тайна тайн и лекарство для всего человечества? Хотя знаете, нет, не отвечайте! Даже знать не хочу, – выпалила я следом, совершенно забывая о предосторожности. Поняв это, я тут же закрыла рот ладонями, боясь, что выпалю что-нибудь еще, отчего и вправду отправлюсь на верную смерть. Одно дело умирать от неразделенной любви или быть в бешенстве, от того, что тобой вечно командуют мужчины в чулках, другое дело и вправду оказаться в таком невыгодном положении, да еще и хамить тем, кто спокойно может отправить тебя на виселицу, и ничего же им за это не сделается.

– Кто такой Гидеон? – наконец-то подал голос граф Бенфорд, до этого тихо стоявший позади и нервно переминавшийся с ноги на ногу. «Один выскочка» – тут же захотелось ответить мне. Но кому какое дело до моего разбитого сердца? Кому хоть когда-то будет важно, что я была лишь легкой мишенью, которой можно было манипулировать с помощью любви? Я посмотрела на графа Сен-Жермена, ожидающего моего ответа, и мне захотелось быть более сильной, не сломаться, как в прошлый раз, когда он убеждал меня в том, что все, что делал Гидеон, было лишь частью его задания.

Игры в чувства. Глупые женщины ведь так легко попадаются на крючок.

– Другой путешественник во времени. Алмаз. Гидеон де Виллер, – неохотно ответила я, опустив взгляд. Рассматривая каменный пол, я хотела успокоить себя, укрыться от настойчивых воспоминаний о том дне, когда он вел меня к графу. Когда он признался мне в любви.

Чтобы через пару часов сломать все то, что успело стать частью меня.

– Милорд, не думаю, что ее подослал Флорентийский Альянс, – снова подал голос граф Бенфорд, уже с улыбкой глядя на меня. Словно он знал что-то такое, до чего я бы не додумалась никогда в жизни. Она выглядела даже как-то снисходительно, что моментально вывело бы меня из себя, если бы не опасная близость Сен-Жермена.

– Мы еще не встречались ни с одним из путешественников, идущим после Вас и мадам д’Юрфе, кроме как с близнецами, – продолжал говорить граф, понимая, что его слушают. Я ошарашено уставилась на него. Значит никого. Никого, кто мог бы подтвердить мою историю. Мои ноги подкосились, и если бы я вовремя не ухватилась за решетку, то падения было бы не миновать.

Я пропала, да? Никто не поверит мне. Да мне уже, наверное, пора смириться с этим фактом, у меня же, судя по всему, на лбу крупными буквами написано «Лгунья».

– Либо она говорит правду, либо она очень хорошая актриса, а Флорентийский Альянс смог прыгнуть выше своей головы.

– Эта мысль приходила и ко мне в голову, – старик поджал губы и удрученно кивнул. На какое-то мгновение мне стало спокойно.

– Зачем им присылать самого последнего из путешественников? Да еще и молодую женщину. Если бы хотели обмануть, соизволили бы выбрать Алмаза или Турмалин.

Сен-Жермен задумчиво почесал переносицу и вновь посмотрел на меня. Теперь он смотрел на меня выжидающе, как и тот старик три дня назад, ожидая от меня чего-то фантастического – салют над головой или кролика из шляпы. Хотя, откуда мне знать, какие фокусы им уже известны в 18 веке?

– И вправду. Посылать к нам молодую женщину… Верно мой друг Грегор Аластер сделал неправильный ход в этой шахматной игре, вы не находите?

Мне потребовалось ровно тридцать секунд, чтобы осознать, что Сен-Жермен обращается ко мне. И еще секунду, чтобы понять, что меня назвали глупой женщиной, неспособной обманывать, ведь мозг у нас если и дотягивает до размера грецкого ореха, то уже достижение. И опять в моей голове всплыл разговор с графом о моих чувствах к Алмазу. О его задании влюбить меня в себя, чтобы можно было спокойно манипулировать моими действиями.

Снова и снова этот граф без устали повторял одно и то же. Женщины глупы. Женщины – недалекие создания.

– Да, милорд, – неохотно ответила я. Злость проходила по мере того, как я начинала погружаться в свою собственную боль, – Думаю, отправить на такое задание лучше Алмаза. У этого типа голова крепче.

– Значит, мы поверим тебе на слово, миледи. Добро пожаловать в 1757 год, Рубин, – граф снова улыбнулся во весь рот, заставив тем самым меня втянуть голову в плечи, – Я отдам соответствующие распоряжения.

Спустя какое-то время я, наконец-то, смогла выйти наружу и опустила свои ноги на мощеную дорогу Лондона 1757 года. Этого хватило для того, чтобы понять, что это уже не игра – Лондон не был Лондоном, который я знала всю свою жизнь. Он был грязным, затхлым и совершенно не гостеприимным. Всю дорогу я видела лишь строительство мостов, расширение дорог, грязные дома с темными окнами, много питейных домов с надписью “Джин” и много лежащих пьяных тел рядом с ними, люди были все неопрятные и серые, много попрошаек и нищих. Я чувствовала удушающую сточную вонь от маленьких переулков и запах тухлой рыбы.

Если бы я знала тогда, что именно этот запах, эту самую вонь приобретет вся моя жизнь, что она вечно будет строится и находится на гране войны, расширяться и сжиматься под тяжестью многочисленного населения, этой грязи, шума и боли – я бы не смогла никогда с этим свыкнуться. Ожидание помогало мне выжить. И я старательно ждала.

Граф Сен-Жермен распорядился отвезти меня в его дом, почти за пределами Лондона. Отныне для публики я была его племянницей, приехавшей навестить горячо любимого дядю с дальних островов. С этой легендой я вынуждена была принять и уроки обучения манерам и истории. Что было не так позорно, ведь Джордано все-таки умудрился научить меня хоть чему-то.

Англия вела войну с Францией, которую я знала, как семилетнюю войну, что не внушало мне радости за мои знания. Это давало мне знать, что война закончится не скоро и народ будет погибать за свою страну. Тот самый народ, который стремился в разрастающуюся столицу, оставляя сам город страдать от нищеты и спертого воздуха. И даже блаженство огромного и чистого дворца не давало мне покоя.

В частности покоя мне не давала моя гувернантка, которую тут же приставили ко мне, когда я даже порог дома не успела переступить. И я бы соврала, если бы не сказала, что в какой-то момент я начала скучать и умолять мироздание вернуть мне вполне-таки доброго и снисходительного Джордано. В какой-то момент я даже начала подумывать о том, что эта противная женщина его родственница, потому что нельзя было игнорировать столь отменную ненависть к одному и тому же человеку – ко мне.

Она была женщиной за 40, невысокого роста, возможно сантиметра на три выше, чем я. У нее были темно-карие глаза, немного квадратное лицо, но благодаря идеальному сочетанию на удивление прямого носа и небольших пухлых губ, она была довольно таки красивой женщиной. Но я была настолько застигнута страхом, что видела в ней лишь некого рода горгулью, которая приходила в ярость каждый раз, когда я делала что-то не так. Поэтому приходилось очень стараться, чтобы избегать побоев.

Но вот прошел месяц. И я снова была здесь. Просыпалась в той же кровати, что и засыпала. Со временем ко мне пришло ощущение, что я стала ручной обезьянкой, которая развлекала графа настолько, что ему даже было интересно наблюдать за моими трудностями. Пару раз даже хотелось предложить ему замолвить за меня словечко и отправить во дворец шутом.

Трудности моего обучения приносили моей гувернантке все больше проблем. Она никак не могла определиться то ли я совсем идиотка, то ли деревенщина, то ли острова, с которых я приехала, населены дикарями. Поэтому она становилась все злее, пока я старательно уклонялась от моды 1757 года, с каждым мигом приписывая мадам Россини к лику святых за ее таланты.

Правил было хоть отбавляй. Чтобы не испортить прическу перед каким-нибудь торжественной встречей или суаре, на котором я должна была представлять графа Сен-Жермена перед высшим обществом, мне приходилось спать на диване сидя и не менять своего положения. После первой же такой ночи, мадам Деверо нашла меня, мирно посапывающей на ковре около камина с вороньим гнездом на голове, который едва ли можно назвать прической. На этом дело не закончилось. Едва мне удавалось улизнуть за дверь, когда начинало казаться, что в моем парике кто-то пищит, она заставала меня за той же дверью с вилкой в белом ужасе на моей голове, которой я со злостью смешанным со страхом ковырялась в попытке найти мышь. После ее комментария, что я вряд ли сумею переловить вилкой всех блох и вшей, которые иногда там селятся, жизнь проще не стала, даже наоборот.

По утрам она нещадно затягивала корсет на моей спине, отчего казалось, что вот-вот мои легкие выпрыгнут наружу и убегут в неизвестном направлении. Затем с толпой вечно молчаливых девиц помогала натянуть сотню тяжелых юбок или пудрила мне волосы, укладывая их так, что мне казалось, что моя голова отныне весит больше, чем я сама. Мне же приходилось лишь отмалчиваться, потому что поняла, что даже мои едкие комментарии не смогут вывести ее так, как она потом сможет вывести меня.

Самые отвратительные проблемы начались тогда, когда я спросила ее, когда я смогу принять ванну. В тот день, я отныне и навеки поняла, что мыться чаще, чем два-три раза в месяц совершенно не полезно. Это лишь помогает проказе овладеть организмом. Но, я все равно убегала от нее на ближайшее озеро, откуда с криками меня вытаскивали, кажется, уже все слуги столь огромного дворца. И словно прокаженную, почти голую, несли на руках во дворец, где меня уже ожидала мадам Деверо, которая, как всегда, уже придумала целую обвиняющую речь еще задолго до того, как я что-то натворила.

После этого она также умудрилась нажаловаться на меня графу, и в один день меня ждал совершенно неприятный разговор. Но будучи немытой, я постоянно чесалась, потому что мне все время казалось, что по мне что-то ползает, я высказала графу, что либо я на виселицу иду сама, либо меня моют, так как я не уверена, что у меня есть прививки от чумы 1757 года. К моему удивлению, граф сдался, правда в конце все равно предупредил, что в следующий раз он выберет виселицу. После этого меня каждый вечер ждала ароматная горячая ванна. И если честно, мне совершенно было плевать, что я усложняла работу слугам.

Я уж молчу, в какой ужас пришла Деверо, когда узнала, что я не умею играть ни на одном инструменте, максимум постучать ритмично ложкой по бокалу. Но, к счастью, она быстро сообразила, что у меня хорошие голосовые данные , дав мне разучивать старинные глупые песенки про пастухов и пастушек, про любовь в амурах, про печальные лики луны и прочую унылую дребедень.

Самыми ужасными в моем заточении были и вечера. Темнело быстро, электричества ждать в замке графа еще лет сто, а то и больше. Всюду горели “сальные” свечи с неприятным запахом, и тут на меня наваливалась тоска. Я пробовала читать, но книги были ужасны, как и весь этот век, так что чтение скоро было забыто. Хотя мадам Деверо, узнав, что я умираю со скуки по вечерам, подсунула мне «Наука для благородных девиц юных, коих должно воспитывать и назидать», где были описаны правила поведения. И книга стала моим спасением на некоторое время. Лесли бы сразу сказала, что каждую фразу можно было превратить в цитату и вывесить на фейсбуке. Поэтому я уже знала, что я сделаю в первую очередь, когда встречу ее. Ей просто нужна эта книга!

“Девицы должны быть красивы и изящны. Смех должен быть не громкий, но рассыпчатый. При плаче можно уронить не более трех-четырех слезинок и наблюдать, чтобы не испортить цвет лица. Не поощряется частое падение в обморок. Окружающие люди могут подумать что вы не здоровы и могут сообщить об этом вашему будущему мужу. Но упасть в обморок в момент наивысшего пика чувств можно, даже позволительно, дабы все поняли о ранимой и невинной душе юной красавицы.”

Когда книга закончилась, я разревелась так, что слышал весь дворец. Мне нужна была Лесли! Мы должны были хохотать над этой книжонкой день и ночь.

Одно было хорошее в этом веке – еда. Каждое блюдо было неимоверно вкусным. Хотя объяснить это было легко: ГМО еще не изобрели, все натуральное, единственное утешение здесь для людей была пища, вот они и старались. А я поглощала каждое блюдо до самой крошки, еле удерживаясь, чтобы не облизать тарелку. К сожалению, добавки мне перепадали не часто. Мадам Деверо сразу поняла, что “дикарка” не ест, а «жрет», поэтому еду можно использовать, как рычаг воздействия на меня. После этого я частенько оставалась без ужина и сладкого.

Но вот прошел месяц. За ним неслышно проскочил и второй. Надежда, если и была моим спасательным кругом, постепенно сдулась и пошла ко дну. Я чувствовала себя преданной. Казалось, что кто-то выпустил внутри меня целый выводок бешеных кошек, и они разрывали меня изнутри. Скребли и скребли, ведь что им еще делать, когда они заперты в огромном мире, таком чужом и бесконечно гнетущем. В какой-то мере, я даже была благодарна мадам Деверо за наши вечные пререкания и драки. За те дни, когда она с перекосившимся от гнева лицом, наверное, впервые носилась за мной с веером в руках по всему дому, сбивая огромной юбкой слуг и драгоценные вазы, чтобы надавать мне тумаков за то, что я снова и снова путалась в игре на клавесине и то, что я снова и снова не сдерживала смех, когда она произносила столь смешные фамилии современных графов и лордов. Для нее я была несносной девчонкой, которая не была способна выучить хоть что-нибудь. Для меня она была спасением в этом огромном мире, в котором я боялась жить: она выслушивала меня, когда я с криком просыпалась посреди ночи, и позволяла, скрепя зубами, утыкаться в ее изящную шелковую ночнушку и лить слезы, как я когда-то лила слезы на ночную рубашку мамы.

Неужели я и вправду проведу здесь всю оставшуюся жизнь? Каждый раз, спускаясь вниз по огромной лестнице вниз, одетая в платья, что стягивали мне кожу, с корсетом, который не дает мне спокойно дышать, с прической, которая только и может, что ломать мою спину, а не держать осанку, я жду, что там внизу, в коридоре, будешь стоять ты. Невероятно красивый, невероятно любимый. Ты скажешь, что это было ошибкой. Что ты искал меня, просто это было очень сложно. И что настало время вернуться домой.

Но порог оказывается пустым. И мое сердце предательски пустеет тоже.

Таким образом, в моей жизни не остается ничего прежнего.

Иллюстрация к главе: http://static.diary.ru/userdir/2/7/0/2/2702624/79202580.png

========== Night Terror. Гидеон ==========

Я проснулась, а он кричал.

Я бы оставила его во сне.

Поворачиваюсь и тихонько трясу его, и шепотом:

“Если они хотят тебя, то им придется сражаться со мной”…*

Можно сказать, мистер Джордж запихнул меня в машину насильно, чтобы та отвезла домой. Никогда я так ни ненавидел его, как в ту минуту.

На улице шел затяжной проливной дождь, который размывал вид города за окном, превращая его в большие огненный всплески из вывесок и фонарей Лондона. В машине на меня напала апатия: не хотелось ничего – ни думать, ни двигаться, ни чувствовать, ни дышать. Обычно такое чувство накрывает, когда случается беда и она, как Атлант, показывает всю свою масштабность и твою беззащитность и ничтожность. В последний раз я чувствовал такое, когда мама объявила о своем окончательном решении выйти за своего лягушатника.

«От тебя проку будет мало, если ты тут будешь путаться. Мы тебе позвоним, как будет что-либо известно». Всё. Иди-ка, мальчик, домой, в кроватку, пока взрослые дяди будут искать твою подружку.

Подавил в себе желание выругаться вслух. Вместо этого я достал айфон: на дисплее высветилось время – 12:02. Я пальцем погладил гладкую зеркальную поверхность мобильного устройства, где заставкой был рычащий огненный лев. Разблокировал. Набрал телефон Гвендолин.

«Абонент не доступен или вне зоны действия сети».

Завершался последний куплет песни «Ночной террор» Лауры Марлинг по радио:

Но, если я проснусь на скамейке в парке Шеперд,

О, свечу на мою грудь, а руку ему на колено.

Я повернулась и держу его крепко, и кричу:

«Если вы хотите его, то вам придется сразиться со мной!»*

И за грустным нежным голосом певицы, так похожей на голос Гвен, последовала жалобная натяжная песня скрипки, которая еще больше усиливала ощущение неотвратимого и страха за будущее.

Может это действительно кошмар? Может я еще не проснулся? Все еще сплю в 48 году? Господи, пусть это будет так.

Машина остановилась у входа в мою квартиру – шикарный подарок дяди после моего окончания школы. Все-таки это чересчур для меня, не смотря на то, что привык жить в роскоши и ничему себе не отказывать, всё–таки у меня был свой стоп-предел, который отсутствовал у младшего брата. «И что он не купил сразу дом в Белгравии? Все равно подразумевается, что наследник банкирского дела в будущем будет жить там»,– злобно пронеслось у меня в голове, когда выходя из машины, смачно наступил в лужу.

Открыв дверь, я сразу услышал французскую трескотню брата по телефону. Похоже, он разговаривает с мамой. А может и с отчимом.

– А вот и он. Ну ладно, пока! – Заспешил попрощаться Рафаэль, увидев меня в прихожей разувающимся и вешающим мокрую куртку. – Слушай, я знал, что дядя стал твоей нянькой, но чтобы настолько! Он уже пару раз звонил – спрашивал, доехал ты или нет, как приедешь домой, так сразу ему позвонить.

Но внимательно вглядевшись в мое лицо, он тут же сменил тон на серьезный: «Гидеон, что-то случилось?»

– А что?

– Да, ты будто сам не свой. Бледный какой-то, небритый. И с каждым днем все мрачнее.

Я скорчил гримасу. Младший братишка хочет побыть психологом?

– Какая разница, что случилось!

– С девушкой своей поругался что ли?

– С девушкой? У меня есть девушка?

Этот вопрос очень развесил брата. Моя голова прекратила вообще работать. Любой мыслительный процесс давался с трудом и болью. А сердце работало просто механически, как и все остальное тело.

– А разве твоя подружка по прыжкам во времени уже не твоя девушка? – Ехидно заметил Рафаэль. При упоминании Гвендолин, сердце рефлекторно сжалось.

– Гвен …, – я подбирал слова, как бы объяснить брату, чтобы себе не сделать больно и ему не давать повода для колкостей, – она не моя подружка… на данный момент мы не встречаемся. И, чтобы ты не замучил вопросами, она просто пропала где-то в прошлом и не вернулась. Сейчас весь Лондон ищет ее, и я не знаю, где она, очень переживаю и…

В этот момент заверещал телефон. Это был Фальк. Я поднял трубку, а мое сердце сделало кульбит в ожидании хоть каких-то новостей.

– Да! Вы нашли ее? – выпалил сразу в трубку.

– Нет, Гидеон, ничего пока нет. Но мы не сдаемся. Я просто позвонил узнать, доехал ли ты домой.

Во мне опять всё умерло.

– Да, доехал…

– Ну и хорошо. Будем на связи, – произнес Фальк и тут же положил трубку. Частые гудки сменили его, а от них образовался ком в горле и в глазах защипало. Я опять почувствовал, что близок к слезам. Второй раз за день. Хотя я не плакал с детства.

– Как это пропала? – вернул меня на землю Рафаэль.

Я тяжело вздохнул, прогоняя прочь непрошеные слезы.

– Вот так. Элапсировала и пропала. Я и сам толком ничего не понимаю.

Я ожидал, что он сейчас опять задаст вопрос, но вместо этого Рафаэль поднялся с дивана, потрепал сочувственно меня по плечу и пошел в сторону лестницы со словами «я – спать».

Я остался один в гостиной, в которой царил бардак, такой же, как у меня в душе.

На кофейном столике стояли три кружки с разной степенью выпитого кофе в них, одна даже использована Рафаэлем, как пепельница, забытый им Макбук, лежащий на каких-то распечатанных листах, раскрошившееся миндальное печенье и россыпь фантиков. На полу разбросаны учебники и энциклопедии, на рояле валялась треуголка, пиджак с эмблемой Сент-Леннокс, бутылка недопитого вина и ваза с завядшими цветами от Шарлотты. Не менее неряшливо и экзотично смотрелось кресло со смятым пледом на нем, парой носков, шпагой и висящей на ручке каской поло. Завтра должна прийти уборщица. Но все равно надо хотя бы раскидать вещи по местам перед ее приходом.

Телевизор над камином был включен на канале BBC4 , где вещали новости культуры. Как будто в час ночи кому-то это интересно.

Я рухнул на диван и закрыл глаза. Голос ведущей звучал издалека, ровно и спокойно, как будто мантра:

«…на книжной ярмарке, которая пройдет в Лондоне, 50 писателей, поэтов, публицистов, литературоведов и критиков из России представили российскую экспозицию. Мероприятие начнется в понедельник в выставочном комплексе Earl’s Court Лондона.

В Германии найден женский портрет ,предполагаемый кисти великого английского портретиста 18 века Томаса Гейнсборо. Об этом портрете…»

Голова гулко отозвалась болью и я выключил телевизор. Теперь меня окружала тишина.

Перед глазами плясали голубые огоньки, внезапно превратившиеся в пронзительные девичьи глаза. Вот они смотрят на меня так нежно, так желанно. Черные длинные ресницы обрамляют их и оттеняют. Вот они застенчиво смотрят вниз, а через секунду врывается воспоминание холодного отчужденного взгляда, где небесно-голубые глаза жалят острее тысячи стрел. Гвен…

Гвенни… Где ты? Я боюсь за тебя, я за себя боюсь. Что мне делать? Гвен, подскажи. Я все отдал бы лишь бы ты рядом была, пускай рассерженная, обиженная мною, ненавидящая меня , но живая, здоровая, здесь и сейчас. Вчера набирал твой номер ,чтобы сказать как тебя люблю, а у тебя все время было занято, а потом меня остановили эти пророчества, эти чертовы Сен-Жерменовские предсказания, где ты в каждом рефрене умираешь за меня. Я сойду с ума! Еще чуть-чуть и я сойду с ума, либо моя голова разорвется в миллионы осколков.

Было ощущение, что громкость как будто кто-то прибавлял. Во рту было кисло и сухо. Я открыл глаза и увидел потолок гостиной с люстрой в стиле арт-деко. Тело ныло от неудобного положения, я начал разминать затекшую шею. На кухне слышал, как работала посудомоечная машина.

Приняв сидячее положение, я обомлел – от вчерашнего свинарника не осталось и следа: шпага стояла в подставке для зонтов, вазы с засохшими цветами не было, как и не было всего прочего, и теперь полностью видел гладкую поверхность рояля.

– Добрый день, мистер де Виллер. Пока вы спали, я тут прибралась. Единственное что – я не пылесосила, побоялась вас разбудить.

Я обернулся и увидел спускающуюся Миссис Наир. Она была моей уборщицей и кухаркой одновременно. Миссис Аиша Наир , была иммигрантка из Индии, которая вот уже 15 лет верой и правдой служила моему дяде, тот в свою очередь причислял ее к числу самых уважаемых людей своей жизни. Фальк относился к ней с некой нежностью, заботой, как выросшие дети относятся к своим бабушкам и няням. Поэтому , он прислал Миссис Наир заботиться о холостяцкой квартире своего племянника, ну и заодно следить, чтобы я не распоясался и не создал здесь притон или еще что-то противозаконное.