Текст книги "Чёрный лёд, белые лилии (СИ)"

Автор книги: Missandea

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 46 страниц)

Они стояли друг напротив друга, ощетинившись. Господи, если есть на свете люди более отвратительные, чем Антон Калужный, не удивительно, что мир погряз в войне.

– Я хотела сказать, что вы заблуждаетесь, если думаете, что я получаю удовольствие от общения с вами, ― прошипела она, сжимая пальцы в кулаки.

Он вдруг рассмеялся, и она опешила. Антон Калужный умеет смеяться. Сколько фальши.

– Можешь не стараться, Соловьёва, за многословность здесь оценки не ставятся.

– Не сомневаюсь. Просто объясняю так, чтоб вы поняли.

Его взгляд стал холоднее: кажется, Калужный уловил издёвку в её словах. В коридоре послышался топот, и Таня двинулась к выходу, на ходу рассчитывая траекторию, по которой было бы лучше всего обойти старлея и попасть к девчонкам.

– Стой на месте, ― приказал он.

– Мой взвод идёт на ужин, ― огрызнулась она, но остановилась. Теперь они стояли в двух метрах друг от друга.

– Пусть катится, куда влезет. Я твой непосредственный командир, и я приказываю тебе стоять.

Она чувствовала зуд в ладонях ― так сильно ей хотелось послать этого зазнавшегося придурка. Шаги затихли, и вместе с ними, кажется, растаяла её последняя опора. Теперь они здесь одни.

– Журнал, Соловьёва, ― гаденько ухмыльнулся он, вынимая руки из карманов. ― И купишь мне сигарет?

Таня не материлась, но сейчас про себя она обозвала его всеми возможными матерными словами, благо в армии недостатка в них никогда не было. Шаг к двери ― теперь она у стены слева от Калужного, который абсолютно незаинтересованно пялился в окно. Будто её здесь и нет.

– Да, кстати: я не забыл, как ты побежала к Радугину, стоило лишь твоим родственничкам появиться на пороге... Как там у них дела? ― протянул он, принимая расслабленную и равнодушную позу.

У неё внутри всё перевернулось. Как он может говорить с таким презрением об её семье?!

– Не смейте так говорить о них, ― прошипела она, предостерегающе наклоняя голову и скрещивая руки на груди. Чувствуя, что внутри закипает ярость.

– О, правда? Проблемы? Как точно я попал. Правда, ты упустила одну вещь, ― он сочувственно взглянул на неё. ― Мне не нужно указывать, о чём надо и не надо говорить.

Она оказалась перед ним мгновенно. Сжала белеющие пальцы в кулаки, слыша только шум крови в ушах. Больше ничего. Дышать стало тяжело: воздух был липкий и горячий.

– Замолчите! ― её голос сорвался на крик и ударился о стену непроницаемого презрения. ― У меня есть семья, и у меня всё нормально, в отличие от вас, и мы любим друг друга, а если ваши мамочка с папочкой не научили…

– Закрой рот, ― рявкнул он, шагая к ней. Сантиметров двадцать, не больше.

– О, правда? ― зло, почти истерично воскликнула она, неосознанно повторяя его слова. ― Точно попала?! Что, проблемы?! Неудивительно…

Он саданул кулаком по стене за ней с такой силой, что она вздрогнула, делая шаг назад, а в следующую секунду на её шее сомкнулись обжигающе горячие пальцы. Она резко попыталась дёрнуться в сторону, но рука Калужного удерживала её, не давая нормально дышать. Больной. Больной придурок!

– От.. Отпустите! ― прошипела она, вжимаясь затылком в стену.

Он буравил её глазами, едва ли не сжигая её внутренние органы. Взгляд, от которого нет воздуха.

– Что ты себе позволяешь, идиотка?! Какого ты творишь? ― прорычал он, сжимая пальцы сильней, и у неё потемнело в глазах. Она чувствовала, как горели щёки. И как билась жилка на шее под его рукой.

Больно, унизительно, противно. Перед глазами поплыл какой-то красный туман.

– Трус. Трус и лжец, ― неслышно, одними губами просипела она, и воздух вдруг потоком хлынул в её лёгкие. Таня закашлялась, пытаясь не сползти по стене вниз, и стала бешено растирать место, где шеи касались его пальцы. Чтобы стереть вовсе. Если нужно ― вместе с кожей.

– Не более чем рефлекс. Не смей говорить ни слова о моей семье, ― рявкнул он, отступая на несколько шагов и брезгливо уставившись на свою ладонь.

– Вы больной! ― крикнула она, отходя к роялю. Чувствуя подступающие слёзы. Ну уж нет. Никогда. Никогда.

– Иди, пожалуйся своему Радугину, ― выплюнул он.

– И пойду!

– Иди! Только не забудь добавить, что ты грёбаная зануда, не умеющая общаться с людьми и проявлять хоть какой-то такт, и что я, свихнувшись, впечатал тебя в стену! И напомни ему, что стоит поискать здоровых людей после того, как в этот грёбаный мир пришла война…

Она посмотрела на него. Он почему-то моментально замолчал. Ярость всё ещё звенела в голове, но он сказал… Он почти прямо сказал о том, что война его покалечила.

Что с ним? Что случилось с ним на войне? Господи, как ей хотелось спросить. Но после того, что он сделал…

– Вы больной, ― уже без прежних слёз сказала она. Почти спокойно, только вдыхая часто-часто.

– Иди к чёрту, ― как-то судорожно ответил он и вышел, хлопнув дверью так, что она едва не слетела с петель.

Таня всё-таки сползла по стене, пряча лицо в ладонях. Плакать больше не хотелось. Хотелось кричать.

На ужин она всё же пришла с опозданием, потому что живот сводило от голода.

– Всё в порядке? ― изумлённо спросила Валера, широко открыв глаза и видя, с какой скоростью Таня уплетала гречку.

– В полном, ― коротко кивнула та.

Он держал её на расстоянии, прижимая к стене. Ну конечно. Противно. Брезгует.

У неё горела шея, и только сейчас она поняла: не от боли. Он несильно сжимал её. Его рука дрожала. Просто это было первое его прикосновение к ней.

И последнее. Она лучше сдохнет, чем позволит ему ещё хоть раз дотронуться до себя.

Всё. Прекрати немедленно думать о нём. Это просто самовлюблённый напыщенный идиот, возомнивший о себе бог знает что. Кто тебе вообще сказал, что его нужно опасаться? Это человек, такой же, как и все, если не хуже. И бояться здесь нечего.

– Как дела? ― рядом с ней на скамейке оказался Марк. Он тут же подмигнул половине её взвода, шутливо поцеловал руку Машке, потрепал Валеру по волосам, вызвав недовольный взгляд Миши с соседнего стола, и наконец взглянул на неё.

– Твоя кислая мина видна за полстоловой, ― тихо сказал он, улыбаясь направо и налево. ― Что происходит, Таня?

Таней он называл её очень редко. Дело было плохо.

– Всё нормально.

– Хватит врать.

– Всё нормально, Марк!

– Это он? ― Марк уставился на неё. ― Это твой Калужный, да?

– Ты спятил?! Он не мой! ― Таня едва не подавилась гречкой, привлекая к себе внимание соседних столов, и продолжила тише: ― Мы с ним даже не пересекаемся. Даже не говорим. Мне абсолютно фиолетово на него.

– Поэтому ты сейчас пялишься на офицерский стол?

– Я не пялюсь! ― она резко отвернулась, поворачивая пылающее лицо к Марку. ― Послушай, Марк, мне правда плевать на него. Он отвратительный, орёт на всех нас, делает гадости, но лично мне он ничего ещё не сделал. И не сделает. А если сделает, ты будешь первым, кому я это расскажу.

– Смотри, ― он сурово сдвинул брови, щёлкнув её по носу. ― Я слежу за тобой. Ну всё, побежал. До свидания, девицы-красавицы, ― он ещё раз взъерошил Валерины волосы. Миша за соседним столом даже привстал.

– Спокойно, Кравцов, всё в порядке, ― засмеялся Марк и побежал догонять свой взвод.

Сжимая пальцами виски, Таня понимает: что-то идёт не так. Очень не так.

Вечером Надя Сомова, замкомвзвода, посадила всех смотреть новости: телевизор Калужный починил, не иначе.

Бессменная Екатерина Андреева, постаревшая за два года на двадцать лет, говорила об уничтожении блок-постов и охранных пунктов противника, о ряде успешных наступательных операций в восточном направлении второй армии Карпухина, а потом показывали документальные кадры, снятые сегодня, и слова рассыпались в прах.

Всё трещит и горит. Бегущие люди падают.

Первой не выдержала Машка ― она схватила пульт и выключила телевизор. Следующие несколько минут все просидели в тишине.

– Как мы можем смеяться, есть, списывать, да и вообще жить здесь так спокойно? ― вдруг тихо сказала Надя. ― Как можем, девочки, если там ― такое?

– Мы должны делать что-то. Мы должны, ― покачала головой Даша Арчевская. ― Костя там. Костя сражается за Россию, скоро наши парни с пятого уедут сражаться за неё, а мы... Что мы делаем здесь?

Таня никогда не думала, что будет так остро чувствовать свой долг перед Россией. МГУ, культурология, книги, искусство ― это было так близко, так понятно. Десантное училище казалось чем-то далёким и абсолютно чужим. Когда она успела понять, что никакие книги и картины не заменят Родины?

– А что нам остаётся?! ― Бондарчук ощетинилась и встала. ― Что вы предлагаете?! Что мы сможем, много убьём? Да сами подохнем на второй же день. Мне под пули лезть не очень надо.

– Мы должны что-то придумать, девочки, ― устало сказала Валера, проигнорировав Настю. ― Я не смогу сидеть здесь, когда уедет Миша.

– Давайте ляжем сегодня пораньше, ― Надя кивнула. ― И подумаем над всем этим.

В итоге они всё-таки досмотрели новости до конца. Война. Война. Война, концерты, посвящённые войне, митинги, огромные толпы желающих у военкоматов, парад военной техники в Москве. Других слов там нет, и Таня вдруг поняла: быть и не может. Книги, фильмы, картины ― всё это будет только тогда, когда они все вместе смогут избавиться от ненавистных американцев. Только тогда.

Машка была в душе, Надя решала какие-то свои дела. Валера должна была встретиться с Мишей, но когда она, заплаканная, залетела в кубрик, Таня поняла, что что-то пошло не так. Валера тут же села на кровать и закуталась в одеяло. Таня выключила свет и села рядом, слушая тихие всхлипы подруги.

– Поссорились? ― осторожно спросила она.

– Да какой там! ― досадливо всхлипнула Валера, кладя голову на Танино плечо и сжимая её руки в своих. ― Теперь на это нет времени.

Значит, всё.

Значит, слова не нужны.

– Когда?

– Десятого. Через две недели, ― прошелестела Валера и зарыдала в голос.

Они долго сидели, обнявшись.

– Это ещё не приговор. Многие приезжают оттуда. Вон, глянь на нашего старлея ― цветёт и радуется жизни, ― утешала её Таня. Валера засмеялась сквозь всхлипы. В комнате повисла тишина.

– Я всё знаю, лисёнок, я знаю, что это нужно, ― тихо прошептала Валера. ― Я знаю, что это Мишин долг, и не пытаюсь удержать его. Боже, он так и светится, ты бы видела, ― она снова заплакала. ― Говорит, что о большем нельзя и мечтать. Говорит, что они там всех разобьют, что скоро вернутся, и я знаю, что он прав, так и нужно. Всё, чего я хочу, ― поехать с ним. Быть рядом.

Таня пошла налить ей воды, а когда вернулась, Валера сидела на кровати, держа в руках какой-то оторванный провод с выключателем и смотря на него безразлично.

– Ну и что это? ― скептически окинув её взглядом, спросила Таня.

– Не знаю, нашла под кроватью, ― мотнула головой Валера и задумалась. ― Но это всё равно…

– Ну что ты? ― Таня снова обняла её за плечи.

– Что, если нашей жизнью управляет не бог? ― Валера вдруг серьёзно взглянула на неё. ― Нет, правда. Он... вряд ли бы он смог вытерпеть всё это.

Таня вздохнула.

– Что, если всё решают какие-то мелочи? ― тихо спросила Валера. Таня подняла брови.

– Ты про провод?

– Может... Смотри, ― она указала на выключатель, прикреплённый к проводу. Обычный: «Вкл», «Выкл».

– Валерочка, это просто провод, и кто-то косорукий, я даже подозреваю, кто, начинается «Машка», заканчивается на «Широкова», просто оторвал его от какой-то лампы.

– Да, ― как-то обречённо вздохнула она и снова всхлипнула. ― А если нажать на кнопку? Видишь, сейчас «выкл».

– Ну нажми, если хочешь.

– Что, если я нажму, и всё поменяется? И Мише не нужно уже будет никуда ехать? ― безнадёжно спросила она. Валере нужно было успокоиться. И поспать.

– Нажимай и ложись.

Она уже занесла палец над кнопкой, но вдруг замерла.

– А если я включу что-то страшное? Что-то необратимое? Что, если..

Таня просто щёлкнула этим сломанным выключателем.

– «Вкл» теперь, видишь? Всё в порядке. Всё хорошо. Давай спать.

Она подскочила на кровати и несколько секунд не могла понять, что происходит. На часах ― два пятнадцать. Что, опять Калужный решил ночной подъём устроить?! Где-то кто-то кричал, был слышен топот ног и гул голосов. Через задвинутые шторы в кубрик пробивался неровный мигающий сине-красный свет, и до неё доносился какой-то визг и громкие голоса. Девчонки на кроватях зашевелились, Валера недовольно укрылась одеялом.

Ничего не понимая, Таня распахнула окно.

– Внимание, воздушная тревога! Это не учения! Немедленно укройтесь в ближайших убежищах! Внимание, воздушная тревога! Это не учения!

Комментарий к Глава 6 * Лилиан Дюнкерк и Клерфэ – герои романа Э.М. Ремарка “Жизнь взаймы”

http://vk.com/missandea

Меня, если честно, очень беспокоят мои герои. Я боюсь сделать из Антон этакого, знаете, типичного плохиша, наглого и самоуверенного, который в конце станет милым, добрым и прекрасным. В общем, боюсь образа Мэри-Сью как для Тани, так и для Антона. Так что пинайте меня, если будете замечать что-то подобное.

Также стараюсь избегать (но боюсь) однотипности. Героев много, взять хотя бы однокурсниц Тани, и каждому нужны свои индивидуальные черты, свой характер. Следите, пожалуйста, за мной, и критикуйте! :)

====== Глава 7 ======

Придёшь ли ты? Ведь я собираюсь покинуть этот город.

У меня в глазах ― водопад, всё, что я слышу, ― это зов сирены.

Woodkid – Never Let You Down

– Господи, что это? ― тихо прошептала Надя, незаметно возникшая за её спиной.

Таня почти не слышала ― только чувствовала, как беспомощно и оглушительно отключаются мозги, отказываясь понимать, что сейчас вообще происходит, что за абсурд творится с ними, что за бессмыслица. На слабо освещённом плацу не было ни души, но окна казарм напротив вдруг начали загораться и гаснуть одно за другим, и эта пляска огней почему-то казалась Тане рваным затихающим пульсом училища.

– Маша, Машка, Валера! ― она кинулась расталкивать сонных девчонок, всё ещё валявшихся в кроватях.

От непрерывного воя сирены и повторения одних и тех же слов уже начинала болеть голова, а сердце колотилось как бешеное. Всё происходящее вокруг казалось какой-то ненормальщиной, шуткой, очередными учениями.

– Если это опять Калужный, я его покусаю, ― пробормотала неразборчиво Машка, садясь на постели, и вдруг прислушалась, побледнела и изменилась в лице. ― Девочки, что это? Это ведь учения?

«Внимание, воздушная тревога! Это не учения! Немедленно укройтесь в ближайших убежищах! Внимание, воздушная тревога!» ― громко и будто отовсюду говорил диктор. Завывала сирена. Все молчали.

Таня закрыла глаза, ощущая прикосновение ледяного ноябрьского ветра к голой шее и рукам, и медленно выдохнула, пытаясь унять дикое сердцебиение. Она не чувствовала страха, может, потому, что ещё не поняла ничего толком, ― только волнение, постоянное волнение, как перед экзаменом, и полную концентрацию всех сил. Сосредоточенность. Всё это не должно было стать неожиданностью для них. И не станет. Потому что война ― везде.

– Сомова, что происходит?! ― на пороге кубрика возникла испуганная Арчевская, за ней высовывались головы Нестеровой и Бондарчук.

Таня коротко взглянула на Надю. Господи, как же это, наверное, страшно ― отвечать за всех.

– Арчевская, быстро разбудить всех, ― быстро произнесла Сомова, даже не моргнув. ― Ничего не брать, кроме вещмешков. Нестерова, ничего из штаба?

– Нет, никто не звонил и не приходил, ― прошептала Лена, находившаяся явно на грани обморока.

– Тогда будем выбираться сами, ― едва слышно шепнула Надя больше Тане, чем остальным, и быстрыми шагами вышла в коридор. ― Взвод, подъём! Одеваться быстро, брать только вещмешки, проверить противогазы!

После этого началось какое-то безумие. Таня стащила с себя пижаму, в несколько секунд застегнула китель и брюки и помогла Валере: у той слишком дрожали пальцы. Накинув на плечи бушлат и не застёгивая его, она вытащила из-под кровати тяжеленный вещмешок. Кружка, ложка, носки, плащ-палатка, карандаши… Противогаза не было. Она почувствовала, как глаза застилают какие-то беспомощные, глупые слёзы: хотелось просто сесть на пол, обхватить голову руками, зажать уши и заплакать.

Нет. Всё, прекрати, хватит. «Сирен нет, я не слышу, я не слышу», ― твердила она себе, медленно выдыхая и снова открывая вещмешок. Противогаз оказался на самом дне.

Таня быстро взглянула на часы: два восемнадцать. Вытаскивая вслед за своим вещмешком в коридор Валеру и Машку, она напряжённо считала: если авианалёт не только не предотвращён, но даже и не засечён сразу, значит, самолёты могли вылететь только из Финляндии. Среднестатистический бомбардировщик имеет скорость около, допустим, тысячи пятисот километров в час, расстояние до Питера ― километров двести или чуть больше, если взлетали не от границы… А если от неё? Как же быстро.

Как же страшно.

– Нас всех убьют! Мы умрём! ― вдруг истерично закричала Осипова, бросая вещмешок на пол. ― Мы не успеем, мы…

– Осипова, ещё один звук, и ты останешься здесь. Навсегда, ― вдруг прорычала Сомова совершенно незнакомым голосом, на ходу застёгивая бушлат и считая головы. Таня обернулась: все четырнадцать девчонок замерли, как одна.

– Никакой паники, ― медленно, членораздельно заговорила Надя. ― Напрягайте свои извилины и вспоминайте всё, что мы делали со старлеем несколько ночей подряд. Никакой паники, ― повторила она. ― Все сосредоточились, встали в колонну по двое. Следим за той, кто стоит с вами. Так мы не разбредёмся. И чтобы ни звука.

Ещё раз проверив молчавший телефон на тумбочке дежурного, они быстро двинулись к лестнице. Таня оглянулась на ярко освещённый коридор, на такие родные и привычные вещи: огромный стеллаж с одной-единственной книгой Устава, тумбочка, рядом ― шкафчик, в который часто пряталась еда… Ведь она может больше никогда не увидеть этого.

Что сейчас делает Калужный? Таня закрыла глаза и чуть мотнула головой. Абсурд. Думать об этом так глупо, но перед глазами непроизвольно вставал его колючий, ледяной образ. Может быть, он уже в бомбоубежище? Или ещё спит, что, в общем, маловероятно при таком шуме? Может, протискивается по улицам, локтями распихивая толпу…

– Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! ― сказала Надя откуда-то спереди, и Таня не сразу поняла, что и почему. На пороге их этажа стоял Калужный, полностью одетый. Несколько секунд он смотрел на них изучающе ― потому что назвать быстрый, абсолютно сосредоточенный взгляд удивлённым у неё не хватило бы смелости, ― а потом вдруг взглянул на Таню.

Она готова была поклясться, что взглянул. На одну десятую секунды. И не на Валеру, стоящую слева, бледную и сжимающую губ. Нет-нет, абсурд, это ненормально, это неправда, это всё…

Потому что она почувствовала его взгляд кожей.

И словно увидела всё со стороны: она, вытянутая в струнку, беспомощная, отчаянно собранная, прижимающая одной рукой вещмешок, а другой нервно дотрагивающаяся до кончика уха – будто это помогло бы не слышать воя сирен.

Он, полностью, безоговорочно сосредоточенный и серьёзный, застёгнутый на все пуговицы и сжимающий руки в карманах.

Таня часто замечала это. Он сжимал кулаки так, чтобы даже сквозь толстую ткань бушлата были видны острые костяшки.

Они из разных миров и никогда не смогут хоть раз поговорить нормально, как обычные люди. Ей и не хотелось этого. Разве что совсем чуть-чуть.

– Мы взяли только вещмешки… ― начала Надя, видимо, решая заполнить паузу, но Калужный мгновенно перебил её:

– Хорошо. Я не слепой, Сомова. Взвод, в колонну по двое за мной шагом марш, ― сказал он и уже собирался отвернуться, как сзади послышался тихий всхлип Осиповой. Калужный медленно, так медленно, будто в запасе у него оставалась минимум вечность, обернулся и, сверля глазами взвод, проговорил: ― Услышу хоть один звук, напоминающий всхлип, и вам несдобровать.

– Что он здесь делает? Разве он не должен ночевать дома? ― тихо спросила Валера, наклонившись к Таниному уху. Та только пожала плечами. Слово «должен» к Калужному, видимо, неприменимо.

Тяжёлая входная дверь распахнулась, и сирена заорала в полную силу. Прикосновения холодного воздуха к лицу, будто кто-то мёртвый тронул Таню ледяными пальцами. На плацу уже стояли люди, чёрные силуэты бегали, хлопали железные двери казарм. Тёмная фигура отделилась от общей толпы и бегом направилась к ним. Калужный узнал её раньше, чем Таня.

– Товарищ подполковник, ― он резко приложил руку к козырьку. ― Парней второго курса сейчас выведет лейтенант Назаров.

За пять минут Радугин постарел на пять лет. Откуда взялась эта складка на таком молодом прежде лице? Ей захотелось просто подойти к этому родному, бесконечно терпеливому и доброму человеку, и обнять, и сказать: «Всё будет хорошо». Да только верить бы в это самой.

– Калужный? Что вы здесь… ― нахмурился Радугин, но потом мотнул головой. ― Ладно, быстрее забирайте второй курс, не ждите остальных, немедленно спускайтесь в метро. Времени нет, ― он обернулся на чей-то крик и уже собрался идти, но вдруг окинул их взглядом. ― Вы мне головой за девчонок отвечаете, Калужный.

– Так точно, ― ответил он, даже не съязвив ― только скривив губы.

Радугин исчез, растворившись в чёрной толпе.

«Внимание, воздушная тревога! Это не учения! Немедленно укройтесь в ближайших убежищах! Внимание, воздушная тревога!»

Из дверей казарм беспорядочно высыпали парни, бежали куда-то, кто-то кричал, а сирены всё выли и выли. Осипова перестала плакать, только бледнела всё больше, и только Надя, бросавшая на неё строгие взгляды, удерживала её от окончательной истерики. Калужный стоял, напряжённо всматриваясь в темноту, будто ища что-то. Тане хотелось кричать. Бомбардировщики будут здесь с минуты на минуту.

– Ох, простите! ― Таня мгновенно обернулась и увидела, как высокий симпатичный мужчина едва не сбил с ног Валеру, толкнув её. Она подняла на блондина свои огромные, влажные глаза. На секунду он замер, и Валера быстро отвернулась. Таня знала: подруга в жизни ни на кого не посмотрит, пока есть Миша. Не у неё есть ― просто есть.

– Наши парни пришли, ― шепнула стоящая сзади Машка.

Калужный быстро пожал руку толкнувшему Валеру мужчине и сказал что-то вполголоса, а потом повернулся к ним:

– Рота, слушать мою команду! Лейтенант Назаров ― замыкающий.

Стараясь не смотреть в сторону казарм, откуда только-только выбегали курсанты, Таня уставилась на небо. Через несколько минут звёзд там не будет ― только самолёты. Что, если они не успеют? Что, если не успеет Марк? Дэн?

– Что, если… Миша… ― Валера подняла на неё полные ужаса глаза. ― Я его не вижу…

– Нет-нет, Валерочка, все успеют, ― горячо прошептала Таня. ― Все успеют, все останутся живы. И мы с тобой.

– Наша история так не закончится, ― зло, сжав зубы, сказала стоящая впереди Бондарчук, обернувшись к ним. ― Ни за что.

И они побежали. Стоило только сделать несколько шагов за ворота училища, как их обступил страшный, кричащий мир: даже сирен здесь почти не было слышно. Гудки, звон стёкол, скрежет бьющихся машин и люди, столько людей! Они бежали по улице в разные стороны, кто куда, натыкались друг на друга, падали и кричали, где-то истошно орал ребёнок; из общего шума Таня иногда выхватывала то скрип трамвая на стыке рельсов, то крик вороны в чернеющем небе. Люди напирали со всех сторон; Таня только стиснула Валерину ладонь, боясь отпустить её.

– Держать строй, не расползаться! ― крикнул откуда-то спереди Калужный. Вдруг с основной улицы они свернули в какие-то дворы, и Таня не помнила, чтобы когда-нибудь добиралась так до метро, но Калужный был впереди, и Калужный вёл.

Они услышали какой-то гул прежде, чем увидели круглое здание с буквой «М» и названием «Площадь восстания». Подобраться к нему было практически невозможно; метро было окружено со всех сторон огромной, бьющейся в конвульсиях толпой.

– Ну вот, мы уже близко, видишь, ― прошептала Таня на ухо Валере, чувствуя, как всё внутри леденеет от страха. Внутрь они никогда не попадут.

– Самолёты, самолёты! ― истошно заорал кто-то, указывая в небо. Но они стояли на тротуаре за деревьями и, даже вытягивая головы, не могли ничего увидеть. Наверное, к лучшему.

Таня вдруг увидела лицо Калужного: он обернулся и быстро взглянул на них. Она не знала, что проскользнуло в его взгляде, но в следующую секунду он, стараясь перекрикивать толпу, заорал:

– Сомкнуть ряды! Взяли друг друга за бушлаты, за вещмешки, хоть за волосы! Назар, толкай парней! ― а потом прибавил тихо, так, что услышали только они, девчонки: ― Если мы не пройдём, то это конец.

Она снова посмотрела на его бледное лицо с плотно сомкнутыми губами. Он не боялся. Только злился почему-то.

– Пошли! ― снова рявкнул он, схватив под локоть Сомову, у которой пары не было, и яростно, с какой-то животной агрессией оттолкнул первого человека, стоявшего впереди.

Одной рукой Таня сжимала Валерину ладонь так сильно, что, наверное, завтра останутся синяки, но ключевым словом было не «синяки», а «завтра». Другой она держалась за бушлат Бондарчук, стоящей впереди. Их толкали, их пихали, несколько раз она получила в живот и даже по голове. Со всех сторон на них давили, и казалось, что ещё несколько минут ― и раздавят совсем. Ветер не дул, Таня вообще не чувствовала воздуха, дышать было нечем: единственное, что удерживало её здесь, за что она цеплялась ― это редкие яростные реплики Калужного где-то впереди. Он кричал, почти рычал, расталкивая людей, матерился, иногда она слышала даже удары ― и это было тонкой цепочкой, соединяющей её с реальностью.

Когда она увидела перед собой рамы входных дверей без стекла ― не поверила.

– Быстрее, быстрее! ― кричали люди в полицейской форме, плечами сдерживая огромный поток людей и пропуская часть внутрь. Им осталось совсем чуть-чуть.

Таня закрыла и открыла глаза и вдруг увидела просто невероятное: слева от дверей прямо за полицейским, прижимаясь к стене, сидел, свернувшись в комок, малюсенький, грязный, чудом живой в такой давке котёнок.

Это бред. Слышишь, Соловьёва?! Даже не думай, даже не допускай мысли… Потому что если подумаешь, если только начнёшь ― это станет концом для тебя. Таня почувствовала, что по щеке течёт обжигающе горячая слеза. Если она может просто зайти внутрь, спасая свою шкуру, и забыть об этом кусочке жизни, об этом маленькой частице добра, о живом существе, от которого через полминуты, когда все окончательно разберут гул самолётов, не останется даже кровавого месива, ― чем она лучше тех, кто бомбит их?..

Всхлипнув в последний раз, она расцепила онемевшие пальцы и бросилась влево, вырвавшись у Валеры. Отчаянно принялась распихивать людей, поскользнулась, чуть не упала, но схватилась за чью-то куртку, побежала снова…

– Соловьёва, твою мать!!! ― услышала она голос за спиной. Калужный видит. Калужный кричит. И она не упадёт в оборок, она не поскользнётся, не умрёт здесь, она будет цепляться за голос. Хватая на руки серый комочек, Таня закрыла глаза: слишком страшно было идти обратно. И она просто ринулась наудачу, потому что уже не видела своих девчонок, не слышала Калужного и только чувствовала постоянную боль от ушибов, постоянные удары…

Её выловили за воротник из этого страшного водоворота, и вдруг сирены почти замолкли. Сначала она подумала, что, наверное, умерла, но потом, чувствуя возню на руках, приоткрыла один глаз, а потом второй.

Два ледяных чёрных омута смотрели на неё с таким бешенством, что она готова была закрыть их снова…

– Мать твою, ты последние мозги порастеряла?! ― рявкнул он почти ей в лицо, всё ещё держа за воротник бушлата. ― Дура, какая же ты дура!

Несколько секунд Калужный буравил её глазами, а потом вдруг отпустил, и она едва не упала. Приложила руку к груди: даже сквозь толстенную ткань бушлата Таня почувствовала своё сердцебиение. Господи. Она пока жива, а глаза у него… глаза… будто чёрные, расплавленные, а сверху покрыты льдом.

– Таня, Таня! ― протискиваясь сквозь девчонок, к ней пролезла заплаканная Валера, кидаясь на шею. ― Танечка, ты что, лисёнок, я так… Так… ― всхлипывала она.

Таня почти не слышала Валеру, только обнимала одной рукой крепко-крепко, второй прижимая к себе котёнка. Кровь в ушах шумела оглушающе. Она подняла глаза наверх и только сейчас осознала, что они внутри и что до неработающих эскалаторов остаётся несколько метров.

– Быстро, все взяли друг друга за руки, за ноги и за что хотите! ― снова крикнул Калужный так громко, что услышали даже парни. ― Спускаемся по эскалатору, смотреть под ноги, держаться вместе!

Вдруг она услышала шум и крики, обернулась: люди, оставшиеся за дверьми, бежали и толкались. Потому что сбоку, издавая какие-то страшные пищащие звуки, вдруг начала задвигаться толстенная железная дверь.

– Миша, Мишенька! ― вдруг зарыдала Валера, оседая вниз: Таня едва успела поднять её, помня, что оказаться на полу в толпе ― верная смерть.

– Хватит рыдать, пятый курс должен был пойти на Маяковскую, ― оборвал Валеру Калужный, протискиваясь с ними к эскалаторам. ― Назар, быстро веди всех сюда!

– А четвёртый? ― спросила Таня, чувствуя леденящий страх. Калужный быстро взглянул на неё, сжав губы.

– Нет, ― хотела спросить она. Получилось страшное, на выдохе, утверждение.

И увидела парней в форме там, по другую сторону дверей. Они тоже продирались сквозь толпу, распихивая её, и Таня почувствовала быстрее, чем увидела: вот он, четвёртый.

Дверь закрывалась медленно, но верно: никакими силами нельзя было сдвинуть её обратно.

– Внимание, бомбоубежище закрывается, ― спокойно, приветливо говорил женский голос, перекрывая рёв сирены, ― просим всех отойти от дверей и сохранять спокойствие. Внимание, бомбоубежище закрывается. Просим всех отойти от дверей и сохранять спокойствие.

– Марк! ― она снова рванулась, но руки девчонок крепко ухватили её за рукав. ― Марк, Марк! Пустите меня, отпустите! ― Таня кричала, вырывалась, слышала треск ткани, но Валера держала её крепко, всхлипывая, и тащила вниз.

Петров, Корпатов, Шевченко, капитан Каледин ― вон их бледные, напуганные лица. Среди них она вдруг увидела и его.

– О господи, Марк! ― кричала Таня, и рвалась, и плакала; зло оттолкнула Валеру, но её держали, держали, и она была готова кусаться от бессилия и злобы.

Дверь была уже почти закрыта, и только тогда Каледин попал внутрь и быстро, отчаянно потащил парней за собой: за бушлаты, за руки, одного за другим он проталкивал через черту между жизнью и смертью.

– Марк, Марк! ― кричала Таня снова и снова, потому что уже ничего не видела: её тянули вниз по эскалатору, почти подняв над ступеньками.

– Бомбоубежище закрыто, ― снова вещал женский голос. ― Сохраняйте спокойствие и не создавайте давку. Бомбоубежище закрыто. Сохраняйте спокойствие и не создавайте давку. Бомбоубежище…

Не прекращая вырываться, Таня отчаянно искала его глазами и не находила.

– Вон он, твой Красильников, не ори, тупица, ― зло шикнул сзади Калужный. Машка отпустила её.