Текст книги "Чёрный лёд, белые лилии (СИ)"
Автор книги: Missandea
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 46 страниц)
– Я всё обдумаю и скажу, кого отправил бы на такое задание, полковник. В ближайшие дни эти ребята должны будут проникнуть в медпункт к русским, или где там его держат, и убить Пауэлла? Я всё понял правильно?
– Выкрасть, Джо, – криво улыбнулся Паттерсон. – Мы ведь дорожим нашими офицерами и не бросим Пауэлла в беде.
– Я вас понял, – кивнул капитан.
Как же, выкрадешь незаметно стокилограммовую тушу. Тихо горло перерезать да и дело с концом.
– Сегодня же ночью, Джо. Боюсь, это единственная возможность.
– Охраняют они его, должно быть, неплохо.
– Не думаю, – отозвался Бейли. – Охраняют, конечно, но вряд ли ждут такой смелой вылазки. Не думаю, что будут к этому готовы.
– А медсёстры, врачи внутри? – нахмурился капитан.
– Ну, с ними-то проблем не возникнет, – засмеялся Паттерсон. – Даже если парни их и разбудят, думаю, тихо убрать пару малоподготовленных девушек будет нетрудно.
– Я понял, полковник, у меня есть пара хороших людей на примете. Дам вам знать.
Капитан слегка наклонил голову и направился к выходу. Уже у двери услышал оклик.
– Капитан! – майор Рид слегка улыбался, стоя у стола. – Говорят, у русских появился новый снайпер. Ходят слухи, что он действительно хорош.
– Говорить могут многое. Скоро сгинет туда, откуда появился. Вы можете не думать об этом, майор, – с прохладцей ответил Джозеф. – Кажется, я ни разу не давал вам повода волноваться о таких вещах.
– Разумеется, – Рид чуть смутился. – Только снайпер не совсем обычный.
Поймав вопросительный взгляд капитана, Рид продолжил, усмехнувшись:
– У него, говорят, восхитительные русые косы до пояса.
Капитан прищёлкнул языком. Остановился.
– Где, когда видели? – вернулся к столу, взглянул на карту.
– Здесь, здесь, с неделю назад, – майор провёл ногтем по знакомым капитану очертаниям нейтральной полосы.
– Не хочу вас расстраивать, майор, – Джозеф криво улыбнулся. – Но я уже прикончил её. Буквально пару дней назад был на передовой. Не знаю, что случилось у русских, но эта сумасшедшая девчонка вдруг выскочила из окопов в полный рост. Попал ей прямо между рёбер, упала. Вряд ли выжила.
– Вы полагаете, женщина-снайпер у них была только одна?
– Разумеется. Правда, не разглядел у неё кос, но времени было немного. Я уверен, что это была она и что она у них одна. Вряд ли русские женщины спятили настолько, чтобы толпами идти на фронт. Ну, а если я её не убил...
– Полагаю, бедной девочке недолго осталось, – усмехнулся Рид.
– Можете не сомневаться, – ответил капитан, выходя под дождь.
Почему-то вздохнул. Если она осталась жива – конечно, он её убьёт. И говорить здесь не о чем. Что это только за лёгкая печаль?
Через несколько пройденных под дождём миль капитан понял. Вспомнил. Его красавица, его семилетняя умница Тейлор вечно отпускала пышные косы до пояса.
Лучше бы ты, бедная русская девочка с русыми косами, никогда не приезжала сюда.
Дождь лил, не переставая, сплошной стеной, и, видимо, решив немного пожалеть уставших и промокших девушек, выгонять их на улицу Колдун не стал. Даже обедать они должны были не где-нибудь в окопе, на земле, впопыхах, как обычно, а у полевой кухни, где между деревьями сделали навесы, затянули их маскировочной сеткой и врыли в землю столы.
Машка расцвела: «Это ведь совсем-совсем столовая! А вы говорили, нет тут столовой!» Восхитительно проведя утро в чуть сыроватой землянке и сделав, наконец, все дела по хозяйству, к обеду девушки потянулись на кухню.
По дороге встретили мокрую, торопящуюся куда-то Алю.
– Ты хотя бы поела? – спросила Таня, поймав её за рукав.
– Да, чуть-чуть поела… Пока раненых кормила… – запыхавшись, заговорила Аля. – Ой, девочки, столько дел! Столько беготни с этим генералом! – она понизила голос и почти шёпотом продолжила: – Он ведь тут, в полковом медпункте лежит. В санчасть пока не перенесли, боятся, что помрёт дорогой. А вы придёте сегодня, девочки? Придёте?
Аля выходила замуж за Адала Харын-Басарова. Впрочем, фамилию его никто, кроме самой Али, выговорить не мог, так что звали его так, как нарёк давным-давно Колдун, – Арамисом. Вечером Аля в медпункте устраивала девичник.
– Если только ночью, Алечка, дел невпроворот, – улыбнулась Валера.
– Да и у меня, – Аля засмеялась, сверкнула большими миндалевидными глазами. – Ну, так до встречи, до встречи, девочки, до вечера, дорогие. Ну, как я счастлива, если б вы знали!..
И убежала. Таня улыбнулась.
Замечательная пара. Такие оба молодцы, такие умницы, такие славные, добрые! И счастливые такие.
Таня коротко вздохнула, находя мокрую руку Валеры.
Ночью ей ничего не снилось: ни плохого, ни хорошего. А утром она проснулась всё равно такая свежая, отдохнувшая, радостная. Несколько минут лежала, и казалось ей, что она вовсе не на войне, а в просторной бело-голубой квартире на Невском. Стоит открыть глаза, чуть повернуть голову – и увидишь широкую белую кровать, на которой мирно спит Антон Калужный.
Но Антона не было, кровати не было, а очнулась она от громкого взрыва где-то недалеко.
– М-м, пахнет супом! – Валера потянула носом и улыбнулась.
– Настоящим! – гордо заметила Машка. – Я чувствую запах мяса.
– Да какое в супе мясо? Я таких супов уже два месяца не видела.
– Говорю тебе, что мясо! У меня нюх на это, – пообещала Широкова.
Под навесами сидело не так много народу: большинство всё же было занято. По очереди девочки подошли к большому столу, на котором дымились несколько алюминиевых огромных кастрюль. Полковой повар, улыбнувшись, налил им по большой тарелке супа. Пах он восхитительно.
Получала Таня еду последней, так что места за одним столом с Машей, Валерой, Викой и Монахом ей не хватило. Успокоив распереживавшуюся по этому поводу Ланскую, Таня преспокойно уселась неподалёку за свободный стол, принюхалась, помешала ложкой горячий гороховый суп. К своему удивлению нашла на дне небольшой, но ароматный кусочек мяса с косточкой. Обернулась к Машке. Та победоносно оглядывала всех вокруг.
Таня улыбнулась, неловко зачерпнула левой рукой большую ложку, поднесла ко рту…
Чуть не разлила её, потому что прямо напротив неё плюхнулся на лавку, пошатнув стол, Колдун. Поставил перед собой точно такую же миску, чуть улыбнулся Тане.
– Приятного аппетита, Лиса. Как ваши дела? Всё сделали, что хотели, с утра?
– Вам тоже, товарищ прапорщик, спасибо. После такого супа даже самые плохие дела пойдут на лад, – улыбнулась Таня в ответ. – А вы чего не едите?
– Сейчас поем, вот дождусь… А, вон, идёт, – сказал Колдун и махнул рукой кому-то за Таниной спиной. – Хотел как раз тебя познакомить.
Таня кивнула. Снова поднесла ко рту ложку, ощутила потрясающий вкус горячего супа…
Поперхнулась, закашлялась. Рядом с Колдуном на лавку одним лёгким движением опустился Антон Калужный собственной персоной. Придвинул к себе было миску, но увидел Таню и тоже замер. Не сказал ни слова, не поздоровался. Колдун подозрительно посмотрел на них обоих. Таня стремительно начала есть, ощущая на себе два пронизывающих взгляда.
– Лиса, – негромко, но настойчиво позвал Колдун. Ох, знала Таня этот тон! Тоскливо подняла голову.
– Познакомьтесь, Антон, это Лиса, – любезно продолжил он, потом обернулся к Тане: – Как тебя на самом деле зовут, я забыл что-то?
– Татьяна, – еле выдавила из себя она. Посмотрела на Антона. Он молчал, ковыряя ложкой густой суп.
– Да, точно. Познакомьтесь, стало быть, Антон. Татьяна Соловьёва, Лиса. Не идеальный снайпер, но девчонка ничего.
Таня бы обязательно посмеялась над всей этой комедией, не будь взгляд Антона так тяжёл. Да была не была, жалко ей, что ли!
– Очень приятно, – преспокойно ответила она. Выпрямила спину, твёрдо посмотрела прямо в глаза Антону Калужному. Хочешь ломать комедию – ну и пожалуйста. Она только за.
Таня уверенно протянула над столом раскрытую ладонь.
– Калужный Антон Александрович, разведчик, – продолжал любезно сводить их Колдун.
Танина рука висела в воздухе. Что, неужто пожмёт?.. Да глядишь, ещё, может, и представится? Что, так стыдно за знакомство с ней?
– Служил одно время в Санкт-Петербурге…
– Мы… Мы знакомы, – сипло проговорил наконец Антон. Опустил взгляд куда-то в тарелку. Таня хмыкнула, ладонь тоже опустила. Несколько секунд Колдун молчал, потом нахмурился.
– Да? В таком случае прошу прощения. Мне показалось…
– Я просто необщительная, товарищ прапорщик. Интроверт, так сказать, – заявила Таня. Антон быстро сверкнул глазами из-под бровей, начал есть. Колдун неопределённо хмыкнул. Стало тихо, только отчётливо барабанил по тенту весенний косой дождь.
Замечательно, Антон Калужный.
Просто замечательно.
Ну, слава Богу: хоть нашёл в себе мужество признаться, что знаком с такой нелепой, недалёкой девицей, как она. И на том спасибо.
Таня быстро доела суп, зло стуча ложкой по донышку миски. Слишком, пожалуй, резко встала из-за стола.
– Приятного аппетита, всего хорошего, – проговорила чуть ли не по слогам, отчётливо выговаривая «р», и, не оборачиваясь, быстро прошла прочь. Ну и пусть, что под дождь. Ну и пусть, что окликнула её откуда-то сзади Машка.
Не так она представляла встречу, Антон Калужный, не так. Ну и пожалуйста. Очень надо.
Остаток дня тянулся неимоверно долго. Таня переделала все дела на месяц вперёд: заштопала порванные вещи, выстирала и развесила сушиться бельё, собрала и разобрала винтовку, почистив её от песка, смазала её, заново натуго заплела косы, сходила к разведчикам за дровами, помыла кастрюлю и чайник так, что они сверкали закоптевшими прежде алюминиевыми боками. И всё равно солнце никак не желало садиться за лес.
Ближе к вечеру ходили со взводом Миклашевского восстанавливать окопы. Вычищенная и выглаженная одежда снова наполнилась песком и пропиталась потом, но Таня с радостью махала лопаткой, ощущая ноющую боль в плечах. Замечательно, пусть ноют посильней. Может, хоть это поможет ей отвлечься.
– Таня! Ну Таня! – Валера, судя по тону, звала её не первый раз. Таня отёрла выступивший на лбу пот, осторожно отложила лопатку, оглядываясь, нет ли поблизости Миклашевского, и уставилась на Валеру.
– Что?
– А что ты не слышишь? Говорю же тебе, он мне заявил, что не уедет!
– Кто?
– Да Калужный! – Валера закатила глаза. – Сказал, что не уедет, пока я хотя бы строчку в ответ этому дураку Назарову не напишу. Представляешь? Так и сказал!
– Когда сказал? – нахмурилась Таня.
– Да какая разница! Ну, на обеде. Ты как ушла, он сразу к нам подсел.
– Ясно, – кивнула Таня. Быстро встала, поджала губы, взяла в руки лопатку.
– Да подожди ты, успеешь накопаться. – Валера быстро усадила её обратно и состроила жалобную гримасу. – Что мне теперь делать?
– Ну, напиши ему!
В Валериных глазах отразился ужасный испуг. Она даже лопатку свою выронила, чуть не отрезав себе полпальца на ноге.
– О чём?
– Ну… – Таня задумалась, – не знаю, напиши, мол, я другому отдана и буду век ему верна.
– О, как ты замечательно придумала!
– Это не я, это Пушкин, – ответила Таня и ткнула Валеру в бок. – А Назаров-то парень видный!
В это время откуда-то снизу, с земли, выползла Машка. Выпрямилась во весь рост, подняла кверху грязный палец и глубокомысленно произнесла:
– Видный, да незавидный.
Несколько секунд было тихо.
– Что? – наконец в один голос спросили Валера с Таней.
– Господи, да почему никто не знает этой поговорки! Какие вы!.. У нас в деревне все, между прочим, так говорили, – и Маша, безнадёжно махнув на них рукой, уползла дальше.
Насмеявшись вдоволь, они стали собираться: нужно было успеть переодеться (или хотя бы почиститься) и забрать с полевой кухни праздничный пирог, приготовить который они уговаривали повара в течение трёх дней. Ведь вечером их ждал самый настоящий праздник.
Правда, попали они на него не все и с опозданием. В половине одиннадцатого, перед самым выходом, к ним ввалился Колдун и забрал по каким-то делам Вику и Машку, а Валеру с Таней попросил быстренько зашить огромную дыру на кителе, чем они и занимались ещё около сорока минут. Наконец, все дела были сделаны, подарок упакован, и они, осторожно выглянув из-за угла землянки, отправились в путь. Рут осталась под предлогом головной боли.
Ночь была тихой и безоблачной. Где-то на горизонте небо чуть посветлело, оттуда выплыл бледный полумесяц, и стало совсем светло. Под ногами весело трещали сверчки, и девичьи шаги глухо и громко раздавались в ночном воздухе.
Тане отчего-то на секунду стало не по себе, она поёжилась. Непреодолимо потянуло назад, но, взглянув на счастливое лицо Валеры и вспомнив повод, по которому они идут в медпункт, Таня вздохнула поглубже, улыбнулась и отогнала от себя все тяжёлые мысли.
Полковой медпункт примостился сбоку, у кромки леса. Это были несколько тканевых палаток, спрятавшихся под сенью первых деревьев и укутавшихся маскировочной сеткой. Стоило обернуться назад, на полк, и совсем недалеко можно было различить сплюснутую землянку Колдуна. Где-то там сейчас спит Антон Калужный.
При мысли о нём Таня сердито тряхнула головой, нахмурилась. Нет уж, сегодня ночью думать она об этом не станет.
Пахло в палатках так, как пахло везде, где была Аля: чистотой, свежими простынями, лекарствами и теплом натопленной печки. Все бумаги лежали ровными стопками, инструменты не валялись где попало, а находились, чистые и сухие, на специальных подносах, прикрытых белой марлей. Освещалась комнатка небольшим огарком свечки, стоящим на столе. Вскоре из бокового прохода появилась и сама Аля, таща в руках тяжеленный таз с окровавленной водой.
– Девочки мои пришли! – негромко, но радостно воскликнула она. – Как хорошо. А мне осталось-то всего пару тряпочек достирать.
Валера с Таней тут же принялись помогать ей. Парой тряпочек оказалась гора окровавленных бинтов, которые, за неимением новых, приходилось стирать, кипятить и использовать снова. Управились они все вместе только к половине первого. По сколько времени ежедневно выполняла Аля эту работу одна, Таня и думать боялась.
Обсушившись и вытерев руки, мимо спящих больных они прошли в дальнюю палатку – «походную ординаторскую», как, смеясь, называла её Аля. Комнатка была крошечной, но уютной: здесь была печка, стол и пара простых деревянных стульев. Между операциями и перевязками здесь отдыхали медсёстры.
– А вон там, – прошептала Аля, указывая на последнюю палатку. – Там лежит этот самый майор. У него тяжёлая ЧТМ, никак не очухается. Мне, девочки, всё время так страшно к нему заходить. Знаю, что лежит он, как овощ, и ещё долго будет лежать, но каждый раз, когда наклоняюсь, всё кажется, что сейчас как схватит меня за горло своими ручищами!.. Бр-р, даже сейчас не по себе. Хотите на него посмотреть?
Таня с Валерой вежливо отказались. Аля усадила их за стол, стянула с головы белую косынку, высвободив целый водопад густых чёрных волос, расчесалась, смеясь. Пришла Сонечка, украинка, миловидная молоденькая медсестра, притащила с собой какую-то клетчатую сумку, зажгли две свечи, подкинули в буржуйку несколько поленьев и наконец уселись. И рассмеялись все отчего-то.
– Ш-ш, – Аля приложила палец к губам и улыбнулась. – Как я рада, что вы пришли! И хорошо, что нас немного. Всем больше достанется. Ну, Сонечка, доставай.
На столе появились совершенно потрясающие яства: несколько банок первосортной тушёнки, хлебцы, гречневая каша с говядиной из консервов, несколько пакетиков фруктово-ягодного концентрата, который Сонечка тут же принялась разводить в большой кастрюле, и даже несколько маленьких пакетиков сахара!
Валера с Таней переглянулись, и Ланская извлекла на свет большой свёрток газеты. С торжественным видом поставила его на стол, подождала немного, прежде чем раскрыть.
– Дорогая Алечка, мы тебе желаем столько счастья, что… Ну, очень много! – улыбнулась она. Таня добавила:
– И чтобы после войны вы купили большой-пребольшой дом, и чтобы жили там счастливо, и родилось бы у вас трое… Нет, пятеро детей. Вот.
– Девочки мои дорогие, – Аля подалась вперёд, обняла каждую по нескольку раз, и в глазах её стояли слёзы. – Если бы вы знали, как я вас люблю! Вы у меня такие хорошие, такие храбрые, такие замечательные…
– Так, пока мы все здесь не разрыдались, я предлагаю есть пирог!
– Пирог?..
Небольшой, но пахнущий восхитительно капустный пирог наконец-то увидел свет. Все оживились, откуда-то взялся кипяток и железные кружки.
– Я, девочки, никогда бы не подумала, что полюблю его, – смеялась Аля, разливая всем по второй чашке чая. – Как увидела в первый раз, подумала: бр-р-р! Смешной какой-то, да и только, всё шутит. Не понравился он мне совсем.
– И как же полюбила? – улыбнулась Таня.
– Не поверишь, сама не знаю. Он сначала тоже меня сторонился как-то, а потом загремел к нам в санчасть. Как сейчас помню, у него бедро разворочено так, что кости видать, а он смотрит на меня, губы зубами зажал, чтобы не кричать. И улыбнулся, представляешь? Потом пел мне соловьём, мол, только увидел тебя – и боль всю как рукой сняло! – засмеялась Аля. – Как же, сняло! Помню я, как сняло. Он несколько дней не спал, так больно было. Ну да ничего, всё собрали, всё зашили, выписали его… Ну, так и познакомились.
– Какая история чудесная! – воскликнула Валера. – А помнишь, Таня, как мы с Мишей познакомились? – при упоминании Мишиного имени её глаза зажглись. – Мы с Таней, Алечка, тогда только в институт поступили. Как сейчас помню: сдавали тогда физо, а я самая дохлая из девчонок была, бегать совсем не умела. Мы в Мяглово тогда были, бежали по лесу десять километров, все уже давно вперёд убежали, а я бегу, задыхаюсь, чувствую: ну, не сдам! Как пить дать не сдам, отчислят! Тут смотрю, у обочины группа курсантов какие-то занятия проводит. То ли мину устанавливают, то ли ещё что… Ну, смотрю, поднимается вдруг с земли красавец широкоплечий, подходит ко мне, останавливает, говорит: «Вот, по этой тропинке беги, срежешь километра три, выйдешь почти к финишу». Побежала. Сдала! А он потом меня сам нашёл.
– А мы удивлялись, как она третья прибежала! – засмеялась Таня. – Хуже всех бегала, а третья. Это она уже потом мне рассказала.
– Сонечка, ты расскажи, как познакомилась с мужем, – попросила Аля.
– Ты замужем? – в один голос воскликнули Таня и Валера. Хрупкая, тоненькая, как осинка, Сонечка выглядела лет на пятнадцать. Она покраснела и быстро кивнула.
– Уже два года, – тихо пробормотала она.
– Сколько же тебе лет?
– Двадцать один. А с мужем просто познакомилась, – Сонечка улыбнулась, снова покраснев. – После девятого класса ушла в медицинский колледж. Вася тоже учился там, вот и сошлись как-то… Не знаю, как это случается. Оказались в одной группе, я училась хорошо, а он вечно на тройки, – она засмеялась, и лицо её озарилось светом тёплых воспоминаний. – Сидели вместе, он списывал… А сейчас он на врача учится в Москве. По ускоренной программе, – добавила Сонечка, и в голосе её прозвучала неподдельная гордость.
– Ну а ты, Таня? – спросила Аля.
– Нет, я… Я не замужем, – пробормотала Таня, чувствуя, как кровь приливает к щекам. – Это здорово, девочки. Вы такие счастливые. Это чудесно. И истории у всех такие интересные!
– Это так странно, правда? – задумчиво сказала Валера, подперев рукой щеку и даже перестав жевать пирог. – Так странно… Вот живёшь, живёшь, ни о чём не подозреваешь. А потом ты вдруг совершенно случайно оказываешься в нужное время в нужном месте, и тысячи дорог сходятся в одной точке.
– Ничего не бывает случайно, – Аля качнула головой и посмотрела на Таню. – А ты, дорогая, не волнуйся ни о чём.
– Я и не волнуюсь, – нахмурилась она.
– Нет, ты послушай: оно придёт. Придёт, и громыхнёт, и распустится, расцветёт так, что ты посмотришь в зеркало и не узнаешь ни себя, ни мир вокруг, – заговорила Аля, а потом хитро прищурилась. – Если, конечно, оно не уже здесь.
Громыхнёт, и распустится, и расцветёт.
Таня улыбнулась.
Разве тогда, на серой платформе, в полутьме кузова, чувствуя жёсткие ладони на своих щеках и мутными от слёз глазами впитывая в себя лицо Антона, она не чувствовала? Разве в ней не гремело, не распускалось, не цвело?..
Разве не громыхало тогда, в тишине его квартиры, в этой страшно повисшей тишине после отчаянного, дикого крика: «Я не хочу, чтобы ты умирала!»
Разве не громыхало ещё тогда, под завалами польского посольства, когда она лежала, не дыша, смотрела на серый гладкий бок бомбы с чёрными буквами «Flatchar’s industry», смотрела и слышала только одно – его хриплый, отрывистый голос, обещающий, что всё наладится?
Но почему, почему тогда всё так плохо?! Почему она смотрит на него волком, почему он отмалчивается, хмуро глядя исподлобья?
– Я так хочу, чтобы меня полюбили. Просто полюбили. За «просто так», – неслышно сказала она, улыбнувшись.
– Так и получится, Лисёнок, – Валера тут же приобняла её за плечи. – Уж такую замечательную, добрую, смелую, чудесную девочку, как ты, любить будут именно так. Вот увидишь.
– Вот закончится война, девочки, – сказала Аля и окинула всех счастливым взглядом. – И мы обязательно должны все-все встретиться. Хорошо? У нас тогда уже будут семьи…
– И малыши будут, – добавила, улыбаясь, Сонечка.
– Будут свои дома. Обязательно. Мы же не будем жить в городе, да? – подхватила Валера, прижимаясь к Таниному боку. – Мы обязательно должны жить в деревнях. Будем разводить цветы! Я вот ромашки люблю… И тюльпаны. А ты, Танюша, что будешь разводить?
– Лилии, – улыбнулась Таня.
– Я, когда всё закончится, медсестрой не буду, – сказала Аля. – Я, девочки, тогда флористом стану! Буду из ваших цветов букеты собирать.
– А я на врача доучусь обязательно, – покраснев, прибавила Сонечка.
– И муж тебе как раз поможет, – подбодрила Таня. – А я учителем музыки стану. Не буду больше воевать.
– А я всю жизнь мечтала стать певицей, так что ты обязана меня учить! – засмеялась Валера, обнимая Таню.
– И вот однажды мы все встретимся, – заговорщически улыбнулась Аля. – И расскажем друг другу столько всего! Когда же это будет, девочки?.. – её лицо вдруг омрачилось. – Иногда мне кажется, что никогда.
– Война кончится, – твёрдо сказала Таня. Покачала головой.
– Дожить бы, – вздохнула Аля.
– Доживём.
– Дай-то Бог...
Стало тихо, только влажные сучья трещали в печи да где-то за окном пел сверчок. Лица сделались печальны: вспомнили Надю, Настю, своих близких и родных.
Но Аля быстро очнулась, встала.
– Ну, это никуда не годится. Ну-ка, лица веселей! Праздник у нас или что? А смотрите, что я вам покажу! – заявила она и извлекла из какой-то коробки газетный свёрток. – Таня, на-ка, открывай. Любуйтесь и восхищайтесь.
Таня быстро распаковала газеты: под ними оказалось самое настоящее белое свадебное платье. Не пышное, простенькое, оно всё-таки казалось Тане произведением искусства.
– Нравится?
– Очень! Из чего же вы шили, Алечка? – спросила Таня, восхищённо рассматривая хлопковую материю.
– Остались лишние простыни. Это всё Сонечка, без неё я ничего бы не сшила. Это же не всё, вот, смотри, – и Аля достала из той же коробки великолепную марлевую фату. – Это моя гордость. Нужно будет только чуть-чуть подшить её, и готово.
– Очень красиво, – ещё раз сказала Таня, рассматривая лёгкую ткань платья, и вдруг спросила, сама не зная почему: – А можно мне померить?
Аля улыбнулась, кивнула, быстро спровадила Таню за ширму и помогла переодеться: Танина рука всё ещё плохо работала. Потом высунула голову к девочкам.
– Готовы?
– Готовы, – засмеялись Валера и Сонечка, и Таню за плечи вытолкали из-за ширмы. Девочки восхищённо ахнули, Таня, за неимением зеркала, беспомощно оглядывалась вокруг.
– Да на тебе сидит ещё лучше, чем на мне, – безапелляционно заявила Аля. – Так, я сейчас ещё фату тебе приколю, постой-ка спокойно. Сонечка, ты пока зеркало какое-нибудь поди принеси.
Фата была закреплена на Таниных косах невидимками, Сонечка и Аля, совершенно довольные результатами своих трудов, оглядывали Таню с головы до ног.
– Настоящая невеста… Да, Валер?
Валера сидела на стуле и глядела на Таню совершенно счастливыми глазами. Радовалась. И представляла, должно быть, себя в таком же платье и Мишу рядом.
– Ну, Таня, вот зеркало…
Таня, шагнувшая было к обломку зеркала, замерла на месте. Прислушалась, подняла вверх ладонь, чтобы все замолчали.
Сердце у неё противно, болезненно ёкнуло, потому что снаружи послышались странные звуки.
Очень, очень нехорошие звуки.
Среди наступившей тишины Таня вся обратилась в слух. Кажется, какие-то осторожные, почти неслышные шаги чуть дальше, у задней части палатки, там, где лес… Вот едва слышно хрустнула какая-то ветка, а потом раздался короткий задушенный полувскрик-полувсхлип, лёгкий хруст и шуршание, будто что-то тяжелое осторожно положили на землю.
– Что это? – одними губами прошептала белая, как мел, Соня.
Таня мгновенно перевела глаза на Валеру, сжала губы. Та стояла до смерти напуганная, и в глубине её глаз отражалась страшная правда.
У палатки стояли, охраняя её, двое солдат, и сейчас их уже нет в живых. Им попросту свернули шеи.
Винтовки остались в прихожей.
Таня, чувствуя, что сердце вот-вот пробьёт грудную клетку, неслышно потянулась, взяла со стола в левую руку большой кухонный нож. Оглядела бледных девчонок, сделала знак, чтобы они отошли к стене. А сама тихо наклонилась и задула горящие свечи.
Они оказались в полной темноте наедине с чем-то страшным, затаившимся снаружи.
Таня сделала шаг и встала рядом с входом в комнатку, слева от дверного проёма. Прилипла спиной к натянутой ткани, голову повернула направо. Смотрела на девочек, сбившихся в кучу и замерших с другой стороны. Их почти не было видно, стояли они в тени высокой этажерки.
Поленья в печи почти догорели, дверца была прикрыта. Единственным источником света теперь служил месяц, который бросал ровные узкие полосы света на земляной пол.
Таня ни о чём не думала, но всё уже знала: это американцы, и идут они сюда. Больше некуда – только в тот чернеющий напротив дверной проём, за которым лежит их майор. И сейчас, пройдёт несколько секунд, сейчас они появятся в метре справа от неё.
И они убьют, и майора своего убьют, чтобы не заговорил, и её убьют! И Валеру убьют, и Сонечку, и Алю, у которой через неделю свадьба и свадебное платье которой сейчас так некстати белеет на Тане! Всех, всех убьют!
Ну уж нет. Не бывать этому, не бывать. Таня покрепче сжала рукоять ножа в левой руке, так, чтобы не выскользнул. Перестала дышать. Как она их остановит – даже Бог не знает. Но она это сделает.
Шаги, осторожные, едва различимые, слышались всё ближе и ближе. Вот они в самой первой комнате, в приёмной, вот медленно двигаются по палатам с больными. Тане казалось, что с каждым тихим шагом оглушающе громко стукает её сердце.
«Не смогу, не смогу, не убью», – стучала в мозгу единственная мысль, а губы беззвучно шептали: «Я, Соловьёва Татьяна Дмитриевна, торжественно присягаю на верность моему Отечеству – Российской Федерации. Клянусь свято соблюдать Конституцию Российской Федерации, строго выполнять требования воинских уставов, приказы командиров и начальников…»
Она зажмурилась, когда увидела чёрную тень справа от себя. Подавила в себе дыхание, кажется, даже стук сердца подавила. Открыла глаза. Высокий мужчина, не заметив её, прошёл дальше, туда, где чернел проход в следующую палатку. Таня хотела было сделать шаг, сделать что-то, но справа вошёл ещё один.
Ужас сковал её. Ни руки, ни ноги не двигались, и боялась больше всего на свете она сейчас одного: громко вдохнуть, выдать себя. Потому что это – конец.
Но она не могла. Господи, не могла. Ни шагу сделать не могла, а американцы уже приближались к проходу. Вот сейчас они войдут внутрь, прирежут человека, который может столько рассказать, а потом вернутся и выпустят кишки им всем!
Но как, что делать?! Господи, почему она так мало занималась в училище, почему ничего не знает?!
Сейчас будет поздно!
Нет, нет, не сможет, ни за что не сможет…
Клянусь достойно исполнять воинский долг!
Мгновенный шаг вперёд – и занесённая рука ударила чётко, быстро, сильно, будто на занятиях по рукопашному бою: прямо в ямку под шеей, ну же…
Лезвие чуть соскользнуло, но вошло целиком и сразу же целиком вышло. Раздался оглушающий, звериный крик, и кажется, американец начал оседать на пол, но Таня уже не видела его.
Потому что первый обернулся. Смотрел прямо на Таню, стоявшую посреди комнаты с ножом в руке.
Мужественно!..
Замахнулся, она как-то отклонилась – и всё же почувствовала острую, колющую боль в плече, попробовала ударить, но её руку перехватили, толкнули, Таня куда-то полетела, завалилась, наверное, на раскалённую печку, потому что правая ладонь вдруг адски загорелась, и всё вокруг загорелось нестерпимой болью, и всё, это всё, потому что его глаза и нож – прямо перед ней…
В следующую секунду американец упал.
Валера с разделочной доской в руке стояла, круглыми от ужаса глазами глядя на Таню, а потом вдруг по-детски испуганно вскрикнула.
Защищать!..
Таня обернулась. Отчего-то всё вокруг осветилось рваным, пляшущим огнём. Упавший было второй американец стоял на ногах, стоял, шатаясь, и смотрел прямо на неё.
Думала Таня недолго.
Свободу!..
Шаг вперёд. Боли нет.
Независимость!..
Она наотмашь, со всей силы, с животным криком всаживает нож человеку в грудь.
Народ!..
Ещё раз, пока чужой крик не оборачивается в тихий скулёж.
И Отечество!..
До тех пор, удар за ударом, с яростным криком, пока американец, раскинув руки, не валится на землю.
Из передней слышится громкий топот, там, наверное, был ещё один, и, наверное, он убегает.
Но Таня уже не слышала: она ошеломлённо перевела взгляд на правую руку. Бинты на ней тлели, кожа ладони, вся в саже, пузырилась ожогами.
В следующие секунды всё произошло так быстро, что и не вспомнить: кто-то сорвал с её головы загоревшуюся марлю, накинул на горящий прямо на коже бинт какое-то покрывало, кто-то побежал на улицу, громко зовя на помощь, кто-то принялся тушить высыпанные из печки угли…
Всё превратилось в гомон и шум, заговорили больные, кто-то прибежал, кого-то пошли ловить… А Таня, усаженная кем-то на пол, смотрела из-под полуопущенных век на распластавшееся по земле тело, под которым в землю просачивалась алая кровь.
Раз – глубокий порез прямо между третьим и четвёртым ребром. Два – ещё один точно такой же чуть выше. Три – ниже, в области живота… Сколько же раз она ударила его?..
– …Таня! Таня! Ты меня слышишь? Таня, открой глаза! – будто из-под воды услышала она чей-то голос. В ту же минуту веки ей насильно разлепили, и Таню ослепил яркий белый свет карманного фонарика, направленного прямо ей в зрачок.
Алино чуть заплаканное побледневшее лицо плыло красными пятнами.
Мир вокруг заволокла алая пелена.
– Слышишь меня? Таня? Соня, неси бинты, скорее же!.. Валера, ведро воды. Таня, смотри на меня, пожалуйста!
