Текст книги "Чёрный лёд, белые лилии (СИ)"

Автор книги: Missandea

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 46 страниц)

– Пропустите, ну, разойдитесь! – откуда-то издали послышался знакомый голос. – Не стойте, как истуканы, идиоты, догоняйте третьего, он сбежал! Кто это? Лиса? Живая? Да потушите, у неё же волосы горят!..

Таня изо всех сил пыталась рассмотреть лица столпившихся вокруг людей, как могла цеплялась за их голоса. Кто-то её поднял, это отдалось в её теле такой сильной болью, что в глазах потемнело. Куда-то понесли, положили на стол, засуетились, зажгли свечи, нашли фонарик.

Шум несколько поутих, только за дверью негромко переговаривались несколько человек.

– Валера, лидокаин принеси, – негромко, отчего-то дрожащим голосом говорила Аля, протягивая бледной трясущейся Соне бинты. Она наклонилась над Таниной правой рукой, что-то разрезала, потом намочила. Всё защипало. А потом Аля дёрнула с такой силой, что Таня тихонько взвыла.

– Ну, всё, всё, нужно было отодрать одежду, она пригорела… Всё, лежи, не волнуйся, ножевое мы обработали, там ничего страшного, лезвие съехало, и с ожогами скоро закончим, – сказала Аля, замолчала. Пальцы у неё дрожали. Несколько секунд глядела на Таню, качая головой, потом вздохнула.

– Я не знаю, что тебе сказать. Ты… Это просто не описать словами. Нет, – она снова качнула головой, будто прокручивая в голове что-то невероятное, и склонилась над Таниной рукой. – Ничего, что болит, мы тебе сейчас немножко обезболим. Ты главное лежи и не волнуйся.

– Живая? – раздалось у порога хриплое. Таня вздрогнула.

Голос Антона она узнала бы и из тысячи.

Он быстро подошёл к столу, небритый, запыхавшийся, в наскоро накинутом на плечи кителе. Несколько секунд смотрел так, что у Тани мурашки бежали по телу: будто не верил, что она жива.

– Вы, мужчина, кто? Не мешайтесь под ногами, – проворчала Аля, но, поймав Антонов взгляд, добавила мягче: – Повязку подайте. Ничего, дорогая, ничего. Всё пройдёт. Ну, где Валера и лидокаин? Сейчас приду, вы побудьте здесь.

Аля ушла. Антон пододвинул стул, порывисто сел рядом. Положил руку у Таниного изголовья. Она чувствовала тепло, исходящее от неё.

– Больно? – спросил неслышно.

Таня хотела мотнуть головой, но побоялась спугнуть его ладонь. Разглядывала снизу вверх: так Антон казался ещё больше и сильнее. Широкие тяжело вздымающиеся плечи, твёрдая линия подбородка... Подвинуться бы, закрыть глаза и прижаться носом.

– Нет, – прошептала она. Губы спеклись и никак не хотели открываться.

А ещё ей хотелось плакать – почему?.. Чтобы не разрыдаться, Таня посильней сжала зубы и закусила губу. Перевела взгляд с потолка на Антона. Его чуть подрагивающие пальцы осторожно перебирали Танины волосы. Губы плотно сомкнуты, на скулах видны желваки. Смотрел он куда-то вниз, дышал тяжело. Напряжённо думал о чём-то.

В это время быстро вошёл Колдун в сопровождении маленького Лыткина.

– Ну, где она? Руку жать не буду, Лиса, лечись, – негромко, по-отечески нежно заговорил он. – Майор живёхонек, одна из этих тварей, которого по голове огрели, тоже очухается. Заговорит, гадюка, зуб даю. Третий сбежал, не поймали, да и чёрт с ним, пусть всем там расскажет. Ты молодец, Лиса. С утра обо всём доложу Ставицкому, готовь погоны под сержантские лычки. Ты наша умница, – непривычно ласковым тоном повторил он, чуть улыбнувшись. – Я... горжусь, что ты у меня во взводе, Лиса. Ну, отдыхай. Отдыхай, заслужила.

Таня хотела бы ответить, сказать, что это её долг и что не стоит – но в горле стоял такой ком, что ни слова не получалось, и её почему-то знобило.

Вернулась Аля, принялась за её руку. Закончила всё довольно быстро. Антон отодвинулся и теперь безмолвно сидел в тени у стены.

– Ну, всё. Завтра сменим бинты. Может, всё-таки останешься здесь на ночь? – спросила Аля, но Таня решительно мотнула головой. – Ладно. Завтра поговорим. И всё-таки… Господи, Таня, – она вдруг взглянула на неё с таким ужасом в глазах, что Таня вздрогнула. – Таня, как же ты смогла?..

– Не знаю. Не было другого выхода, – прохрипела Таня, с трудом протаскивая слова через голосовые связки. Думать об этом сейчас она не могла.

– Вы даже представить себе не можете, на что способен человек, у которого нет другого выхода, – негромко, задумчиво отозвался Калужный. – Можно мне её забрать?

– Забирайте, только сразу в землянку отведите спать. И переоденьте. Ну, Танечка, до завтра, с Богом. Валеру я оставила помочь, она скоро придёт. А платье… – тут только Таня поняла, что она до сих пор в окровавленном, порванном, обгорелом платье. – Новое сошью. Если бы не ты, родная, вряд ли оно бы сейчас мне пригодилось.

Когда через минуту Таня оказалась на воздухе, то судорожно, жадно вдохнула полной грудью. Теперь ей казалось, что всё внутри пропахло кровью и смертью. Антон поддерживал её под локоть. Всё внутри у Тани почему-то дрожало. Ни выдохнуть, ни вдохнуть.

Силы, чтобы идти, кончились после первых же двадцати шагов, и она жестом указала на какое-то обгорелое бревно. Антон помог ей сесть, сам опустился рядом, зашарил по карманам. Быстро чиркнула в темноте спичка, вспыхнул огонёк сигареты. Таня закашлялась, стоило ей только вдохнуть первый клубок дыма.

– Чёрт, да выбрось ты эту дрянь! – прошипела она и с неожиданной ловкостью мгновенно выбила у него из зубов сигарету здоровой рукой. Он оскалился почему-то, уголок губ вздрогнул и пополз вверх.

Посмотрел на неё – пристально, внимательно, долго, и смешливое выражение глаз сменилось болезненным.

– Что? – нахмурилась Таня. Антон промолчал, крутанув головой, смял в пальцах поднятую с земли сигарету.

– У нас... – вдруг вспомнив, вздохнула Таня, – Надя…

– Я знаю, – Антон быстро поднял глаза, поглядел стыло, сумрачно. – Уже знаю. Не думай об этом сейчас. Иди сюда.

И её, подрагивающую, переполненную невыплеснутой болью, глупую, усталую, прижали к чужому боку крепко-накрепко, так, что она бы и пискнула от боли – да побоялась прогнать неожиданное тепло.

– Помню, как увидел тебя в первый раз, – тепло, тихо, задумчиво сказал Антон где-то совсем рядом. – Стояла ты, такая… Такая дурная, Таня, такая нелепая!.. Если бы тогда мне сказали, что ты на такое способна, я бы в жизни не поверил.

– Я и не способна, – прошептала Таня, закрывая глаза. Под щекой – здоровое тёплое плечо. Кажется, всё хорошо, да только на неё вдруг с неимоверной силой накатила стылая, холодная волна горечи.

Кем же ты стала, Таня? В кого превратилась? Думала ли ты когда-то, сидя с книжкой Ремарка у тёплой батареи в своём кубрике, что схватишь нож и, как безумная, с диким, животным криком кинешься на другого человека, будешь бить его до тех пор, пока рукоять ножа, пропитавшаяся кровью, не выпадет из рук?

За словами о Родине, о долге и обязанности Таня вдруг увидела только одну картинку: человека, убивающего человека.

Чудовище.

– Неужели правда способна? – с ужасом прошептала она, отрываясь от Антонова плеча, заглядывая ему в глаза. Неужели правда? Неужели… И он так считает?

А Антон смотрел, разглядывал, будто первый раз видел – или не узнавал. Головой почему-то качнул. В уголках объятых неизъяснимой тоской тёмных глаз возникли лучистые морщинки. Медленно, будто всё ещё не веря, он прошептал:

– Что же они с тобой сделали?..

Сама не зная почему, Таня вскочила с бревна, едва не упав. Ощутила острый, болезненный укол где-то внутри.

– Ничего! – всхлипнула вдруг она, чувствуя, как всё, всё, что ей надо было спрятать, рвётся наружу. – Никто со мной ничего не делал!

– Таня… – Антон быстро встал, взял её за локоть, заглянул в глаза виновато, но твёрдо.

И она знала, что делает неправильно. Прекрасно знала, что, может, рушит всё, что у них осталось, но уже не могла остановиться. Слёзы рвались наружу, рвалась невыплаканная досада, съедающая душу невыраженная горечь по убитому состраданию.

– Я всё это сама выбрала, и я знала, на что иду, и пошла! Я сама виновата! Да отпусти ты меня, сама пойду! – крикнула, выдернула здоровый локоть из его пальцев, увидела выходящую из медпункта Валеру и быстро пошла к ней, путаясь в подоле испорченного обуглившегося платья.

Кажется, он сказал что-то ей вслед. Она не расслышала.

Тане казалось, что её раскололи на кучу осколков.

Таня сидела на том самом вчерашнем столе, свесив ноги вниз. За маленьким окошком занимался вечер. День выдался ясным, и майское нежаркое солнце уже садилось за верхушки деревьев, золотя всё вокруг. Таня щурилась, косилась на свои волосы: от солнца они стали совсем рыжими.

– Да ты бы хоть слово проронила, – вздохнула Аля, выбрасывая грязные бинты.

Только сегодня Таня наконец-то поняла, что такое раны – настоящие раны. Левый бок при малейшем усилии страшно колол и чесался. Обожжённая и пробитая правая рука горела, пульсировала.

Перевязка оказалась сущей пыткой. Несмотря на то, что вчера на бинт Аля щедро навалила какой-то мази, отдираться он не желал. Снова пришлось размачивать, дёргать. Было так больно, что на глазах у Тани выступали слёзы. Правда, она сразу же их глотала. Обещала себе не кричать и на всякий случай покрепче сжимала зубы.

– Всё? – осторожно спросила она, покосившись на страшный поднос со стерильными скальпелями и ещё какими-то предметами, названия которых Таня не знала. Очень острыми и устрашающими предметами.

– Всё. А это не для тебя, не бойся, – улыбнулась Аля. – Завтра приходи пораньше, не так прилипнет всё.

Таня кивнула головой. На глаза тут же упала ненавистная прядь волос. Волосам, кстати, очень даже повезло. Аля сказала, что могло быть гораздо хуже, а так обгорели-то они совсем немного. Нижние вообще остались целыми и невредимыми. Чуть-чуть подгорела чёлка, вот и падали теперь на лоб несколько коротеньких, чуть подровненных прядей.

Аля помогла ей заколоть их, обняла, сунула в руки, не слушая слабых протестов, какой-то свёрток (не иначе, с едой, вот радости-то Машке будет), отпустила.

Шла Таня обратно медленно: ведь только во время этих коротких дорог туда-сюда и могла она хоть немного собраться с мыслями, услышать шелест листьев и собственный внутренний голос.

Багряно-красное ещё яркое солнце садилось за лес, светило прямо ей в глаза. Должно быть, от этого и наворачивались на них глупые слёзы.

Утром она проснулась с дурацким непонятным настроением. Снилась ей снова бомба, снова со злостью прокляла Таня подонка Флетчера, чьё имя носила на своём боку эта смертоносная штука. Потом Тане вспомнились все вчерашние события. Потом вдруг захотелось плакать, всё внутри оборвалось, стоило ей вспомнить вчерашний разговор с Антоном.

Он, конечно, сам хорош, но какая же она дура!

Потом Таня решила, что не может больше так; нужно же нормально поговорить хоть раз, в конце концов, даже если для этого придётся просить прощения. А она очень даже виновата. Потом она собралась с духом, покрутилась перед зеркалом, обречённо оглядывая обгоревшие волосы, собралась уже выйти… Вызвал к себе Ставицкий. Расспрашивал и её, и Валеру, и Алю, и Соню в течение часа. Похвалил за скоординированные (как же!) самоотверженные действия. Отругал за то, что посреди ночи ошивались в медпункте. Потом, когда Таня уже окончательно собралась к Антону, из-под земли вырос Колдун. Поболтал о том о сём, а потом, будто обухом по голове, заявил, что Калужного в землянке нет, он у начальника разведки, обговаривает детали задания, на которое уходит завтра рано утром!

Тут уж Таня не выдержала. Чертыхнулась сначала, насупилась. А потом вдруг так испугалась, сердце в пятки упало. Завтра. Утром. Завтра утром! Это значит – не когда-нибудь. Это значит – у неё один день-то всего.

А Колдун посмотрел на неё так внимательно-пронзительно, языком прищёлкнул да ушёл.

А потом были тысячи ежедневных забот и проблем: девчонок присоединили к пятой роте, они помогали восстанавливать окопы, протягивали провода, устанавливали противотанковые ежи, разгружали машины с боеприпасами… Таня, пусть хоть четырежды раненая, работала вместе со всеми в меру своих сил.

Как-то так и вышло, что на четвёртый мотострелковый полк опускался вечер, а снайперу Соловьёвой было так плохо, что хоть на стенку лезь.

– Лиса! – окликнули её, и из землянки разведчиков вдруг появился Арамис. Подошёл вплотную, улыбнулся во все тридцать два. – Разведчики тебя на чай зазывают. Говорят, что-то очень важное рассказать хотят, а без тебя начать не могут.

– Без меня? – нахмурилась Таня. Друзей среди разведчиков у неё особо не было, разве что знакомые.

– Ага. Упёрлись, говорят, иди, ищи её. Это Сенченков и Харламов, они с час назад-то всего вернулись из разведки.

– Что, без меня совсем никак нельзя? – вздохнула Таня. Идти на огонёк к разведчикам почему-то сейчас не хотелось. Рука снова начала пульсировать.

– Никак. Послушай, Таня, – Арамис вздохнул вдруг порывисто, посмотрел ей прямо в глаза. – Я и не знаю, как тебе спасибо сказать. Ну, за Алю. Она мне всё рассказала. Ты… Ну, я тебе теперь всем обязан. Если что нужно будет – ты скажи только. Она ведь всё, что у меня есть. Если бы её убили, я бы… Не знаю. Спасибо, Таня. Век не забуду.

К разведчикам Таня, повздыхав, всё же пошла, правда, «на пять минуточек». В ладной землянке было тепло и людно, весело трещали дрова. Сидели в основном разведчики, но пару знакомых лиц Таня всё-таки выловила: у стенки примостился Черных, в глубине – Гузенко и Щегол. К своему удивлению, Таня увидела и Рут. Она сидела, как обычно выпрямив спину, но огонь отражался и в её глазах, смягчая их выражение.

– Вот и наша героиня! – воскликнул кто-то сзади, и Таня, сама не зная чему, смутилась, почувствовала, как глупо кровь приливает к щекам.

– Как же, знаем уже, – улыбнулся Гузенко. – Только о тебе и говорят в дивизии теперь. А было бы неплохо историю-то из первых уст послушать.

– А вот мы со Славой сейчас вам её и расскажем, – хитро улыбнулся невысокий коротковолосый брюнет, сверкнув добрыми большими глазами. Посмотрел на Таню, пробрался к ней, подал руку.

– Сержант Харламов Костя. Это Слава Сенченков. Очень приятно первому пожать руку такой легенде.

– Я не думаю… – заговорила Таня с намерением прекратить в конце концов всё это.

Конечно, похвала – это замечательно и всё такое. Но похвала за хладнокровное, жестокое убийство, пусть и необходимое… У Тани мороз почему-то полз по коже.

– Сейчас подумаете. Ну, все готовы слушать? Усадите-ка почётную гостью к огоньку поближе.

Таню удобно усадили, замерли, и тогда Харламов, наконец, заговорил.

– Ну, значит, были мы с Сенченковым в разведке. Вышли ещё позавчера, далеко в тыл ходили… Задание было сложное, ответственное. Всё, что могли, сделали, а на обратном пути выбор был: прямо домой идти или к американским передовым свернуть, посмотреть, что да как, понюхать, послушать. Решили – была не была, сходим, пощупаем. Под утро там были. Лежим в лесочке, совсем у них под носом, у окопов, а им и невдомёк. Слышим: по траншее караул идёт. Затаились. А эти увальни идут да болтают. Славка-то по-ихнему ни бум-бум, а у меня в институте твёрдая пятёрка была, даже на курсы ходил. Идут, языками балякают, а я лежу, слушаю. Ну, ветер, шум и всё такое, а кое-что понял. Прибежал, говорят, ночью солдат какой-то, бледный с лица, ни жив ни мёртв, бормочет всё, будто сумасшедший.

Потащили к командованию, и кто-то возьми подслушай да расскажи его рассказ. Мол, был в тылу у русских, задание было вытащить майора Пауэлла, того самого, что у нас в медпункте лежит. Шли втроём. У медпункта положили двоих охрану, внутрь зашли, всё тихо, спокойно, темно, никого нет, а тут откуда ни возьмись девчонка – не девчонка, а прямо ведьма. Бледная, волосы длинные, вся в белом да в фате. Нож огромный хвать со стола! Одного положила, второй было её опрокинул, а она вдруг вспыхнула вся пламенем и будто не чувствует ничего. И рука, которой бьёт, пламенем охвачена синим! И первого, и второго ножом убила, закричала нечеловеческим криком, а сама-то вся горит, и ничего ей не делается.

Ну, вы и сами знаете, как слухи в армии ползут, тут уж всё равно, наша армия или нет. Словом, теперь они все только об одном и судачат: мол, есть у русских ведьма, которая кого хочет убьёт, и в огне не сгорит, и в воде не утонет. Говорят, будто в день её свадьбы убили жениха, вот и мстит она теперь за него. Дьявольская Невеста, так называют.

Было в землянке тихо. Только и слышался трест сухих поленьев.

– Да там одна фата и горела, и то чуть-чуть… – растерянно пробормотала Таня.

Тут плотину настороженности будто прорвало, и землянка дрогнула от дружного мужского хохота. Смеялись долго, сами не зная чему. Утирали слёзы, повторяли сказанное Харламовым и Таней.

А Таня сидела тихонько на краешке, думала. Ну, что теперь? Теперь знаменита она подвигом не только своим, но и врагам.

Дьявольская Невеста.

– А звучит-то хорошо, – улыбнулся ей Арамис.

Да уж, звучит неплохо. Был бы ещё от этого прок. Таня отчего-то никак не могла отыскать в себе ни радости, ни гордости. Чувствовала только беспокойство. Вспомнила наконец – да ведь она Антона ищет!.. Встала, засобиралась.

– Ну, теперь про нашу Таню и на той стороне знают! – радостно сказал Черных. – Таким гордиться можно. Как ты сказал? Есть ведьма, которая и в огне не сгорит, и в воде не утонет?

– Гордись-то гордись, только осторожней, – мягко улыбнулся Гузенко, подкручивая седые усы. – Известность – дело хорошее, но теперь ей вдвойне аккуратнее нужно быть. Небось живьем взять захотят.

Ещё пару минут Таня поулыбалась, ощущая нарастающее в груди беспокойство. Даже рассмеялась, заливисто и неестественно звонко, повинуясь негласному закону – громче смеётся тот, кому больнее.

Наконец, она всё-таки выскочила в майские сумерки, хотела было побежать к Колдуну, но вспомнила, что Антон может быть у начальника разведки. Таня отправилась разыскивать его землянку и нашла её, примостившуюся у края оврага в зелени кустов, довольно быстро.

Вот только замерла, не дойдя, потому что услышала за кустами голоса, один из которых сразу же острым лезвием резанул по нервам. Стояли Антон и начальник разведки, видимо, перед землянкой. Переговаривались негромко.

– Я над этим, товарищ майор, уже несколько недель думал. Пройдём здесь и здесь, разведаем дорогу, по которой в случае наступления можно будет наилучшим образом провести батарею…

– Я очень хорошо вас понял, – ответил начальник разведки озабоченно, потом помолчал, добавил устало: – План отличный, я говорил вам. Но риск огромный. Шансы, что вы вернётесь…

– Пятьдесят на пятьдесят, товарищ майор. Как и всегда.

– И всё-таки очень опасно.

– Я готов рисковать. И все, кто идут со мной, тоже.

– Ну, что бы я ни думал, лейтенант, всё уже одобрено выше. Всё, что мог, я уже вам сказал. Будьте осторожны. Признаться, операции опасней я не припомню.

– Мы будем. Спасибо, товарищ майор.

– Ну, так идите, доброй ночи. До завтра.

Раздались шаги, и спустя полминуты перед остолбеневшей Таней выросла фигура Антона. Он побрился, переоделся и смотрел почему-то весело.

– Таня? – удивился он. Засунул руки в карманы, уставился на неё выжидающе, мол, ну, что теперь скажешь, и всё-таки чуть тепло.

А внутри у Тани зрело что-то непоправимое.

– Так завтра? – быстро спросила она.

– С рассветом, – кивнул Антон, видимо не собираясь поддерживать разговор.

Ну, сама виновата. Да только сейчас Тане думалось не о том. Зажмурившись на секунду, чтобы не так бояться, она выпалила то, что ещё и в мысли-то не успело обратиться, просто собралось внутри.

– Ты возьми меня с собой, – и глянула в глаза исподлобья. – А?

– Куда? – нахмурился он.

– На операцию.

– На операцию? – Антоновы чёрные брови взлетели, и в глазах его будто бы появились искорки смеха. Правда, сразу же погасли.

– Там опасно, знаешь ты это? – спросил он. Сквозь камуфляжную ткань брюк отчётливо виднелись костяшки сжатых в кулаки пальцев.

– Я подслушала, – быстро кивнула Таня. – Но ведь вам наверняка нужен снайпер!

– Если подслушала, то знаешь, что это не шутки, Соловьёва. Это не день, не два, а месяцы. Я не знаю, когда мы вернёмся, – качнул головой он. – Вернёмся ли вообще.

А у Тани внутри всё заледенело: месяцы?! Месяцы без него? Месяцы в тревоге и ожидании? Нет уж, спасибо, лучше сразу пулю в лоб!..

– Я всё поняла, – заговорила она как можно более убедительно. – Но я очень хочу. Я, честное слово, буду хорошим снайпером! Я всё буду делать, как ты скажешь, я буду слушаться, только возьми меня, пожалуйста. Я никогда не была на операциях, мне очень хочется!

– Сомневаюсь, что мы вернёмся, – пожал плечами он.

– Возьми меня, – прошептала Таня, словно мантру.

– Значит, ты готова уйти на несколько месяцев?

– Да.

– Шататься по болотам и лесам?

– Да!

– Идти на верную смерть только потому, что туда иду я?

– Да, Антон, – серьёзно прошептала она. – Да. Возьми. Меня.

На несколько секунд он закрыл глаза, потом открыл их, точно просыпаясь, и внимательно, пристально посмотрел на неё: в неровном вечернем свете его лицо показалось страшно измождённым и усталым. Пальцы отчего-то он всё сильнее сжимал.

– Это многое значит, Соловьёва, – выдохнул наконец, покачав головой. – И мне не забыть этого. Но тебя я не возьму.

– Почему?! – вскричала Таня, чувствуя укол обиды.

– Да потому что там смерть, Таня, – прошипел он вдруг, наклонившись к ней. – Потому что ты не вернёшься оттуда. Потому что это не детские игры и не шутки – это разведка, вражеский тыл. Я уже был там. Чем для меня всё обернулось... Я даже рассказать не могу. И сейчас я иду туда и знаю, что, скорее всего, это конец.

– Если это будет концом для тебя, пусть и для меня будет!..

Но Калужный зло сощурился, повёл плечом, будто сбрасывая груз Таниных слов, отвернулся от неё и пошёл прочь. Задыхаясь, Таня пошла следом.

– Почему ты не хочешь меня взять? – выспрашивала она, пытаясь заглянуть ему в лицо.

– Я уже сказал тебе почему.

– Я не понимаю!

– Соловьёва, сгинь, всё, хватит. Наговорились уже, – огрызнулся Антон, ускорив шаг. В конце концов, Тане ничего не осталось, кроме как повиснуть на его локте, что она и сделала. А он вдруг разозлился почему-то не на шутку, локоть вырвал, совсем как она вчера, уставился на неё в упор.

– Я. Тебя. Не возьму. Поняла?

– Почему?

– Потому что ты не нужна мне там! – заревел он, приближая лицо к ней. – Не нужна, поняла?! Есть у меня уже снайпер! – выплюнул, потом, будто подумав о чём-то, добавил обидное, колкое: – Получше, чем ты, ясно? Не пойдёшь никуда, и не думай.

Антон смотрел на неё в упор, будто выжидал. Ну, что сделаешь? Что теперь скажешь?

А Таня ничего сказать не могла. Снова чувствовала, как в носу щиплется и как мутнеет Антоново лицо.

– Ну и… – она всхлипнула, зло вытерла слезу. – Ну и… И пожалуйста! И иди! Не сильно я хотела!

– И пойду!

– И катись!

Но последние слова ударились уже в его спину: Антон Калужный, её свет, её смысл, её спасение, уходил, чтобы больше не возвращаться. Дура-Соловьёва стояла на месте, и ветер сушил её злые детские слёзы.

Весь вечер она просидела в землянке. И ничуть ни о чём не жалела, вот ещё. Ну, поплакала немного с Валерой, пожаловалась ей.

Да что врать, чувствовала она себя паршиво. На душе кошки скреблись. Но просто встать и пойти к нему после того, что он ей наговорил… Зачем? Ну, не нужна она ему, и ладно! И зачем ей идти – не нужна же. Или?.. В общем, к ночи Таня совсем запуталась. А тут, как назло, девчонки всё никак не возвращались, и сидела она наедине с Валерой и своими путаными мыслями.

В половину двенадцатого неожиданно пришёл Колдун. Таня сразу же, ещё по его шагам, поняла, что прапорщик не в духе, и заранее вжалась в стенку.

Колдун несколько раз прошёлся по землянке туда и обратно. Заложил руки за спину. Зачем-то взял со стола обгрызенный Машкин карандаш, повертел его в пальцах.

– Ланская, выйди-ка на минуту, – сказал он наконец.

Валера круглыми глазами посмотрела на Таню, одними губами прошептала: «Я близко буду». Ушла. Колдун продолжил своё увлекательнейшее путешествие по землянке. Таня продолжила сидеть, обняв колени, и осторожно следить глазами за мелькающей фигурой.

– Дура! – вдруг зло рыкнул он. От неожиданности Таня подскочила.

– Кто? – спросила ошарашенно.

– Ты, кто ещё?! Дура! Ду-ра! – по слогам повторил он, сурово сдвинув брови. – Честное слово, надо же такой быть!..

– Ну, знаете… – возмущённо прервала его Таня.

– Знаю! Всё я знаю! Я что, ты думаешь, слепой? Дура! А он – дурак! Два сапога – пара! Две оглобли… Эта…

– Упряжка, – негромко подсказала она, наблюдая за странными яростными движениями явно очень нервничающего Колдуна.

– Два столба – виселица, вот вы кто!

– Да кто?

– Ты и твой Калужный! – он едва не задохнулся, остановился, хотел было плюнуть на пол, но лихорадочно зашарил по карманам, достал сигарету. – Это нужно же столько мозгов иметь, чтобы бегать друг от друга, – добавил спокойней. Несколько раз попытался зажечь отсыревшие спички. Ничего не получилось. Всё-таки плюнул, скомкал сигарету в пальцах, бросил на пол. Снова встал и заходил туда-сюда.

Здравствуйте, приехали. Таня даже не знала, что сказать и подумать.

– Ты дура, и он не лучше. Ты сидишь, сопли распустила, он, прихожу, сидит, и туда же. Ты что думаешь, Лиса, а? – он вдруг подошёл к ней вплотную, заговорил лихорадочно быстро: – Ты думаешь, есть ещё время, да? Ну конечно. Ты молодая. Тебе даже перед лицом смерти так кажется. Думаешь, время ещё есть, вот пока пообижаюсь, принципы свои всем покажу, а потом посмотрим. Так? Есть у вас спички здесь или нет, чёрт вас подери?!

Таня осторожно потянулась, вытащила из вещмешка спички. Боясь даже вдохнуть громко, не то чтобы заикнуться о том, что здесь курить не положено, подала их Колдуну. Тот несколько раз чиркнул спичкой по коробку, выругался, сделал наконец затяжку, выпустил кольцо дыма. Заговорил спокойней, но как-то грустнее.

– Это всегда так, Лиса, – пробормотал он, немного помолчав. – Вечно кажется, что время ещё есть. А потом оно кончается. И вот только тогда ты начинаешь понимать, какой ты идиот. Какой ты дурак, что не пошёл, – медленно говорил он, – не сказал. Просто не обнял. И когда ты это понимаешь, Лиса, – тогда уже поздно. Ничего уже не сделаешь.

На секунду Тане показалось, что глаза Колдуна подёрнулись лёгкой дымкой слёз.

У Антона – чёрные, ледяные.

У Антона – такие, что хочется смотреть и смотреть.

– Глупо не разговаривать с человеком, который на самом деле тебе дорог. Неважно, что случилось. Потому что в любой, в любой момент его может не стать. Представляешь? Навсегда. И ничего уже не вернёшь.

От Антона Калужного пахнет скошенной травой, свежим сеном и цветущими вишнями.

– Мы делаем столько страшных вещей, Лиса. Мы взрываем, вместо того чтобы строить. Мы убиваем, вместо того чтобы любить. Свои, чужие, друзья, враги… – он повёл плечом, болезненно хмурясь. – Я сказал тебе тогда, что ты неправа, Лиса, потому что так нужно было для тебя. Но ты была права – если по-честному. Мы люди – все. И мы делаем столько зла друг другу. Только любовь, любовь способна это исправить! Если бы у меня был ещё один шанс, Лиса, – почти неслышно прошептал Колдун. – Если бы только шанс… Если бы можно было вернуться туда, назад. Я ничего бы не исправлял. Заново пережил бы все беды, которые выпали мне на голову. Всё бы пережил. Но ей… Я бы ей сказал. Всё, что чувствовал тогда и чувствую сейчас. Всё бы сказал. Я не могу ничего исправить, Лиса, – он ласково посмотрел на неё. Несколько раз тяжело моргнул. – Но ты можешь. Иди. Исправь. Убей свои принципы. Возьми его за руку и люби, пока у тебя есть время.

Она встала. Сделала несколько шагов к двери, с трудом различая предметы вокруг, будто во сне. Перед глазами стояло только лицо Антона, такое, какое видела она ещё тогда, в Санкт-Петербурге, открытое, испуганное.

Я не хочу, чтобы ты умирала!

– Лиса, – тихонько окликнул её Колдун. Таня обернулась. Он сидел на краю лежанки, весь какой-то маленький, скомканный, сломанный, будто старая, никому не нужная заводная игрушка. Улыбался чему-то. Смотрел по-отечески нежно.

– Ты… ты молодец, Лиса. Правда. Ты молодец, – негромко повторил он и зачем-то добавил: – Я не приду сегодня ночевать.

Таня кивнула, ничего не поняв. Всмотрелась в усталые светло-серые глаза: им сейчас, кажется, была целая тысяча лет, такая глухая тоска и отчаянное, болезненное, обречённое всепонимание светились в них.

– Она вас услышала, Иван Палыч. Ваша Роза. Услышала и простила. А Гонсалеса я вам за неё убью.

– Иди, Таня, – неслышно прошептал он.

Несколько сот метров Таня шла медленно. Смотрела наверх – на звёзды. Думала – о чём?.. Не знала сама. Знала только, что идёт куда-то туда, куда нужно, и делает всё правильно. А всё остальное – что скажет, как посмотрит, для чего идёт – вдруг перестало её волновать.

Звёзды такие красивые. Как же глупо. Как глупо не верить в Бога и думать, что на этом всё и заканчивается. Ну, разве может так всё закончиться? Разве может так, в крови, в земле и в боли, завершить своё существование человеческая душа? Просто пропасть?

Они все где-то там, думала она, подставляя лицо свету. И Рита, и Надя, и Настя. Роза. Смотрят вниз. И тысячи, миллионы, квадриллионы других. Когда-нибудь там будет и она. Разве есть в этом что-то страшное? Разве нужно бояться смерти?

Таня вдруг замерла, как вкопанная. Испугалась. Почему-то ужасно испугалась, что опоздает туда, куда идёт, поэтому вдруг рванулась с места, побежала, задыхаясь. Несколько раз упала, ободрала и без того настрадавшуюся правую ладонь. Боялась она теперь только одного – опоздать.

В землянку Таня ворвалась, едва не упав. Ничего увидеть не успела, споткнулась, со всей силы подалась вперёд, упёрлась локтями.

И взлетела.

Почувствовала под ладонями живое тепло, ощутила всей кожей, как вздымается родная грудь. Распахнула глаза, вздохнула почему-то со всхлипом, крепко уцепилась пальцами за ткань тельняшки, подтянулась вверх.

Глаза в глаза. Голубые – в льдисто-чёрные.

И всё сразу понятно – обоим.

Недоумевающий взмах чёрных густых ресниц, дрожание русых.

А потом – руки к коже, к щекам, к колючей щетине, от которой пахнет мылом и свалянной травой, сенокосом, спасительное тепло под пальцами, и пусть, что она пачкает кожу Антона кровью из распоротой ладони. И глаза, глаза, глаза… До тех пор, пока по щекам не скатываются слёзы.

Он ни о чём не спрашивает. Она ни о чём не говорит.

Разве это нужно?..

– Пришла?.. – не шёпот даже, дрожание воздуха. Обкусанные, чуть ободранные внизу губы.

– Пришла… – как эхо.

И у Тани вдруг исчезли все силы, так, разом. Потому что она поняла, что решила всё, что пришла, что выбрала.

Правильно выбрала.

Выбрала Антона ещё там, в темноте его кабинета, сжимая ладони на измученной груди и с придыханием глядя за танцем снежинок в свете фонаря. Выбрала сейчас, зная, чувствуя, что он убивал и может снова убить, что он несчастен и сломан, что полон страшных тайн, – и всё равно выбрала, прижавшись всем телом, выбрала его против тысяч других.