Текст книги "Чёрный лёд, белые лилии (СИ)"

Автор книги: Missandea

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 46 страниц)

Дверь Коваль закрыл, чтобы к ним не шёл дым, и они остались сидеть при тусклом свете маленького окошка. Хотели поговорить – не говорилось. Маша попробовала затянуть песню, но её прервали. Теплушка погрузилась в полутьму и тишину, изредка нарушаемую гудком паровоза или криками рабочих, меняющих шпалы.

Таня закрыла глаза. Калужного от них куда-то забрали, и временами становилось чуть-чуть страшновато, особенно когда где-то очень далеко ухали снаряды.

Руки сами в сотый раз обтирали рогожей винтовку, проверяя каждый выступ и каждую деталь. Было неспокойно, ни о чём не думалось.

– Страшно, лисёнок? – рядом присела Валера, положив на колени свою СВД. Таня внимательно посмотрела на подругу: лицо её было хоть и бледным, но решительным и твёрдым.

– Тревожно чуть-чуть, – постаралась улыбнуться Таня, потому что знала: если она захандрит, то Валера – вдвое.

– А я так думаю, – лихорадочно зашептала Валера, – я думаю, что бояться нельзя. Миша не боится, и я ради него должна не бояться.

В ответ Таня только сжала её холодную руку.

Неожиданно, заставив всех вздрогнуть, прозвучала команда начальника состава:

– По вагонам!

Теплушки снова затряслись, и к грохоту их колёс примешивался грохот снарядов где-то южнее. Поезд мчался вперёд, стараясь успеть проскочить Комсомольск до рассвета.

В четыре двадцать сделали ещё одну остановку, и на этот раз к ним заглянул Назаров, слегка осунувшийся, усталый, но бодрый.

– Из вагонов не выходить, стоим совсем недолго, набираем воду из водокачек, – предупредил он. Взглянул на Валеру. Валера – на него.

– Скоро уже проедем, товарищ лейтенант?

– Скоро-скоро. Ждём команды. Не бойтесь, километров пять проскочить всего, дальше уже наши пойдут, – улыбнулся он и обернулся на оклик откуда-то снаружи. – Но потрясти может. Ничего, а?

– Мы не боимся совсем, товарищ лейтенант, – строго ответила Машка. – Вы нас за маленьких не держите.

– Что ты, и не думал, – улыбнулся он и выскочил.

– Садитесь к стене, девочки, прислоняйтесь друг к другу, – сказала Надя и нахмурилась. – Всего ничего проехать.

Поезд снова тронулся. Всё время пахло гарью и серой, теплушка наполнилась синеватым дымом, в котором было трудно дышать. Стоял постоянный монотонный гул артиллерии, прерывавшийся отдельными взрывами где-то совсем неподалёку. Состав шёл быстро, ветер трепал волосы и забирался под одежду, заставляя ёжиться и теснее прижиматься друг к другу. Вдруг что-то ухнуло так близко, что их и правда тряхануло, вся теплушка будто подпрыгнула и вздрогнула, и у Тани заложило уши. Но поезд не останавливался, и бабахало рядом всё реже и реже. Воздух постепенно очистился, и стало легче дышать.

– Кажется… Кажется, проехали? – робко спросила Лена Нестерова, почти слившаяся с досками.

– Похоже на то, – Надя нахмурилась и вздохнула. – Слава богу, девочки.

– Слава богу, – вдруг на удивление стройно и громко отозвался взвод.

После Комсомольска они уже не останавливались ни разу, и составы на полной скорости мчались на юго-восток. Воспользовавшись недолгим сравнительно ровным участком дороги, на котором не так уж трясло, Таня написала коротенькое письмецо отцу: «Пишу с дороги. Всё хорошо. Холодно всё время очень, мечтаем о солнце и тепле. Но ты не беспокойся, пожалуйста. Скоро прибудем на место, и тогда сообщу тебе номер полевой почты…»

– Скоро мы приедем, Наденька, как ты думаешь? – на секунду отложив карандаш, спросила она.

– Должны, – кивнула Надя, но сдвинула брови. – Уже километров семьдесят проехали, совсем скоро, должно быть. Только что-то здесь для фронта слишком…

Её прервал громкий хлопок где-то совсем рядом, а за ним ещё один и ещё. Таня зажала уши, напрочь забыв про письмо и чувствуя только нестерпимый гул в голове. Ощущение было такое, что стреляют по ним, что в следующую секунду снаряд угодит прямо в крышу теплушки и разнесёт всё к чертям. Но хлопки уходили всё дальше и дальше, и звон в голове проходил.

– Слишком тихо, я хотела сказать, – Надин голос больно резанул по ушам.

В четыре тридцать дня поезд встал, и через два часа был получен приказ разгружаться.

Таня, быстро проверив комплектацию вещмешка, спрыгнула на отсыревшую после недавних дождей землю, вздохнула полной грудью, оглянулась и невольно вздрогнула. Вокруг не было ничего страшного. Под её ногами были плиты станции, сквозь которые давно проросла трава, перед ней и за ней, насколько хватало глаз, – хвойный лес и поле, изрытое глубокими воронками. И сотни похожих на муравьёв людей в одинаковых серо-зелёных бушлатах, заполнивших собой весь поросший травой перрон.

Сколько из них не вернётся домой?

Таня упрямо мотнула головой и схватилась руками за бушлат кого-то из девчонок, чтобы не потеряться.

Всё будет нормально.

– Слушай мою команду! Разгружаемся, разгружаемся! – кричали где-то впереди, но Таня не понимала где и даже не видела того, кто кричал, за серыми спинами. – Поезд не задерживайте, быстрей!

Им оставалось только держаться друг за друга и смотреть, привставая на цыпочки, как парни один за другим спрыгивают из вагонов на землю.

На несколько секунд Таня закрыла глаза. Вспомнилась первая бомбёжка в Санкт-Петербурге, жуткая давка у метро, голоса сотен людей. Только тогда среди них она слышала ещё один – голос, зовущий за собой, удерживающий её от страха, сковывающего тело, голос, за который можно было зацепиться, словно за спасательный круг посреди бушующего океана.

Таня бы отдала многое, чтобы услышать его снова.

– Третья рота, быстрее! Под бомбёжку хотите попасть?! Шевелитесь!

Ждать, видимо, придётся ещё долго, так что девочки, подсунув вниз вещмешки, сели на землю. Тане не хотелось открывать глаз.

С закрытыми глазами Таня видела перед собой освещённую золотистым светом фонарей широкую спину лейтенанта в промокшей от пота тельняшке. Таня, будто в замедленной съёмке, смотрела на его подрагивающие плечи и свои руки рядом с ними, а потом и у него на груди, чувствовала тепло и видела первый снег за окном. Таня чувствовала под пальцами тёплую, чуть влажную кожу, пахнущую этим снегом.

Но снега не было, и не было лейтенанта.

Всё, что теперь осталось у Тани – это пыльный вещмешок за плечами и винтовка в руках.

Несколько попуток уже было поймано, но до них очередь всё никак не доходила, и сидели они на перроне уже второй час. Наконец, услышали голос Калужного и увидели его самого.

– Везёте, да? Хорошо. Сколько? Семерых? – он стоял у кабины большого грузовика и говорил с шофёром, а потом обернулся к ним и помахал рукой. – Идите сюда, быстро! Ну, Сомова, Широкова, Ланская, быстрей!

Надя быстро вытянула из общей кучи семь человек, среди которых оказалась и Таня. На всякий случай простились с остальными. Калужный подсаживал их в грузовик, кузов которого был полон каких-то ящиков и коробок. Наконец запрыгнул сам.

– Ну что, девчата, будем прощаться? – он коротко улыбнулся, и Таня закрыла глаза. Слишком ужасно звучало. – Не знаю, куда я попаду – может, в ближайшее время и не увидимся.

Сердце внутри дрогнуло и ухнуло вниз, лишь чудом уцепившись за рёбра. Таня быстро распахнула глаза, поморщившись от рези в них, и обернулась: девчонки висли на Калужном так, будто он был их последней надеждой.

И он, подумать только, быстро обнимал каждую из них в ответ.

– С Богом, с Богом, – бормотал он. – Ну, идите сюда, все, все идите. Соловьёва, Бондарчук, Сомова, быстро сюда, я сказал!

Сдавливаемые со всех сторон, девчонки сбились вокруг Калужного, и он, крепко схватив за локти Машку и Валеру, быстро и громко заговорил, пытаясь перекричать шум грузовиков и общий гомон:

– Значит так, раз уж в такую фигню влезли, нюни не распускать, ясно? Чтобы я не слышал, что курсанты ПВВКДУ чего-то испугались. Это понятно? Куда не просят, не суйтесь, сидите, где велено, осторожны будьте, – он мельком взглянул на Широкову и вздохнул. – Ос-то-рож-ны, Широкова, ясно тебе? Упаси вас бог в разведку проситься или ещё куда. Куда не надо, не ходить, по лесам самим не шастать, можно на разведку вражескую наткнуться или на снайперов. Я в шестом батальоне, это всего километров пятнадцать, если смогу, скоро приеду, навещу. Чтобы все до этого момента живы и здоровы остались. Это понятно вам? В плен не попадать, держаться вместе...

Он говорил ещё и ещё, но Таня с трудом разбирала слова.

Таня смотрела на человека, которого знала уже столько времени и не знала совсем. Он говорил, глядя на кивающих девчонок горящими внимательными глазами, стараясь каждое своё слово вырезать в их памяти, и почему-то Таня была уверена: у него получится. Они будут помнить его слова ещё долго-долго.

А она… Она знала, что ей уже в жизни не забыть часто вздымающейся груди, напряжённой линии плеч, тонких, красивых рук, поминутно сжимающихся в кулаки, россыпи тёмных маленьких родинок у шеи. И глаз, что каждые несколько секунд останавливаются на ней, будто умоляя запомнить, быть осторожной, не пропасть, не сгинуть в этих лесах, этих чудесных тёмно-карих глаз ей никак не забыть.

Таня ещё стоит на перроне, но уже знает: все дни, что ещё ей оставил Господь, она будет помнить.

Каждую минуту, что осталась ей, она будет помнить и волноваться о нём.

– Ну, иди сюда, дурная твоя башка, – Калужный быстро обнял Машку, потрепав её по загривку. – Ланская, это от Назара письмо, на, на, бери, можешь сжечь потом, если хочешь, мне всё равно. Сомова, смотри за ними за всеми, станется с них! Осипова, Бондарчук, сырость не разводить, уяснили? Еду запасайте, даже если очень есть хочется, припрятывайте хоть что-нибудь. И ещё, девочки, – Антон вдруг на секунду замер, прикрыв глаза и нахмурившись, потом оглядел всех и сжал губы. – Убивать сложно. Особенно вначале. Особенно... вам. Просто запомните раз и навсегда: война – безжалостная вещь. Либо вас убьют, либо вы убьёте. Сострадание – это самоубийство. Враг, которого ты не убил прямо сейчас, через секунду убьёт тебя.

А потом он просто посмотрел на неё.

А она – просто на него.

Они стояли напротив, в двух шагах, пожирая взглядом друг друга, но никто не решался сделать шаг, крохотный шаг навстречу.

Трусость?

Оба боялись, что оттолкнут друг друга?

Глупые.

Все остальные как будто исчезли, потому что ничем другим объяснить то, что она услышала его шёпот, Таня не смогла.

– Ну, иди уже.

И Таня, подумать только, пошла, и шагнула, и вмиг из почти солдата обратно превратилась в слабую, глупую, маленькую девочку. Ей было уже всё равно, красный ли у неё нос, удобно ли Антону, когда она так сильно прижалась лбом к его шее и уцепилась руками за воротник бушлата.

Она жива.

И он жив.

Разве нужно что-то ещё?

Тон что-то шептал, быстро, почти неслышно, и из общего потока слов Таня поняла только одно: «Всё будет хорошо». И поверила – не могла не поверить. Всё в этом голосе, всё в этом человеке давало ей ощущение надежды. У него очень, очень тёплые ладони, он вообще – сплошное тепло. И это хорошо. И этому веришь.

– Мы будем живы, Соловьёва, мы будем, вот увидишь, – её лицо жёстко взяли в ладони, обхватили, заглянули в глаза. – Мы выживем, Соловьёва, однажды откроем глаза и подумаем, что это было страшным сном.

И Таня кивнула, не сдерживая ни подступающих слёз, ни всхлипов, и на секунду ей показалось, что он на самом деле прижмётся щетиной к её щекам и поцелует, правда, по-настоящему, но Антон снова прижал её к бушлату – и Таня была так благодарна.

А потом он исчез, она не поняла, куда и как, но только, когда открыла глаза, Антона рядом не было.

Более-менее осознавать происходящее вокруг она начала на дощатом грязном полу кузова, зажатая между Валериным боком и бортом. В последний раз промелькнули у Тани перед глазами поезд, перрон, люди в бушлатах, и грузовик, немилосердно трясясь, въехал в лес.

Их подкидывало на ухабах так, что на каждом повороте Таня рисковала вывалиться на борт. Грузовик в мгновение обступили сумерки, и она поёжилась, цепляясь за Валеру. Лес, проносящийся мимо, был смешанным: то в полосе мягкого вечернего света мелькал белый забор берёз, то вырисовывались ветви осин и тёмные силуэты елей, похожих на большущие муравейники, то поблёскивала золотом сосна. И всюду, где только лес становился пореже, лежали на земле золотые холсты солнечного света.

Парки и леса в Москве или Питере, где они частенько гуляли с девчонками, были, кажется, такими же и всё-таки чем-то отчаянно отличались. Лишь проехав километров десять непрерывного леса, Таня поняла чем. Здешняя природа была красива какой-то другой, не европейской, а древней, дикой, заброшенной, дивной красотой, будто пришла из какой-то сказки. Казалось, стоит спрыгнуть из грузовика, сделать несколько осторожных шагов в гущу деревьев – и перед взглядом предстанет избушка на курьих ножках, а из-за ближайших кустов выглянет Серый Волк.

«Да только Серый Волк здесь – вполне реальное существо, которое запросто может сцапать тебя», – напомнила себе Таня.

– Удивительно, правда? – шепнула она Валере, и та, чуть задремавшая, приоткрыла глаза.

– Ты про лес?

– Ага.

– Удивительно, – подтвердила Валера, жмурясь. Посмотрела на Таню, будто хотела что-то сказать, но промолчала. На мгновение закатное золото блеснуло в её глазах, и Таню будто обожгло.

На несколько секунд она замолчала, переваривая ощущения и мысли. Попыталась остановить взгляд на убегающих деревьях, заметила слева поваленные осины и огромную воронку от бомбы.

Она никогда не сопоставляла у себя в голове Антона Калужного и Валеру. Они существовали для неё параллельно, две огромные частицы её жизни, и Таня никогда не думала, что когда-то может настать день, когда придётся выбирать. Это… Это как правая рука и левая, как видеть и слышать.

Но Таня, Таня-то чувствовала его лицо, его руки, его голос, Таня знала, что это для неё значит, а Валера? Валера, раскрыв рот, широко открытыми глазами смотрела, как её лучшая подруга, которую она, кажется, знала, как облупленную, у всех на глазах обнимала злобного (чуть подобревшего только в последнее время) лейтенанта, американского шпиона-мучителя, принесшего им столько бед. Обнимала и плакала.

Валера – это Валера, и это всё, что у неё есть. Тане на секунду стало ужасно стыдно, что всё это время она молчала. Что не рассказала ей ещё тогда, в далёком ноябре, когда он сжал её горло пальцами, что молчала потом, раз за разом ругаясь с ним в пух и прах, что врала, будто живёт в Уфе, хотя на самом деле умирала от боли по погибшей сестре у него в квартире.

– Сердишься? – коротко спросила она. Валера повела плечом, быстро покачала головой и нахмурилась.

– Нет. Нет, конечно. Просто... Не понимаю.

Грузовик подпрыгнул на корне, звякнули пустые гильзы, и вдруг где-то южнее ухнул разрыв, завизжал миномёт, затрещали деревья (одно, кажется, упало), показался дым. Девчонки втянули головы в плечи, прижались ближе к бортам и к полу. Таня, всякий раз заслышав пробирающий до костей лязг миномёта, чувствовала, как внутри всё противно колет и как живот сводит противным чувством, будто перед уколом. Схватившись за борт, она попробовала привстать, чтобы разглядеть хоть что-то, но едва не кувыркнулась вниз.

– Эй, девчата, не боись, пристреливаются тильки! – окликнул их Коваль из кабины, с трудом перекрикивая мотор, и на миг Таня увидела его весёлое, розовощёкое лицо. – Эм сто двадцать палит, гнида, ну да Черных его быстро засечёт, каша така буде, что хоч уши ватой затикай!

– Он же… Он же такой Калужный! – Валера, пользуясь минутным затишьем, придвинулась к Тане ближе и внимательно посмотрела на неё. – Таня, я просто хочу понять.

– А в нас не попадёт, товарищ капитан? – тихонько пискнула Нестерова сзади.

Тут грохнуло совсем рядом с правым бортом, Таня быстро пригнулась к полу и пригнула туда же Валеру, ощутив лёгкий звон в ушах; пронзительно завизжала Вика, грузовик подпрыгнул так, что винтовка подлетела и больно стукнула Таню по челюсти.

– Держитесь, тримайтеся, девчата, даже и не начали ще! – добродушно отозвался спереди Коваль.

Машка села первой, неодобрительно оглядев до смерти напуганную Вику.

– Чего орёшь, как степная утка?! У меня ухо заложило.

– Что, начнётся сейчас, да? – прошептала Валера, цепляясь за Танин локоть. – Как громко!

– То, что Калужный – Калужный, автоматически не делает его монстром, – продолжила Таня прерванный разговор. Беспокойно огляделась по сторонам. Лес становился реже, всё чаще попадались полянки и овраги, и если хорошенько вытянуть шею, то далеко впереди можно было разглядеть окутанное дымом, изрытое, более-менее открытое поле с нечастым забором деревьев, по которому маленькими зелёными точками сновало несколько человек.

– Что, подъезжаем? – Валера явно занервничала и заёрзала. – А про него… Не суди книгу по обложке, это всё ясно, но он такой… Он же смеётся вечно над нами и издевается. Ты такая умница, такая чудная. Мне кажется, что он потянет тебя на дно.

«Ну конечно же, нет!» – заявить бы с уверенностью и улыбнуться, успокоить Валеру. Ну конечно же, нет, конечно же, он чудесный, милый, добрый, ездит на розовом пони и питается сахарной ватой.

Да только в глазах Антона Калужного она видела такую бездну, что просто не смогла заставить себя открыть рот и произнести эти слова. В глазах Антона Калужного столько тёмного страха, что его не вылечишь простыми словами; иногда Тане казалось, что не вылечишь никак. И Валера… после всего, что натворила Таня, пожалуй, она имеет право знать правду.

– Я знаю, – кивнула Таня, поймав на себе удивлённый взгляд. – Я правда знаю. Наверное, ты права, и я пойду на дно с ним. Но Валерочка, Валера, – она умоляюще посмотрела на подругу. – Только там я могу нормально дышать. Ты осуждаешь меня, да? Осуждаешь?

– Да у нас целый мир судей, – отмахнулась Валера и коротко улыбнулась. – Мне правда сложно понять, может и совсем не пойму. Но, может, друзья нужны для того, чтобы просто принять?.. Иди сюда, лисёнок. Мы никогда, никогда-никогда не будем ругаться, правда ведь? – пробормотала она Тане в плечо.

– Никогда-никогда.

– Ну, глуши мотор! В траншею заехать хочешь, что ли? Чай не гильзы одни везёшь! – добродушно закричал Коваль, грузовик зафырчал, начал тормозить, и Таня, вытянув шею, смогла оглядеться.

Всё вокруг было… было странным. Совсем не таким, каким она себе представляла, и уж вовсе не таким, как было нарисовано в учебнике по тактике.

Большое, широкое поле будто вздыбилось. Пахло дымом, и, куда ни взгляни, всё было изрыто окопами, траншеями, ходами сообщений, везде высились холмики блиндажей и свежие насыпи. Где-то совсем рядом, но не понятно где, громко кричали люди, ворчала какая-то техника, и Таня, вцепившись в доски грузовика, чувствовала, как её сердце потихоньку уходит в пятки.

Потому что она не понимала абсолютно ничего.

Грохнуло совсем недалеко, в сотне метров поднялся чёрный столб земли, и откуда-то сверху закричали:

– Командира батареи на связь!

Несколько рослых мужчин, которых Таня увидела, опасливо выглянув из-за борта, будто ни в чём не бывало начали разматывать какие-то провода, подавать их наверх, и спустя несколько секунд, подняв голову, Таня разглядела в верхних ветвях большой толстой сосны небольшую дощатую площадку, откуда свешивались чьи-то ноги.

– Товарищ подполковник, капитан Черных на связи! – быстро отрапортовал один из мужчин, передав другому, который стоял на шаткой деревянной лестнице, трубку рации.

– Черных, что у тебя там?! Ослепли, что ли, вы по какому квадрату бьёте? Квадрат семнадцать три! Ну раз поняли, выполняйте, чтобы ни одна гадина не прошла, у них там главный расчет, вашу мать, вы нас без батареи, что ли, оставить хотите, Черных?! Как бы они сейчас по нам…

Тане бы хоть минутку, чтобы хоть что-то понять, чтобы осознать, вспомнить, но этой минуты ей никто не дал.

Её будто ударили по ушам с двух сторон, разом, потому что звук куда-то пропал: остался только оглушающий звон и ужасная, раздирающая сознание боль. Тане подумалось, что конец, должно быть, настал, потому что в жизни так не бывает. В жизни не застилает дымкой глаза, в жизни не пригибает к земле какая-то неведомая сила против твоей воли.

В десятке метров, на пригорке за блиндажом, взметнулся фонтан земли и дыма, и звука Таня не услышала. Падая на пол, успела разглядеть на лицах, бледных лицах девчонок то же выражение животного ужаса, что испытывала она сама.

Что это? Где стреляют? Почему голову будто раскололо изнутри, почему Таня не может не то что встать – не может даже пошевелиться?

Она училась два года, а потом ещё три месяца, десятки раз была на учениях и слышала, как хлопают снаряды, так почему она чувствует себя крохотной песчинкой, которая вот-вот будет раздавлена?

ПОЧЕМУ ОНА НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЕТ?

Ну, слабачка, ну же, вставай! Не сейчас, поднимай голову, вставай, ты жива, и ты знала, куда идёшь!

Огромным усилием воли разлепив веки, Таня увидела в двух сантиметрах от себя пыльные доски. Попробовала подняться, хотя бы поднять глаза – не получилось. Сердце тяжело стукнуло и будто замерло совсем, когда рядом снова раздался разрыв. Оказывается, она ещё что-то слышала, и новый хлопок снова разорвал её голову изнутри.

– Выйт… машины!.. Вы… то… таки... обще?

Господи, Господи, Боже, как страшно, мамочка, милая…

Нельзя, нельзя поддаваться этому, потому что если она не справится с этим сейчас, то не справится уже никогда! Вставай! Вставай!

Таня заметила сначала грязь под своими ногтями, землю и песок на пальцах, потом – чьи-то пыльные берцы, и всё это медленно и неразборчиво. Дым где-то впереди, бегающие люди, воронки и совсем близко к кузову – чуть растрёпанную черноволосую взрослую девушку со строгим, почти злым выражением лица, которая, не переставая, что-то кричала, да только звуков Таня не могла разобрать.

Надо вставать, вставай!

Мамочка, родная, почему же так всё гремит?

Сзади что-то треснуло, но Таня втянула голову в плечи и, пошатнувшись, села, поползла вперёд, едва не свалилась, пытаясь спрыгнуть на землю, но всё-таки спрыгнула, ухватившись обеими руками за борт, и выпрямилась.

Небо серое и горит. Никакого солнца не видно.

Мамочка, как же страшно!

Постаралась сфокусироваться на твёрдом, правильном лице девушки перед ней, ощупала левой рукой винтовку, потому что опустить глаза вниз не могла – сразу бы свалилась. Очень кружилась голова. Хотела объяснить, что они пополнение и что им нужно доложиться начальству. Что из этого получилось, Таня так и не услышала. Кажется, из грузовика начали выпрыгивать девчонки, потому что она почувствовала, как сзади завибрировала земля. А может, это ударило ещё раз – просто ничего больше Таня не слышала.

Когда она увидела новый фонтан земли впереди, за сосной, руки сами собой потянулись к голове, и снова непреодолимая сила надавила сверху, пригнула Таню к земле – но она не легла. Тряхнула головой, чувствуя, что правое ухо, кажется, начинает слышать. Постаралась стряхнуть с волос землю и песок.

Черноволосая девушка с тонкими полосками бровей внимательно и строго взглянула на неё.

– Какое ещё пополнение? Снайперы? Почему так рано? – услышала Таня её низкий голос будто сквозь толщу воды. – Ладно, выходите быстрее! У меня дела и помимо вас есть, живей, живей. Приехали они. Успокойтесь, просто пристрелка, нашли чего бояться. Каждый день такое. Пошли, доложитесь комбату.

Всё вокруг ещё не приобрело достаточно чёткие и понятные контуры, и слова старшего сержанта (судя по лычкам, это была она) до Тани тоже как следует пока не дошли. Она сделала несколько шагов вперёд, чуть не свалилась в какую-то траншею, оглянулась вокруг в поисках девчонок, нашла их в паре метров от себя, сбившихся в стайку и жмущихся друг к другу. Подошла к Валере, ободряюще толкнула её плечом, встала рядом.

Канонада затихла, только изредка дальше, за лесом, раздавались отдельные выстрелы. Танины уши потихоньку начали слышать, и первым, что они уловили, был низкий, громкий мужской голос:

– Ну, видел, как, а? Молодец Черных, и ребята у него что надо. Жаль Козловского только.

– Товарищ майор, да ведь цели были уже пристреляны с утра.

– Я, Лыткин, думаешь, не знаю, что у нас на батарее делается? Знаю, что пристреляны! Ну так теперь пристреляны ещё лучше!

Старший сержант, а за ней и Таня с девчонками подошли к той самой сосне, с которой ещё недавно свешивались чьи-то ноги. Рослый парень с чёрными усиками, тот самый, что подавал наверх телефонный кабель, тихо присвистнул, посмотрев на них.

– Я тебе сейчас так посвищу, Исаев, что неделю из окопов вылезать не будешь, – быстро отозвалась черноволосая сержант, строго взглянув на него из-под бровей.

С лестницы, ведущей на верхнюю площадку, спрыгнул маленький молодой офицер, почти мальчик, со смуглым курносым носом. За ним с точно такой же лёгкостью на земле оказался высокий и широкий в плечах майор с благородным усталым лицом и слегка поседевшими, коротко остриженными висками.

– Рутакова? Ты чего тут? Ну, видела? Комар носа не подточит, – добродушно обратился он к девушке-сержанту. – Вот приказ о наступлении будет, тогда вспомните своего комбата. С утра, видите ли, пристреляны. Придёт приказ, и не придётся драгоценное время на повторную пристрелку тратить. Колдун вернулся?

– Так точно, товарищ майор, ещё утром. Я пришла вам передать от него, – она быстро вытащила из кармана конверт.

– Хорошо. Скажи, пусть ко мне зайдёт, карты со вчерашнего дня не ориентировали. Лыткин, Черных мне из-под земли достань.

Молоденький офицер браво приложил руку к козырьку кепки и думал было со всех ног кинуться исполнять поручение, но в этот момент посмотрел на них, нерешительно построившихся в десятке шагов, и замер. Несколько раз хлопнул большими глазами, открыл и закрыл рот.

Таня поёжилась, чуть пригибаясь от далёкого разрыва где-то сзади. И чего так пялятся на них?

– Товарищ майор, кажется, снайперов привезли раньше, чем мы думали, – услышала она голос сержанта. Надя кашлянула, сделала знак, и все как-то сразу выпрямились, отряхнулись, заправились. Это ведь их самый первый командир здесь, и нужно предстать перед ним в соответствующем виде.

– Снайперов? Очень хорошо, – кивнул майор, но их так и не увидел. – Попова убили с утра, никого почти не осталось. Очень вовремя. Ну, показывай, посмотрим на них. Ещё бы разведчиков прислали, а? Ну, не болтай, показывай.

Девушка – судя по всему, старший сержант Рутакова – молча наклонила голову в знак согласия, отступила в сторону и указала на них. Таня выдохнула, чуть тряхнула головой, прогоняя остатки тумана, и выпрямилась.

Всё вокруг притихло, только где-то далеко стреляли да ветер шумел в верхушках ближайших деревьев, раскачивая их. Ни сержант, ни майор не говорили ни слова, поэтому Таня искоса посмотрела на них.

Недавно растянутый в довольной улыбке широкий рот майора стал одной прямой линией; его тёмные брови сошлись на переносице, нижняя челюсть чуть выдалась вперёд. Глаза, красивые, умные, смотрели на них, кажется, почти спокойно, только длинная травинка, которую он жевал, замерла и упала на землю.

– Это что такое, сержант? – тихо, не отводя от них взгляда, спросил он.

Надя сделала, как и полагается, несколько строевых шагов вперёд, приложила руку к козырьку кепки и доложила:

– Товарищ майор, снайперский взвод для прохождения дальнейшей службы прибыл. Командир взвода сержант Сомова.

Майор быстро отодвинул оторопевшую Надю рукой и сделал несколько шагов по направлению к ним, остановившись совсем рядом. Девушка-сержант безмолвно последовала за ним. Что, все его так боятся, что ли?

Ещё несколько секунд стояла тишина. Даже стрелять, кажется, перестали.

– Это что за детский сад, Рутакова?! – заревел майор, прибавив несколько замысловатых армейских ругательств. – Это что такое?!

– Не могу знать, товарищ майор, только сейчас приехали, я была не осведомлена.

– Это что, мать вашу, приехало?! Где снайперы?! Ты, – он тыкнул пальцем в белую, как снег, Машку, стоящую справа от Тани. Та вся затряслась, сделала шаг вперёд, несколько раз открыла и закрыла рот, глядя на майора круглыми от страха глазами, и в итоге пропищала абсолютно не своим голосом:

– Младший сержант Широкова!

– Сколько лет?

Несколько секунд Машка пребывала в полнейшей панике, что легко было определить по её постоянно теребящим край кителя пальцам, сделала движение, будто хотела обернуться к Тане, но от страха не смогла даже отвести от майора глаз и в итоге промямлила:

– Так девятнадцать...

Таня внутренне подобралась, думая, что сейчас этот высокий человек снова станет кричать им в лицо, но майор закусил нижнюю губу, обвёл взглядом всех семерых девчонок, плюнул на землю и пошёл прочь в направлении ближайшего блиндажа. Черноволосая девушка быстро пошла за ним.

– Товарищ майор, что прикажете с ними делать?

– Да чёрт с ними, отдай напополам Колдуну и Миклашевскому, пусть возятся, если есть охота, – зло ответил майор, потом остановился, нахмурился, ещё раз оглянулся на них и негромко сказал сержанту, тяжело вздохнув: – Цирк какой-то, честное слово. Ну и куда их? Пристрелят сейчас, а мне как с этим потом? – махнул рукой и пошёл дальше. За ним быстро-быстро засеменил молоденький офицерик.

– Ой, мамочки, какой ужас, – Машка обернулась к строю, совершенно парализованная от страха. – Я его так боюсь, девочки, какой же он страшный, прямо кровь в жилах стынет…

– Тоже мне, сам он детский сад, – недовольно пробурчала Валера, беря Танину ладонь в свою.

Было и правда обидно. Они сейчас чуть не умерли от этих ужасных снарядов, взрывавшихся прямо рядом с ними, но встали и выползли. И учились они столько дней, столько старались, а обзывают детским садом.

– Ладно, девочки. Посмотрим, что будет, – примирительно сказала Надя, но видно было, что расстроена и она. – Он ведь нас ещё не знает.

– Что это за ужас вообще? – простонала Машка.

– Этот ужас – наш командир батальона, майор Ставицкий Иван Дмитриевич, и тебе стоит быть поосторожнее в выражениях.

Черноволосая строгая девушка выросла перед ними, будто из-под земли, и Таня наконец-то смогла, прищурившись, рассмотреть её внимательней. На вид ей было лет двадцать с небольшим, но в глубине тёмно-серых глаз отражалась пугающе взрослая строгость. Черты её лица были бы плавными и красивыми, не лежи на них тяжёлый отпечаток постоянной собранности и серьёзности.

Тане нравилась эта девушка, фамилию которой она, правда, не запомнила, а вот Маше, похоже, не очень, потому что она насупилась и сложила руки на груди.

– Но…

– Это был не совет, – отрезала старший сержант, быстро оглядела их покосившиеся, шатающиеся фигурки, едва заметно поморщилась и холодно заговорила, указывая на Валеру, Надю, Вику Осипову и Риту Лармину: – Ты, ты, ты и ты. Слушайте один раз, повторять не стану. Третья рота, третий взвод, командир вашего взвода лейтенант Миклашевский. Все остальные – третья рота, первый взвод, командир взвода прапорщик Калдаев. Это понятно?