Текст книги "Чёрный лёд, белые лилии (СИ)"

Автор книги: Missandea

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 46 страниц)

А что теперь скажет Колдун? Да ведь они придут сейчас к нему. Он, конечно, ругаться начнёт, а она как скажет ему! Она ведь отомстила за его Розу. Она ведь правда смогла. И на его губах наверняка расцветёт такая замечательная улыбка, он её по плечу похлопает, обрадуется. Скорей бы дойти только!..

Только в их землянке Колдуна не было, как и Рутаковой. Наверное, ушёл к себе. Таня, жестом показав девчонкам идти за ней, почти бегом направилась в другой конец полка.

Но дотуда она не добежала. У артиллерийских землянок собралась небольшая толпа. Таня хотела было посмотреть, в чём дело, но люди стояли плотно, и она решила пойти дальше. Из-за деревьев появилась Рут. Она тащила в руках таз с водой.

– Рут! – Таня окликнула её, подошла, не смогла сдержать улыбку. – Рут, смотри, смотри, это Гонсалес! Ты представляешь? Вот, смотри, это его документы! Мы пошли… Ну, неважно, но он мёртв. Где Колдун? Я так хочу ему рассказать!..

Тёмно-серые глаза Рут, всегда обжигавшие холодом и безразличием, вдруг остановились на Тане с нежностью, в их уголках собралась влага, а сухие губы Рутаковой дёрнулись и сжались.

Дальше всё было как во сне. Таню провели сквозь толпу. На земле лежал Колдун, рядом с ним сидела Аля, возилась рядом Сонечка и ещё какая-то светловолосая девушка. Они не суетились, делали свою работу медленно и как-то обречённо.

А Колдун лежал в луже крови, закрыв глаза и раскинув руки. Бедро у него было раздроблено, виднелись кости. Вместо живота под пропитанной кровью тканью – ошмётки кожи и мышц.

– И бывает же так… Обычная пристрелка, а вот не повезло… Ну, что на роду написано, от того не сбежать…

Аля положила руку на лоб Колдуна, поглядела на светловолосую незнакомую девушку.

– На носилки положим? – беззвучно спросила она. – А таз не нужно уже, спасибо, Женя...

Девушка только покачала головой.

Тут Аля заметила Таню, быстро встала, подошла, но лица её Таня не видела: только смотрела на вмиг как-то сжавшегося, похудевшего Колдуна.

– Война, моя милая, что же поделаешь… Вот так шёл, шёл, а рядом случайный снаряд, тут не угадаешь. У него ни бедра теперь, ни печени, ни селезёнки… Мы столько обезболивающих вкололи, он уже не чувствует ничего. Поди попрощайся, дорогая, он в сознании, но осталось недолго.

Таня автоматически, будто робот, опустилась на колени рядом с командиром. Грудь свело наконец нестерпимой долгожданной болью.

– Может, всё-таки попробуем на носилки? – тихо предложил кто-то сзади.

Колдун вдруг двинул головой, положил её набок, будто хотел лечь поуютней. Так и лежал он, маленький, затихший, и, казалось, ждал – чего же?.. Открыл измученные, усталые глаза, невидяще посмотрел на склонившуюся к нему Таню.

– Не уходи, – прошептала она, кладя руку на его холодеющий лоб. – Ну же, ты должен пробовать, должен бороться!

Светлые глаза Колдуна скользили по Таниному лицу, смотрели ласково и нежно. Запекшиеся губы приоткрылись, и он хрипло, с присвистом прошептал:

– Нет.

– Послушай, это же нечестно! Ты же знаешь, мы без тебя не справимся.

Наверное, вид у неё был такой потерянный и испуганный, что губы Колдуна тронула едва заметная улыбка.

– Я… Я Гонсалеса убила, слышишь? – отчаявшись, проговорила она. – Слышишь? Я отомстила ему за тебя и за Розу. Он мёртв. Я убила его.

– Зачем?.. – его глаза беспокойно забегали по Таниному лицу. – Нет… Не надо убивать, Лиса. Правда, не надо... Ну, что ты плачешь?

– Ты сейчас умрёшь, – совсем уж неслышно сказала она, опуская голову на чужую грудь и уже не давя рвущиеся из груди рыдания.

– Сейчас я сниму с себя эту форму… Переоденусь… И выйду к морю. Встречу Розу. Возьму её за руку и скажу ей всё, что хотел… Как тебе, Таня, не стыдно?

Он ещё раз по-отечески тепло посмотрел на неё и закрыл глаза. А Таня не верила: да ведь всё, что происходит, так легко и естественно, только почему же такая боль? Оглянулась: люди стояли, многие плакали, будто на вокзале, провожая кого-то в дальний путь.

В дальний путь.

Рядом с Таней на колени опустилась светловолосая красивая девушка.

– Как его зовут? – шёпотом спросила она с лёгким акцентом.

– Иван.

– Владыко Господи Вседержителю, Отче Господа нашего Иисуса Христа, Иже всем человеком хотяй спастися и в разум истины прийти, не хотяй смерти грешному, но обращения и живота, – тихо заговорила она, закрыв глаза. – Молимся, и мили ся Ти деем, душу раба Твоего Иоанна от всякия узы разреши и от всякия клятвы свободи, остави прегрешения ему…

Таня сидела, осторожно перебирая соломенные волосы, и смотрела на синеющее лицо Ивана. Он умирал тихо, без боли, будто засыпал.

Таня знала: он шёл к Богу, о котором так правильно говорила девушка, сидящая рядом, и к своей Розе.

Спустя несколько дней Таню вызвали в блиндаж к Ставицкому. Он был полон офицеров. Таня, зябко кутаясь в Валерин ватник, пробралась в уголок, искоса поглядывая на суровых, серьёзных мужчин. Многие из них были ей незнакомы – видимо, съехались из других полков или батальонов.

Ставицкий вошёл быстро. Жестом пригласив всех садиться, он достал из-за пазухи два коричневых конверта. Вскрыл первый.

– Сержант Соловьёва!

– Я, – испуганно пробормотала Таня, встала.

Ставицкий внимательно посмотрел на неё, попутно бросая взгляд на содержание письма.

– Поздравляю, – он протянул ей жёсткую руку, которую Таня с опаской пожала.

– Спасибо, – осторожно ответила она.

– Что, и не спросишь, с чем? Сержант Соловьёва, господа, ночью двенадцатого августа, проявив самоотверженность и храбрость, уничтожила опаснейшего американского снайпера Джозефа Гонсалеса. За что и награждается очередной медалью за отвагу.

И небольшая блестящая медаль заняла своё место на Таниной груди. Ей похлопали, одобрительно заулыбались.

– Мы про вашу Дьявольскую Невесту и в сорок пятой дивизии слышали, – сказал один из незнакомых офицеров.

– И в тридцать шестой тоже она известна.

Ставицкий открыл второй пакет, уже вскрытый, быстро пробежал его глазами.

– Получен приказ, – торжественно сказал он. – Завтра в семь тридцать наступление. Нам нужно взять один из главных опорных пунктов противника: высоту 59,3.

В шесть часов утра следующего дня Таня лежала в окопе, пристально всматриваясь вперёд. Холмы, лощинки… Скаты холма – высоты 59,3, принадлежащей американцам.

Прошло полчаса, и в половину седьмого ударили орудия, задрожала земля – начался артобстрел. В сплошном, плотном грохоте нельзя было различить отдельных залпов. Мимо Тани проскрежетали танки, вслед за ними под густым покровом дымовой завесы двинулась пехота, первые два батальона. Над Таниной головой засвистело: это дали залп наши миномёты.

«Началось», – подумала она, ощущая радостное, возбуждённое биение сердца.

Загремело раскатистое «ур-р-ра…», ринулись в атаку полки, вскочила и Таня. Дальневосточные поля разом ожили, отозвались на многоголосное «ура» эхом. Торопливо затрещали автоматные и пулемётные очереди.

Люди рядом бежали и падали, падали и бежали. Таня передвигалась по сырой земле короткими перебежками. Пробежала несколько метров, упала, пригнула голову к земле, к плечу приставила винтовку, сощурилась, пытаясь разглядеть что-то в бесконечном едком дыму. Вот поймала в прицел вражескую пулемётную щель, щедро рассыпавшую свои смертоносные зёрна. Нужно снять, во что бы то ни стало снять пулемётный расчет!

Выстрел – мимо, по каске, но пулемётчик повалился назад, сразу же подбежал другой. Снова выстрел – на этот раз прямо в лицо, ещё выстрел и ещё – и пулемёт, наконец, замолчал.

Приближались к рубежу противника. Сапёры заранее готовили проходы в минных полях, и теперь, быстро проскочив небольшое расстояние, бойцы врывались во вражеские окопы, забрасывали их гранатами и руками добивали врага.

Вокруг всё грохотало, то раскатисто, то отрывисто и часто, и в этом хаосе гула и огня трудно было понять, что происходит. Отвоёванные клочки земли сразу же становились новым полем боя, выходы из траншей враги засыпали чем попало, и тогда траншеи попадали под плотный непрерывный обстрел.

Таня вместе с Арамисом пробиралась по вражеским ходам сообщения то ползком, то перебежками, вглядывалась в даль, туда, где темнела окутанная дымом высота. До неё было, казалось, рукой подать, но каждый шаг давался с трудом.

Сопротивление врага нарастало с каждой минутой, притихшие было во время нашего артобстрела вражеские батареи ударили с новой силой и с фронта, и с флангов. Рядом с Таней оказался вдруг её новый командир взвода Миклашевский с автоматом наперевес, рядом с ним тут же вырос связной.

– Товарищ лейтенант, приказ комбата, выдвинуться на высоту на северо-восточные скаты…

– Да как мы туда выдвинемся, когда роту почти всю положили?! – взревел Миклашевский, но Таня дёрнула его за рукав, указывая на высоту. Дым немного рассеялся, и, когда сизые его клубы расплылись в утреннем воздухе, Таня отчётливо увидела, как на правом фланге, на северо-восточном скате, полыхнул российский флаг.

– Высота наша, товарищ лейтенант! – крикнула она, пытаясь заглушить свист орудий.

Миклашевский быстро приложил к глазам бинокль, коротко кивнул.

– Вторая рота, молодцы! Надо удерживать фланг до прихода подкрепления, идём!

И они двинулись к высоте. Вдруг в узкой низинке на правом фланге, грохоча гусеницами, появились вражеские танки, за которыми цепью шли американские автоматчики, численностью в несколько раз превосходящие горстку наших на склоне. Контратака.

– По врагу – огонь! – послышался крик где-то сзади, и тотчас же грянули залпы артиллерийских орудий, застрекотали автоматы. Таня увидела вдруг в нескольких метрах от неё брошенный пулемёт, отстав от Миклашевского, подскочила к нему, вложила неистраченную ленту в приёмник, и пулемёт ожил, заговорил, положил человек десять. Американцы отпрянули, наступило недолгое затишье.

Перебираясь через убитых, Таня побежала вперёд, не ошиблась: принесли ящики с патронами. Она устало опустилась на землю, зачерпнув горстку патронов, стала рассовывать их по карманам, заряжать магазин.

Вдруг заметила, что лежащий слева человек, которого она приняла за убитого, пошевелился. По его лицу стекала кровь. Таня быстро разорвала на нем китель, нащупала перевязочный пакет, быстро раскрыла, перевязала рану от осколка на затылке, огляделась вокруг: куда же его девать?

Тут в траншею соскочила шустрая девушка, быстро подбежала, и Таня узнала в ней ту самую блондинку, что говорила такие правильные слова над телом Колдуна.

– Перевязала? Хорошо, – быстро заговорила она, осматривая голову парня. – Ну-ка, голубчик, давай, родненький, давай, помоги мне! Ну, пойдём!

Но боец не приходил в себя. Он был рослым, большим, сильным, а девушка совсем маленькой и худощавой, и Таня подумала, что затея её обречена на неудачу. Но вдруг эта крошечная девушка сдвинула брови, решительно схватилась за руку бойца, потащила его на себя.

– Господи, помоги! Помоги, Господи! – срывающимся голосом прохрипела она, и вдруг мужчина приоткрыл глаза, захрипел, помог ей, и она встала. Потащила огромное тело к выходу из траншеи, через минуту вернулась, увидела ещё одного раненого. Он ещё дышал, но из раскрытого в смертельной муке рта толчками выливалась кровь.

– Давай помогу, – Таня подползла к медсестре, но она только покачала головой, зачем-то расстегнула ворот кителя на парне, осмотрела шею, будто хотела что-то найти на ней, быстро достала из-за пояса фляжку.

– Умрёт, – прошептала она, жёстко взяла его голову в руки, заглянула в глаза, спросила: – Как твоё имя? Как тебя зовут?

Боец непонимающе крутил головой, метался, стонал, но медсестра спрашивала твёрдо, по слогам, и он, наконец поняв её вопрос, прохрипел: «Дмитрий». Она кивнула, открыла фляжку.

– Крещается раб Божий Дмитрий во имя Отца, аминь, – вода полилась на голову несчастного, – и Сына, аминь, и Святаго Духа, аминь.

Когда последняя капля упала на волосы парня, он вдруг всхлипнул, тяжело вдохнул в последний раз, и мечущиеся по сторонам глаза остановились.

Девушка бережно закрыла их. Таня поражённо взглянула на неё. Та поймала Танин взгляд. В её светло-карих глазах стояли слёзы.

– Аще тамо будет священник, он да крестит; аще же диакон, он; аще же кой-либо буди от клирик, он; аще муж, он; аще жена, и она да крестит, – тихо проговорила она. – Это всё, что можно было сделать для него. Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего.

Таня хотела ответить этой удивительной девушке что-то, но не успела: начался новый бой за высоту.

Уже стемнело, а он всё продолжался. Пулемётная лента давно кончилась, и Таня, бросив оружие, бежала вперёд, на ходу подобрав автомат кого-то из убитых: сейчас он куда полезней, чем снайперская винтовка. Долгожданного подкрепления всё не было, а продержаться на склонах нужно было во что бы то ни стало. Таня была уже у подножия высоты.

Она очутилась рядом со Щеглом – Колей Соловых. Он, видимо, тоже занял место у пустующего пулемёта, и сейчас его оружие строчило, не умолкая.

– Немного осталось, смотри, наши танки пошли! – закричала она. Коля, не отрываясь от пулемёта, что-то прокричал в ответ, Таня не поняла, обернулась к нему, и вдруг пулемёт замолчал: Щегол лежал, приникнув к нему головой. Из-под каски на лбу струилась кровь. Таня бережно опустила тяжёлую голову на землю, поцеловала холодный лоб.

Американцы надвигались снова. Таня быстро проверила пулемёт: три патрона осталось. Расстреляла их, положила одного, пошарила вокруг себя, поняла: стрелять нечем. Подходили враги всё ближе и ближе, она оглянулась: людей вокруг почти не осталось.

Августовская мгла со всех сторон обступала высоту. И, сливаясь с ней, всё ближе подходили к Тане враги.

На поясе висели две ручные гранаты. Одну из них Таня быстро взяла в правую руку, приготовилась, пригнулась… Ну-ка, подходите ближе, гады, подходите! Раз – отрывается чека, два – граната летит прямо в гущу одетых в камуфляж людей. Взрыв – хорошо, точно!

Таня сжала в руке вторую гранату, приготовилась. Вдруг левое плечо её потяжелело, онемело, стало словно не своим, и по груди полилась кровь, закружилась голова. Нет, только бы не свалиться!

Тут рядом с ней возникло несколько человек, подтащили пулемёт, снова раздался его весёлый, живой разговор, и американцы подались назад. Кто-то помог Тане перевязать раненое плечо, и вдруг она увидела группу бойцов, отходивших по склону высоты.

Отступают? С земли, пропитанной нашей кровью, отступают?

Если сделать сейчас хоть полшага назад, враги снова займут с таким трудом завоёванный участок. И всё это было зря, и Щегол, и Арамис, которого скосил вражеский пулемёт, и тот парень, умерший на руках у медсестры, и Колдун, и Надя, и Настя – всё было зря!

Таня не знала, что делала. Действовала по наитию. Просто выскочила из траншеи, бросилась наперерез бойцам и закричала уверенно, громко, крепким, командирским голосом:

– За мной! За мной! По врагу – огонь!

Люди остановились.

– Вперёд! – подхватил чей-то хриплый голос.

– По врагу! За Родину! – гулко отозвались другие голоса, и Таня побежала вперёд, не чувствуя под ногами земли и не зная, следуют ли за ней люди.

И в следующее мгновение услышала за собой тяжёлый топот, высокий широкоплечий боец с автоматом наперевес обогнал её, потом второй, третий, сзади послышался гул, взлетела в небо вражеская осветительная ракета. Не останавливаясь, Таня обернулась: сзади быстро приближался семьдесят шестой стрелковый полк. Подкрепление.

Она не чувствовала ни боли, ни усталости, её будто кто-то подхватил на руки и нёс вперёд.

Вдруг Таня споткнулась, почувствовав толчок. Мотнула головой, поднялась, снова споткнулась – и не встала.

Мимо неё бежали сотни людей, а Таня лежала на земле, чувствуя, как грудь и живот заливает горячей липкой кровью. На глаза ей вдруг навернулись слёзы. Как же так? Почему же сейчас? Разве она сделала всё, что могла?

«Умирать не больно и не страшно, – как-то раз сказал ей Гузенко. – Только обидно».

Кровь хлестала. Таня, чувствуя нарастающую панику, попробовала было поднять голову, судорожно зажала пальцами горящую грудь, но кровь просачивалась сквозь пальцы, и вместе с ней уходила из Таниного тела жизнь.

И Таня наконец-то поняла, каково это – умирать по-настоящему. Она думала, что знает, что умирала тогда, под завалами, умирала в госпитале, умирала, когда узнала о Ритиной смерти, умирала, вонзая нож в чужое тело, но сейчас всё иначе. Соловьёва Таня стоит на пороге смерти и плачет оттого, что короткая, слишком короткая жизнь покидает её.

Кровью проливается на землю, а в груди стынет свинец.

Всё, что она ощущала сейчас, – смутную тоску. Вот она, восемнадцатилетняя Таня Соловьёва, лежит на земле и умирает, вместо того чтобы жить. Она уже никогда не обнимет маму и не приласкает брата с сестрой, никогда не заглянет в Сашкины глаза, не вдохнёт свежий весенний воздух, напоенный запахом лип, не сорвёт белую неприглядную лилию.

Она никогда больше не увидит Антона Калужного.

Она любит его, любит так сильно, что и не может объяснить, а он теперь никогда не узнает.

Сознание медленно, но верно уходит от неё, и всё, чего теперь хочет Таня, – это чтобы оно подольше задержалось в её продырявленном насквозь теле.

Августовское ночное небо освещают взлетающие ракеты. Звёзд не видно.

Да ведь она правда умирает. Сейчас пройдёт пару минут – и она встретится лицом к лицу с тем, чего люди боятся всю жизнь. Таня быстро тает, но тут собирается, стягивает последние силы, всё, что осталось, Соловьёва, ну же, давай!

Не должна она умереть вот такой: трясущейся и рыдающей. Кто возьмёт её такую на небо? Таня делает хрипящий вдох, не оглядывается ни на высоту, ни на людей – всё это она уже оставила позади. Она отчаянно старается не реветь и твердит себе фразу, прочитанную в какой-то книге: «Встретить смерть как старого друга».

И у неё, кажется, получается, потому что боль отступает, грохот куда-то уходит, и всё, что остаётся, – это бездонное тёмное небо, которое, Тане кажется, становится ближе и ближе.

Ну, вот и всё, думает она.

Полуночная звезда падает…

Неужели это самое страшное, что могло с ней случиться?.. Неужели этого так боятся люди всю свою жизнь?..

Где-то она слышала, что, возможно, рай – это когда человек возвращается в то место, где он был счастлив, и остаётся там навечно.

Больше всего Тане хотелось оказаться в тёплой уютной кухне с человеком, не знающим, что такое безе.

Таня уютно кладёт голову в какую-то впадинку, складывает на груди немеющие руки, делает усилие и сворачивается на тёплой, прогретой солнцем земле. Поворачивает голову, погружаясь щекой во влажную мягкую траву, будто в тихое море, которое плещет о вечнозелёный берег.

Всё правильно.

Так и должно быть.

Валера была разбита от головы до кончиков пальцев ног. У неё ломило всё тело, дымка застилала глаза, окружающие её предметы время от времени теряли контуры и попросту падали в темноту. Она шла, попадала ногами в какие-то рытвины и колдобины, падала, вставала и шла за всеми снова, снова и знала: когда-нибудь она упадёт и уже не встанет.

А высота была взята, позиции укреплялись. Но ни громких слов, ни похвалы не звучало. Потери были огромными. Шли молча, молча и мрачно переглядывались. Все понимали: скоро отступать.

Валера шла. Знала: нужно переносить вещи, искать себе новую землянку, нужно показать медсестре окровавленное горящее плечо, обязательно нужно найти Таню, которую она ещё не видела. Она знала – и не могла. Ничего уже не могла.

Всё-таки споткнулась ещё раз. Почувствовала под пальцами рыхлую землю, несколько секунд боролась с желанием просто лечь в неё лицом и уснуть. Нет. Она всё-таки напряглась, ощутив резкую боль в плече, подтянула ноги, заскулила: больно было невыносимо…

И вдруг мгновенно очутилась на ногах. Даже стоять стало ощутимо легче. Что это, держит, что ли, её кто-то?..

Валера с трудом открыла глаза, прищурилась, стараясь понять, чьи же это светло-серые глаза, чьи соломенные пряди коротко остриженных чуть вьющихся волос, чей такой непривычно здоровый румянец во всю щёку?..

А поняла – даже отшатнуться не смогла. Ну, Назаров Максим – и слава Богу.

Поэтому Валера просто кивнула. Улыбнулась ли, нет, не знала, просто так была благодарна: вот человек, он помог ей подняться с земли и придерживает её за плечо. Если поможет ей дойти до куда-нибудь, цены ему не будет.

– Идём, идём, – где-то вдалеке, на задворках сознания, быстро говорил лейтенант Назаров, и голос был у него чистый и тёплый. – Идём. Чт… кровь? Ранена ты? Сильно? Дай посмотреть…

Валера разрешила усадить себя на обломок какого-то обгоревшего бревна и расстегнуть китель, обнажить плечо.

– Да тут навылет, несильно, слава Богу, вряд ли что-то задело, – качая головой, проговорил Максим. – Ничего, сейчас покажем медсестре.

– Найти надо ещё… – прохрипела Валера. Губы совсем спеклись, в горле першило.

К губам её тут же поднесли фляжку, к которой она прильнула, забыв обо всём на свете. Вода была тёплой, но восхитительно вкусной.

– Я уже позвал. Надо идти, Лера, мне ваша старшая сказала куда. Вещи твои где? Сильно устала? Болит?

Вопросов его Валера не понимала. Видела перед собой только большие, отчего-то встревоженные глаза.

– Танины надо захватить ещё… Сама…

– Ясно. Сейчас попрошу, принесут. Посиди минутку. Удобно тебе? Не очень болит?

Потом она кивала, односложно отвечала, шла куда-то. Валера почти не поверила, когда оказалась на лежанке посреди чьей-то удобной землянки. Всё было как в тумане: нашлась медсестра, сделала перевязку, принесли вещи, что-то складывали и раскладывали… Заботилась о ней Машка. На секунду Валере даже показалось, что Назаров приснился ей.

Таня не приходила, но Маша заявила, что, кажется, где-то видела её, и под утро успокоенная этим Валера уснула.

Проснулась она почти через сутки ближе к ночи. Немного поворочалась, потом, с наслаждением ощущая чистый бинт и спокойную ноющую боль в плече, встала. Машка и Рут спали. Тани всё ещё не было.

Валера покачала головой, укрылась Машкиным кителем: ночь была холодной и сырой. Вышла на воздух.

У землянки светился огонёк: кто-то курил. Лейтенант Назаров. Значит, не почудилось и не приснилось. Валера вздохнула.

Ужасно себя вела. Стыд какой. И поднять себя позволила, и обнять, и одежду чуть ли не до пупка расстегнуть. Молодец, ничего не скажешь, примерная невеста. Ладно, нужно всего-то извиниться за всё это, поблагодарить и дать ему понять, что ничего из вышеперечисленного никогда не повторится. Валера поглубже вздохнула, выпрямила спину, расправила плечи. Всё получится. Осторожно кашлянула.

Максим мгновенно обернулся, сразу же подошёл. Неловко улыбнулся, посмотрел на Валеру большими-пребольшими, счастливыми отчего-то глазами.

– О, это… – он быстро смял тлеющую в пальцах сигарету, выбросил. – Извини.

– Ничего, – Валера улыбнулась. – Это Таня не любит, когда курят, а мне всё равно. Вы её не видели?

– Кого? – переспросил он, несколько раз моргнул, потом чуть покраснел, улыбнулся. – Прости, я рассеянный, я знаю, просто… Ну, ясно. Как твоё плечо? Болит? Нужно что-нибудь ещё?

– Ничего не нужно. Спасибо вам большое.

– Можно на ты.

В ночном воздухе повисла неловкая тёплая пауза.

– Ну… Так спасибо, – Валера кивнула. – Вы… как вообще к нам?

Несколько секунд Максим не отвечал, неотрывно глядя ей в глаза и чуть приоткрыв губы. Будто и вопроса не услышал. Потом чуть смешался, опустил взгляд.

– С поручением. Может быть, что надолго, – сказал он и испытующе взглянул на Валеру. Та только кивнула.

– От Антона здесь никаких новостей? – после паузы спросил Максим.

– Нет. Как ушёл в мае, так и ничего. Таня тоже беспокоится, но я думаю, что ничего страшного, – пояснила Валера и окончательно вспомнила. – Мне нужно пойти поискать Таню, товарищ лейтенант. Пропала куда-то, может, ранена? Я волнуюсь.

Она улыбнулась, кивнула и сделала несколько шагов от землянки, но её отчаянно, тихо окликнули из темноты:

– Постой!.. Лера, ещё минутку. Можно? Таня найдётся, вот увидишь.

– Ну, хорошо, – неловко поведя плечом, согласилась она. Минутку можно.

– Я волновался за тебя, – негромко произнёс он. – Ты ведь не отвечала на письма. Ну, читала хотя бы?..

Валера вздохнула. Чуть отвернулась.

– Не читала, – ответила коротко в темноту. Прислушалась к повисшей тишине.

– Почему? – тон чуть безразличный. Мол, это я так, из интереса.

Валера вздохнула сильней, зажмурилась даже, сжала пальцы в кулаки и обернулась.

– Потому что у меня жених есть, Максим Андреич, – проговорила она твёрдо и чуть укоризненно.

И услышала вдруг тихое пение соловья в роще. Что, водятся ещё соловьи на свете?.. Что, ещё поют?.. Пел он так печально, что Валере показалось – не пел, а плакал. Ветер шевелил листья над их головами, и большие влажные глаза Максима Назарова в тонкой паутинке морщинок наливались болью, открывались всё шире.

– Я люблю тебя, – прошептал он почему-то с ужасом в глубине серых глаз.

– Нет, – зашептала Валера, осознав смысл сказанных им слов. – Нет, нет, нет...

Нет.

Нет.

Ну пожалуйста, нет!

– Я люблю тебя! – рявкнул он. – Я люблю тебя так, что спать не могу! Я люблю тебя и знаю, что если с тобой что-то случится, то я никогда не смогу жить нормально! Я люблю тебя, и каждый раз, думая, что ты будешь с другим, я готов волосы на себе драть! Я люблю тебя, а ты говоришь мне «нет-нет-нет» и правда думаешь, что это поможет?!

Последний звук повис в воздухе. Грудь Максима вздымалась тяжело и часто, глаза горели.

Валера беспомощно развела руками, чувствуя подступающие к глазам слёзы.

– Что… Что мне сделать? – едва слышно прошептала она.

– Ничего, – отрывисто сказал Назаров, как-то разом сникая. – Ничего. В этом-то и трагедия.

Он ненадолго закрыл глаза, засунул руки в карманы брюк. Сел на траву, отвернувшись. И Валера – почему? – села рядом.

– Я… Я люблю тебя, – тихо повторил он. – И не знаю, что мне делать.

«Я тоже», – хотелось ответить ей.

Потому что Валера не знала, что ей делать. Потому что запуталась – так давно!.. Потому что сидит сейчас здесь, плечом к плечу с человеком, которого должна ненавидеть, и не чувствует ненависти. Чувствует только обжигающие глаза слёзы и неудержимое желание просто закрыть глаза и наклонить голову на чужое плечо, забыв о долге и о войне. Просто закрыть глаза, обнять руками тепло и заснуть. И никогда больше не видеть у Максима Назарова таких страшных, полных боли глаз, никогда в жизни.

Потому что Валера любит Мишу и знает, что любит сильно, любит на всю жизнь, до гробовой доски, но просто не может встать с земли сейчас и уйти в землянку, как должна.

– Максим… – тихо начала она, не зная, что скажет дальше, но чувствуя, что скажет что-то непоправимое.

– Есть здесь кто? – послышался из темноты прокуренный резкий голос.

Они вскочили вместе. Валеру чуть повело, Назаров поддержал её. У землянки возник высокий небритый мужчина. Хмуро, недружелюбно глянул на них из-под нависших чёрных бровей.

– Хотел что-то? – спросил Назаров, инстинктивно чуть шагая вперёд и осторожно отодвигая Валеру.

– К барышне я, – проворчал он и вытащил из-за пазухи кучу какого-то тряпья. Порылся в нём.

Сердце в Валериной груди стукнуло и замолчало, когда в полосу лунного света попала грязная, тонкая сине-зелёная фенечка.

– Вот. Не знаете, чьё будет? Обыскались уже. Ни документов при ней, ничего не было, а никто не знает…

Та-ня.

– Ну так чего?

Та-ня.

– Младший сержант Соловьёва Татьяна Дмитриевна, – шепчет Валера, ничего ещё толком не понимая – сердцем чуя. – Что... Могу я… посмотреть?

– Да смотреть не на что, – хмуро отвечает мужчина. – Уж не знаю, как померла, но потом, видно, снаряд взорвался рядом… Или ещё что... Ну, в общем, мало осталось, на что смотреть... Что вас, рука, что ли, интересует?.. Ну... Да и похоронили уже. Ну, так потом скажите в штаб, что она, будьте уж добры. Я намотался... Поди, найди, а я ей кто? Сват? Брат?.. Вот, держите, мне без надобности.

Валере в ладонь ложится испачканная в крови фенечка.

У Валеры подгибаются колени, потому что она наконец понимает: Таню убили.

Комментарий к Глава 17 https://ficbook.net/readfic/4047269/11718262 – ура-ура-ура, я открываю обещанный сборник драбблов. Ставлю закончен, но он, конечно, будет пополняться.

https://vk.com/missandea

====== Глава 18 ======

Я вернусь, ты только не унывай.

Я вернусь в каждой песне и в каждом закате,

Ведь наша память всегда с нами.

Я вернусь, я вернусь,

Ты только не унывай.

Skylar Grey – I Will Return

Христине Качмарек двадцать три года, и ей не хочется жить.

– Проснулась она, как думаете?.. – тихий шёпот где-то рядом, а потом целый хор голосов, больно режущий по ушам: – С днём рождения, дорогая!

Двадцать четыре.

Желание жить так и не появилось.

Христина с трудом разлепила отекшие от недосыпания веки, несколько раз моргнула: вокруг столпились её девчонки-медсёстры. Лица у всех были такие весёлые и сияющие, что она не посмела испортить чужую радость своим недовольством.

– Спасибо, девочки…

Кое-как отвязавшись от медсестёр, их поздравлений и подарков, она вышла наружу, медленно побрела по росистой траве, взошла на холмик. Вздохнула.

За Лисьими оврагами медленно вставало позднее августовское солнце. Горький запах мокрой полыни окутал Христину с головы до ног, заключил в терпкие, мягкие объятия. Жары ещё не было, алое солнце золотило окутанные дымкой верхушки борщевика и крапивы. Над головой Христины вдруг вздрогнула ветка осины, и стайка сорок, перекликаясь, полетела на восток – к океану.

Христина смотрела с холма на августовский рассвет, на далёкое поросшее камышом лесное озеро, на закутанные в дрожащую паутину кусты, сияющие росой, и видела лишь свою короткую – такую длинную! – глупую жизнь.

Христина – светлая, христианка, посвящённая Христу… Ей всегда хотелось верить, что так назвала её мать. Что мать, это неопределённое, смутное, никогда не виданное, но такое бесконечно любимое и родное существо, оставила ей хоть что-то. Христине исполнилось четыре, когда она узнала: всё, на что хватило любви и чувства долга её матери, всё, что она смогла ей оставить, – это небольшая картонная коробка, в которой и лежала у дверей дома святой Марии новорождённая девочка.

Свои первые семь лет она провела в Польше, в Познани. Христина смутно помнила это время. Всё, что осталось в её памяти, – это постоянное чувство голода и тёплые худощавые руки пани Левандовска, обнимающие её за плечи.

– Ну, что стряслось? – тихо спрашивала пани Левандовска в темноте общей спальни, прижимая к себе трясущуюся в беззвучных рыданиях шестилетнюю девочку. Христина рассказывала ей всё: и о том, как бывает страшно, когда выключают ночник, и о том, что в темноте всегда кто-то прячется…

– Тебе нечего бояться, солнышко. Никто тебя и пальцем не тронет. У тебя ведь такой защитник, что никто и близко не подойдёт.