Текст книги "Чёрный лёд, белые лилии (СИ)"
Автор книги: Missandea
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 46 страниц)
– Здравствуйте, ― настойчиво проговорила Таня, поджав губы и чеканя звуки. Ну уж нет, «Тони»! Пусть раскроет свои глазищи пошире и увидит, что он, во-первых, никакой не «Тони», а, во-вторых, здесь не один. У «Тони», вообще-то, здесь есть Таня.
Девушка быстро взглянула на неё, потом на Антона, а потом снова, резко, на неё; чего-то как будто испугалась, ответить не подумала и, повернувшись к Антону, торопливо заговорила:
– Тони, я тебя всё утро искала, даже испугаться успела. Слава Богу, ты здесь.
И вдруг Таня с поразительной ясностью вспомнила, где же видела эту девушку, и на секунду даже забыла о своей глупой ревности.
– Простите, ― затараторила она, ― я же вас вспомнила! А вы меня не помните? Конечно, вы меня совсем немного видели, но я вас так хорошо запомнила! Ну, помните, в августе? Бой под Новопокровкой? Я тогда вам ещё помощь предлагала, а вы… вы же солдата крестили, ну? Я как сейчас помню, вы ещё говорили: «Крещается раб божий Дмитрий во имя Отца и Сына и Святаго Духа»… Мне это прямо в память врезалось. «Аще жена, и она да крестит»… Как-то так, верно?
– Нет, вы… вы ошиблись, должно быть, ― пробормотала девушка испуганно, но теперь Таня точно знала: да, это та самая удивительная медсестра, которая так понравилась ей!
– Да нет же, я точно знаю, вы ещё отходную молитву над моим командиром читали. Уж этих-то слов я, конечно, не вспомню, но они такие правильные были, я поэтому и запомнила всё это, ― выпалила Таня на одном дыхании, улыбнулась даже, но медсестра выглядела такой напуганной, что Таня испугалась и сама: что, сказала что-то не так? Перепутала? В поисках поддержки она вопросительно взглянула на Антона и уже который раз за день не узнала его: на лице его не осталось ни следа нежности. Бледный, он дышал тяжело и так же тяжело смотрел на девушку. У той же взгляд бегал: то она в панике смотрела на Таню, то в землю, то осторожно, искоса, на него.
– Нет, вы правда ошиблись, ― продолжала бормотать она. ― Вы… Я и слов таких не знаю… Вы…
– Хватит, ― тихо проговорил Антон. У Тани по спине побежали мурашки: столько едва сдерживаемой ярости в одном только слове. Девушка и вовсе вся сжалась, точно её ударили.
– А меня… меня Таня зовут, ― бодро выпалила она, чтобы хоть как-то поддержать медсестру. Уж кому, как не Тане, знать, как невыносим бывает Антон Калужный.
Девушка снова вздрогнула. Закрыв глаза, она покачнулась, точно ей дали хлыстом по спине, и прошелестела неслышно:
– Я… знаю.
– Иди, Таня, ― быстро сказал Антон, не отводя тяжёлого, пристального взгляда от медсестры.
Таня кивнула, подчиняясь какой-то невидимой и непонятной власти, которую имел над ней этот тон его голоса, но потом улыбнулась себе под нос и коснулась ладонью его напряжённой руки. Антон вздрогнул, перевёл глаза на неё, и лицо его изменилось, тяжёлые морщинки разгладились.
Ну и кто ещё тут главный, о великий, злобный и страшный лейтенант Калужный, гроза ПВВКДУ?
– До вечера, ― прошептал он.
– Будь осторожен, ― попросила она.
Остаток дня прошёл в таких привычных (и непривычных одновременно) заботах. Таня получала обмундирование и оружие, расписывалась в каких-то бумагах, заселялась в девчачью землянку, разбирая очень немногочисленные вещи, знакомилась с новыми друзьями девочек, искала по полку старых сослуживцев.
Вечером её отправили к командиру полка, пожелавшему самолично принять её доклад о прибытии. В натопленном командирском блиндаже сидели майор Ставицкий, как будто бы даже помолодевший со времени их последней встречи, и бессменный начальник разведки майор Никитин. Ужинали.
О ней доложили, и Таня, сытая, чистая, в почти новой форме, зашла в наполненное сухим теплом помещение. Лихо приложила руку к козырьку кепки, вытянулась вся, и столько в этом было привычного, щеголевато-радостного, что ни она, ни офицеры не смогли сдержать улыбок.
– Товарищ майор, старший сержант Соловьёва для прохождения дальнейшей службы прибыла!
– С каких это пор, сержант, вы отчитываетесь о прибытии начальнику разведки? ― спросил Ставицкий, изо всех сил пытаясь казаться строгим, что, впрочем, у него получалось не очень. Только сейчас Таня заметила, что маленькая майорская звёздочка на погонах Ставицкого сменилась двумя подполковничьими.
– Виновата, товарищ подполковник. Поздравляю с присвоением очередного воинского звания!
– Ну, вольно, вольно, спасибо, ― засмеялся Ставицкий. ― Вовремя ты появилась, Соловьёва. Подружки твои совсем заскучали. Так что же, сержант, дальше будем служить?
– Так точно, товарищ подполковник, будем! ― весело, с запалом отозвалась Таня; Никитин и Ставицкий переглянулись, улыбаясь, и снова посмотрели на неё, точно любуясь и удивляясь.
– Да уж, майор, ― хмыкнул Ставицкий. ― Ты, кстати, на неё обрати внимание, раз так. Ну, и бывают же чудеса...
– Так ведь Дьявольская Невеста, Иван Дмитрич, ― бодро ответил Никитин.
Рут оказалась самой спокойной и адекватной: когда Таня с девчонками появилась в землянке, она только посмотрела на неё пристально и неопределённо подняла брови.
– Ну, добро пожаловать обратно, старший сержант Соловьёва, ― спокойно произнесла она, слегка улыбаясь. Встала с достоинством, не торопясь, как и всегда, протянула Тане свою красивую тонкую руку и впервые посмотрела на неё как на равную.
– Очень рада, Рут, ― точно так же кивнула Таня. Она была почему-то рада видеть эту не в меру серьёзную, суровую, сильную девушку. Подумать только: да ведь они теперь равны по званиям. Могла ли Таня предположить, спрыгивая в апреле на эту землю под грохот взрывов, что когда-нибудь хотя бы приблизится к этой смелой девушке, казавшейся ей едва ли не божеством?
Как жизнь всё удивительно по местам расставляет.
– А я вшей вывела, представляете! ― вдруг вспомнила она, оборачиваясь к девчонкам и горделиво поправляя заново заплетённые косы.
– Ненадолго, ― хмыкнула Машка. Таня надулась.
– Могла бы порадоваться, между прочим.
– А ты могла бы сказать спасибо, что лесные духи тебя спасли!
Рутакова вздохнула, улыбнулась, взяла бушлат и, закатив глаза, вышла из землянки.
– Боже мой, девочки, ну, рассказывайте мне быстрее, я всё хочу знать! ― воскликнула Таня, плюхаясь на устланную свежими еловыми ветками лежанку. Валера подбрасывала в разгорающуюся буржуйку принесённые ветки, Машка наливала в закопчённую кастрюлю воду, вылавливая плавающие в ней соринки, и мурлыкала себе под нос что-то про мать, которая хотела выдать её замуж.
Они отступали стремительно, вступали в кровопролитные, бесполезные, изматывающие бои, так что работы было очень много. Но почему-то на этот вечер их отпустили. «Это я договорилась», ― заявила Машка.
Захлопнув дверцу буржуйки и вытерев испачканные сажей пальцы о край бушлата, Валера села рядом, улыбнулась слабо и посмотрела вдруг ужасно серьёзно.
– Лучше ты расскажи, лисёнок.
– Да и рассказывать нечего, ― пожала плечами Таня. ― Неужели вы не получили писем? Я целых два написала.
– Мы ничего не получали, ― заговорила Машка, подсаживаясь к ним. ― Мы, Таня, вообще думали, что ты…
– Мы не знали, где ты, ― перебила Широкову Валера. ― Очень волновались.
– Ну, я даже не знаю, как рассказывать, всё так банально, ― начала Таня. ― Это под Новопокровкой было, помните? Я бой плохо помню, но подбили меня основательно, я даже подумала, что всё, тушите свет, отправляюсь на смотр к адмиралу. Ну, моряки так говорят. То есть умру. Смешно, да? ― улыбнулась она. Девочки нервно хихикнули. ― Помню потом отрывками… Открываю глаза, вижу, ночь, и лежу не там, где упала, вокруг тихо, поворачиваю голову, а рядом со мной медсестра убитая лежит, меня, наверное, тащила. Ну, я про себя ей спасибо сказала и снова отключилась. Ничего не помню… Долго. Помню только, как чувствовала, что из меня кровь льётся. Такое ощущение страшное, девочки… Пришла ещё раз в себя, не пойму, то ли утро, то ли день, но светло, и вокруг ― тихо, никого. Лес, деревья, медсестра всё лежит. Видно, бои далеко ушли, а нас не нашли уже. Ну, думаю, помру же здесь, надо выбираться, пытаюсь пошевелиться, поползти, и снова всё темно. Я до этого боли не чувствовала, а потом пришла в себя ― так всё болит, что зубы сжимала, чтобы не кричать. Это потому, что трясло меня. Везли куда-то. Как и кто нашёл, до сих пор я не знаю. Привезли в какую-то деревню, что-то там сшивали, вправляли, бинтовали, а потом уже в Дальнегорск повезли. Там я и провалялась в больнице столько.
– А нам почему же сразу оттуда не сообщили? ― спросила Валера, почему-то отворачиваясь.
– Да я ведь долго без сознания лежала, а при себе ни жетона, ни документов не было, всё здесь осталось. Откуда им знать, кто я такая? А потом уже и они, и я письма написали в полк. Ну, хоть их-то письмо вам пришло, правда?
– Нет, ― сказала Машка.
– Да, ― сказала Валера и тут же на Машку шикнула.
– В каком смысле? ― нахмурилась Таня.
– Маша, то, что ты не читала письмо, не значит, что его не было, ― с нажимом проговорила Валера, потом обернулась к Тане. ― Маша-растеряша у нас ничего не помнит. Было письмо, конечно, но мы всё равно переживали. Ты, Таня, домой поскорей напиши. Они очень волнуются?
– Думаешь?
– Точно знаю. Сегодня же напиши, хорошо?
– Хорошо, дорогая моя, ты только не волнуйся. Ну, что с вами со всеми, правда, лица на вас нет, ― вздохнула Таня, обнимая Валеру и кладя голову ей на плечо. ― Как я скучала по вам, девочки мои дорогие. Знаете, мы когда подъезжали, на меня прямо видение какое-то нашло. Думаю, вот, спрыгну сейчас, а они стоят все в ряд, мои родные, улыбаются. Надюша, Вика, Рита, Настенька, Дашка, вы с Машкой. А потом думаю: их же уже нет… Нет, простите, простите, девочки, ― замотала она головой. ― Что-то я расклеиваться начинаю.
– Пока не расклеилась, давайте чай пить, ― улыбнулась Машка, встала с лежанки и подошла к своей кастрюле. ― Конечно, самый верный способ не грустить ― это есть творог, но чай тоже сойдёт.
– Давайте, конечно, ― кивнула Таня. ― Ой, девочки, да я забыла совсем! Я же подарки всем привезла!
Под восторженные Машкины восклицания из Таниного вещмешка были извлечены два хлопковых лифчика, по размеру, правда, куда больше, чем нужно, две тёплых шерстяных кофты, серебряная ложка с какой-то гравировкой и две пары массивных, очень красивых и крайне бесполезных золотых серёжек. Девочкам они страшно понравились.
– Какая красота, ― прошептала Валера, завороженно рассматривая их. ― Какая красота, Танюша! Да ты где такое взяла?
– Да в городах сейчас все всё продают за копейки. Я и подумала, может, вам понравится.
– Мне очень нравится!
– А теперь, Валера, ты уж меня прости, но для Машки у меня есть персональный подарок, ― хитро прищурилась Таня и посмотрела на Машку: её глаза горели. ― Итак, вот тебе подсказка: вчера мы заезжали на ночь в Пограничный, ночевали в деревенских домах, и я познакомилась с очаровательной бабушкой. Ну, Маша, угадай теперь, что за подарок?
Эта задача явно оказалась Широковой не под силу, и Таня, улыбнувшись, быстро достала из вещмешка большой целлофановый пакет.
– Творог!!! ― заревела Машка, как степная утка, и кинулась обнимать Таню.
В итоге творог съели все вместе, запивая «белым чаем», или попросту кипятком с плавающими в нём иголками и веточками.
– Ну, а у вас что нового? ― наевшись, спросила Таня. Машка, и без того оживлённая и весёлая, совсем загорелась и затараторила так, что Таня с трудом вылавливала отдельные слова:
– У нас новый командир роты капитан Ковальчук, а он ещё влюблён в медсестру Катю, но он ей не нравится, и поэтому она всё время у нас прячется, а ещё на полевой кухне новый повар, и он ужасно готовит, даже моя бабушка лучше готовит, и у него всё время всё подгорает…
Таня взглянула на Валеру: она сидела, легонько улыбаясь. Не прерывая Машкиной болтовни, Таня тихонько спросила:
– Валера, ну как?
– Ничего, ― шепнула она. ― Я тебе потом столько всего расскажу, лисёнок, ― и добавила громче: ― Между прочим, уже десять часов.
– Десять?! – вскричала Таня, подскакивая с лежанки. – Всё, девочки, я Антону обещала, побегу.
– Я тебе дорогу расскажу, – вызвалась Машка. – Если как все идти, то очень длинно получается, а я знаю короткий путь.
Темнело рано, в десять вечера уже не было видно ни зги. К тому времени, как заветная землянка наконец выросла перед Таней, она была готова собственноручно задушить Широкову. Раз пять она с радостным лицом вваливалась в чужие землянки, не меньше десяти раз переспрашивала у незнакомых солдат дорогу, два раза проваливалась в какие-то лужи, ещё два раза забредала в непролазные буреломы. Сколько раз она проклинала Машу Широкову, Таня не считала.
И вот когда она, промокшая до нитки, замёрзшая до костей, натёршая себе ноги новыми берцами, затащила своё тело, наконец, в землянку, встретили её темнота, сырость и тишина. А как хотелось погреть руки, стащить с ног надоевшие мокрые берцы!
Нужно было растапливать остывшую печку, но после получасового блуждания по местным лесам и болотам сил на это у Тани не осталось. Поэтому она ощупью пробралась в самую глубь землянки, уселась в дальний угол первой попавшейся лежанки, подтянула к себе усталые ноги и закрыла глаза. Всё потом. Вот сейчас посидит в тишине пять минут, а потом всё сделает и будет ждать Антона.
В тишине? Как бы не так. За порогом послышались приглушённые хлюпающие шаги. Таня сразу поняла: не Антоновы. В тех больше тяжести, размеренности, спокойной уверенности, а эти звучали мягко и легко. Фигура вошедшего виднелась в полосе лунного света, падающего внутрь, весьма смутно. Таню, залезшую в самый тёмный угол, мужчина, к счастью, заметить и не подумал. Внутри шевельнулась крохотная надежда: может, увидит, что нет никого, да и уйдёт? Но вошедший огляделся и устало опустился на лавку у стола, всем своим видом показывая, что уходить никуда не собирается.
Таня вдохнула, готовясь уже объявить о своём присутствии, но снаружи вновь послышались шаги, на этот раз частые, торопливые. «Женские», – подсказал ей забравшийся уже под кожу снайперский инстинкт. В землянке действительно появилась фигурка куда ниже и тоньше первой. Таня предусмотрительно вжалась в стенку и даже дышать стала потише.
Может, тут сейчас драма будет разыгрываться.
– Это ты, Максим? – спросила девушка торопливо, и Таня без труда узнала в ней утреннюю медсестру. Очень, очень интересно. Просто замечательно. Медсестра, пожиравшая глазами Антона, заявляется к нему в землянку на ночь глядя.
Мужчина (старший лейтенант Назаров – Таня уже поняла это и по имени, и по характерной для него плавности движений) нехотя поднял голову, вздохнул апатично:
– Ты хотела что-то?
– Да, я… я вообще Антона искала. Поговорить хотела.
– Не наговорилась ещё? – мрачновато спросил Назаров.
– Это тебя не касается! – вспыхнула она, но продолжила уже спокойней, через силу: – Днём… Даже если ты слышал, о чём мы говорили…
– Не о чём, а как.
– Даже если так, это наше с ним дело.
– Разумеется, – хмыкнул Назаров. – Ты от меня-то что тогда хочешь?
– Ничего я не хочу! – снова повысила она голос. – Но если Антон появится, ты передай, что я была. Может, он захочет… Меня завтра с нашей санчастью во Владивосток вывозят, и, может, он…
– Я понял, – усмехнулся он. – Передам, – и добавил, немного помолчав, уже тише: – Знаешь что? Ты не лезла бы.
– О чём это ты? – спросила она будто бы спокойно. В конце фразы голос обиженно дрогнул.
Таня плотнее прижалась к собственным коленкам, впилась пальцами в камуфляжную ткань. Да уж, дорогая, ты не лезла бы.
– Сама прекрасно знаешь.
– Понятия не имею.
– Ну и иди тогда, – досадливо бросил Назаров, но, стоило девушке сделать шаг по направлению к выходу, как он снова поднял голову и резко, даже с некоторой злостью, будто хотел за ней спрятать свою неловкость, сказал: – К Тону с Танькой не лезь!
– Я и не лезу! – неестественно громко, дрогнувшим голосом ответила она. Замерла, не зная, что делать дальше.
– Да только слепой не видит, как ты его глазами ешь!
– Прекрати! – вдруг слезливо, обиженно крикнула она. Несколько секунд стояла на месте, не знала, куда делать руки, ноги и всю себя. Потом вдруг резко опустилась на скамейку напротив Максима, обхватила руками коротко остриженную голову.
– Это не может, не может, не может быть так серьёзно, – заговорила горячо, быстро, как в жару. – Они же и не знают друг друга! Ну, сколько, сколько они знакомы? Полгода? Год? А мы… мы… Мне кажется, что я его всегда знала, всегда, всю свою жизнь! Да, я наделала ошибок, много, очень много ошибок, но неужели же ещё не заплатила за них?
– Христина, это не нам с тобой решать, – устало отозвался Назаров.
Что, простите?! Христина?..
– Один Бог над нами, он один всё видит и знает, – продолжала исступлённо шептать она. – Он один знает, сколько я вытерпела… Господи, да неужели же этого не достаточно ещё? Да ведь она… Она такая простенькая! И смотреть не на что, и слушать нечего! Девочка-подросток влюбилась в командира по уши, вот и вся история…
– Так, подруга, ты бы с этим заканчивала, – перебил её Назаров.
– Да что у них вообще может получиться? Ничего, ничего! Она и его и себя несчастными сделает! Она ребёнок, ну, миленькая, может, добрая, но что с того? Она же ребёнок, а он… он… Что она поймёт?
– Заканчивай, я сказал, – с нажимом повторил Максим.
– Она…
– Знаешь, что я тебе скажу? – запальчиво проговорил он, очнувшись вдруг от апатии и усталости. – Я и тебя, и её не так уж много знаю. Может быть, ты самая умная, красивая, добрая, серьёзная и далее по списку, а она глупенькая простушка, ничего не смыслящая в жизни, только и всего. Очень может быть. Я не знаю. Только знаешь что? – Назаров склонился к ней. – Беда твоя в том, что плевать на это Тоха хотел. Да хоть нобелевским лауреатом ты будь. Любят… не это всё. Не мишуру. Любят мысли. Любят души. Любят сердца.
– Он не любит её! – взвилась она, даже подскочив.
– Как скажешь, дорогая, – усмехнулся Назаров. – А только знаешь что? Когда мы все думали, что она умерла, что её больше нет, он пришёл к ней на могилу. Что он делал, как думаешь? Плакал? Волосы на себе драл? Да ни хрена. Он, мать его, просто взял да и без лишних слов приставил себе дуло к виску. ПМ к башке приставил, улавливаешь? Я еле успел. И он бы выстрелил, понимаешь? Выстрелил бы. Я, сестра, отец… ему ничего не нужно было, если нет её. Перед такой любовью нужно просто снять шапку. До земли поклониться. Упасть на колени – и ничего больше.
Они ушли: сначала она, быстро и в слезах, потом он, досадливо саданув кулаком по столу. Они ушли.
Таня осталась одна. Только она – и слова Максима Назарова. Только она и правда.
Правда.
Кто там хотел драму?..
Три месяца она была мёртвой. Никакого письма они не получали.
И сегодня, когда она спрыгнула с этого грузовика, они все смотрели и, может, хотели бы радоваться, но в голове у них, точно набат, только одно гремело: она же умерла.
Её похоронили.
У Тани Соловьёвой, живой и невредимой, теперь есть могила, на которой Антон Калужный едва не свёл счёты с жизнью.
Чувствуя, как стучат её зубы и дрожат руки, Таня всё ещё может нервно усмехнуться: да ведь это какие-то долбаные Ромео и Джульетта получаются…
Сплошное веселье.
Будет о чём поразмыслить на досуге, а?
Сперва ей казалось, что жить со всей этой правдой у неё не выйдет, но это всегда так: кажется, что просто не переживёшь, а потом живёшь себе как ни в чём не бывало.
А Антон – не смог.
Через полчаса землянку уже освещало и грело пламя растопленной Таней буржуйки. Тепло… Таня, сидя на корточках у огня, тянула к нему то и дело вздрагивающие против её воли пальцы. Она стащила с себя душный влажный бушлат, мокрые берцы дымились у печки, китель висел на гвоздике у стола. Таня сидела в одной футболке, брюках и носках, жмурилась. Тане было тепло.
На Антоновы шаги она не обернулась: не смогла. Только почувствовала спиной его взволнованный взгляд. Это, должно быть, от яркого пламени у неё слёзы на глаза наворачиваются… Нет, плакать она точно не будет. А что будет делать, Бог его знает. Что нужно делать? Что теперь говорить? Голова молчала, мысли разбегались, поэтому всё, что осталось Тане, – это закрыть глаза и просто слушать какое-то чувство внутри, несущее её.
– Садись, – тихонько выдохнула она, не оборачиваясь.
Кажется, Антон снял бушлат. Таня смотрела только на пляшущие, вздымающиеся языки пламени за проржавевшей дверцей буржуйки. Не могла взгляд отвести. Антон сел справа на ту самую лежанку, где недавно она сжималась в комочек. Свесил ноги, оперся на них руками. Так близко, всего полметра. Руку протяни…
Руки у неё онемели, и вся она даже двинуться не могла.
Но глаза уже пекло (или, может, в чём-то другом было дело), и Таня, закрыв их, сползла с корточек вниз, вправо, прямо на застланный лапником пол, на коленки, и, когда открыла глаза, нисколько не удивилась тому, что сидит между его ног. И чувствует себя почему-то сразу так легко, так тепло, так нежно…
А Антон, кажется, испугался: широко распахнул глаза, не зная, как реагировать на это, да и что это вообще такое.
Бедный мой, глупый мой, любимый мой.
Он сидел, такой домашний, такой привычно-родной: китель снял, оставшись в одной серой кофте термобелья. Тёплая, должно быть… Щёки покрыты небольшой колючей щетиной, губы мягкие, полуоткрытые, взгляд по-детски распахнутый.
Ночь. Могильная насыпь. Серебрящаяся в лучах луны сталь ПМ.
Только чёрные перчатки лишние…
Таня осторожно взяла в свои тёплые, согретые огнём ладони его левую холодную руку. Потянула перчатку бережно, что-то почти священное в этом ощущая, стягивала палец за пальцем, боясь и вдохнуть лишний раз, будто ему и это боль могло причинить. Левая рука, правая – и глаза в глаза. Столько, сколько всего…
И вот: обе его руки наконец в её ладонях. Такие красивые, такие правильные, с длинными музыкальными пальцами.
Один из них был на спусковом крючке.
Двумя руками она взяла его мозолистую ладонь, поднесла к губам и просто поцеловала в порыве огромной, необъятной нежности. Потом легла в неё щекой. Прильнула головой к его колену. Она такая тяжёлая, а брюки у Антона такие мягкие…
– Что с тобой? – тихо спросил он, глядя на неё сверху вниз, взволнованно и тепло. – Ну, что ты делаешь?..
Вторая Антонова ладонь оказалась в её руках, и её тоже Таня поцеловала, чувствуя на губах солоноватый привкус пота и металлический – оружия.
И всё это – тоже её. Всё, всё, всё. Так смешно сердце бьётся: люблю, люблю, люблю.
– Бедный мой, бедный, – зашептала она. – Родной мой, дорогой мой, да как же ты смог?..
И снова глаза в глаза. Переполненные нежностью и горечью – в светящиеся мягкой, терпкой, привычной обоим болью.
– Не плачь, Бога ради, Таня, я не выдержу, – прохрипел он, закрыл глаза, а потом взял её своими сильными, большими руками подмышки, как маленького ребёнка, поднял наверх, к себе, и усадил на колени, поддерживая под спину, так, будто собирался нести куда-то. Таня и чувствовала себя маленькой, ужасно глупой и до нелепости счастливой девочкой. Просто потому, что можно обвить руками тёплую, чуть колющуюся шею, залезть ладонью под мягкую ткань серой кофты и греть её там, ощутить на своём плече горячее дыхание, а на лопатках – сильную руку.
– Ну, откуда ты узнала? – тихо спросил он, поглаживая Таню по спине. – Вариантов, правда, немного.
– Ты ведь этого не сделал бы, правда? – заполошно прошептала она ему в шею.
– Конечно, нет, – отозвался он, запуская ладонь в Танины волосы. – Конечно, нет, Таня…
– Как же хорошо вы все притворялись сегодня! – с укоризной воскликнула она.
– Мы просто не хотели, чтобы ты знала. Это… непросто. Верно? – Антон отнял её от своего плеча. Лицо у него стало вдруг как-то разом спокойней, умиротворённей и тише, как будто ему легче стало оттого, что она знает. Как красиво огонь в глазах пляшет.
– Ан-тон… – проговорила она, проведя пальцами по его колючей щеке.
– Почему ты говоришь так?
– Можно, я в другой раз расскажу?
– Это нечестно.
– Честное слово, расскажу, – заверила Таня.
– Ну, смотри, – пригрозил он, а потом вдруг спросил, задумчиво перебирая в пальцах завитки её волос: – Как там тебя называет Валера?
– Лисёнком, – улыбнулась Таня.
– Какой кошмар, Соловьёва, – усмехнулся он. – Но, правда, у тебя удивительные волосы, когда такой свет. Медные, рыжие… Правда, как у лисы.
– Хочешь придумывать кличку, выбирай другую: лисёнок – уже занято.
– Лиса – слишком официально, Лисёнок – слишком глупо. Будешь Лисичка, – улыбнулся он.
– Лисичка, – повторила Таня, чувствуя разливающееся внутри тепло. – Договорились. Антон… Христина была.
На радостное, умиротворённое лицо Антона набежала тень. Он опустил глаза и прикусил губу.
– Что хотела? – спросил негромко.
– Сказала, что уедет во Владивосток, – спокойно сказала Таня, стараясь ничем не выдавать своих чувств. – А… как она появилась тут? Ты, кажется, говорил, что вы познакомились в Англии. Я и не думала, что она по-русски так хорошо говорит.
– Это очень долго рассказывать, Таня, – вздохнул он, задумавшись о чём-то. Несколько секунд не слышно было ни звука, кроме треска влажных поленьев в печке и нескольких отдалённых взрывов. Антон смотрел куда-то вниз, Таня – на его лицо. Долго рассказывать… Что же. Они, конечно, имеют право на свои секреты. Тем более, что в чём-то эта Христина была права. Таня, наверное, во многом ещё ребёнок, да и Антона знает всего ничего, а Христина – она красивая… И глаза у неё, что ни говори, умные и печальные. Наверное, она хорошо понимает его.
– Ясно, – кивнула она и нехотя слезла с его коленей на лежанку. Уселась рядом и чуть сзади. Антон и бровью не повёл, всё сидел, глядя на свои руки. Думал о чём-то. Таня вздохнула поглубже, напустила на себя самый безразличный вид. Даже отвернулась. И спросила:
– Так ты её простил?
– Да, – неслышно ответил Антон и повторил громче и чётче, оборачиваясь к ней и чему-то болезненно улыбаясь: – Да, да, Соловьёва. Я её простил. Но знаешь что? Даже если… Даже если бы ты погибла, я не вернулся бы к ней. Больше нет, – убеждённо покачал головой он.
Несколько секунд оба молчали. Антон вопросительно глядел на неё из-за плеча. В чёрном матовом облаке его глаз танцевал огонь.
Таня придвинулась ближе и прижалась к его спине.
– Хорошо, что я не погибла, – доверительно сказала она. – Я бы скучала без тебя.
Наверное, стоит говорить людям, насколько они важны. Даже не потому, что в любой момент их может не стать. Просто сейчас они здесь.
И они правда заслуживают услышать это.
– Мы ведь больше никогда так надолго не будем расставаться, правда? – взволнованно спросила Таня, тычась носом в мягкую ткань его кофты, и тут же, испугавшись повисшей паузы, подняла голову, заглянула Антону в глаза. – Правда?
– Правда, – мягко согласился он и зачем-то добавил: – Я тебя не отпущу больше, Соловьёва. Никуда.
– Даже на задания? – улыбнулась она.
– Никаких заданий, – отрезал Антон.
– Ну, тогда меня выгонят из полка, – засмеялась Таня и воскликнула: – А, так ты этого и добиваешься! Всё с тобой ясно! Ну уж нет, и не думай. Если я куда-то отсюда и уйду, то только вместе с тобой. Понятно?
Антон не ответил (Тане показалось, что ушёл от ответа) и полез в карман брюк. Достал оттуда смятый грязно-серый конвертик.
– От Мии, только что получил, – сообщил он.
– От Мии? Как хорошо, читай скорее! Как там в Питере, как она?
Пока Антон открывал конверт, Таня вскочила, сунула ноги в ещё не просушившиеся берцы, быстро протопала к печке. Взяла чайник (самый настоящий, алюминиевый!), налила в него воды из бадьи, стоявшей у двери, водрузила на ржавую буржуйку, которая протестующе заскрипела.
– Ну, что там, что? – нетерпеливо спросила она, шаря по землянке в поиске кружек или хотя бы их подобия. Обернулась к Антону: он читал письмо серьёзно, закусив губы и хмурясь. Таня даже испугалась. Быстро подошла, села рядом, взяла его под руку.
– Что такое? Случилось что-то? – тревожилась она.
– Нет. Нет, – как-то странно вздохнул он, хмурясь, и перевёл на Таню усталые серьёзные глаза. – У неё всё нормально. Она… она пишет, что отец приехал в Петербург.
– Просто так или?.. – тихо спросила Таня, плотнее прижимаясь к нему.
Всё хорошо, Антон. Всё хорошо.
– «Или», – невесело усмехнулся он. – На, хочешь, посмотри. Пишет, что он хочет увидеть меня. Да уж…
– А ты? – ненавязчиво поинтересовалась Таня, пробегая глазами ровные строки Мииного письма.
– А что я? Я семь лет без него прожил, ещё столько же без проблем могу прожить, – мрачно отозвался Антон, ероша волосы.
Ну как же, знаем. Вот он, наш гордый, умный, независимый лейтенант, которому никто не нужен.
Маленький брошенный мальчик.
– Он твой папа, Антон, – мягко возразила Таня и продолжила, не дав ему перебить: – Я знаю, это тебе решать, и я тут плохой советчик. Я просто хочу сказать, что такие связи, они не рвутся так легко, понимаешь? Он твой папа. И ведь в глубине души ты любишь его. А сейчас время такое… Не успеваешь оглянуться, и тех, кого ты любишь, уже нет. Нужно беречь тех, кто рядом.
– Ты рядом, Таня, – жёстко проговорил он. – А он нет. Но… да, может быть, ты права в чём-то. Не знаю, может быть…
– В любом случае, время терпит, верно? – успокаивающе улыбнулась Таня, смыкая руки на его талии и удобно укладывая голову Антону на плечо. – Чтобы встретиться с ним, нужно вернуться в Петербург. А мне, знаешь, иногда кажется, что этого никогда не случится…
– Так, Соловьёва, ты эти упаднические настроения брось, поняла? – проговорил он строго. – Ты уже свой лимит исчерпала. Чтобы теперь ни царапины на тебе не было, не то что… Не вернуться. Уяснила?
Они проговорили далеко за полночь, сидя вдвоём в тишине: сержант Фомин, живший с Антоном, стоял в карауле, а Назаров, получивший направление на Камчатку, собирался к отъезду. Говорили обо всём и ни о чём. Антон услышал историю Таниного спасения, Таня разузнала все новости полка. Ахнула, узнав о Мишиной смерти, обрадовалась тому, что Аля, оказавшаяся беременной, уехала домой, в Татарстан, вздохнула о гибели её жениха и Сонечки, второй медсестры.
Она заснула уже в начале третьего, слушая какую-то очень смешную и весёлую историю времён училища. Просто почувствовала, как голова тяжелеет, а веки опускаются, потянулась к Антоновой жёсткой щеке, бережно коснулась её губами, уткнулась лицом ему в грудь и отключилась, ощущая ни с чем не сравнимый покой.
– Я так испугался, Лисичка, – уже во сне шептал ей Антон.
Она спокойно спала, неосознанно потянувшись к теплу, обвив его руками и ногами.
Два часа Антон гладил её по волосам, не смыкая глаз, а в половине пятого встал, осторожно переложив Танину голову на лежанку, укрыл спящую Соловьёву спальником и, бросив долгий, тоскливый взгляд, вышел.
