Текст книги "The Beginning of the End (СИ)"
Автор книги: MadameD
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 38 страниц)
Когда у Кифи начались схватки, Белла оставалась в коридоре, вместе с Синухетом дожидаясь врача и прислушиваясь к звукам, доносившимся из спальни. Кифи тоже стонала, но ей, кажется, приходилось легче, чем Белле.
Когда пришел врач, он занимался с роженицей совсем недолго. Белла уже извелась, гадая, кто появится на свет… но когда услышала детский крик, поняла, что у Синухета родилась четвертая дочь.
Так оно и оказалось. У Кифи родилась еще одна черноволосая бойкая девочка, получившая имя Небетах. Теперь Синухет стал счастливым отцом шестерых детей, из которых только двое были сыновьями – старший, “Амон-воитель”, и младший, рыжеволосый сын от наложницы-северянки. Он тоже получил имя ко времени.
Глаза у Сетеп-эн-Сетха так и остались голубыми.
========== Глава 60 ==========
Сетеп-эн-Сетху исполнилось семь месяцев, когда отошел в вечность старый фараон.
Вся страна надела синий траур, и с ними весь дом Синухета. Белла с изумлением рассматривала свой синий домотканый калазирис, который как раз пришелся ей впору, когда она вернула прежнюю стройность.
В такие минуты особенно сильно было чувство раздвоения. Та часть ее, которая принадлежала Древнему Египту, принимала обычаи этой страны, не рассуждая; а прежняя Белла Линдсей удивлялась обыкновениям египтян как детским играм, и смотрела на них свысока.
Вероятно, Синухет чувствовал ее высокомерие – тем более, что сами египтяне были очень высокомерны в отношении чужаков!
Еще до окончания траура по Рамсесу на трон вступил Сети – Белла так и не поняла, первый или нет в череде царей. За те почти два года, что Белла провела в прошлом, она узнала о повседневной жизни египтян столько, что хватило бы на несколько поколений египтологов; но так и не смогла привязать это время ни к какому историческому периоду.
Когда сыну Беллы исполнилось полгода, Синухет снова стал спать с ней. Вначале принимать мужчину опять было больно, но Белла скоро почувствовала, что умелые ласки любовника помогают ей восстановить здоровье, так же, как кормление ребенка. Синухет действительно любил удовлетворять женщин – возможно, потому, что был от природы так любвеобилен.
Господин заверял Беллу, что кормящие женщины не беременеют, но проводил с ней ночи не очень часто. Видимо, не из одной только предосторожности – он опасался, что ревнивое чувство со стороны жены еще усилится. Конечно, рождение второго сына усугубило неприязнь госпожи Мути к новой наложнице!
Однажды Синухет даже предложил Белле сделать ее второй женой: хотя брать больше одной жены было принято прежде всего у особ царской крови.
Этот разговор случился, когда они были вдвоем в постели. Тогда же Синухет предложил Белле обустроить для нее гробницу по ее вкусу. Богатые египтяне с ранних лет заботились об украшении и наполнении своего вечного дома.
Белла подумала, что только египтяне были способны, лежа в постели с женщиной, разговаривать о ее будущей могиле. Ей сразу же опять почудилось, что ее обнимает трехтысячелетний мертвец…
Синухет почувствовал, как Небет-Нун застыла в его объятиях, и понял, что ей разговор не по нраву. Он отстранился.
– Я хочу позаботиться о тебе, теперь самое время, – сказал он: в голосе египтянина появилась холодность. – Я также думал, ради нашего сына…
Белла быстро повернулась к нему, светлые волосы переметнулись на обнаженную грудь.
– Что?..
– Сделать тебя второй женой. Составить с тобой договор, – Синухет улыбнулся, сознавая свою предусмотрительность и щедрость.
Белла неподвижно смотрела на правильное темное лицо своего господина в обрамлении черных волос, неровно вздымавшихся над ушами. Она скрестила руки на груди, сжала колени, подбираясь для ответа. Белла понимала, что сейчас, возможно, решается вся ее дальнейшая судьба и судьба ее сына…
Тем более, что у Сетеп-эн-Сетха, рыжего полукровки, есть все предпосылки вырасти еще более отверженным, чем она. Жизнь женщины далеко не так заметна, и она никогда не сражается за себя так яростно, как это делают мужчины.
Если, конечно, Сетеп-эн-Сетх не попадет в любимцы к новому фараону… Но говорят, что Сети уже теперь, едва вступив на престол, не молод и не мягок. Сети – военачальник, внушающий страх врагам… Каких людей он любит, как войти к нему в доверие?.. Вот бы узнать!
– Господин, – наконец произнесла Белла. – Мне кажется… взять меня в жены будет не Маат.
Несмотря ни на что, она не могла принять предложение Синухета.
– Почему? – спросил Синухет.
Он смотрел на наложницу сурово и холодно.
– Не Маат – мужчине почтить мать своего сына?..
Белла, страдая, уткнулась лицом в колени. Она вообразила, какими глазами на нее посмотрит Кифи после такого возвышения: ведь Кифи, хотя и простолюдинка, была чистокровной египтянкой! А госпожа Мути? Первая жена Синухета ее, наверное, тогда живьем съест…
Белла взглянула на хозяина большими влажными глазами – и так, начистоту, все и выложила. Объяснила, что не хочет возбудить к себе ненависть со стороны других женщин дома. И не хочет появляться на виду, как делают жены.
– У тебя такой же холодный ум, как и сердце, – заметил Синухет, выслушав ее. – Как у моей жены. Но мне это нравится.
Египтянин помолчал.
– Ты можешь сказать, как сделать лучше?
Белла уже придумала выход. Она робко потянулась к руке Синухета, но остановилась.
– Думаю, господин, ты можешь составить со мной другой договор, если желаешь позаботиться. Я знаю, вы часто делаете это, – Белла глубоко вздохнула. – Ты мог бы написать заверение, что мое имущество и имущество моего сына останутся неприкосновенными…
Англичанка осеклась, но Синухет понял.
– После моей смерти, – закончил он. Черные миндалевидные глаза зажглись насмешкой, уголки губ приподнялись. – Что ж, это разумно. Так я и поступлю.
Да, он был согласен; он был открыт перед нею сейчас. Но Белла не могла радоваться такой большой уступке, глядя на Синухета. Его поглотила мысль о неизбежном.
Она обняла отца своего ребенка, пытаясь утешить его; и Синухет откликнулся. И они оба забыли на этот короткий час, что смертны.
Когда кончился траур по старому царю, Синухет со своей наложницей поехали вдвоем в Буто. Теперь уже не для увеселения. В Доме жизни для них по всем правилам был составлен папирус, подтверждавший имущественное право женщины по имени Небет-Нун и ее сына, Сетеп-эн-Сетха.
– Будет ли перечислено имущество госпожи? – спросил писец, подняв глаза на посетителей.
Англичанка поняла, что допустила большую оплошность; по-видимому, Синухет также об этом не подумал. Белла уже начала собирать для себя сундучок, но могла только приблизительно назвать свои ценные вещи. А в таких соглашениях египтяне были очень дотошны – ничуть не меньше, чем нотариусы ее времени.
– Ничего, – наконец сказал Синухет, по-видимому, сердясь на себя больше, чем на женщину. – Скрепим моей печатью этот папирус, а потом составим другой, где перечислим все!
Даже если они сделают это позднее, подумала Белла, имущество их сына все равно описывать слишком рано… У Сетеп-эн-Сетха были только игрушки, деревянные звери и волчки, потрепанные его старшим братом и сестрами.
Когда они плыли назад, Синухет опять завел речь о погребении. Он сказал, что для его семьи “начальник Запада” давно выделил участок в некрополе Буто, рядом с местом упокоения их с Имхотепом родителей; но Мути подумывает о том, чтобы добиться для них места в Хамунаптре, прославленном и богатейшем Городе мертвых Уасета.
– Как же вы сделаете это? – непочтительно полюбопытствовала Белла.
Настроение у нее было совсем испорчено этими заупокойными рассуждениями, и она слушала хозяина вполуха. Какая разница, на каком кладбище лежать!..
Синухет в этот раз не заметил ее дерзкого тона.
– У нас уже есть руки и глаза в Уасете, – сказал он, подразумевая, конечно, Имхотепа и своего старшего сына. – Когда Имхотеп женится, появятся еще… Мы все будем при дворе, вот увидишь!
Белла, перегнувшись через высокий борт черной с красным лодки, опустила руку в воду, пошевелила пальцами. Потом выпрямилась, глядя, как вода капает с пальцев. Как давно она не обращала внимания на свои ногти, ужас как запустила… Делать маникюр в это время никто не умел…
– А почему ты думаешь, что у меня такая же душа, как у вас? – произнесла Белла, посмотрев на египтянина. – Меня не примут ваши боги!
Синухет улыбнулся.
– Жрецы и парасхиты, которые бальзамируют мертвых, построят твою душу, приготовив твое тело, – сказал он. – Разве ты не знала, что они властны над душами? Ка вновь возвращается в тело, в свой дом.
Белла действительно этого не знала; и несмотря на усвоенный ею скепсис по отношению к подобным вещам, англичанке стало жутко. А если души мертвых и вправду способны сознавать себя и вести такую жизнь, какую описывают священные тексты египтян?..
– И мой сын… тоже? – пробормотала Белла.
– Он – сын Та-Кемет, – твердо заявил Синухет.
И налег на весла, давая понять, что все сказано. А Белла сидела, ссутулившись на корме, и мысли у нее разбегались. Каждый день в этой выверенной жизни приносил какую-то неожиданность, с которой она не знала, что делать.
***
В этом же месяце Амон-Аха приехал домой, навестить родителей и посмотреть на своего нового брата.
– Рыжий! – воскликнул старший сын Синухета, едва только увидев малыша. Амон-Аха даже схватился за свой амулет и отступил, сделав оберегающий жест. Белла другого и не ожидала.
Обычно мальчикам из благородных семей обривали голову, оставляя только “детский локон” на темени; и сам Амон-Аха был еще гололобым, как ученик жреческой школы. А волос Сетеп-эн-Сетха никто не касался. Он был не таким ярко-рыжим, как иные; но все же достаточно отличался, чтобы на него все здесь оборачивались.
– Этот мальчик – такой же сын мне, как ты, – сказал Синухет, строго глядя на старшего.
Амон-Аха насупился, опустив гладкую голову. Он промолчал лишь из почтения к отцу; но убежал, как только ему разрешили.
Наверное, к матери, которая будет наговаривать ему на сына чужестранки… А может, и нет. Может, госпожа Мути достаточно умна, чтобы подождать, пока между сыновьями Синухета не возникнет естественный разлад.
Хотя еще слишком рано говорить, Амон-Аха равнодушен к младенцам, как все мальчишки.
Когда настало время везти Амон-Аха назад в школу, пришло приглашение от Имхотепа. Жрец Осириса нашел себе жену и звал Синухета на свою свадьбу. Имхотеп прислал и письмо, в котором рассказывал о жизни в столице и о планах его величества.
Синухет прочитал письмо брата вслух для Беллы, жадно внимавшей ему.
“Будет расширено строительство Ипет-Исут, главного дома Амона, – писал Имхотеп. – Фараон жертвует жрецам много колец золота. Это не потому, что он любит их больше, чем любил его отец, который ушел на Запад. Новый царь продолжает дело многих предков, жалуя слуг Амона. Однако Сети желает разведать пути Осириса, которыми до него не ходил еще никто…”
Белла поняла, что речь идет о начавшемся возвышении жрецов Осириса и самого Имхотепа. Но на этом намеки Имхотепа кончались, он, видимо, как и все слуги богов, привык выражаться загадками. Однако о земных делах храма Амона брат Синухета написал вполне ясно.
Белла узнала, что умер Менна, четвертый пророк Амона, и его место занял другой. Менна умер своей смертью, но причины ее остались неизвестны, потому что четвертый хем нечер скончался в одиночестве…
“Ну конечно, здесь никто еще не умеет проводить судебно-медицинскую экспертизу”, – мрачно подумала англичанка.
И тут ее поразила догадка, что дело может быть в ней, Небет-Нун! Даже если в смерти жреца, взявшего чужестранку под покровительство, не было ничего мистического, после ее побега в храме Амона могла возникнуть склока… Может быть, пророки Амона не поделили вещи, которые отобрали у нее, или попытались истолковать появление Беллы особым образом!
Но мистическое объяснение было почти таким же вероятным.
Что только началось в Уасете с ее появлением, какие связи протянулись, о которых она ведать не ведает!..
– Ты огорчена? – спросил Синухет, заметивший ее реакцию.
Белла долго молчала, не зная, солгать хозяину или не пытаться.
– Менна был тем, кто нашел меня, – призналась она наконец. – Четвертый пророк Амона дал мне защиту, кормил меня и учил речи…
Синухет опустил папирус.
– Почему-то меня не удивляет то, что с ним случилось, – сказал ее господин.
Белла отвернулась, понимая, о чем думает египтянин. Она сглотнула комок, потерла горло.
– Ты поедешь в Уасет без меня и Кифи? – спросила англичанка не глядя.
– Разумеется, – серьезно ответил Синухет.
Белла шагнула к нему, и они обнялись.
– Мы будем скучать… – прошептала она.
Синухет поцеловал ее в губы, как любовник.
– Мы надолго не задержимся. Я тоже буду тосковать, Небет-Нун.
========== Глава 61 ==========
Имхотеп женился на жрице Амона и дочери Перхора, жреца Амона, – госпоже Тамин, вхожей во многие помещения и дела Ипет-Исут. Отец давал за этой девушкой немалое приданое, и в ее собственности оставалось много вещей; а в ее распоряжении – несколько служанок. У отца невесты Имхотепа были также и рабы, и скот, и пасека.
Синухет даже удивился, что богатый и влиятельный жрец Амона дозволил этот брак. Имхотеп не нищенствовал и был человеком благородной крови, но его состояние было значительно скромнее.
Возможно, Перхор уступил влечению сердца и тела дочери, подумал Синухет, увидев жениха и счастливую невесту. Он знал, что столь красивый человек, как Имхотеп, способен вызвать страсть во многих девицах. А может быть, Перхор рассчитывал на будущее, зная, что Сети благоволит жрецам Осириса, скромным тайноведцам, и уже раздражен алчностью слуг Амона…
Свадьбу справили в новом доме Имхотепа в Уасете, который он купил на приданое Тамин и по настоянию будущей жены – на окраине города, где дома продавались гораздо дешевле и легче, чем в богатых кварталах вблизи царского дворца. Синухет вначале нахмурился, увидев это жилище, а потом одобрил выбор брата.
Когда Имхотеп закрепится в Уасете, можно будет купить и лучший дом. А сейчас ему даже не годится так выставляться и слишком тщеславиться – Имхотеп служитель царя мертвых, проводящий жизнь в заботах об ушедших на Запад.
Приглашенных было, кроме родственников невесты, совсем немного – двое жрецов Осириса и несколько молодых придворных, с которыми Имхотеп успел свести знакомство.
Когда жрецы освятили дом, разбили горшок и полили путь молодых супругов кровью и молоком, настало время пировать и беседовать. Тамин наслаждалась своим новым положением хозяйки и упивалась поздравлениями, и Синухет, глядя на дочь Перхора, размышлял – нельзя ли через нее подробнее узнать, что происходит в храме Амона и отчего скончался четвертый хем нечер. Наверняка слуги и рабы в главном храме сплетничают не меньше, чем во всех богатых домах…
Тамин увлеченно разговаривала с Мути. Не расскажет ли жрица Амона жене Синухета чего-нибудь лишнего? Но ведь они совсем незнакомы. Хотя Синухет в таких вещах не мог судить о женщинах.
В разгар веселья, когда гости отдали должное вину с виноградников Дельты, – он привез брату в подарок несколько кувшинов, – Имхотеп сделал Синухету знак. Ему хотелось поговорить, а напиваться молодой хозяин был не намерен. Это не приличествовало ни его положению, ни жреческому сану.
Синухет подошел к брату, воспользовавшись тем, что его столик стоял в удалении от столика жены. Когда Синухет сел рядом на табурет, Имхотеп улыбнулся.
– Ты писал, что у тебя родился второй сын, – сказал хозяин дома вполголоса. – И что он – рыжий…
Синухет при этом напоминании ощутил неловкость, почти испуг.
– Да, – сказал он, отведя глаза. Потом опять посмотрел на брата. – Это красивый и здоровый мальчик, Амон благословил меня…
Имхотеп усмехнулся.
– Как ты можешь знать – чьего благословения удостоился? – спросил молодой жрец Осириса. – Это твоя новая наложница? Кто она по крови?
До сих пор Имхотеп не спрашивал брата о наложницах, это считалось неприличным – так входить в дела чужого гарема. Пусть даже они были родственниками. И не родись сын Небет-Нун рыжим, Имхотеп и дальше бы не поинтересовался.
Синухет медлил с ответом, пожалуй, чересчур долго. Имхотеп все так же испытующе смотрел на старшего брата. Синухет знал, что в доме Перхора есть иноземные рабы – кажется, из кочевников-шасу; но ведь это совсем другое…
Наконец Имхотеп спросил:
– Ты сам не знаешь, кто эта женщина?
Синухет подумал, что подобный оборот не удивил бы брата. Но он сказал:
– Кажется, она из народа моря, северянка… Она мало говорила о себе. Я даровал ей новую жизнь.
Имхотеп взглянул на свою молодую жену. Потом вновь повернулся к брату.
– Я вижу, что ты полюбил эту женщину и она хороша для тебя, – сказал жрец Осириса с задумчивостью, которая была свойственна ему с детства, как и склонность к уединению. – Ты дал ей имя?
– Нет, – сказал Синухет с поспешностью, удивившей его самого. – Я хотел! Но она предпочитает свое варварское имя!
Имхотеп прищурился.
– Я вижу, брат, ты стремишься защитить ее от всех, считая и меня, – проговорил он. – Что ж, это дела твоего дома.
Он быстро встал и, не дав Синухету что-либо ответить, направился к жене. А Синухет ощутил, что покрылся испариной под своим цветным тонким нарядом. Сколько уже известно Имхотепу? Может ли Имхотеп притворяться, говоря со своим братом?..
Почему нет? Ведь Синухет умалчивает о многом, говоря с ним! И это все – женщина из чужой страны. Мудрые люди говорили, что такая женщина всегда таит многие опасности. Но теперь уже поздно что-нибудь изменить: теперь бросить ее – не Маат.
Все же он выяснит о ней побольше, пока это возможно. Синухет покинул убранную цветами трапезную, чтобы продышаться. Он вышел наружу.
Схватившись за косяк квадратной двери, Синухет долго смотрел в мягкую темноту.
Он со своей женой прогостит у брата еще несколько дней. Не попробовать ли расспросить о делах Амона жену Имхотепа, Тамин? Она женщина, а женщины обычно болтливы; однако жрице, наверное, приходится молчать о многом.
Синухет рано ушел спать, раздевшись и совершив туалет с помощью своего слуги Реннефера, который молча и безропотно дожидался хозяина.
Мути, как и дома, устроилась спать отдельно, на женской половине. И Синухет мог без помех размышлять. Загадочная женщина, которой он овладел, заставила его размышлять больше, чем это следовало благочестивому человеку.
Один Имхотеп, таинник и умник, мог понять его. Но с Имхотепом как раз и не следовало делиться.
Через два дня, когда другие гости уже разъехались, Синухет улучил возможность побеседовать наедине с женой брата. Госпожа Тамин сама работала в саду, поливая и окапывая цветы, которые привезла ей в подарок Мути. Жрица Амона сидела на коленях, подоткнув юбку, и увлеченно орудовала лопаткой; это зрелище понравилось Синухету.
Он осторожно приблизился, пока его черная тень не накрыла молодую женщину; она вздрогнула и чуть не выронила свое орудие, но потом быстро поднялась и распрямилась, обретая достоинство. Тамин отряхнула колени и одернула свой некрашеный калазирис.
– Ты хотел говорить со мной, господин Синухет? – спросила жрица ясным певучим голосом.
Она пристально смотрела на него из-под своего простого прямого парика, слегка щурясь от солнца. А Синухет подумал, не ошибся ли… Можно ли доверять этой женщине Амона…
– Я рад, что ты занимаешься этими цветами, – сказал он, улыбнувшись и кивнув на яркие маки, алевшие на клумбе.
Тамин рассмеялась, сбросив неприступность. Рукой, выпачканной в земле, она утерла вспотевший лоб, так что парик немного съехал.
– Может быть, они погибнут, наш отец Амон бывает безжалостен здесь… А это цветы из чужой страны. Но скажи своей госпоже, что мне приятен ее подарок.
Синухет поклонился.
– Я рад, что мой брат выбрал тебя своей госпожой, – сказал он учтиво и серьезно. – Он сам – таинник, и его влекут те женщины, чье сердце подобно ларцу с сокровищами.
Дочь жреца Амона несколько мгновений рассматривала свои черные от земли ногти. Когда она подняла глаза, Синухета поразило ее выражение.
– Если я угадала верно, тебе сейчас нужно одно из сокровищ моего сердца? Ты за этим подошел ко мне?
Молодая женщина смотрела на него с непроницаемой надменностью.
– Разглашение тайн Амона карается смертью! И для тех, кто услышит, тоже!..
Синухет растерялся.
– Я вовсе не об этом хотел просить тебя! Я хотел узнать… может быть, тебе известно, как умер Менна, четвертый пророк Амона? Его знала моя жена, и смерть этого жреца опечалила ее.
Тамин несколько мгновений продолжала смотреть на брата мужа как бдительный враг; а потом расслабилась и усмехнулась.
– Вот как! Твоя жена сожалеет о Менне?
– Ты в это не веришь? – спросил Синухет.
Он вновь почувствовал себя глупо; и корил себя за поспешность.
– Менна всегда чурался женщин, и они тоже не выносили его, – сказала Тамин. – Но я верю, что тебе зачем-то нужно о нем узнать. Сядем.
Она кивнула Синухету на скамейку под стеной дома.
Они подошли к скамье и сели, оказавшись в тени. Тамин несколько мгновений молчала, опустив руки на колени, как статуя божества. А потом взглянула на брата мужа.
– Задавай свой вопрос.
Синухет мысленно вознес мольбу Осирису. А потом спросил:
– Верно ли я слышал, что подозревают, будто Менна был убит?
Тамин кивнула, пристально глядя на Синухета.
– Подозревают, – сказала она. – Но это не удивительно ни для кого, кто знал Менну… Среди жрецов Амона много тех, кто злобствует друг на друга, и ты сам понимаешь это, если ты умен.
Молодая женщина возвела глаза к небу, точно вопрошая своего ослепительного бога – как во имя его могут делаться такие вещи.
Потом Тамин продолжила:
– Смерть Менны засвидетельствовал врач из Пер-Анха*. Он не нашел признаков яда или насилия, но вид четвертого хем нечер был таков, точно он погиб в муках, – лицо было страшно, и тело все сведено… Его, наверное, трудно было распрямить парасхитам!
Тамин улыбнулась без всякой жалости.
– В доме Амона была сунут – лекарка, которая давно служила здесь. Она была посвящена в дела Менны, неведомые другим. Говорили, что она могла отравить его… Ее допрашивали…
– Она жива? – спросил Синухет. Его вдруг ужасно взволновала участь неведомой лекарки. И он хорошо себе представлял, что такое “допрашивали”.
Тамин медленно наклонила голову.
– Жива. Но ты больше не найдешь ее здесь, если она тебе нужна. Ее удалили из храма, я не знаю, чьим решением.
Жрица вновь рассматривала Синухета с подозрением.
– Мне не нравится, чего ты допытываешься! Может быть, мне рассказать мужу о нашем разговоре?
Синухет быстро встал.
– Нет! Прошу тебя, молчи, это очень важно для меня, – он понизил голос. – А Имхотепу может повредить, если он узнает… Ведь тебе и так многое приходится скрывать!
Тамин рассмеялась.
– Да, – сказала она. – Но не бойся, ты рассудил обо мне верно. Мой ларец очень трудно отомкнуть.
Жрица Амона медленно сняла свой парик, и оказалась бритоголовой. Череп у нее был округлый и изящный, но Синухета от такой перемены пробрала дрожь.
– Может быть, ты спрашиваешь ради своего рыжего сына? – неожиданно произнесла Тамин.
Синухет застыл на месте. Неужели же она знает…
– В храме Амона недавно жила одна чужестранка. Я видела ее – у нее был синий парик, и светлая кожа, и синие глаза, как у женщин либу*, – задумчиво проговорила супруга Имхотепа. – Ее скрывали как статую богини, но я знала о ней. Эта чужестранка пропала два года назад.
Синухет пошатнулся и сел обратно на скамью. Он понял, что Тамин известно почти все, – и она догадалась, кто его новая женщина!
Тамин едва ли скажет Имхотепу – но дает понять Синухету, что у нее есть власть над ним. Сам Синухет, живя в своем поместье, был бессилен против этой жрицы и против других слуг Амона в Уасете – и Тамин это прекрасно понимала.
Зачем он только сказал ей!.. Но хуже, наверное, было бы оставаться в неведении. Тамин сейчас незачем угрожать Синухету – но если возникнет угроза ее собственной семье, у нее есть оружие.
Собрав все свое хладнокровие, Синухет встал. Он отступил и поклонился хозяйке дома.
– Благодарю тебя, госпожа певица Амона, – сказал он, употребив титул Тамин. – Ты многое мне сейчас открыла.
Тамин улыбнулась. Они понимали друг друга.
– Прекрасные цветы растут в странах за морем, – сказала она. – Не правда ли? Не забудь передать мои слова госпоже Мути.
Синухет еще раз поклонился и ушел, чувствуя, как взгляд жрицы жжет его обнаженную спину. Он вернулся в дом через прихожую, где в нише стояло золотое изображение Амона. В пустом коридоре Синухет присел и утер широкой ладонью мокрый лоб.
Что за женщину выбрал себе Имхотеп!.. Но, наверное, это хорошо, что у Тамин яд на языке и в сердце. Жрецам в столице и придворным нельзя быть другими… и Имхотеп скоро уподобится своей жене, своей сестре.
Скоро Синухет не узнает своего брата.
Отогнав эти мысли, Синухет встал и пошел к жене, передать ей благодарность Тамин. По дороге он почувствовал облегчение. Конечно же, Тамин ничего не сказала Мути.
Жена Синухета была польщена тем, что Тамин так ухаживает за подаренными маками.
– Как ты думаешь, муж мой, не стоит ли мне попросить ее о месте в Городе мертвых Уасета, пока мы здесь? – предложила Мути. – Это очень важная услуга, и просьба может быть слишком скорой, я это понимаю… Но еще хуже говорить о таких вещах в письме!
Синухет кивнул.
– Да, еще хуже, – задумчиво ответил он. – Думаю, ты права – Тамин может это устроить для нас. И теперь для нас пришло время просить.
* Дома жизни.
* Ливийцев.
========== Глава 62 ==========
И сам Имхотеп, и его супруга охотно взялись походатайствовать перед “князем Запада” Уасета за места в Городе мертвых.
Синухет видел сам, как рабочие начали вырубать новые погребальные камеры. Он стоял глубоко под землей, в холоде и мраке, и брат держал его руку. Хотя между ним и Имхотепом давно уже не было той близости, что в детстве.
Смотреть, как сыплются камни, расчищая дверь в твой вечный дом, – это было страшно, невзирая на все тайное знание. А может, именно благодаря этому знанию…
– Ты уже бывал здесь? – спросил Синухет, взглянув на Имхотепа, – его легкое зеленое облачение колыхалось от тока воздуха.
– Да, и не раз, – губы жреца Осириса, стоявшего к нему в профиль, тронула улыбка. – Есть то, что я с некоторых пор возжаждал узнать, но время для этого еще не настало…
Конечно, пропуском в Хамунаптру Имхотепу послужило облачение жреца, – но Синухет все равно был удивлен, что стражи Запада впустили его брата безвозбранно. И Синухет с трудом верил, что кто-нибудь добровольно согласится вести изыскания в таком месте… разве только Имхотеп рассчитывал найти что-то исключительно ценное.
Когда братья поднялись по выщербленной каменной лестнице наверх, Мути, стоявшая вместе с Тамин в тени гигантской статуи Анубиса, бросилась к мужу, забыв обычную сдержанность.
– Как долго вас не было! На меня это место наводит ужас, – Мути побледнела, руки ее были холодны, несмотря на жару.
Имхотеп вдруг шагнул к жене брата и, схватив ее за руку, перевернул ладонью кверху и прижал палец к жилке, считая пульс. Через несколько мгновений Имхотеп сказал Синухету, что его супруга перегрелась на солнце и им пора ехать домой.
– Пора, – Синухет обнял жену за плечи и прижал к себе. А перед глазами египтянина соткался образ светловолосой наложницы; его ужасно потянуло назад, в свое поместье. Синухет крепче прижал к себе жену, пряча от нее лицо.
– Едем, – распорядился он, как старший.
Женщины сели в носилки, а Синухет, следуя примеру брата, шагал пешком. Неутомимый Имхотеп словно бы даже наслаждался прогулкой под палящим солнцем.
Перед тем, как отправиться назад в Дельту, Синухет с женой еще раз навестили сына в школе Амона.
Амон-Аха уже избегал родительской ласки, как все взрослеющие мальчики; но, прощаясь с отцом, он крепко прижался к нему, точно без слов просил защитить от всех неведомых опасностей. Синухет поцеловал сына в гладкое темя; перед его глазами встало лицо Тамин, певицы Амона, и он вновь услышал ее мелодичный предостерегающий голос…
Покидая Уасет, он оставит здесь живой залог своего смирения.
Синухету, конечно, уже не раз приходило в голову поискать лекарку, обвиненную в смерти Менны и подвергнутую пыткам. Он понял, что это та самая женщина, которую он оглушил, похитив Небет-Нун, – теперь Синухета мучили сожаление и неизвестность. Но у него не было в Уасете людей, которые могли бы действовать незамеченными, а сам Синухет и подавно не мог заниматься поисками бывшей прислужницы храма. К тому же, это было почти бесполезно, – такие преступники или оклеветанные исчезали без следа и слова…
Прощаясь, Имхотеп обнял брата такими же сильными, как у Синухета, руками; а госпоже Мути поклонился. Та едва смогла кивнуть в ответ. Имхотеп внушал ей страх.
Госпожа Мути не побоялась бы оказаться во дворце, в обществе блестящих придворных, под неусыпным надзором стражников, – а учтивый, неприметный жрец Осириса, в чьем доме они жили, повергал ее в трепет. Наедине она сказала Синухету, что под взглядом его брата у нее “душа качается в теле как тростник”. И Синухет невольно разделил и опасения жены, и ее облегчение, когда Город живых остался позади.
Работы в Хамунаптре продвигались быстро. Через три месяца Имхотеп прислал брату письмо, в котором сообщил, что готовы погребальные камеры. Для самого Синухета с супругой, отдельная – для одного его сына или обоих, как решит отец, поскольку сыновья оставались в семье; и еще одна комната для наложниц Синухета. Слуг намеревались хоронить отдельно, гораздо проще, и сами люди дома Синухета не возражали против могил в Городе мертвых Буто – безымянных, как тысячи других, дорогу к которым родня забывала уже на следующий день.
А может, именно это обеспечивало наилучшую сохранность. Синухет знал, что по мере того, как возрастали притязания жрецов Амона, учащались и расхищения богатых гробниц, – такое преступление каралось страшными казнями, но грабителей это не останавливало.
Потом Синухет заставил себя забыть о смерти среди цветения жизни. Сетеп-эн-Сетх рос и умнел на глазах, несомненно, под влиянием матери; хотя Синухета настораживало то, чему она может со временем научить сына. А для Беллы малыш стал самой большой отрадой и опорой, какой она не могла найти больше нигде в этом мире. Родным языком Сетеп-эн-Сетха был древнеегипетский, которому его учил отец; но Белла различала в лепете сына и английские слова, и сердце ее замирало. Этот мальчик сделается для нее пробным камнем, лучшим собеседником, – ее истории о Лондоне станут для Сетеп-эн-Сетха сказкой и не будут мучить его, как мучают его мать; но он и Белла будут лучше всех понимать друг друга.
Иногда Белла приходила в ужас при мысли, что сына могут отнять у нее, чтобы отдать в школу. Синухет успокаивал любимую наложницу. Он не намерен был отсылать этого мальчика в школу Амона, предвидя жестокое непонимание, которое сын Небет-Нун встретит там. Сетеп-эн-Сетх будет учиться у писцов в маленькой школе Буто, при храме Зеленой змеи*, и Небет-Нун сможет приезжать к сыну так часто, как захочет.
