Текст книги "Белый, красный, черный (ЛП)"

Автор книги: Elenthya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 41 страниц)

В тот момент, когда я вхожу в самолет и экипаж с улыбками на губах приветствует меня, вибрация возле рубашки заставляет меня вздрогнуть. Я отделываюсь от обычных формальностей под предлогом больной ноги и поспешно сажусь в первое попавшееся кресло в салоне. Месье Г. убирает мою сумку, а я, бросив костыли к ногам, с трепещущим сердцем достаю из куртки телефон.

Это чат с Маринетт. Но новое сообщение не оставляет никаких сомнений в его отправителе.

«Ну, молодец, пацан».

На экране появляется фотография. Я сразу узнаю больничную палату Маринетт в ракурсе сверху вниз. Выглядя полностью выпавшей из реальности, моя Леди с пылающими щеками и улыбкой на губах свернулась возле спинки кровати, прижав к себе подушку.

«Я держу ситуацию под контролем. К приступам романтизма я привык. Нет, ну посмотри, в какое состояние ты мне ее привел. Судя по всему, мне это весь оставшийся вечер. Будет стоить тебе еще больше камамбера, можешь мне поверить».

Я подавляю судорожный смех.

«Спасибо, что остался с ней. Мне тоже тебя уже не хватает».

«Надеюсь».

Время останавливается.

«Меня застукали, пацан. Думаю, она хочет забрать свой мобильник. Сложно понять с этим заиканием».

Я тихонько смеюсь. Поскольку я уже сталкивался с таким, я прекрасно представляю, как Плагг с мобильником в лапках летает ровно на такой высоте, чтобы его нельзя было схватить. Нет, правда, какое облегчение знать, что он рядом с ней!

Я колеблюсь, прежде чем добавить:

«Я позабочусь о Нууру. И найду способ привести его в себя».

Ответ не заставляет себя ждать.

«Всё в свое время, пацан, и ты забываешь самое важное. Позаботься о себе. Там никто не сделает это вместо тебя».

Короткая пауза. Потом последнее сообщение, и я не уверен, что могу определить его отправителя:

«Мы любим тебя. И гордимся тобой, Адриан».

Стюардесса любезно просит меня пристегнуть ремень и выключить телефон на время взлета. Я отключаю мобильник – со слезами на глазах, но невероятно легким сердцем.

Комментарий к Глава 23. ...А потом? Часть 2 (1) Одна из разновидностей французской выпечки из заварного теста. Чаще всего они остаются полыми внутри, а сверху посыпаются крупным кондитерским сахаром.

====== Глава 24. Наступает ночь. Часть 1 ======

День + 364.

Снаружи дождь хлещет настоящим потопом. Стук капель по стеклу моей студенческой комнаты смешивается со стуком моих пальцев по клавиатуре. Я в последний раз сохраняю заключение и с облегчением закрываю файл. Посредством безопасной системы сообщений школы я создаю новый почтовый ящик, помещаю туда мой доклад, добавляю традиционную любезность как в основном тексте, так и в теме. Наконец, нажимаю «Отправить».

Я откидываюсь на спинку стула и долго потягиваюсь, мышцы спины совершенно задеревенели. Бросив взгляд на часы на компьютере, я понимаю, что был полностью погружен в доклад пять часов подряд – с самого возвращения из столовой. Я вздыхаю, не слишком удивившись. На этой неделе я пожертвовал немалым количеством часов сна, но оно того стоило!

Изнуренный, но торжествующий, я беру телефон и набираю короткое сообщение, не обращая внимания на поздний час. Северина, моя гувернантка, вероятно, еще работает.

«Я закончил сочинение. Как доказательство, я отправил вам копию письма моему преподавателю. У меня больше не осталось дел. Теперь ваша очередь сдержать слово».

Ответ не заставляет себя ждать.

«Мои поздравления. Я проверю и сообщу вам программу на завтра».

Я раздраженно вздыхаю. Конечно, она будет проверять, но всё равно это немного оскорбляет. Меня нельзя упрекнуть в том, что я халтурно делаю свою работу – ставка слишком высока!

Чтобы занять голову, я решаю убраться на столе, который погребен под папками с учебными материалами и книгами из библиотеки. Задвинутая в угол корзина быстро заполняется теперь бесполезными черновиками. Глухой звук торопливо закрываемых томов вызывает у меня любопытное чувство завершения – и ребяческой мести. Здесь, в Кембридже – каникулы, но Совет бросил мне вызов: чтобы получить разрешение покинуть Лондон, я должен в кратчайшие сроки выполнить бесчисленные задания, которые дали нам учителя на две недели каникул. И вот – готово!

Мой стол снова приобрел приличный вид, и я, покачнувшись, встаю, чтобы поискать в шкафу во что переодеться – наконец-то я смогу носить что-то помимо униформы пансиона! А согласно прогнозам погоды там будет снег, так что лучше запастись нужным.

Я сваливаю на кровать несколько свитеров и теплую одежду, потом, поморщившись, встаю на колени – левая нога всё еще плохо сгибается – и наклоняюсь, чтобы достать из-под кровати дорожную сумку. В полутьме мой взгляд привлекает металлический отблеск на стене. Я застываю, отвлекшись от размышлений. Немного поколебавшись, я достаю контейнер из тайника.

К моему большому сожалению, его покрывает тонкий слой пыли. С тренировочными экзаменами в начале года и тонной письменных заданий и докладов, которые нам постоянно задают, у меня уже несколько недель не было возможности прикоснуться к нему. CATs Cambridge не даром получил репутацию школы высшей категории. А ведь я еще только в лицее...

Я сажусь по-турецки на холодный паркет. Поднимаю крышку контейнера и один за другим достаю из него путевые дневники. Я столько раз просматривал их, что выучил наизусть – они написаны шифром, как для скорости, так и для конфиденциальности, но со временем, немного поразмышляв, мне удалось кое-что расшифровать. Это описания дня за днем, почти бортовые журналы, перемежаемые карандашными иллюстрациями, фотографиями и сводками разговоров со встреченными жителями. И особенно много записей о легендах, касающихся исследуемых мест. С комом в горле я глажу почерневшую страницу с торопливыми тонкими буквами, написанными несомненно женской рукой.

Где ты сейчас, мама?

Судя по всему, она представлялась как писательница, ищущая фольклорные истории. В своих заметках она несколько раз зашифровала слово «джинны». Будучи тоже Носителем, я быстро понял, что она собирала информацию о квами и людях, которые, как она, могли превращаться. Наверняка именно таким образом мои родители во время одного из своих путешествий нашли Нууру.

Я закрываю глаза и на короткое время сосредотачиваюсь. Я был с ними во время последнего путешествия, но у меня не осталось ни одного воспоминания о той эпохе, я был слишком мал. Зато воспоминания, которые передал мне отец, по-прежнему на месте, окруженные странным ореолом, словно сон, который никак не растает. Его глазами я снова вижу обычный рынок в пыли и жаре далекого лета. Цветы и птицы повсюду.

И посреди всего этого – моя мать, которая поворачивается и шепчет вне себя от радости:

«Габи, смотри! Это Камень Чудес!»

Гром вырывает меня из транса, и я подавляю дрожь, которая не имеет никакого отношения к ледяному полу. Я возвращаюсь за стол, отодвигаю ноутбук, чтобы положить Гримуар Камней Чудес. Рассеянно пролистываю несколько страниц, прежде чем перейти прямо к тем, которые касаются Носителя Тени, владельца Кольца – или Черного Кота, если говорить обо мне. Пожелтевшая бумага покрыта незнакомыми письменами, которые оказываются разными каждый раз, как я смотрю на них – Гримуар явно тоже содержит некую магию. Зато изображения прежних героев не меняются.

Как часто бывает, охваченный ностальгическим порывом, я изучаю стилизованные изображения моих предшественников – черная туника, темные шаровары и сандалии, закрытое маской лицо и накладные кошачьи уши, и как довершение – шест. Я продолжаю, пока не нахожу предшественников моей Леди, и невольно улыбаюсь. Каждый раз я не могу не отметить согласованность – отражение, эхо – между их костюмами и костюмами современных им Носителей Тени, как если бы они были связаны больше, чем общей миссией.

Моя Леди…

Я машинально беру молчащий телефон. Вне зависимости от времени суток, Маринетт всегда счастлива поговорить. Нам даже случалось звонить друг другу посреди ночи, чтобы отвлечься во время бессонницы или получить поддержку после приснившегося кошмара. Но завтра важный и трудный день. Я не хочу рисковать разбудить ее, если ей удалось заснуть.

Я вздыхаю и снова начинаю просматривать Гримуар. Дождь снаружи усиливается. Страница о Носителе Камня Чудес Мотылька появляется на мой вкус слишком быстро. Я подавляю ребяческий импульс закрыть книгу и задерживаюсь на сопровождающем тексте. Но, несмотря на усилия, значки и здесь с каждой секундой сосредоточенности всё больше смешиваются и перепутываются. Это странно, я не помню, чтобы такое происходило, когда я листал Гримуар после того, как украл у отца. Не было ли это следствием присутствия Плагга рядом со мной?

В виски начинает стучать мигрень. Я протираю глаза и, в конце концов, сдаюсь, бросив чтение. Машинально открываю один из ящиков справа и достаю черный футляр. Я поднимаю крышку: на бархатной подушке фиолетовый камень в обрамлении четырех крылышек мягко блестит в свете настольной лампы. С тяжелым сердцем я касаюсь трещины, которая пересекает его. Поскольку ничего не происходит, я беру брошь пальцами. Она едва теплая.

– Нууру?

Лиловая вспышка. На уровне моих глаз формируется маленькая фиолетовая сфера, и я сразу протягиваю руку, чтобы принять квами в ладонь. Как всегда удивившись тому, насколько он легкий, я шепчу как можно мягче:

– Добрый вечер, Нууру.

Несмотря на предосторожности, маленькое создание подпрыгивает.

– Хозяин?

Он приоткрывает слепые глаза – еще одно последствие той ночи – и пищит от боли, попытавшись раскрыть обожженное крыло.

– Не двигайся, пожалуйста. Ты был ранен, но теперь ты в безопасности, Нууру.

Он съеживается и растерянно садится. Я не рисковал будить его вот уже несколько месяцев и, как и каждый раз, жалею, что разбудил. Не знаю, из-за катастрофы или из-за того, что он пережил с моим отцом, но память Нууру по-прежнему неполноценная. С падением Мастера Фу и исчезновением Тикки каждое пробуждение оказывается таким же грустным и болезненным, как предыдущее. Два последних раза я даже не стал объяснять ему ситуацию. Зачем заставлять его страдать еще больше, если он обречен сразу забыть?

– Я… Прости меня. Я не должен был тебя призывать. Ты можешь снова заснуть, если хочешь.

Квами коротко вдыхает, борясь с крайней усталостью, которая никогда его не покидает. Его глаза снова открываются и – невиданное дело – он без колебаний смотрит мне в глаза. Я растерянно хмурюсь: разве в последний раз его зрачки не были более тусклыми? Или же это иллюзия от освещения?

– Адриан?

Сердце пропускает удар – обычно он никого не узнает, а иногда даже путает меня с отцом. Но квами смотрит на меня, не моргая. И вдруг слабо улыбается:

– Адриан… Я счастлив, наконец, встретиться с тобой.

С большим трудом он выпрямляется и осторожно расправляет здоровые крылья, оставив поврежденное прижатым к спине.

– Полагаю… у тебя много вопросов. Я сделаю всё возможное, чтобы ответить на них, но… но сначала я…

Он замолкает, его взгляд на короткое мгновение затуманивается. Потом он обеспокоенно продолжает:

– Хозяин Габриэль. Он…

Должно быть, он видел, как помрачнело мое лицо, поскольку его голос обрывается на выдохе, а глаза распахиваются. Я испуганно кладу его вместе с Камнем Чудес на стол, а потом скрещиваю руки, во власти тошнотворной дрожи.

– Он… Он умер. Уже год назад.

Впервые при этом известии квами сохраняет достоинство, словно уже догадывался о моем ответе. Он бросает короткий взгляд на брошь и трещину на ней. Потом прищуривает глаза и глубоко кланяется.

– Сожалею. Он был твоим отцом, ты любил его.

Это не вопрос, а простое утверждение. Я поджимаю губы, сбитый с толку этой странной покорностью. Слезы Нууру в течение предыдущего года всё еще преследуют меня. Я едва осмеливался представить, что он мог пережить во власти моего отца, чтобы дойти до такого состояния…

Я запускаю руку в волосы: мигрень делается только хуже.

– Мне столько надо у тебя спросить, Нууру… Не знаю, с чего начать.

Всё ли рассказал мне отец о своих планах? В своем последнем письме он не дает никаких подробностей, но были ли у него мысли, где может находиться моя мать? Куда делся квами Павлина, был ли он уничтожен вместе с особняком? Что стало с другими квами в начале катастрофы в Лувре – сознает ли Нууру вообще, что они исчезли?

– Уже год, – вздыхает квами. – Но ты не в первый раз пробуждаешь меня, не так ли?

Я молча киваю. Нууру берет фиолетовый камень, однако не касаясь трещины.

– Я даже не уверен, что смогу вспомнить этот разговор в следующее пробуждение. Повреждения на моем Камне Чудес слишком значительны. Мне очень жаль.

Он странно покачивается, а потом встряхивается и снова смотрит мне в глаза.

– Почему ты позвал меня сегодня вечером, Адриан?

Он выглядит истощенным, но искренне обеспокоенным. Я отказываюсь признаваться, что просто-напросто почувствовал себя одиноким.

– Я пытался расшифровать Гримуар, но символы нечитаемы. Я подумал, может, квами способны его расшифровать?

– Только Носители в активном состоянии – и с необходимой подготовкой – могут читать эти записи. Мне очень жаль, Адриан.

– «В активном состоянии»… Хочешь сказать, когда они трансформированы?

Он кивает. Вздрагивает, будто что-то вспомнив, и осматривается.

– Где… Где Плагг? Он больше не с тобой?

Я чувствую, что бледнею. И поспешно отвечаю – ни в коем случае нельзя сделать разговор еще более тяжелым, сообщив ему лишние подробности:

– Мне пришлось оставить его с Ледибаг. Слишком долго объяснять, – и на выдохе добавляю: – Но с ним всё хорошо.

Нууру снова кивает и грустно улыбается. Не знаю, верит ли он мне по-настоящему, но у него нет сил продолжать расспросы. Снова пошатнувшись, он садится, опустив крылья.

– Я… так устал.

Исполнившись жалостью к нему, такому крошечному и такому слабому, я снова беру его в ладонь. Он явно холоднее, чем несколько минут назад. И тусклее тоже.

– Нууру, пожалуйста, скажи, как тебе помочь.

Я вспоминаю Вайзза и его загадочные слова в ту ночь. Насчет квами, которые черпают источник своей осязаемости в силах и опыте Носителей…

– Тебе станет лучше, если найти тебе другого Носителя?

Прижав к себе Камень Чудес, Нууру поднимает на меня глаза, окруженные синяками, и ничего не отвечает. Я огорченно продолжаю:

– Я даже могу стать твоим Носителем, если ты согласен!

Он расширяет глаза. И яростно мотает головой.

– Нет… Нет! Ты не можешь. Это было бы нехорошо… И потом, у тебя есть Плагг.

– Но тогда как сделать, чтобы ты поправился?

У него вдруг наворачиваются слезы на глаза.

– Я хотел бы… Я хотел бы просто еще немного поспать. Пожалуйста, Адриан. Это возможно? – его голос начинает дрожать. – Теперь я это чувствую. Я чувствую, что остальные… ушли.

Он издает душераздирающее рыдание. Мое сердце сжимается. Поколебавшись, я прижимаю его к себе, и он инстинктивно вцепляется в мою футболку, спрятав маленькое личико.

– О, пожалуйста, Адриан. Я сделал столько зла. Пожалуйста!

Как вдруг звонит мой телефон. Я подпрыгиваю, возвращаясь в реальность. Проверяю, кто звонит, и бормочу извинение:

– Пожалуйста, дай мне минутку.

Успокаивающе прижав к себе Нууру, я свободной рукой поспешно отвечаю на вызов:

– Северина?

– Добрый вечер, Адриан. Я надеялась, как обычно, попасть на ваш автоответчик. Поздно, вы должны были уже лечь.

Я пропускаю мимо ушей сдержанное и чисто практичное замечание, как всегда с Севериной. Не случайно она напоминает мне Натали.

– Я ждал вашего следующего сообщения. Так что насчет завтра?

– Совет дал согласие, вы можете провести остаток каникул во Франции. Вы уезжаете завтра после фотосессии у Хантсмена. Вы должны будете прибыть в Париж к вечеру.

Я подавляю крик радости – и потому, что уже поздно, и потому, что не хочу испугать Нууру.

– Можно перенести фотосессию? Я хотел бы присутствовать на церемонии Дня Памяти…

Я мысленно скрещиваю пальцы. Я надеялся избежать фотосессии и улететь на заре, чтобы быть в Париже в первой половине дня, но ответ Северины категоричен:

– Договоренность с Домом Хантсмен не отменяют, Адриан, если только вы не хотите испортить свою репутацию во всей англо-саксонской сети. Кроме того, поскольку вы еще не давали публичного интервью после кончины вашего отца, ваше участие в церемонии нежелательно. Мы рассчитываем воспользоваться вашим пребыванием в Париже, чтобы наверстать это. До тех пор Совет просит вас по прибытии туда держаться незаметно.

Я бросаю попытки торговаться. Завтра вечером я буду в Париже, и это уже достаточно хорошо. Но слова Северины немного беспокоят меня.

– «Наверстать это»… Что вы имели в виду?

– Год условного траура заканчивается. Пора заставить говорить о вас, как об Адриане Агресте, а не просто как о сыне Габриэля Агреста. Совет желает потихоньку подготовить ваше возвращение во французские СМИ. Вероятно, во время вашего пребывания там мы представим вас нескольким журналистам, преданным нашему делу. Они создадут достойный медийный образ.

Я нетерпеливо ворчу, голова болит еще сильнее. Конечно, Совет непременно нашел бы выгоду в моем возвращении во Францию даже на короткий период. Я должен был это предвидеть: если я им позволю, мои «каникулы» рискуют стать не такими уж спокойными.

– Договорились, Северина, – устало вздыхаю я. – Пожалуйста, я хотел получить всего несколько дней для себя. Чтобы повидаться с друзьями. Чтобы… чтобы поразмышлять на могиле отца, или побыть в особняке теперь, когда работы закончены. Думаете, это возможно?

Я умышленно налегаю на умоляющий тон. Северина не злая, просто прагматичная и очень профессиональная. Обычно я избегаю злоупотребления слезными мольбами, именно чтобы они срабатывали в такие исключительные моменты, как сейчас. Она замолкает на короткое мгновение, что я решаю расценить, как колебание, и вот хорошая новость:

– Я посмотрю, что смогу сделать, Адриан.

Я облегченно смеюсь, лишь наполовину притворно:

– О, спасибо, Северина.

– А теперь вы ляжете спать. Мы заедем за вами в пансион завтра в восемь тридцать. Если у вас на фотосессии будет помятая физиономия, ваш агент опять обвинит в этом меня.

– Понял вас, Северина. Доброго вечера.

Я нажимаю отбой, не слишком успокоенный. Даже если сейчас всё развивается почти так, как я надеялся, я еще с трудом в это верю. Я уже должен был вернуться во Францию на новогодние праздники, но Совет нежданно-негаданно отменил поездку, чтобы я мог участвовать в лондонском деловом приеме. Они хотели таким образом увеличить мои шансы заполучить контракты с английскими модными домами, как, например, с фирмой «Хантсмен и сын». Связанный нашим молчаливым договором, я вынужден был терпеливо снести это. И хотя Маринетт сделала всё возможное, чтобы скрыть это от меня, я знаю, что разочарование было для нее столь же жестоким, как и для меня.

Полагаю, я успокоюсь, только вернувшись в Париж…

Я опускаю взгляд на Нууру, и мой энтузиазм тут же пропадает. Квами легче перышка исчез с моей ладони. Фиолетовый камень вернул себе четыре хрустальных крылышка. Он снова заснул.

Я с огорчением долго рассматриваю поврежденный Камень Чудес, тусклый и молчаливый. Вначале я испытываю искушение снова призвать квами, а потом думаю о его мольбе – его слезах, от которых на моей футболке осталось крошечное мокрое пятно, – и мне не хватает духу. Футляр на столе ждет, но внезапный порыв сострадания заставляет задохнуться.

Нет. Я не оставлю его здесь одного. Больше никогда.

Я энергично закрываю ящик и сажусь на кровать среди старательно сложенной одежды. Короткое мгновение я подумываю о том, чтобы прикрепить брошь к внутренней стороне куртки, чтобы таким образом повсюду носить его с собой. Но предстоящая завтра фотосессия разубеждает меня: у костюмеров есть привычка на время сеанса убирать одежду моделей неизвестно куда, а я отказываюсь оставлять спящего Нууру в чужих руках.

Я колеблюсь, пытаясь согреть брошь, такую хрупкую в моих ладонях. Потом невольно ностальгически улыбаюсь: во времена Плагга подобный вопрос даже не возникал, поскольку его Кольцо никогда не покидало меня, и никто не обращал на него внимания. Сейчас Кольцо испорчено настолько, что его сложно надень на палец, но я знаю, что Маринетт нашла выход, нося его на шее под одеждой. Она использует тот же черный шнурок, на котором когда-то висело украшение, подаренное Тикки – талисман, созданный квами и исчезнувший вместе с ней. Символ столь же сильный, сколь болезненный, и мое сердце сжимается от воспоминаний.

Смирившись, я кладу брошь Нууру обратно в футляр. Потом, за неимением лучшего, опускаю коробочку в сумку, которая с некоторых пор всегда со мной. Мне остается только спросить Маринетт, нет ли у нее какой-нибудь хитрости, чтобы облегчить мне задачу…

…Маринетт!

Я падаю на спину среди вещей и смотрю в потолок, сердце бешено колотится. Если мои планы не сорвутся, через двадцать четыре часа я буду рядом с ней. Но лучше пока не предупреждать ее. Я предпочитаю избавить ее от еще одной ложной радости, на случай если Совет опять нанесет предательский удар. Завтра я позвоню Нино и Алье. Оба должны суметь держать язык за зубами, пока мой самолет не приземлится в Париже…

Грусть понемногу уступает место почти болезненному воодушевлению. Я опускаю веки и глубоко вдыхаю с улыбкой на губах.

Скоро, моя Леди. Скоро.

День +364.

День +302.

24 декабря.

– До свидания, Котенок.

– До свидания. До скорого, моя Леди.

Щелкает мышка, и окно разговора закрывается. Меня окутывает тишина.

Я медленно вынимаю наушники и испускаю долгий вздох, в горле стоит ком. Заметив слева раскрытый сверток, я достаю оттуда роскошный белый шелковый шарф и надеваю его на шею. Нежный, невероятно легкий, это чистое наслаждение…

– Чего ради вы прощаетесь? Вы беспрерывно переписываетесь. Не даю ему и пяти минут до следующего сообщения.

– Он один в Лондоне на праздники, Плагг. Конечно, мы продолжим разговаривать.

С усталой улыбкой я проверяю список контактов на экране. Адриан уже отсоединился – в его пансионе очень строгие правила, даже во время каникул, а сейчас там время ужина.

– Вы оба невероятны. Как вы еще находите, что рассказать друг другу? Это выше моего разумения.

Закутавшись в новый шарф, я глубоко вдыхаю. Он пахнет новой тканью. Я прикрываю глаза, немного разочарованная. Думаю, я бы предпочла, чтобы шарф пах им. Но какой у него запах? Такая жалость, я не уверена, что смогу это вспомнить.

Впрочем, разве он оставался прежним, когда он становился Черным Котом? Я прекрасно помню, что он излучал иную энергию, ауру, свойственную всем Носителям Тени. По крайней мере, мне это внушают последние несколько воспоминаний – наследство объединения с прошлыми Носителями в Лувре. Я прожила их жизни и сохранила в памяти несколько обрывков, но почти всё остальное исчезло. Словно сон, почти полностью растаявший, от которого осталось несколько крошечных деталей…

– Разве можно назвать это настоящей разлукой? Достаточно электронного письма, сообщения и – хоп, вы как будто в одной комнате! Ба!

Плагг появляется из стоящей на столе маленькой корзинки, потрясая крошечным батоном, покрытым тонкой румяной корочкой, который он старательно поглощает – знаменитая сырная плетенка Дюпен-Чен. Мой отец приготовил на праздники целую кучу, но что-то мне подсказывает, что его запас не проживет дольше Рождественского ужина. Не когда рядом Плагг.

– Во времена ваших предшественников эпистолярное общение, по крайней мере, обладало шармом, – заявляет он между двумя хрустящими откусываниями. – Ожидание, тайна, возможность поменять партнера по болтовне под настроение или по воле случая…

– О, Плагг!

Я с досадой испепеляю его взглядом. Мне кажется, я помню, что большинство Носителей Тени обладали ветреной натурой, и у моих предшественников тоже были собственные любовные истории. Не имеет значения, я не хочу знать подробности!

Квами смеется и напыщенно произносит:

– Хорошее было время! Хотя. Было у меня несколько Носителей, которые считали меня своим психотерапевтом. Вот это было не слишком весело, – разочарованно заключает он.

Он с видом отвращения энергично кивает сам себе и заглатывает остаток сырной плетенки. Я позабавленно закатываю глаза, и тут раздается тихое позвякивание. Я немедленно хватаю телефон.

– Ага! Что я говорил? – зубоскалит Плагг.

Я предпочитаю его проигнорировать. Читая сообщение – украшенное несколькими блестящими каламбурами, – я улыбаюсь.

– Он, наконец, получил разрешение на выход. Они с друзьями увидят иллюминацию в Лондоне. Он пошлет нам фотографии!

Я пишу ответ, ожидая обязательного насмешливого комментария от Плагга.

– Ну и? Когда ты собираешься раскрыть ему сердце, мадемуазель робкая влюбленная?

Я чувствую, как краснеют щеки, и невольно начинаю запинаться.

– Что? Сказать ему, ч-что я люблю его? – я пожимаю плечами. – Он уже знает.

– Сарказм тебе не к лицу, Носительница Света, прекрати немедленно. И ты давно знаешь, что есть вещи, которые показывают, но есть и такие, которые говорят. Словами, как уже сделал он. Особенно в отношениях на расстоянии, как у вас.

Я приподнимаю бровь, озадаченная его пылом. Плагг принимается за пятую сырную плетенку – просто диву даешься, куда у него всё помещается. Родители опять обвинят меня в обжорстве, но поскольку я всё еще не вернулась к прежним сложению и весу, они закроют глаза…

– Плагг, с каких пор ты изображаешь сводника?

– Для людей? Примерно восемь тысяч лет. Но не меняй тему, я хотел поговорить не об этом. Когда ты собираешься сказать ему, что он был твоим прекрасным принцем с самого начала?

Телефон выскальзывает у меня из рук. Я едва успеваю подхватить его и испуганно смотрю на Плагга.

– Откуда ты знаешь? Т-то есть, с чего ты взял, что…

Плагг бросает на меня разочарованный взгляд.

– Обижаешь. Учитывая намеки Альи, советы твоей матери и старые фотографии Адриана, которыми увешана твоя комната наверху, не больно-то сложно понять, что ты давным-давно влюблена в него. И нет, отговорка «мне просто нравится мода», возможно, прокатывает с ним, но не со мной.

– …А.

Я знала, что надо было снять те фотографии. Но с моими ногами и костылями подняться по лестнице, ведущей в мою прежнюю комнату, по-прежнему невозможно, а попросить подобное у мамы сложно, не объяснившись. И в течение месяцев у Плагга было более чем достаточно времени, чтобы порыться в моих вещах.

Я делаю вид, будто сосредоточилась на телефоне в надежде, что Плагг оставит меня в покое. Бесполезные усилия, он покидает корзинку с плетенками и садится перед моим экраном, навострив уши, расширив от любопытства глаза.

– Так что? Почему ты ему так и не сказала?

Я нетерпеливо кладу мобильник и скрещиваю руки.

– Это неважно, Плагг. Прошло уже больше восьми месяцев. Между нами всё прекрасно.

– Можно и так сказать – если не считать триста километров между вами. А он? Ему было бы так приятно! Ну же!

Я хмурюсь, сбитая с толку. Я прекрасно знаю, какое место занимает Адриан в хорошо спрятанном сердечке Плагга, который под своим вечным видом мне-плевать-на-всё остается добряком. Тем не менее я редко видела его таким настойчивым. Что-то тут кроется.

– Возможно, когда-нибудь я скажу ему, – сдаюсь я, отталкивая стул от стола, чтобы взять костыли, прислоненные к кровати. – Когда я буду готова.

– Готова к чему?

– Я… не знаю.

Воцаряется тишина, и я удивлена, что он остановился на этом. Тяжело дыша от усилия, я встаю и покачиваюсь несколько мгновений, прежде чем обрести равновесие с помощью костылей. Скорей бы я уже могла избавиться от них. Мой физиотерапевт говорит, что на это понадобится еще несколько недель. И тогда я смогу, наконец, вернуться в свою комнату наверху, попрощаться с диваном-кроватью в гостиной и перестать занимать стол в комнате родителей, чтобы поработать!

Бросив взгляд через плечо, я замечаю, что квами сидит перед компьютером. Он выглядит искренне расстроенным. Я вздыхаю.

– Почему тебя это так волнует, Плагг?

– Вы, люди, не вечные, – смущенно бормочет он. – Я не понимаю, почему вы вечно так медлите сказать друг другу то, что действительно имеет значение.

Я пораженно смотрю на него.

– Особенно… учитывая то, что произошло в этом году, – мрачно добавляет он еще тише.

Горло сжимается, когда я понимаю, на что он намекает.

– Плагг, я терпеть не могу, когда ты так делаешь, – ворчу я.

Как я и ожидала, он расчетливо усмехается:

– Это ради твоего блага. Она бы сделала то же самое.

– Только она не действовала настолько в лоб.

– У каждого свои методы, Носительница. Все дороги ведут в Рим.

С тяжелым сердцем я закатываю глаза. Это первое Рождество, которое я праздную с тех пор, как она ушла, и я надеялась, что мне не придется об этом думать. Но дом благоухает ароматом печенья с корицей (одно из специальных зимних блюд нашего магазина), и этого уже хватает, чтобы всколыхнуть мою боль. В конце концов, это были ее любимые.

Повинуясь давнему рефлексу, я подношу руку к мочке уха. Из-за того, что после катастрофы в Лувре дырки в ушах оставались пустыми, они заросли через несколько недель. Хотя моя мать, а потом и Алья предлагали мне проколоть уши снова, я отказалась. Не хватило духу… И потом – зачем?

Мне тебя не хватает. Если бы ты знала насколько.

– И ведь не то чтобы вы не касались этой темы до его отъезда. Ты сама накинулась на него, а? Ты обвиняешь меня, что я действую в лоб, но тут, Носительница, чья бы корова мычала!

Вырванная из размышлений, я краснею от смущения. Плагг, или безошибочное искусство подчеркнуть то, что меня беспокоит. Он не в первый раз издевается надо мной по поводу этой истории с поцелуем, но я не думала, что эта тема еще способна настолько меня смущать – я явно ошибалась.

Полагаю, Адриан тоже пережил подобное поддразнивание по поводу Ледибаг. От одной только мысли об этом я сочувствующе усмехаюсь.

– Переходи к делу, Плагг, пожалуйста.

– Но я уже задал вопрос. Зачем скрывать от него, что это он – избранник твоего сердца? Вы были на таком верном пути, чтобы всё сказать друг другу в день его отъезда!

Я вздыхаю, сдаваясь. Ставлю костыли обратно и падаю спиной на кровать. Глядя на потолок, я долго подбираю слова.

– На самом деле… это было бы несправедливо. В тот день я действовала импульсивно. Когда… поцеловала его.

Плагг издает раздосадованное «о». Бросив взгляд на стол, я отмечаю, что он обеспокоен, если не подозрителен.

– Ты жалеешь, Носительница?

– Вовсе нет, – искренне отвечаю я. – Но просто… в тот момент, я уже ни в чем не была уверена.

…С чего начать?

– Он принял меня такой, какая я есть, Маринетт и Ледибаг, без колебаний, без условий. У него это заняло лишь несколько часов. Тогда как я… даже через три недели мне было сложно свыкнуться с этим, осознать, что Черный Кот и Адриан – один и тот же человек. Поэтому я ничего ему не сказала. Я хотела быть уверенной в себе, быть уверенной, что не ошибалась насчет него… и насчет нас.