Текст книги "Белый, красный, черный (ЛП)"

Автор книги: Elenthya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 41 страниц)

Я морщусь, толкая тяжелую дверь подъезда: блин, я надеялась, Нора еще не проведала о нападении акумы. Тяжело дыша, я перебиваю ее:

– Нора, мне надо бежать. Я оставлю покупки в вестибюле, ладно?

– Что? Ни в коем случае! Ты поднимаешься немедленно, иначе я…

Я тут же вешаю трубку, испытывая крошечные угрызения совести, бросаю сумку с покупками под почтовыми ящиками, которые полностью покрывают стену патио, выхожу обратно и пускаюсь бежать сломя голову – Нора чертовски быстро бегает, и в моих интересах побыстрее смотаться. Если она меня поймает, я окажусь запертой в квартире вместе с близняшками, и прощай сенсационная новость о нападении акумы в моем блоге!

Для большей уверенности я одним движением руки вскрываю и дезактивирую шпионское приложение, которое Нора украдкой установила на моем телефоне. Вероятно, она хотела выслеживать меня с помощью GPS, но ей еще нескоро удастся прижать меня такими низкопробными технологиями. Тихонько посмеиваясь, я просматриваю соцсети в поисках информации о нынешнем нападении: точное время начала, локализация, на месте ли уже Черный Кот и Ледибаг… Возможно даже, в сети есть фотографии или видео, связанные с акуманизированным?

18.46

Но новости еще неопределенные – знак того, что атака только началась. Впрочем, официальная городская тревога еще не прозвучала. Ворча, я пытаюсь отделить в комментариях правду от вымысла – если бы я только могла хотя бы получить представление о месте, где это происходит! Многочисленные твитты указывают на двенадцатый округ. Тем лучше, взяв на прокат велосипед, я могу добраться туда за несколько минут!

Я устремляюсь к ближайшей станции проката, но там нет ни одного свободного велосипеда. Я сворачиваю на соседнюю улицу в поисках другой станции. В правом ухе Надья Шамак лично комментирует нападение акумы. Вдалеке раздается взрыв – похоже, нынешний акуманизированный силен! От одной только мысли меня охватывает дрожь возбуждения. Из-за Норы и ее гиперопеки я пропустила вчера вечером нападение на музей Естественной истории – ну, я все-таки смогла сфотографировать с балкона несколько летающих птеродактилей, – но на этот раз ничто не помешает мне присутствовать там лично. И кто знает, если немного повезет, я, возможно, смогу перехватить Черного Кота или Ледибаг для короткого интервью, прежде чем они исчезнут. Слух про их расследование насчет Бражника не перестает распространяться, и я уверена, что могу быть им полезной!

По городу, наконец, разносится предупреждение об акуме, и вокруг меня всё вдруг начинает бурлить: парижане, которых предупреждение застало далеко от дома, имеют предписание укрыться в ближайших общественных зданиях или в метро, пока не закончится нападение – чтобы максимально освободить улицы и облегчить задачу компетентным органам. С тех пор, как Париж подвергается нападениям Бражника, это стало хорошо отлаженным механизмом!

Я, наконец, добираюсь до следующей станции проката, и, к моему облегчению, там есть еще несколько велосипедов.

18.47

Я нетерпеливо отпираю первый попавшийся велосипед, сажусь на него, позаботившись прикрепить телефон к рулю – так проще следить за перемещениями акуманизированного.

Вдруг моего мобильника касается нечто черно-белое. Рядом со мной кричит прохожий:

– Осторожно, ак…

Вспышка. Я рефлекторно моргаю. Резко вдыхаю.

– …А!

Надо мной нависает лицо. Большие голубые глаза расширяются и поспешно отстраняются.

– О! Тетя, иди сюда! Алья очнулась!

…Роза?

Я рывком сажусь, голова кружится, в горле пересохло, сердце колотится с бешеной скоростью. Мои закоченевшие руки пусты – где мой мобильник? Мой велосипед? Моя сумка?..

Улица исчезла. Люди и машины – тоже. Я вижу четыре белые стены, серый потолок. Комната, освещенная неоновыми лампами.

Я в незнакомой кровати. Пластиковые занавески закрывают от меня часть окружающего, передо мной возвышается черный экран со светящимися надписями.

Что…

Раздается гудение, когда что-то сжимает мою руку. Я подпрыгиваю и пытаюсь избавиться от предмета, когда из-за занавески слева появляется знакомое лицо и шепчет:

– Алья? Всё хорошо. Мы в больнице. Это просто манжета для измерения давления.

Я замираю, тяжело дыша, и прищуриваюсь в надежде узнать человека, чей голос мне знаком.

– Твои очки на столике справа…

С небольшим усилием я, наконец, нахожу очки и, дрожа, надеваю их. После чего разглядываю улыбающееся круглощекое лицо.

– М-Милен? – хрипло бормочу я.

Она кивает, звякнув дредами, украшенными бисером.

– Что происходит? Что мы здесь делаем? Как давно я сплю?

Подруга корчит сожалеющую гримасу:

– Не знаю, я очнулась всего несколько минут назад… Спроси потихоньку у Розы.

Как это – потихоньку?

Наше внимание привлекает шум шагов, и Милен тут же опускает занавеску. К моей кровати подходит женщина в белой блузке. Роза следует за ней по пятам. Снова встретившись со мной взглядом, она тепло улыбается мне.

– Алья, как ты себя чувствуешь?

Женщина в блузке пытается прогнать ее взмахом руки.

– Роза, еще раз повторяю: вернись на место, иначе у меня будут проблемы!

– Да-да, тетушка!

Но Роза остается стоять посреди прохода, в нескольких метрах от моей кровати, внимательная и улыбающаяся, а женщина – у которой такие же хрустально-голубые глаза – в итоге со вздохом сдается. Она подходит ко мне и мягко произносит:

– Здравствуйте? Меня зовут Люси, я медсестра. Вы в больнице. Можете назвать свое имя?

Она предлагает мне вытянуть руку, и я механически подчиняюсь. Измеряя пульс, она вопросительно смотрит на меня, излучая спокойствие.

– Алья… Алья Сезер, – бормочу я, удивляясь собственному хриплому голосу.

– Как вы себя чувствуете? Где-нибудь болит?

Э… везде? У меня ощущение, будто меня пропустили через стиральную машину. Я сосредотачиваюсь и сдерживаю гримасу.

– У меня… немного болит голова. Что произошло? Я попала в аварию на велосипеде?

– Вы оказались в зоне нападения акумы. У вас легкое сотрясение, несколько синяков, но никаких переломов.

Она долго изучает экран, который нависает над моей кроватью.

– Ваши показатели стабильны со времени вашего прибытия. Поднимите голову, посмотрите прямо перед собой.

Она проверяет мои зрачки с помощью маленькой лампочки. Я вздрагиваю – это почти ослепляет. У меня вдруг появляется ощущение тошноты.

– Вы знаете, какой сейчас день?

– Э…

Сегодня была моя очередь ходить за покупками, значит…

– Вторник. Вечер вторника?

Медсестра моргает – лишь мгновение, но от меня это не ускользает.

– Лежите спокойно, отдыхайте, хорошо? Вас придет осмотреть врач.

Она еще колеблется, а потом с чудной настойчивостью сжимает мою ладонь.

– Даже если вы не помните… спасибо. Спасибо за то, что сражались за всех нас. И спасибо за то, что были рядом с Розой.

Э?

Она отвечает на мой потерянный взгляд печальной улыбкой, после чего уходит за занавеску.

– Роза! Последний раз говорю: вернись на свое место!

– Хорошо! – щебечет та.

Она делает мне незаметный знак и в свою очередь исчезает. Я остаюсь одна, сбитая с толку.

– Милен?

Спустя несколько долгих секунд занавеска слева от меня снова отодвигается и подруга осторожно высовывает голову.

– Что произошло? Ты помнишь?

Она отрицательно качает головой. Она немного собирает занавеску и показывает мне что-то вдали за ней.

– Те, кто очнулись, тоже не знают. Там есть телевизор, над столом медсестер, но думаю, он не ловит никаких каналов…

Я подбираюсь к изножью кровати – ай, мои мышцы! – и осматриваю остальную часть комнаты: это громадная зала с белыми стенами, вдоль которых стоят кровати вроде моей, все занятые. Немного приглядевшись, я узнаю одного за другим наших одноклассников. Натаниэль, Сабрина, Ким… Большинство из них еще без сознания. Роза выглядывает со своей кровати, соседней с Джулекой, которая посылает мне бледную улыбку.

Я замечаю экран, о котором говорила Милен, и действительно, хотя он включен, на нем нет изображения. Я вдыхаю и мысленно встряхиваю себя.

– Милен, не одолжишь свой мобильник?

– Он разрядился. Может, твой в твоей сумке?

– Моей сумке?..

Она показывает пальцем на прозрачный пакет рядом с моей кроватью. Я издалека узнаю в беспорядке запихнутые туда мои пальто, шарф и сумку. Я тут же хватаю его и без угрызений совести разрываю пластик.

– Осторожно. Я не уверена, что мы имеем право…

Я пожимаю плечами, раздраженная преувеличенной осторожностью Милен. Что, за последние полчаса ввели военное положение?

Я вываливаю содержимое пакета на одеяло – уф, всё на месте. Хватаю мобильник и быстро снимаю блокировку.

04.57

Я замираю, пораженная ужасом. После похода по магазинам я села на поезд в метро в восемнадцать сорок. Тревога была объявлена к восемнадцати сорока пяти. Что…

04.58

…Что я делала последние одиннадцать часов?!

Я лихорадочно просматриваю список пропущенных вызовов и сообщений. Нора несколько раз пыталась дозвониться сразу после моей экспресс-доставки покупок. Родители тоже пытались связаться со мной. В следующие четверть часа после предупреждения об акуме они прислали множество текстовых и голосовых сообщений. Я так им и не ответила.

И больше ничего. Ничего за всю ночь. Ни с их стороны, ни с моей. Они в порядке? Они должны были сходить с ума!

Ни сети, ничего. Невозможно связаться с ними. Невозможно проверить соцсети, чтобы получить больше информации. Я в полнейшем тумане. И у меня одна из этих мигреней!

– Уверена, с твоей семьей всё хорошо.

Я поднимаю глаза от бесполезного мобильника. Роза неслышно подобралась к моей кровати. На этот раз с ней Джулека.

– Моя тетя сказала, по всему городу ночью был объявлен карантин, – горячо добавляет Роза. – Люди, которые не успели эвакуироваться, укрылись в подвалах или в метро.

Что? Общая эвакуация? Это план чрезвычайной ситуации для акумы четвертой степени – самый высокий уровень. Он объявлен впервые!

– А как же мы? Что мы здесь делаем?

– Ну это же ясно, нет? Мы сражались.

Я хмурюсь – этот голос ни о чем мне не говорит. Справа от меня резко отодвигают занавеску, и появляется девочка нашего возраста. Черные волосы, ореховые глаза, надменное лицо, правая рука в гипсе на перевязке из шарфа. Как и у меня, у нее повязка на голове, и хотя она отлично держится, она тоже кажется вымотанной.

– Мы все были акуманизированы. Поэтому мы ничего не помним, и поэтому нас поместили сюда. Пока они думают, что с нами делать.

Роза съеживается и хватает Джулеку за руку, а потом шепчет девочке с черными волосами:

– Тетя сказала, мне не надо ни о чем беспокоиться. Что на этот раз мы совершали хорошие дела.

Девочка пренебрежительно пожимает плечами, и я, наконец, узнаю ее. Это фехтовальщица, она регулярно сражается с Адрианом на соревнованиях. И она была среди самых недавних акуманизированных – под именем Рипост.

– Тебя зовут Кагами, не так ли?

Она бросает на меня подозрительный взгляд, а потом молча кивает.

– Ты помнишь, что делала перед тем, как оказалась здесь?

Она мотает головой:

– Было часов семь. Я была на тренировке. Больше ничего не помню.

– А вы, девочки?

– Я заканчивала мой зимний альбом скрапбукинга, – нараспев отвечает Роза.

– Мы с Иваном играли в видеоигры, – шепчет Милен. – Он рядом, еще спит.

– …репетировала с братом, – бормочет Джулека.

– А я направлялась к месту атаки, чтобы снять сражение Ледибаг и Черного Кота, – добавляю я. – Я не могла найти велосипед на прокат, но в остальном всё было относительно хорошо… А у вас? Особая проблема?

Кагами вместо ответа приподнимает брови. Джулека ритмично мотает головой, словно вспоминая бодрящую мелодию.

– Вовсе нет, – щебечет Роза, – я раньше срока начинала мой весенний альбом!

– А я выигрывала у Ивана, – выдыхает Милен, бросив влюбленный взгляд на занавеску позади нее. – Но я знаю, что он нарочно проигрывал, чтобы доставить мне удовольствие.

Я вздыхаю. Мы были акуманизированы без каких-либо обид и к тому же все одновременно? Нет, решительно, ничего не сходится.

– Подождите… значит, мы опять сражались против Ледибаг и Черного Кота? – бледнея, произносит Милен.

– Одно точно, – говорит Кагами, – если мы все здесь, значит, они победили.

Роза яростно кивает – по-видимому, она знает не больше нас. С другого конца комнаты раздается пронзительный звон, и торопливо проходят две медсестры. Роза прижимается к Джулеке.

– Это Аликс. Она тоже не в особо хорошем состоянии…

Милен и Роза переглядываются, бросают взгляд на меня и тут же моргают со странно смущенным видом. У меня плохое предчувствие.

– Сколько всего других акуманизированных?

– Э…

Я снимаю манжету для измерения давления, замучившись чувствовать, как эта штука надувается каждые две минуты. Слезаю с кровати и осторожно высовываю голову за занавески, которые загораживают мне обзор. Медсестры хлопочут вокруг одной кровати – Аликс, с тревогой предполагаю я. Я окидываю взглядом всю комнату и другие кровати в поле зрения.

Натаниэль начинает приходить в себя, и Роза, как идеальная медсестра на общественных началах – или важная птица, смотря кого спросить – спешит ему на помощь, Джулека следует за ней по пятам. Сабрина делает нам знак от кровати Хлои, которая по-прежнему спит. Макс с трудом поправляет большие очки, а его маленький робот Марков мягко мерцает в его ладони с немного оглушенным видом. В соседней с Милен кровати дремлет Иван, его правая рука перевязана до плеча. Ким тоже еще спит. Я инстинктивно беспокоюсь, не найдя среди одноклассников Маринетт, но она ведь до сих пор ни разу не была акуманизирована, в отличие от всех раненых – возможно, это было одним из условий для вербовки Бражником в этот раз?

Есть несколько взрослых – вроде месье д’Аржанкура, преподавателя фехтования, и Венсана Аза, фотографа, без сознания. Моего отца, Анимена в прошлом, нигде не видно. Если он отсутствует, значит ли это, что он невредим?

Последняя кровать, недалеко от Аликс, заставляет меня вздрогнуть, когда я узнаю парня, который ее занимает.

– Нино!

Я, не медля, пробираюсь к нему – плевать на медсестер. Встревоженно хватаю его за руку, но он не реагирует.

– Эй. Нино.

Его голова перевязана. Лицо под кислородной маской, но, несмотря на синяки и фингал под левым глазом, он кажется мирно спящим. Мое беспокойство увеличивается, когда я вижу засохшую кровь у него в ухе – он тоже сражался. Яростно.

Когда его манжета для измерения давления начинает надуваться, он даже не вздрагивает. Я изучаю экран, который нависает над его кроватью, но не понимаю, что означают все эти цифры.

– О, пожалуйста… Очнись.

Я достала мобильник – глупый рефлекс, но ничего не могу с собой поделать, будто бы он может всё уладить. По-прежнему нет сети. Я с надеждой просматриваю фотогалерею – кто знает, может, я успела сделать несколько фотографий, – но все снимки относятся к предыдущей акуме: из музея Естественной истории.

Где я была этой ночью? Мы с Нино оба были акуманизированы? Мы сражались вместе? Друг против друга? Друг с другом против Ледибаг и Черного Кота? Это они довели его до такого состояния?

Вдруг в углу экрана появляется любопытный значок, доказательство, что мобильник – наконец! – находит сеть, которую я, впрочем, никогда раньше не видела. Прежде чем я успеваю сделать хоть что-то, из ниоткуда появляется окно с видео. Черный фон, на котором мигает тот же знак: серый круг с пятью красными точками. Потом экран проясняется и понемногу вырисовывается человек, снятый в черно-белом формате.

…Ледибаг!

Стоя перед камерой, она, кажется, колеблется, словно ожидает, пока будет готова фокусировка. В руке она держит большой микрофон в черных точках. У него старинный вид, такие можно увидеть только в довоенных фильмах.

Она беззвучно что-то спрашивает, похоже, получает от оператора ответ и на короткое мгновение прикрывает глаза.

– Сообщение для всех парижан. Это Ледибаг. У меня не слишком много времени, так что, пожалуйста, слушайте внимательно.

Ее голос слегка деформирован весьма посредственным качеством записи, но ее четко слышно, и она, как всегда, решительна. Эхо заставляет меня поднять голову: телевизионный экран тоже показывает Ледибаг, и судя по тому, как медсестры и гражданские пораженно смотрят в свои телефоны, мы все ловим одну и ту же передачу. Даже громкоговорители больницы передают то же самое сообщение.

– Ситуация теперь стабилизирована. Мы с Черным Котом нашли общий язык с Изгнанником, он собирается сдаться. Я прошу компетентные органы уважать их соглашение с Аудиматрицей и Рожекопом и позволить нам действовать до рассвета. Не вмешивайтесь больше, пожалуйста. Не приближайтесь к Лувру, иначе гражданские, оказавшиеся там пленниками, подвергнутся большой опасности.

«Изгнанник»? Рожекоп, Аудиматрица? Пленные гражданские?! Что…

– Спасибо всем акуманизированным за неоценимую помощь и их жертву. Вероятно, они всё забудут, но не сердитесь на них за нанесенный ущерб, поскольку они лишь исполняли свой долг. Будьте спокойны, Бражник побежден. Он больше никогда не захватит ни одной жертвы.

Она коротко вдыхает, а потом устало выдыхает.

– Знаю, ночь была тяжелой для всех, но, пожалуйста, держитесь. На рассвете всё будет закончено. Что бы ни произошло после… Будьте мужественны. Этот город и его жители сумеют подняться, я знаю.

Она замолкает, видимо, подбирает слова. Потом в последний раз улыбается в камеру и протягивает руку, словно чтобы взять ее.

– Чудесное Исцеление!

Объектив дрожит и направляется в небо. Картинка смазывается, и все экраны гаснут. Я издаю стон.

– Нет!

Но окно закрывается, значок – божья коровка – в углу экрана исчезает. В комнате царит мертвая тишина. Потом слышится свист, знакомая сверкающая волна появляется сквозь стены, омывает кровати и людей красно-черно-серебряным потоком. Она быстро исчезает, и возвращается тишина.

Голова болит меньше, а ломота успокаивается. Я удивляюсь, что мне не хватает воздуха, а потом понимаю, что надо дышать. Слеза скатывается по щеке, я стираю ее неуверенной рукой. Я не знаю, почему плачу, но не могу остановиться.

– А… лья?

Я дергаюсь, вырванная из ступора. Нино смотрит на меня сквозь ресницы. Его дрожащая рука протягивается по одеялу. Я тут же хватаю ее.

– Нино!

Он слабо отвечает на мое пожатие. Его растерянный взгляд бродит по занавескам и потолку, и я угадываю его немой вопрос.

– Было нападение акумы, – бормочу я, – ты был ранен, но теперь всё хорошо. Мы в больнице. И Ледибаг… Ледибаг разбирается с проблемой.

Рядом проходит медсестра и при виде меня останавливается, явно собираясь отправить меня обратно в кровать, как было с Розой. Я бросаю на нее умоляющий взгляд, и она просто кивает.

Что-то касается моей щеки. Это Нино – он медленно вытирает новую слезу. Он хмурится, кажется, собирает все умственные и физические силы, чтобы произнести несколько слов.

– …всё хорошо?

Я покорно кладу телефон и сильнее сжимаю его ладонь. Я киваю и с тяжелым сердцем улыбаюсь.

– Всё хорошо.

На самом деле, нет. Всё не хорошо. Мне грустно, мне страшно.

Поскольку это сообщение Ледибаг, хотя и ободряющее, хотя и вселяющее надежду… звучит как прощание.

Возле уха раздается писк. Всего несколько минут до снятия трансформации…

Я невозмутимо окидываю взглядом окрестности. Улица и ее здания по-прежнему разорены. Чудесное Исцеление едва погасило пламя на нескольких горящих машинах немного дальше.

– …опять лишь частичный результат. Будем надеяться, хотя бы передача прошла хорошо. Ты смог всё снять?

– Да, у нас на всякий случай осталась копия ее объявления. Но у меня телефон почти разрядился…

Забыв о перешептываниях позади меня, я опускаюсь на одно колено, в горле стоит ком. Сдержанными движениями я раздвигаю пепел, открывая эбеновую крышку. С предосторожностями беру ее обеими руками, аккуратно достаю из обгоревших обломков…

– Ледибаг? Эта Чудесная камера была впечатляющей. Она правда позволила передать ваше сообщение всему Парижу?

…но дерево рассыпается между моих пальцев. Шкатулка распадается на тысячи кусочков среди пепла. Я прикрываю глаза и подавляю разочарованный крик. Возможно, это было нашей последней надеждой.

Нет! Нет…

– Ледибаг?.. Пожалуйста, позвольте пойти с вами в Лувр.

Я глубоко вдыхаю и проглатываю слезы. Отряхиваю ладони, избавляясь от серой пыли, а потом намеренно неторопливо встаю.

Оставайся бесстрастной, Ледибаг. Еще немного.

– Кто-то должен транслировать вашу историю. Я могу этим заняться!

Я поворачиваюсь к Надье Шамак и ее оператору, которые, когда я пришла, уже рыскали в поисках информации об Изгнаннике. Их одежда видала лучшие дни, но они ни капли не потеряли стойкости. Чудесное Исцеление почти никак не повлияло на материальный ущерб, зато их раны частично исцелились – тем лучше.

Журналистка приближается, профессионал до кончиков ногтей:

– Мы будем держаться незаметно.

– Мадам Шамак, у вас же есть маленькая дочь, не так ли?

Она недоуменно застывает:

– Конечно. Манон в безопасности со своим отцом.

– Но она наверняка беспокоится за вас. И ей нужна ее мама.

Я сохраняю спокойствие, но эта готовность рисковать давит на меня. Я бы дорого заплатила только за то, чтобы быть уверенной, что с моими родителями всё в порядке, что они в безопасности где-то далеко от центра города. Надья же выглядит искренне растерянной. Оператор позади нее за неимением привычной аппаратуры начал снимать нас на свой телефон. Я делаю вид, будто не замечаю объектива.

– Пожалуйста, Надья. Отправляйтесь со своим коллегой в безопасное место.

Надья пытается ответить, но я позволяю себе жестом перебить ее. Я видела, что она сумела совершить как Аудиматрица, и знаю, под безрассудной горячностью у нее прячется обостренное чувство ответственности за безопасность как можно большего количества людей.

– Вам я могу сказать: прекращение военных действий с Изгнанником лишь временное. Ситуация вскоре может выйти из-под контроля, и мы не хотим рисковать безопасностью гражданских. Надья возвращайтесь к себе и убедитесь, что к моему сообщению прислушались. Пока Изгнанник не исчезнет, надо, чтобы все держались в стороне от Лувра.

Надья, похоже, колеблется. Я подкрепляю просьбу последней уверенной улыбкой:

– Пожалуйста. В облике Аудиматрицы вы идеально транслировали наши решения и информировали население. Продолжайте, они послушают вас.

Мои Серьги снова пищат, и я берусь за йо-йо. Устремляясь на крыши, я слышу, как Надья Шамак, смирившись, бормочет:

– Поняла, Ледибаг. Спасибо за всё.

«We used to dream» – by Justin Jet Zorbas & C. (беспрерывно) – https://youtu.be/b0xnCORaVmI

Беспрерывный писк.

Балкон, наконец. Я с облегчением приземляюсь. Едва успеваю выпрямиться, как мой костюм исчезает. Холод и ломота возвращаются, жгучие.

– Маринетт.

Я потягиваюсь, поморщившись. Тикки садится мне на плечо, легкая как перышко.

– Я чувствую, что ты использовала Чудесное Исцеление. Тебе пришлось сражаться?

– Нет, но я решила использовать Талисман Удачи, чтобы как можно больше помочь людям.

– Так я и подумала… Ты правильно поступила.

Я беру ее в ладони. Она выглядит такой слабой…

– Надеюсь, это хотя бы исцелило раненых. Но город по-прежнему в ужасном состоянии!

Тикки устало кивает:

– Наверняка было слишком обширное поле деятельности. А эта магия всегда ставила человеческую жизнь выше материального ущерба… Теперь, когда Шкатулки больше нет, мои силы становятся всё более ненадежными, – она поднимает на меня уставший, но полный надежды взгляд. – Что было на этот раз? Предмет, призванный Талисманом Удачи?

Я скорбно улыбаюсь при воспоминании о последнем призванном предмете. Словно признавая необходимость отговорить Париж от контратаки, на этот раз появилось не оружие.

– Микрофон. Большой старинный микрофон, соединенный со старой камерой на штативе, какие бывают в старых документалках. Я использовала их, чтобы передать сообщение на все рабочие экраны города и, возможно, еще и на радио…

Тикки ностальгически улыбается:

– О… Этот?

– Что, для тебя это что-то значит? Это было оружие прежнего Носителя? В нем не было ничего особенно опасного…

Тикки подмигивает мне:

– Носители пацифисты были гораздо многочисленнее Носителей воинов, и гораздо скромнее. Этот микрофон и эта камера… Они из той эпохи, когда информация и коммуникация среди населения была бесценна. Как ты знаешь, тридцатые и сороковые годы были темным периодом в Европе.

Ее глаза блестят, словно наполненные слезами, но она продолжает печально улыбаться.

– Леа и Педро. Они отдали жизнь, чтобы передать нужным людям жизненно важную информацию. Французское Сопротивление многим им обязано, однако кроме нас с Плаггом, никто не помнит их имен. Но если бы они знали, что их инструменты снова помогали обезопасить гражданских… Думаю, они бы очень гордились.

У нее грустный, но доброжелательный тон, как часто бывает, когда она говорит о наших предшественниках. У меня вдруг встает ком в горле.

– Маринетт?

Я стыдливо опускаю голову.

– Предупредить Париж мне пришло в голову позже, когда я получила в руки микрофон. Но вернулась я туда, чтобы… я хотела починить Шкатулку. Я хотела всё уладить, как обычно. Мне так хотелось бы сделать больше! Я пыталась убедить Мастера Фу, я противостояла ему… И всё напрасно!

– Не всё. Маринетт!

Летая вокруг меня, она утешающе произносит:

– Что сделано, то сделано. Но ты спасла Черного Кота! И Изгнанник успокоился. Ты уже сделала всё, что могла, не так ли?

– Да! Но…

– Напомни мне, каким был предыдущий предмет, призванный Талисманом Удачи?

– Пистолет. С парализующими пулями.

Я еще слышу щелчок упомянутого оружия, приглушенный крик Черного Кота, когда я решила выстрелить в него, чтобы увести подальше от Изгнанника. Меня по-прежнему трясет от этого. Тикки кивает, ее глаза сверкают.

– Пайпер и ее ствол. В Нью-Йорке ваши предшественники были известны жесткими репрессиями в отношении гангстеров. Однако Талисман Удачи дал тебе одно из наименее опасных их оружий. Это не случайно.

У меня кружится голова. В желудке бурлит. На лице Тикки появляется нежное выражение.

– Время сделать перерыв, Маринетт. Иди. Ты нужна своему напарнику.

Не дожидаясь меня, она скрывается в гостиной. Взволнованная, я несколько секунд нерешительно стою перед разбитым стеклом, которое усеивает паркет. В ушах еще гудит от нашей предыдущей… ссоры.

Вопль. Убийственный фиолетовый взгляд. Поднятый кулак, готовый обрушиться…

«Дай мне пройти!»

«АДРИАН!»

Я мотаю головой – это неважно, не сейчас! – и в свою очередь вхожу.

Кухня, которая выходит в общую комнату, перерыта сверху донизу – Плагг явно не лишил себя удовольствия пошарить в шкафах и ящиках в поисках провизии и свеч, которые расставил во всех углах комнаты.

Зато его Носитель не пошевелился. По-прежнему сидя на диване, он уставился в пустоту остекленевшими глазами. С немного неуклюжей услужливостью Плагг положил на низкий столик впечатляющее количество бутербродов, сыров и пирожных, но ничего не тронуто. Я сглатываю и неуверенно шепчу:

– Адриан?

Он дергается, словно не слышал, как я пришла. Стыдливо вытирает щеки, опустив голову, шмыгая носом. Я не решаюсь приблизиться, настолько он кажется мне… недостижимым. Как открытая рана. Когда он, наконец, смотрит на меня, я едва узнаю его.

– Ты уже вернулась? Всё… всё получилось? Тебя послушались?

У него бледная принужденная улыбка. Я стараюсь не обращать внимания на его еще влажные щеки, поскольку он, похоже, стыдится этого, и подхожу к дивану напротив.

– Я передала сообщение всему городу. Я встретила Надью Шамак, она сделает всё возможное, чтобы убедить полицию и армию больше не вмешиваться… Надеюсь, этого будет достаточно.

Адриан молча кивает с полными слез глазами. Помешать властям нападать на Изгнанника в наше отсутствие представлялось нам самым срочным делом. Но Черный Кот был не в том состоянии, чтобы появляться на публике, и, чувствуя, что он хочет остаться наедине с Плаггом, я предпочла улизнуть.

Я сажусь напротив Адриана, не в силах выносить его взгляд дольше нескольких секунд. Мне стыдно это признавать, но мне тоже необходимо было прогуляться. Видеть Адриана таким – это… так необычно. И так выводит из равновесия.

Адриан. Адриан – Черный Кот. Адриан потерял отца. Адриан…

– Ты использовала Чудесное Исцеление… Всё хорошо?

Я мысленно встряхиваюсь. Всё это – слишком, слишком много, чтобы переварить сразу.

– Я хотела вылечить и исправить, что возможно. К-как твои раны? Ты лучше себя чувствуешь?

Он с горькой улыбкой односложно подтверждает. Его рана на голове больше не кровоточит, и, судя по красным марлевым салфеткам, сброшенным кучей в углу, Плагг позаботился о ней до применения Чудесного Исцеления. Голос Адриана стал не таким хриплым, и ему легче говорить. Но отметины на шее – следы глубоко впившихся в плоть пальцев – еще видны. Я отворачиваюсь, меня накрывает новый приступ тошноты. А если бы я пришла на несколько минут позже?

…Несколькими минутами слишком поздно?

– Постой, ты активировала свою силу! Может, Шкатулка восстановилась? Нужно пойти посмотреть!

Надежда оживляет его бледное лицо. Я неохотно качаю головой:

– Я уже была там, когда активировала Чудесное Исцеление. Оно ничего не изменило. Шкатулка… окончательно потеряна.

Его взгляд угасает. Снова стекает слеза, и он стирает ее – на этот раз с достоинством.

– Я всё испортил, моя Леди. Всё – моя вина, – повторяет он. – Прости.

Сжав кулаки, он опускает голову и вздыхает. Я сижу притихшая, растерянная, не зная, что сказать. Тикки, которая до сих пор оставалась с Плаггом в глубине комнаты, садится на низкий столик между нами и вопросительно смотрит на меня. Я беззвучно произношу: «Помоги мне», – но она просто кивает в ожидании. Адриан шмыгает носом, закрыв глаза, не видя наших переглядываний. Когда он подавляет новое рыдание, горло сдавливает, и я резко встаю.

На негнущихся ногах я огибаю столик и сажусь рядом с ним. Нерешительно касаюсь его кулака, стиснутого с такой силой, что он побелел. Некоторое время спустя Адриан расслабляется. Я беру его за руку. Шепчу то, что сама хотела бы услышать, даже зная, что это ничего не изменит:

– Ты тоже сделал всё, что мог.

Еще одно сдавленное рыдание, но ладонь Адриана с благодарностью сжимает мою. Я с трудом сглатываю, глаза жжет. Измотанная необходимостью держаться, я кладу голову ему на плечо и в свою очередь вздыхаю. Мгновение поколебавшись, он приваливается ко мне. В конце концов, я с тяжелым сердцем закрываю глаза.

Лишь минутка… Только одна минутка.

Вначале рыдания Адриана удваиваются. Я ограничиваюсь тем, что молча сжимаю его руку, глажу большим пальцем тыльную сторону его ладони. Я чувствую, как он понемногу расслабляется, успокаивается.

Одновременно я слышу, как Плагг, ворча, копается где-то на кухне. Наконец, он возвращается к Тикки:

– Держи, Sugarcube. Это ведь были твои любимые в Нью-Йорке, да?

Тикки издает хорошо знакомое мне тихое, но радостное щебетание. Когда я приоткрываю глаза, она уже уплетает печенье, покрытое розовой глазурью, под притворно пренебрежительным взглядом Плагга. Я горько улыбаюсь.