Текст книги "Белый, красный, черный (ЛП)"

Автор книги: Elenthya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 41 страниц)

– Фонд распределяет собранные деньги в зависимости от жизненной необходимости, а состояние мадемуазель Дюпен-Чен хотя и проблематично, ее жизнь вне опасности.

Нет, только ее свобода!

– Ее просьба не приоритетна. А когда наступит ее очередь, вероятно, будет слишком поздно, чтобы хирургия подействовала.

Я заставляю себя сделать вдох. С одного взгляда отмечаю, что мужчины и женщины вокруг стола кажутся более расслабленными, но внимательными как никогда. У них есть что-то на уме.

– Что вы предлагаете?

– У вас нет доступа к счетам компании. По крайней мере, пока, – любезно продолжает президент. – Но мы хотели бы доказать нашу искренность и нашу преданность как Дому Агрест, так и тому, кто однажды будет им управлять. Мы предлагаем сделать анонимное пожертвование в организацию, ответственную за сборы. Более чем значительное пожертвование, что, несомненно, позволит нам поставить несколько условий насчет использования части этих денег. Дело мадемуазель Дюпен-Чен могло бы быть… пересмотрено, а ее состояние признано более критичным, чем с первого взгляда, что сделает ее случай приоритетным.

– К чему эти махинации? Зачем прятаться?

Третий человек берет слово – кажется, директор по связям с общественностью:

– Как многие другие парижские предприятия, мы уже сделали пожертвование: ни слишком скромное, ни слишком показушное. Учитывая настойчивые слухи, которые касаются вашего покойного отца, мы не хотим привлекать внимание больше, чем это необходимо. Новое пожертвование, да еще такого размера, может возбудить подозрения журналистов. Некоторые могут заинтересоваться причинами наших действий и даже вашей подругой, что в ее состоянии не приведет ни к чему хорошему, не так ли? Не все ваши фанаты известны своим сдержанным поведением.

Вице-президент кивает:

– Что касается Дюпен-Ченов, думаете, они примут такой дар, если предложить им напрямую, Адриан?

Я не знаю. Возможно, нет? Но если им предложу я? В конце концов, их дочь будет спасена! Но Дюпен-Чены простые и замечательные люди, я не хочу, чтобы они думали, будто они в долгу передо мной. Кроме того, хотя исчезновение Тикки и смерть моего отца значительно сблизили нас, я чувствую, что моя Леди еще уязвима и даже нерешительна, как бывала прежде рядом с Адрианом. Тогда эта история с деньгами… Нет, я не хочу, чтобы между нами стоял такой тип благодарности.

Я просто хочу, чтобы с ней всё было в порядке. Я просто хочу, чтобы она снова могла улыбаться, освобожденная от груза этой истории. Насколько возможно теперь, когда Тикки больше нет…

– Ваше предложение интересно. Каковы ваши условия?

Президент и ее помощник обмениваются коротким удовлетворенным взглядом.

– Подчинитесь требованиям вашего отца. Покиньте Париж, поступите в Кембридж. Позвольте нам делать нашу работу с отчетом вокруг этой истории. Если вам будут задавать вопросы в Лондоне, продолжайте изображать безутешного сына-наследника, который не дает комментариев. Когда мы посчитаем момент благоприятным, мы попросим вас ответить на несколько интервью с журналистами, которых мы сами выберем и проинструктируем.

– Чтобы они восстановили репутацию компании, не так ли?

– И чтобы они отшлифовали ваш публичный образ, всё это для вашей будущей роли в лоне компании. Пройденный вами путь имеет в глазах акционеров все признаки истории успеха, мы должны убедиться, что слухи, касающиеся вашего отца, не навредят вам, будут они когда-либо подтверждены или нет.

– Разумеется.

Я уже не пытаюсь скрыть горечь в голосе. Президент становится покладистой:

– Позвольте нам действовать, Адриан. Ваш отец был гениальным творцом, художником, который блистал и будет блистать в мире моды и эстетизма, но в остальном он всегда доверял нам. Мы сделаем всё, чтобы сохранить ваше наследство и компанию.

И ваш кошелек тоже.

Я ненавижу эту зависимость от денег и известности, постоянно присутствующую с тех пор, как я окунулся в мир моды. После смерти отца я на короткое мгновение – со стыдом – подумал, что стану свободнее, даже смогу сделать собственный выбор. Я ошибся… но неважно. Главное сегодня – то, что для Маринетт еще остается лазейка.

А ради моей Леди я готов на всё. Даже расстаться на какое-то время. В конце концов, мне скоро шестнадцать. И до совершеннолетия я, возможно, найду способ обойти директивы моего отца…

– Если Маринетт будут снова оперировать, я хочу остаться во Франции, пока всё не закончится.

– Как только ее состояние стабилизируется, ее можно будет переместить в центр реабилитации. Мы сможем подождать до того времени. При условии, что вы будете осторожны, Адриан. И не пытайтесь вступать в дискуссию с журналистами. Оставьте нашим адвокатам заботу о защите памяти вашего отца.

Я на мгновение прикрываю глаза, рефлекторно ищу отсутствующее Кольцо на пальце и вздрагиваю. Я оставил Плагга с Маринетт, чтобы он составил ей компанию, но мне его не хватает. Я не осознавал, до какой степени одно его присутствие за последние годы стало привычным и даже поддерживающим. Честно говоря, он был словно часть меня – со своими скучающими зевками и насмешливыми подколками, которые мог слышать только я.

А ведь Маринетт потеряла эту поддержку. Навсегда.

Сердце сжимается от этой мысли, но мне удается сохранить бесстрастие перед собранием деловых людей. Не время давать слабину.

– Прекрасно. Я согласен.

====== Глава 23. ...А потом? Часть 2 ======

День+11.

Дверь лимузина закрывается, и меня окутывает тишина – тяжелая, почти гнетущая. Я с трудом восстанавливаю дыхание: перемещение на костылях еще требует от меня значительных усилий, но главное: мне сложно осознать случившееся только что.

Совет дошел до того, что навел справки о Маринетт. Я ничего не заметил.

И я уезжаю. Я действительно должен уехать. Бесповоротно. Проклятье…

Проклятье!

Я пинаю здоровой ногой пассажирское сиденье перед собой, потом в крайнем раздражении колочу его кулаками. Это помогает выплеснуть эмоции и успокоиться до тех пор, пока сломанные ребра не призывают меня к порядку. Тяжело дыша и сжав зубы, я съеживаюсь на сиденье в ожидании, пока волна боли соизволит пройти. Из-за этой вспышки я чувствую себя дураком. Глупым и жалким. Я стыдливо шмыгаю со слезами на глазах.

Я не сломался перед Советом, это уже что-то. Они мои будущие сотрудники, и отныне держат мое будущее в своих руках. Нельзя, чтобы они видели во мне слабого или капризного подростка.

Я откидываюсь на спинку и смотрю на проплывающие за тонированным стеклом дома. Чего бы я ни отдал, чтобы побегать по крышам! Там наверху я был свободным, пусть и всего на несколько минут. Там наверху я не должен был ни перед кем отчитываться. Ни перед кем!

…кроме нее. Что я делал охотно.

Возможно, я встретил бы ее за поворотом во время патруля. Мы могли бы поговорить, я мог бы косвенно объяснить ей. Она внимательно выслушала бы, а потом несколькими удачными замечаниями смягчила бы мою позицию, всегда стремясь как поддержать меня, так и вразумить. Она подкрепила бы свои слова сияющей улыбкой и таким особенным юмором, пока я не пришел бы в себя и не переусердствовал бы в неподражаемых каламбурах и природном шарме. В конце мы бы просто посмеялись над этим.

Я позволяю себе помечтать. А потом горло сдавливает, когда я осознаю, что всего этого больше не существует. А Маринетт… Я должен буду сказать ей, что уезжаю. Но как она отреагирует?

«Не уходи еще и ты!»

Прошла уже неделя, но я всё еще вижу ее полные слез глаза, слышу ее рыдания так четко, как если бы только что покинул ее. Я чувствую ее дрожащую руку, вцепившуюся в мои пальцы. Я убито вздыхаю.

Может, я могу подождать хотя бы, пока она и ее родители узнают о чудесном финансировании лечения… или даже пока она не перенесет операцию, когда для нее всё начнет устраиваться? Но я скажу ей. Это единственное, в чем я более-менее уверен. И надеюсь, она согласится, чтобы мы встретили это вдвоем… Вместе.

Как со смертью моего отца. Как с исчезновением Тикки. Мы будем рядом.

О, моя Леди.

Черный Кот мертв, и Ледибаг тоже, но случай хотя бы оставил нам воспоминания о той эпохе. Вызывает одновременно нежность и горечь, но это действительно сблизило нас за неделю. Мы даже поймали друг друга на желании строить планы на будущее. Взаимно поддерживать друг друга в реабилитации, встречаться каждый день на уроках, когда она, наконец, сможет вернуться в класс. Я поклялся себе провести ее на крупнейшие модные показы следующего сезона. С тех пор, как она увидела, с каким удовольствием я поглощаю выпечку, принесенную ее отцом, она пообещала научить меня делать круассаны.

Но… Что произойдет, если мы больше не сможем даже видеться?

Глаза снова жжет. Я шмыгаю и храбро подавляю слезы. Бросаю взгляд на сидящего впереди шофера, невозмутимого как всегда. Темнеет, и хотя он сосредоточен на движении, как всегда очень плотном в конце дня, моя несдержанность не должна была ускользнуть от него.

Мой мобильник вибрирует – сообщение от Маринетт, сопровождаемое задумчивым смайликом.

«Ну и… Твое собрание?»

Я слегка улыбаюсь. Не задумываясь, выбираю обязательную шутливую реплику.

«Волосок к волоску, моя Леди, я смог упасть на все четыре лапы».

Я собираюсь упомянуть, что на какое-то время удачно избавлен от фотосессий и светских приемов, но она опережает меня, прибавив испуганный смайлик:

«Неужели всё так плохо?»

Я озадаченно хмурюсь. В итоге стираю непринужденное сообщение и пишу другое – хорошая новость подождет.

«Как это?»

«Одна фраза, два каламбура – ВЕСЬМА приемлемых и не изощренных. Я готовлюсь к худшему».

«Я ПОСТОЯННО говорю каламбуры, просто некоторые лучше других. Ты придумываешь».

«Может быть, Котенок».

Молчание.

«Плагг подтверждает, что обычно это ОЧЕНЬ плохие каламбуры. Сейчас было в сто раз лучше».

Еще одно молчание, немного дольше.

«Расскажешь? Пожалуйста…»

Несмотря на ком в горле, моя улыбка становится шире.

«ОК. Я возвращаюсь в гостиницу. Позвоню тебе оттуда».

Она отвечает последним смайликом, чтобы показать свое согласие. Лимузин останавливается. Мотор заглушен. Подняв взгляд – путь показался мне совсем коротким, по сравнению с дорогой туда, – я с удивлением обнаруживаю не гостинцу, в которой живу вот уже несколько дней, а больницу.

– Месье Г., это чудесно, но вы ошиблись. Посещения закончились не меньше часа назад, мне не позволят увидеть Маринетт.

Телохранитель посылает мне угрюмый взгляд. Он берет сверток, лежащий на пассажирском сиденье, и протягивает мне. Я кладу телефон и осторожно беру предмет – большая картонная коробка, тяжелая.

– Эмм… Спасибо? Что это?

Он долго молча смотрит на меня. А потом кивает и медленно подмигивает, как делал, когда хотел по-своему поздравить меня с окончанием особенно изнурительной фотосессии. Он делает мне знак оставаться в машине и покидает свое сиденье. За ним хлопает дверь. Я слышу, как он достает костыли из багажника. Потом он встает рядом с моей дверью, но вместо того чтобы открыть ее, просто стоит там неподвижно, будто в ожидании.

Я осторожно открываю картонную коробку. Внутри еще одна – из черного металла, из-за которой сверток такой тяжелый. К крышке прикреплен пожелтевший конверт. Я аккуратно отцепляю его и с волнением обнаруживаю надпись на обратной стороне.

«Моему сыну».

Я кладу коробку на сиденье и нерешительно кручу конверт в пальцах. Он не запечатан. С пересохшим горлом я открываю его и вынимаю простой листок, попутно отмечая смутный запах горелого, который исходит от бумаги. Я боюсь понять, откуда появился этот сверток.

Я читаю письмо. Потом перечитываю. Собираясь просмотреть его в третий раз, я с удивлением замечаю, что мне не хватает воздуха и что я хуже вижу, но не из-за сгущающейся темноты. Щеки мокры от слез. Я торопливо вытираю их.

Дрожащей рукой я приподнимаю металлическую крышку…

…но почти сразу же опускаю ее, не в силах двигаться дальше. Я лихорадочно вываливаю на сиденье содержимое рюкзака и кое-как засовываю туда металлическую коробку, а потом прячу письмо в дополнительный карман. Я открываю дверь и вылезаю из машины, как всегда с трудом из-за шины, которая парализует мою ногу.

Снаружи холодно. Ночной ветерок резко приводит меня в чувство. Я вдыхаю, сознание проясняется. Пошатываясь, я вцепляюсь в дверь, чтобы натянуть рюкзак на плечи.

Месье Г. уже невозмутимо протягивает мне костыли.

– Уже поздно, парень. Посещения заканчиваются в шесть часов, ты же знаешь.

– Да, Фабрис. Но… это срочно. Пожалуйста.

Загородив дверь в отделение, санитар кривится. В кои-то веки случай на моей стороне: сегодня дежурит Фабрис. Он помогал скорой помощи в тот день, когда я поступил, и потом я неделю был под его надзором. Так что он хорошо меня знает.

– Пожалуйста.

Я пробую бледную улыбку. Человек в синем халате вздыхает и сокрушенно усмехается мне.

– Плохой день, да?

Я молча киваю, со стыдом понимая, что у меня покраснели глаза. Он закатывает глаза и что-то бормочет про свое доброе сердце. Наконец, он опускает до тех пор скрещенные руки и освобождает мне проход.

– Ладно, на этот раз. Но только ты, окей? Если мой шеф неожиданно зайдет и увидит, как твой цербер патрулирует коридор, я получу нагоняй.

Я живо киваю и поворачиваюсь к оставшемуся позади месье Г.

– Подождите меня в машине, пожалуйста.

Телохранитель молча кивает. Обменявшись приветственным жестом с санитаром, он разворачивается. Фабрис придерживает мне дверь, и я вхожу, торопливо стуча костылями.

По сравнению с бурным днем, больница кажется мне невероятно тихой и пустынной. Резкий свет в коридорах приглушен в связи с поздним часом. Я послушно следую за Фабрисом до двери палаты Маринетт. Он разворачивается и останавливает меня, чтобы заявить тоном, не допускающим никаких возражений:

– Я заканчиваю дежурство в девять часов, так что к этому часу ты должен уйти. Моя коллега начнет обход пациентов в следующие полчаса. Я скажу ей, что пустил тебя, она будет бдительна. Если, когда она придет поздороваться с Маринетт, ты еще будешь здесь, тобой займется служба безопасности. Понял?

Я киваю:

– Да, Фабрис. Большое спасибо, правда.

Он хлопает меня по плечу и устало улыбается. Он тихонько стучит в дверь, ждет, когда знакомый голос позволит ему войти. Его улыбка становится теплой.

– Маринетт? Твой прекрасный принц бродил в коридоре. Пустить его или дать отворот поворот?

Из палаты до меня доносится удивленный смех.

– А-Адриан здесь?

Вместо ответа Фабрис широко открывает дверь. Маринетт – как всегда – сидит в кровати. На столике на колесах рядом с ней ждет начатая партия в шахматы. Она как-то сказала санитарке, что тренируется, играя сама с собой, но я знаю, что на самом деле она играет с Плаггом.

При виде меня лицо Маринетт сразу проясняется.

– Адриан!

Она, сияя, улыбается мне. Я прохожу в комнату, на мгновение удивившись – от ее утреннего подавленного настроения не осталось и следа.

– Адриан, мы начинаем смену в восемь сорок пять. Коридоры будут пусты десять минут. Я полагаюсь на тебя, – замечает Фабрис, после чего быстро салютует Маринетт. – Хорошего вечера, влюбленные!

Как всегда, когда нам делают подобные замечания, Маринетт сдавленно вздыхает и краснеет.

– Х-хорошего вечера, Фабрис!

Санитар закрывает за мной дверь. Плагг тут же вылезает из розовой сумочки, лежащей рядом с шахматной доской. Его раненый белый глаз остается почти закрытым, словно он отказался пользоваться им, тогда как невредимый зеленый сверкает радостью.

– Ну, пацан, ты знаешь чудесную новость?

– Э? Какую новость?

Улыбка Маринетт становится еще шире:

– Всего час назад моим родителям позвонили из Фонда. Они дали согласие на вторую операцию. Родители думают, что после этого я точно смогу ходить! Я сменю больницу и после операции отправлюсь в санаторий для реабилитации, но Фонд возьмет все расходы на себя!

Я не знаю, что ответить. Значит, Совет сдержал слово – и быстро.

– Это… Это отлично, Маринетт. Потрясающе!

Ее легкий веселый смех разносится по комнате.

– Да! Завтра к нам зайдет хирург, чтобы всё объяснить. Я позвоню тебе, когда узнаю больше!

Она кажется такой счастливой, такой успокоенной. Ее улыбка заразительна, как всегда. Горло по-прежнему сдавливает. Рюкзак тяжело давит на плечи, но я не осмеливаюсь ни сесть, ни даже приблизиться.

– Это отлично, Маринетт.

– Да…

Ее улыбка немного гаснет. Потом она хмурится.

– Всё в порядке?

Я моргаю с тяжелым сердцем. Нет. Нет, не в порядке. Я бы должен тоже радоваться, я хочу радоваться! Но у меня не выходит…

– Эй.

Маринетт переглядывается с Плаггом, который подчеркнуто зевает и возвращается в розовую сумочку. Она отталкивает столик с шахматной доской, ворча от усилия, перемещается к краю кровати и хлопает по свободному пространству справа.

– Иди сюда.

Я смущенно усмехаюсь: она не впервые так устраивает меня рядом с собой. Долгими вечерами в больнице мы уже смотрели вместе несколько фильмов, прижавшись друг к другу. Признаю, в такие моменты я больше был заинтересован шелком ее волос на моей щеке или теплом ее плеча рядом с моим, чем фильмом.

Я прислоняю костыли к изножью кровати и кладу рюкзак на матрас.

– Я… Я хочу, чтобы ты кое-что прочитала.

Она с готовностью кивает. Я достаю конверт из кармана и протягиваю ей. Увидев надпись, она колеблется.

– Адриан, возможно, это не…

– Пожалуйста, моя Леди. Мне это нужно.

Она, наконец, берет конверт. Пока она аккуратно разворачивает письмо, я достаю из рюкзака металлическую коробку и, не открывая, кладу на стол. Прихрамывая, я подхожу и сажусь рядом с ней. С облегчением вытягиваю раненую ногу на покрывале, рядом с ее накрытыми и по-прежнему неподвижными ногами.

По собственной инициативе она кладет голову мне на плечо. Удивившись сначала, я вздыхаю и, наконец, закрываю глаза – ее присутствие, ее прикосновение производят на меня эффект, который я не могу объяснить. Чем больше проходит дней, тем более я становлюсь чувствителен к нему. Это успокаивает, подбадривает, придает сил. Умиротворяет. Ей ничего не надо делать, просто… просто быть рядом, со мной.

И знание, что скоро это закончится, временами придает всему горький привкус. Но делает еще более ценным…

Она пораженно вздыхает, читая письмо. Я приоткрываю глаза и невольно снова погружаюсь в текст, написанный тонкими каракулями. Я так скоро выучу его наизусть.

Адриан,

Если ты читаешь эти строчки, значит, я уже не могу поговорить с тобой лично. Мне очень жаль, сын мой.

Мое исчезновение может вызвать много вопросов и забот. Надеюсь, я успею передать тебе некоторую информацию, чтобы просветить тебя – не хочу делать это посредством письма, поскольку боюсь, что оно может попасть в плохие руки, несмотря на все мои предосторожности.

Но, возможно, ты уже всё знаешь. В этом случае, надеюсь, ты простишь меня. Я хотел избавить тебя от этого разочарования. Знай, всё, что я мог сделать, я сделал для нашей семьи. Я этим не горжусь, но я принял такое решение согласно моей совести и беру на себя ответственность за свои действия.

Ты совершенно ни при чем в этой истории, Адриан. Никому не позволяй внушить тебе противное.

Я уже несколько месяцев пытаюсь осуществить свой план, и мое недавнее превращение в Коллекционера заставило меня задуматься. Ты еще слишком юн, чтобы услышать всю правду, но будет хорошо, если ты узнаешь некоторые детали, особенно насчет ухода твоей матери.

Твоя мать любила тебя больше всего на свете, не сомневайся в этом. Когда ты серьезно заболел, она сделала всё, что могла, чтобы вернуть тебе здоровье, и в итоге пожертвовала кое-чем, что было ей очень дорого. После этого она уже не была прежней. С течением времени уход от нас стал единственным доступным ей решением, и я не знаю, где она сегодня. Однако очень надеюсь, что она обрела мир. Эмили всегда добивается своих целей, так или иначе.

Я знаю, как ты жалеешь об ее уходе. Но ни ты, ни я не смогли бы ее удержать. В то время она сделала свой выбор, чтобы спасти тебя, но и сегодня, даже зная все обстоятельства, уверен, она поступила бы точно так же. Твоя мать хотела, чтобы ты был счастлив, Адриан. Воздай ей эту честь, поскольку ты на это способен. Ты такой же сильный, как она, даже если, возможно, пока этого не знаешь.

В то время, когда я пишу тебе, мой план заставляет меня всё больше рисковать. И я предпочел позаботиться о худшем. Если однажды я исчезну, неважно по какой причине, Совет буквально последует моим рекомендациями и отправит тебя учиться в Лондон. Уверен, ты будешь блистать в Кембридже, а главное, будешь вдали от Парижа. Если общественность раскроет мой секрет, до тебя не смогут добраться, пока не схлынет ажиотаж. А если кто-нибудь займет мое место, ты не окажешься в его власти.

Ты волен вернуться или не вернуться в Париж, когда достигнешь совершеннолетия. Компания размещена по всему миру, она последует за тобой, если захочешь. Ты похож на свою мать: приключение у тебя в крови, но ты также и прирожденный бизнесмен, я прекрасно это видел. Какой бы выбор ты ни сделал, сын, я знаю, он будет правильным.

Я спрячу это письмо в нашем доме, там, где никто не сможет его случайно найти. Я дам распоряжение месье Г. забрать его в случае моего исчезновения или моей смерти. Он передаст тебе это письмо и всё, что его сопровождает, когда посчитает своевременным. Он не болтун, но достойный человек, и хорошо нас знает. Я доверяю его суждению.

Наше семейное прошлое таково, каково есть, Адриан. Я настоятельно советую тебе не терзаться им и двигаться вперед, но знаю, насколько это может быть трудно. Мы с твоей матерью были не из тех, кто отрекается, так с какой стати ждать этого от тебя?

Если вдруг ты решишь пойти по нашим стопам, ты найдешь элементы ответов в этом письме. Я предпочел бы, чтобы ты оставался в стороне от этой истории, но не может быть и речи, чтобы оставить тебя в будущем безоружным. Единственное, о чем я жалею – что бросаю тебя одного справляться со всем.

Ты справишься. Я надеюсь. Я знаю.

Я люблю тебя, мой сын.

– О, Адриан…

Маринетт дрожит. Она кладет письмо на покрывало и шмыгает носом. Похоже, она плачет.

– Мне так жаль… вас двоих. Вас троих!

Тронутый, я нежно обнимаю ее, помня о перевязанной ране у нее на спине. Она обнимает меня за шею и прижимается ко мне. Я показал ей письмо не для того, чтобы меня пожалели, но потому что не хочу больше скрывать от нее ничего из того, что со мной происходит. И потому что не знаю, что думать. Насколько я помню, отец никогда не проявлял ко мне никаких чувств. Эти признания кажутся нерешительными, почти чуждыми – и полностью выпадают из нашего последнего разговора посредством акумы…

Он говорит о Коллекционере как о недавнем деле, значит, этому письму несколько месяцев. Предвидел ли он уже тогда, что передаст мне свои воспоминания через акуму, если ему придется умереть? Или же он решил это в ту ночь, когда понял, что я тоже Носитель?

– Адриан. Ты… Ты правда уезжаешь?

Маринетт дрожит. Она с трудом сдерживает слезы.

– Да. Я узнал сегодня, во время собрания, – огорченно шепчу я.

Она сильнее сжимает объятие.

– Когда?

От того, как она подавляет рыдания, у меня горит горло и жжет глаза.

– Я договорился с Советом. Я могу остаться, пока ты не будешь вне опасности. Но не дольше.

Она коротко тонко всхлипывает, словно мой прогноз оказался хуже, чем она думала. Она с трудом сглатывает, бормочет в несколько приемов:

– Мы… мы сможем разговаривать каждый день? Хотя бы смс-ками? Пожалуйста?

Я безрадостно усмехаюсь. Перед глазами расплывается.

– Мы уже это делаем, моя Леди. Но… да. Сто раз да. Я засыплю тебя дурацкими каламбурами. И думаю, в Лондоне есть телефон. Возможно, даже вебкамеры, кто знает?

Она в свою очередь смеется, но ее смех заканчивается жалобным всхлипом. Мы инстинктивно крепче сжимаем объятие. Слезы тихо текут по моим щекам, когда я слушаю, как она плачет.

Ее рыдания усиливаются, душераздирающие. Потом она потихоньку успокаивается. Несколько минут спустя тихий вздох напоминает нам, что мы не одни в палате. Маринетт неохотно отпускает меня. Я целую ее горячий лоб, и она бледно улыбается, с сопением восстанавливая дыхание.

На столе, как всегда обернув хвост вокруг Кольца, Плагг тоже сопит, опустив уши. Серебристая струйка стекает от его единственного открытого глаза. Маринетт протягивает к нему руку, и квами медленно и неровно подлетает к нам, устроившись между нами.

– Какая слезовыжималка. Вы двое стоите друг друга, – бормочет он.

Маринетт, дрожа, гладит его. Потом прерывисто вдыхает, вытирает покрасневшие щеки и расправляет плечи.

– Что ж. Посмотрим, что он тебе оставил, да?

Я беру металлический контейнер – можно подумать, ящик сейфа – и ставлю нам на колени. Вместе мы поднимаем крышку.

Внутри мы обнаруживаем на скорую руку нарисованные и помятые карты, словно их торопливо сложили, а также несколько книг и пыльные путевые дневники. Среди них я узнаю Гримуар о Камнях Чудес, и горечь сдавливает мне горло. Несколько месяцев назад я обнаружил его в кабинете отца и под влиянием импульса украл. Но прежде чем я успел изучить его подробно, он исчез из моей школьной сумки. В итоге кто-то неизвестный вернул его в особняк, и отец тут же положил его обратно в сейф…

Любопытно, что Маринетт не выглядит сильно удивленной. Она берется за толстую книгу и пытается вытянуть ее из кучи документов.

– Это же было так очевидно, – ворчит она. – Почему я не могла понять раньше? При том, что твой отец владел Гримуаром Камней Чудес…

Собираясь помочь ей, я удивленно дергаюсь. Мой отец пришел в бешеную ярость, потеряв один из источников вдохновения, что официально послужило причиной его превращения в Коллекционера. Но Ледибаг не должна была в то время знать больше!

– Подожди… Тебе знакома эта книга?

Она краснеет, помрачнев.

– Помнишь Лилу Росси? Она хотела спрятать ее, чтобы привлечь твое внимание. Я забрала книгу сразу после того, как она избавилась от нее. Благодаря… благодаря этой книге я встретилась с Мастером Фу, Ти… моя квами познакомила меня в тот день с Хранителем.

Голос Маринетт горестно вздрагивает, когда она упоминает Тикки, не сумев даже произнести ее имя. При виде ее убитого лица я поспешно подталкиваю ее говорить дальше:

– А потом? Что он сказал?

– Что надо проверить владельцев Гримуара. То есть твою семью. Но я не могла вообразить тебя Бражником и еще меньше Носителем, – с горькой иронией произносит она. – Тогда я и начала подозревать Габриэля Агреста.

– И ты связалась с Черным Котом, чтобы провести расследование…

Я вижу, как мы в тот солнечный день бежим вдвоем по крышам. Подозрения моей Леди насчет Габриэля и его образа жизни, насчет логотипа компании, странно напоминающего стилизованную бабочку. Я удрученно вздыхаю: подумать только, мы могли решить эту ситуацию гораздо раньше!

Я помню, что был убит предположением – к несчастью, логичным, – что мой отец является нашим заклятым врагом. В тот день я совершал оплошность за оплошностью и вернул себе самообладание, только когда понял, что если мой отец был акуманизирован в Коллекционера, значит, был не Бражником, а лишь очередной жертвой.

О чем мы в то время не подумали, так это о том, что означенный Бражник мог акуманизировать сам себя, чтобы замести следы.

И ведь были все указания. Как я мог не заметить? Какой дурак!

– На следующий день после миссии Коллекционер я узнала, что ты наказан из-за исчезнувшей книги и лишен права выхода на неопределённый срок. Тогда Мастер Фу сделал копии каждой страницы Гримуара, и я отдала его твоему отцу, сказав, что это я «позаимствовала» его у тебя.

Рассказывая, Маринетт тщательно складывает путевые дневники на соседний столик. Потом берет Гримуар обеими руками, чтобы вынуть его из контейнера.

– Твой отец сказал мне, что в гравюрах он черпал вдохновение для собственных работ. А я испытывала такое облегчение, что он снова позволил тебе покидать особняк, что не захотела нервировать его дальнейшими расспросами. Однако это было…

Когда она наугад открывает Гримуар, что-то проскальзывает между страницами и, звякнув, падает ей на колени. Это крошечный фиолетовый камень в серебряной оправе, окруженный четырьмя тонкими крыльями – хрустально-прозрачными, но местами посеревшими. На камне черная закоптелая трещина, как если бы он побывал в сильном пекле.

Я издаю сдавленный стон. Маринетт выпускает из рук Гримуар, и он тяжело падает обратно в контейнер.

– Нет?!

Между нами вдруг проносится черная вспышка.

– Покажись!

Хлопает маленький взрыв. Камень ударяется в белый потолок и падает на пластиковый пол рядом с кроватью. Плагг прыгает к краю матраса, его вибриссы напряжены и дрожат.

– Я сказал: покажись!

К моему великому изумлению, он говорит теперь на китайском. Его хвост так неистово хлещет воздух, что Кольцо скатывается на покрывало. Здоровый глаз сверкает: он в ярости. Он кричит что-то еще на незнакомом языке, и если тон – яростный, угрожающий – остается прежним, одно слово кажется мне знакомым.

– Нууру!

Мой квами скорее плюется и рычит, чем говорит. Я вдруг вспоминаю, где мы и как сейчас поздно.

– Плагг, нас из-за тебя засекут!

Но он спрыгивает с кровати и кое-как подлетает к неподвижному Камню Чудес.

– Покажись!!!

Он снова ударяет брошь, которая с хрустальным, почти жалобным позвякиванием отлетает до соседней стены. Рыча, вопя неизвестно что на своем иностранном языке, Плагг, обнажив клыки, обрушивается на брошь и энергично трясет ее, как кошка могла бы трясти несчастную добычу. В ответ из нее вылетает короткая лиловая вспышка. Я тяжело вскакиваю с кровати.

– Плагг, стой! Перестань!

Боль в ноге застает меня врасплох, и я падаю, дыхание перехватывает. Прикованная к кровати, Маринетт встревоженно кричит:

– А-Адриан!

Сжав зубы, я доползаю до Плагга. Тот разворачивается на сто восемьдесят градусов и отступает ползком, сжав клыками одно из хрустальных крыльев, таща брошь за собой, его зеленый глаз полыхает яростью.

– Плагг, брось его немедленно!

Прижав уши к голове, он рычит еще сильнее, яростно хлеща хвостом.

– Если бы он сопротивлялся своему Носителю, Тикки была бы еще здесь! – выплевывает он.

– Тихо! Отдай его мне!

Но Плагг вместе с Камнем Чудес забивается в угол. Дрожа от гнева, он колотит фиолетовый камень об пол, снова и снова, не обращая внимания на звон, который тот издает. Хрустальный звук становится нестройным, раздирающим, как будто брошь готова окончательно разбиться.

– Это его вина! Нууру должен объясниться!

– Плагг, отдай мне брошь!

– Плагг! Прекрати немедленно! Иначе… – кричит у меня за спиной Маринетт.

И против всякого ожидания Плагг застывает, распахнув оба глаза, поставив уши торчком. Проследив за его одержимым взглядом, я обнаруживаю, что Маринетт сидит среди сбитых в кучу покрывал, подняв правую руку на уровне лица. На безымянный палец она надела обугленное Кольцо.