Текст книги "Белый, красный, черный (ЛП)"

Автор книги: Elenthya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 41 страниц)

Гости, все разодетые. Зонтики, гигантские немного смешные шляпы, которые достают только для таких случаев. Льняные костюмы, воздушные платья – кружевные или шелковые.

Чопорные лица, которые постепенно веселеют. Дети, которых нарядили для такого случая и которые должны беречь свою красивую одежду; которые очень скоро забывают про слишком затянутые галстуки-бабочки и новые туфли, чтобы поноситься по зеленым аллеям.

Я помню всех этих незнакомцев, этих тетушек и дядюшек, этих троюродных и четвероюродных братьев, этих знакомых и родственников, которых нам представляют со словами «Ну да, ты помнишь?» и «О, в прошлом году вы так веселились! Идите поиграйте!» Еще я помню тоскливое молчание между детьми; сидящих за одним столом маленьких незнакомцев, с которыми, однако, надо быть любезным в надежде, что один из нас решится взять на себя руководство собранием.

Я помню себя – отчасти дующегося, отчасти стесняющегося – в начале этого сельского праздника, который обещает быть бесконечным. Я помню себя, уже уставшего следовать за родителями и улыбаться, когда надо говорить «Здравствуйте» и «Счастлив познакомиться с вами», а потом держаться тише воды, ниже травы…

Я помню себя сидящего в одиночестве в стороне, болтая ногами в пустоте, раздраженного слишком жесткими туфлями, которые я мечтаю выкинуть. Меня терзают новые очки – такие тяжелые, что от них больно носу. Мне не терпится заменить их старыми, слишком маленькими, но гораздо более легкими, которые я спрятал в кармане вместе с блокнотом для рисования.

Я помню, как, вздохнув, поднял глаза и поймал взгляд сквозь толпу. Зеленые, словно молодая листва, глаза, белая, как молоко, кожа. Скромно заплетенные золотистые волосы. Недовольно надутые губки, красивое белое платье.

Она смотрит на меня. Я смотрю на нее.

Потом она закатывает глаза, отворачивается, вздыхая. Ее мать легонько хлопает ее по пальцам, чтобы призвать к порядку, и она торопливо изображает искусственную улыбку. Которая тут же исчезает, стоит матери вернуться к своему разговору.

Она тоже смертельно скучает. Я в свою очередь скрещиваю руки и смотрю в другую сторону.

На соседней аллее один из павлинов любезно распускает хвост. Все аплодируют.

Я помню, как доведенный до ручки, сбегаю из-за детского стола.

Самопровозглашенный руководитель дня бросает мне последнюю шутку, и все хохочут. Я не обращаю внимания. Еще один, кто не нашел ничего лучше, кроме как насмехаться над моими очками, чтобы рассмешить публику.

Я помню аллеи сада, наконец, безлюдные: взрослые еще на закусках, еда наверняка продлится всю вторую половину дня. Я, наконец, наслаждаюсь прохладой деревьев, шелестом маленьких водопадов, ведущих в пруды, пением птиц. Я достал свой блокнот и карандаш. Я привык к городу, машинам, серым улицам и старым домам. Здесь всё так красиво, что я не знаю, с чего начать.

Я вдруг вижу ее, бегущую по краю пруда, босыми ногами в воде, равнодушную к тому, что низ ее белого платья уже вымок. Я слышу, как она хохочет и разговаривает сама с собой, и заинтригованный приближаюсь.

Заметив меня, она пораженно вскрикивает. Что-то прячет в маленькой сумочке. Потом обращает на меня сверкающий взгляд, полный лукавства и тайны.

Я нахожу ее волосы еще прекраснее теперь, когда она их распустила. Они густые и вьющиеся, словно золотые волны, обрамляющие ее белое лицо. Я говорю ей об этом. Она смеется. Я спрашиваю, могу ли я ее нарисовать, и после короткого колебания она разрешает.

На самом деле, она тоже очень любит рисовать. Всё оставшееся время она утаскивает у меня карандаш и блокнот.

Просто-напросто.

Мы не разговаривали по-настоящему. Не было нужды. Зачем? И мы не были ни родственниками, ни друзьями. Наверняка мы больше никогда не встретимся.

Никогда.

Помню, как я присутствовал на других праздниках. Дни рождения, крестины, другие свадьбы. Некоторые точно в том же месте – в имении с павлинами. Все как на подбор скучные церемонии со взрослыми, которые притворяются, будто хорошо знают и понимают друг друга, тогда как видятся всего раз в год. Нудные приемы с детьми, которые развлекаются, как могут, издеваясь над самыми маленькими или самыми скромными, вроде меня.

Ее я больше не видел. Постепенно я забыл ее имя и даже лицо. Но в уголке моей памяти день этой встречи остался особенным, словно отмеченный белым камнем.

Странное воспоминание, постоянно оживляемое несколькими рисунками, которые мы сделали вместе однажды летним днем.

Проходит год.

Второй.

Третий…

А потом одним праздничным вечером во время летних каникул, в том же самом имении с экзотическими птицами я снова вижу ее. Мне восемь лет – с половиной! Ей – девять. И она выше меня.

В первую очередь мое внимание привлекают ее волосы. Свободные и длинные, такие длинные, такие волнистые. Словно жидкое золото на хрупких плечах. Потом ее глаза – зеленые и сияющие, словно вода в прудах когда-то. Ее кожа – белая, как цветы в тот день.

И ее улыбка! Ее смеющаяся улыбка.

И ее голос. Поющий, задорный.

– Габриэль!

Она хватает меня за руку, тащит сквозь толпу до спокойного уголка.

– Ты помнишь меня?

Я не знаю, что ответить. Она роется в своей сумочке и достает аккуратно сложенный лист бумаги. Рисунок, который я сделал в тот день рядом с прудом. Она хранила его всё это время.

Она улыбается мне, и мое сердце подпрыгивает.

– Эмили. Зови меня Эми, ладно?

Я в свою очередь свободно улыбаюсь ей.

Ее родители были дипломатами, недавно вернувшимися с дочерью из-за границы. Наши отцы были старинными друзьями по институту. Наши две семьи решили провести вместе несколько отпусков, чтобы «вспомнить старые добрые времена».

Благословение каникул в деревне. Мы с Эмили проводим лето бок о бок, неподалеку от того внушительного имения с птицами, где мы познакомились.

Если верить ее матери, у нее хрупкое здоровье. Она постоянно носит с собой сумочку – лекарства на всякий случай. Однако это не мешает ей носиться по деревне, как только родители ослабляют бдительность, а у нее врожденный талант пользоваться малейшей возможностью. Она сорвиголова, вечно лазающая по деревьям, свободная, как ветер. И я, услужливый хлюпик, изо всех сил пытаюсь следовать за ней.

В то лето я сломал очки. Два раза.

Мы исследуем весь соседний поселок. Составляем карту леса, бросаем вызов полумраку заброшенных амбаров и призракам затерянных в подлеске руин. Несколько раз мы даже заявляемся в имение с экзотическими птицами в дни праздников. Странным образом, приемы, на которые мы не приглашены, оказываются веселее – запретный плод сладок?

С ней мне страшно, и я плачу, но еще чаще смеюсь. Она заражает меня своим любопытством, своей любовью к приключениям. Рисование приобретает иной вкус после целого утра скитаний и смеха.

Или, возможно, это потому что она здесь, рядом со мной.

Она сосредотачивается, бросает гальку. Раздается «плюх» – единственный и не слишком красивый.

– Тьфу.

Я сдерживаю улыбку. Мой карандаш скользит по блокноту. Журчит река.

Эмили подходит посмотреть на мои последние наброски поверх моего плеча, а потом вздыхает.

– Габи? Ты не перестаешь рисовать того павлина. Почему ты для разнообразия не нарисуешь самок?

– Они никудышные и серые. Меня это не интересует.

Еще один «плюх». Решительно, у нее нет таланта к бросанию камешков рикошетом. Ворча, она садится рядом со мной.

– Павлины, фазаны… Почему у самцов красивые перья? Почему самки всегда должны быть скромными, а?

– Самки прячутся, чтобы высиживать яйца. Если бы они были ярких цветов, они были бы слишком заметными. Это опасно.

– Ба! Ты говоришь, как моя мама! «Будь скромной», «Веди себя сдержанно», «Это недостойно девушки»… – горький вздох. – Когда я вырасту, у меня тоже будут красивые перья. Все увидят меня, клянусь.

Я кладу карандаш. Колеблюсь.

– Я предпочитаю оставаться незаметным.

Ее музыкальный смех.

– Тогда мы будем парой? Хочешь быть моим павлином? Пожалуйста!

Я краснею.

– Какая чушь!

Она снова смеется. Я обожаю ее смех – мелодичный, искренний. Чистый, как золото.

Тем летом река становится нашим тайным логовом. Мы мечтаем спуститься по ней до моря, уехать в путешествие до края света. Она каждый день выбирает направление: Ост-Индия, Южная Америка и ее исчезнувшие инки, снега Аляски и легендарный Берингов пролив, в который никто раньше не верил…

Но это лишь мечты. Это лишь лето.

Я помню наш последний день. Она была дерзкой как никогда. Она захотела подняться на вершину самого высокого дерева – туда, где «воздух чище и свободнее!»

И туда, где ветки тоньше…

– Эмили!

Она упала. По крайней мере, должна была.

– Эми!

Я помню, как из сумочки, с которой она никогда не расставалась, той, в которой лекарства, выскочило маленькое существо. И я помню его – крошечное и, однако, такое сильное, способное схватить ее за руку и мягко спустить на землю.

– Э-Эмили? Что это за… за зверюшка?

– Не бойся, Габи, позволь объяснить! Или нет! Лучше позволь показать!

Это существо, которое гораздо позже она будет звать «квами»…

– Трансформируй меня!

Вот к чему я веду. Некоторые говорят: «Я знал это с того мгновения, как увидел ее. Что это была она, и всегда будет она. И поэтому я поверил ей. Поэтому я сделал всё, чтобы получилось. Чтобы она увидела меня. Чтобы она приняла меня».

Я не понял с первого же дня, что это была она. Что это всегда будет она.

– Габи? Прошу тебя. Скажи что-нибудь…

Я узнал это несколько лет спустя. Когда она выбрала меня. Когда она открыла мне свою самую большую тайну.

– Ты… Ты великолепна, Эмили. Словно фея!

Ее улыбка – недоуменная, потом сияющая. Ее зеленые глаза, сверкающие счастьем за полумаской.

– О, Габи, спасибо!

Я узнал это в девять лет. Но только гораздо позже я понял всё, что это влечет за собой.

– Ба… Габи? Почему ты покраснел?

…что это она станет женщиной моей жизни.

Эмили.

Лето закончилось.

Ее родители снова уехали за границу. Мы пытались писать друг другу. Но в конце концов письма стали возвращаться ко мне без ответа.

Мне казалось, мне всё приснилось. Приснилось это лето, наши путешествия и планы. Приснилась ее тайна и этот «квами», который сопровождал ее повсюду, спрятавшись в сумочке.

Приснились ее улыбка, ее смех. Возможно, этого никогда на самом деле не существовало.

Один год.

Два года.

Три года…

Десять лет.

Я помню серый перенаселенный Париж. Обучение дизайну. Долгие увлекательные часы занятий.

Тяжелые концы месяца. Моя студенческая комнатка под самой крышей – ледяная зимой и настоящая парилка летом.

Душные студии. Вездесущий запах средств для макияжа. Треск фотовспышек, суматоха моделей. Борьба конкурирующих дизайнеров, чтобы приблизиться к великим мэтрам, предложить эскиз, попросить, чтобы один из них остановился, заметил потенциал.

Прижав к груди папку с рисунками, я созерцаю первые ряды. У меня недостаточно бойцовского духа, чтобы осмелиться навязываться. Из-за этого я каждый раз проигрываю.

– Габриэль?

Ее нерешительная рука на моем плече.

Ее роскошное платье в пол – сапфировое и изумрудное. Ее грациозный силуэт, по-прежнему энергичная походка. Ее золотые волосы, заплетенные и поднятые на затылке.

Ее удивленный и полный надежды взгляд. Подчеркнутый великолепными сине-зелено-золотыми тенями, словно перья павлина.

– Габриэль? Это ты?

Она одна из восходящих звезд модельного бизнеса, уже символ одной из марок духов. Я всего лишь один из многих дизайнеров.

– Эмили? Давно не виделись!

И, однако, она отыскала меня среди толпы.

Снова.

Фотосессия бесконечна. Когда она, наконец, выходит из студии – без макияжа, волосы распущены по плечам, одетая в джинсы и толстый шерстяной свитер – уже очень поздно или очень рано.

Но ни за что на свете я не ушел бы, не дождавшись ее.

– Габи!

И ее улыбка в это мгновение стоила всех бессонных ночей мира.

На улице зима. Холодно. Темно. В кафетерии ночь растягивается бесконечно.

Выпечка, горячий чай.

И ее удивленный вздох.

– Так ты никогда не говорил об этом? Никому? Всё это время?

– Это была тайна, Эмили. Твоя тайна. Так что, конечно, нет.

– О, Габи…

Она подозрительно осматривается, но еще рано, и кафетерий пуст. Тогда она отодвигает полу пальто. Квами выскальзывает из кармана, садится рядом с чашкой чая и поднимает на меня искренние глаза.

Значит, мне не приснилось. В этой женщине действительно было нечто волшебное.

Я улыбаюсь. Квами усмехается мне, всё еще недоверчиво.

Но лицо Эмили, когда она ласково гладит крошечное создание, сияет.

– С тобой не надо скрываться, Габи. Я не осознавала до сих пор, но… Мне этого не хватало.

Мне понадобилось некоторое время, чтобы понять, о чем она на самом деле говорила.

Она была словно тот павлин, который так завораживал нас когда-то: гордый и великолепный, но пленник своего имения в деревне. Обреченный бесцельно бродить по аллеям сада, распускать хвост для гостей быстротечных приемов. Мечтая о мире, который простирается до бесконечности по ту сторону белых решеток, аккуратно подстриженных живых изгородей и соседних полей.

И в тот день, когда она пришла ко мне с этим взглядом – полным слез, раненым, но торжествующим, тогда я понял.

Что это мой лучший шанс – и, возможно, единственный, который она мне подарит.

– Габриэль? Уедем далеко отсюда, прошу тебя.

И как когда-то, я последовал за ней.

Мы путешествовали. Далеко, долго. Без связей, без обязательств, кроме тех, что были у нас друг перед другом. Дружба, защита, взаимопомощь.

Я любил ее, когда мы еще были детьми. Отныне я учусь любить женщину, которой она стала. Она как ее квами: искра чистого волшебства, которую жизненные обстоятельства заглушили, но не убили. Блестящий неукротимый ум с капелькой хрупкости, словно трещинка, которая обнаруживает огромную мягкость, нежное сердце, к которому я единственный из людей могу приблизиться, разгадать.

Думаю, в этих встречах, этих путешествиях она ищет себя. А также она ищет причину существования своего квами, который говорит, что выжил после жуткой катастрофы, которая уничтожила всех ему подобных.

Между ними существует любопытная связь. То он ее доверенный и советчик, обладающий мудростью, которую дает только почтенный возраст. То ее маленький брат – шаловливый и капризный. То ее ребенок, постоянно требующий внимания и нежности. Я никогда не осмеливался – и даже желания не имел – встать между ними. Я просто снисходительно включен в эту чудную «семью», которую они уже представляли вдвоем.

В наших странствиях мы объезжаем мир. Когда денег не хватает, мы останавливаемся для сезонных работ – на время, чтобы поправить финансовые дела и снова уехать. Она мечтает всегда ехать в другое место, всегда дальше. Так я открываю других людей, другие культуры, которые вдохновляют меня, моделируют мое искусство и видение мира.

Когда мы, наконец, возвращаемся во Францию, мы разорены, но вместе, женатые и счастливые, как никогда.

Я отказался от своей мечты, чтобы следовать за ней, и эта мысль никогда не покидала ее. И однажды она говорит обо мне с родителями, которые задействуют свои высокопоставленные связи. Мне дают возможность представить эскизы нужному человеку. Я хватаюсь за этот шанс, понимая, что еще ничего не выиграно, но с гораздо большей решимостью, чем было до наших путешествий.

Мои эскизы нравятся. Одри Буржуа, магнат моды, берет меня под крыло. Остальное – лишь еще одно путешествие. Постоянное возобновление испытаний, побед, показов и конкурсов. Завоеванные премии, заработанная репутация.

Самое важное? Эмили рядом со мной.

– Я как тот павлин, помнишь? – озорно шепчет она мне однажды. – Я чувствую себя обязанной блистать рядом с моим ужасно скромным партнером.

Эмили, моя Эмили. Моя муза, моя фея, мой павлин. Вернувшаяся модель, символ моего недавно появившегося на рынке товарного знака. Ее нетипичный путь интригует почти столько же, сколько ее красота и скорость продвижения. Она заново строит свою карьеру, шаг за шагом, избегая ловушек, которых не замечала в юности, на первое место ставя свой комфорт и личную жизнь, а не славу.

Проходит год. Потом два. Три.

Мое ателье процветает. Я полностью отдаюсь творчеству, подпитываемому путешествиями, которые мы с Эмили осуществляем, когда позволяет ее расписание модели.

Мы обменяли нашу милую жалкую квартирку на дуплекс, достаточно просторный, чтобы вместить деятельность каждого из нас – моя швейная мастерская, пространство для моих помощников, рабочая студия Эмили.

Еще год. Наш первый показ в Париже одерживает бесспорную победу, и всё ускоряется. Контракты коммерческого партнерства и заказы льются со всей Европы.

Проходят сезоны, показы следуют один за другим. Дом Агрест становится известным даже по ту сторону Атлантики. Не справляясь, мы передаем общее руководство предприятием и финансовыми инструментами другим, более опытным, чем мы.

Родители Эмили, недавно вышедшие на пенсию, уезжают жить за границу, не собираясь возвращаться во Францию. Их семейный особняк в самом сердце Парижа оказался брошенным. Некоторое время спустя там поселяемся мы.

До того дня, когда на нашем пути появляется крутой поворот.

– Габи? Думаю, мы совершили глупость…

– Кто это «мы»? Ты и твой квами?

– Нет ты и я. Я беременна.

Один месяц.

Два месяца.

Пять месяцев…

Толстая пачка бумаг падает на мой стол. Эмили скрещивает руки, смотря с гордостью.

– Вот, еще один заказ! Всё здесь!

Она сияет. Неудержимая тошнота первых трех месяцев кажется далекой, как и ее бессонница прошлой ночью.

– Я тебе говорила: шелк – джокер этого года. Я выиграла пари! Значит…

Вздох.

– Ладно… Пусть будет «Адриан».

– Д-а-а-а-а!

Если подумать, это имя нравится и мне тоже…

Победный крик Эмили заканчивается писком боли. Она подхватывает рукой едва заметно подпрыгнувший живот и сдерживает гримасу. Я с беспокойством показываю ей на стул с другой стороны моего стола.

– Теперь, когда вы получили, что хотели, мадам Агрест, будьте добры сесть. Достаточно усилий на сегодня.

– Слушаюсь, месье Агрест.

Но она огибает стол и садится мне на колени. Я растерянно прищуриваюсь, и ее дразнящая улыбка становится шире.

– Эмили. Я должен закончить доски на завтра, и у меня еще трудности с некоторыми деталями.

– Уверена, я могу быть хорошим источником вдохновения.

Взгляд, поцелуй. Смех. Я позабавленно вздыхаю.

– Если с твоим сыном будет так же сложно торговаться, как с тобой, Эмили, через двадцать лет Дом Агрест будет сиять.

– О, я скорее назвала бы это империей, и она будет блистать гораздо раньше, любовь моя…

Еще один поцелуй. Я сдаюсь. Бросаю ручку…

Беременность развивается медленно, но верно. Эмили отложила карьеру и остается в особняке, поскольку ее положение держится в тайне, чтобы не разжигать любопытства журналистов. Результат: она не сидит на месте, и убранство без конца меняется, пересматривается, переделывается.

Она перестраивает свою рабочую мастерскую в детскую. Ее фотостудия перемещена на чердак.

Ее квами дуется, испуганный столькими изменениями – синдром старшего брата? Она утешает его, как может.

Адриан родился. Его мать истощена, но на седьмом небе.

Когда я выхожу подышать воздухом после двадцати двух изнурительных часов схваток и истерик Эмили, уже рассвет. Холодно. Однако у меня чешутся руки. Мне всё еще кажется, что я держу на руках этого крошечного человечка.

Мой сын. Такой крохотный, такой хрупкий и уже такой важный. Чтобы защитить его, я готов противостоять всему миру.

Париж просыпается. Повсюду пробки и серость, как обычно. Но я никогда не находил город таким живым, таким красивым.

Один месяц. Скоро два…

Адриан так быстро растет. Но бессонные ночи еще часты – и порой бесконечны.

Диван чертовски удобен. Мне не хватает духу пойти лечь.

– Готово… Он, наконец, уснул!

Эмили плюхается рядом со мной.

– Уф… Все-таки растить младенца утомительнее, чем квами, – шутит она, еле ворочая языком.

– Ш-ш-ш, Адриан услышит тебя.

– Габи, ему шесть недель. Я как-то уверена, что он никому не расскажет.

Я разочарованно усмехаюсь. Она бросает нежный взгляд на люльку рядом с нами.

– Тем не менее когда, Габриэль? Однажды надо будет ему объяснить, правда? Я не хочу, чтобы мой квами прятался в моем собственном доме.

Изможденный, я закрываю глаза. По одной заботе за раз. В данный момент означенный квами редко спускается к нам, предпочитая дуться на чердаке. Эмили всегда занималась им, как единственным ребенком. Вероятно, он плохо справляется с резкой переменой…

Эмили кладет голову мне на грудь и протяжно вздыхает. Адриан – наш солнечный лучик, но с тех пор, как он появился, у нас едва остается время, чтобы поесть или поспать. И еще меньше, чтобы позаботиться о себе.

Я глажу ее золотые волосы, потускневшие и спутанные, и она снова вздыхает – почти урчит от благодарности. Во время наших странствий, она всегда любила, чтобы я занимался ее шевелюрой – мыл голову, делал массаж. Один из редких моментов расслабленности за рабочий день модели, когда-то призналась она.

Я улыбаюсь. Как и обещал недавно, я немного балую ее.

– Я фея, ты сам это сказал. А феи всё улаживают.

Она подавляет зевок. Я уже засыпаю.

– Когда Адриан научится говорить, я объясню ему. Он твой сын, так что сумеет хранить секрет, правда?

Один год.

Мы снова отправляемся путешествовать – короткими периодами несколько раз в год. После обсуждения и тщательной подготовки мы решаем взять с собой Адриана, к великому огорчению моих родителей.

Африка. Южная Америка. Азия.

Многое меняется. Не может быть и речи о прогулках втроем на трясущемся мопеде, так что мы берем машину напрокат или, за неимением таковой, ездим на автобусе или ходим пешком. Проводить ночь под открытым небом, как раньше, тоже исключено: мы заранее просчитываем наш маршрут от гостиницы к гостинице, от молодежной гостиницы до частного сектора. К нашим громадным рюкзакам добавляются детская переноска для меня, слинг-шарфы для Эмили, которая обожает усложнять себе жизнь. Она еще кормит Адриана грудью, что является чертовским утешением для нас, когда еда, которую мы находим, кажется сомнительной.

Многое осталось неизменным: энтузиазм и находчивость Эмили, непреходящий восторг ее квами, который находит отражение в полных любопытства широко распахнутых глазах нашего сына.

Адриан еще не слишком хорошо говорит, но, похоже, уже всё понимает. Он ведет себя по-разному, когда мы одни и в присутствии кого-то чужого.

В нашей семье не трое, а четверо членов. Это тайна, и мой сын это знает.

Проходит еще год в ритме моих показов и наших семейных путешествий.

Тибет. Китай. Провинция Юньнань. И однажды посреди птичьего рынка поиск Эмили завершается.

– Габи. Смотри!

На одном из анонимных прилавков ее внимание привлекает пыльное украшение. У меня тоже возникает чудное предчувствие. Она поднимает на меня сверкающий надеждой взгляд.

– Это Камень Чудес!

Спрятанный в складках ее платка квами со слезами соглашается:

– Он спит, но я чувствую его!

Мы покупаем украшение, не торгуясь ни секунды. Тем же вечером появляется новое создание.

И семья снова увеличивается.

Мой карандаш порхает по блокноту. Наш выход на птичий рынок вдохновил меня. Цвета, звуки, оттенки и текстура одеяний, жизнь и энергия людей, магия вездесущих птиц… Всё благоприятно мечтам и творчеству.

Мое внимание привлекает вздох. Свернувшись в шарфе Эмили, Нууру с интересом следит за каждым моим движением. Я протягиваю ему карандаш. Он пораженно хватает его и в свою очередь приближается к блокноту. Легко летая, он набрасывает первый эскиз…

В соседней комнате раздается глухой шум. Синяя вспышка.

– Дуусу! Что ты делаешь? – кричит Эмили.

Еще одна синяя вспышка. Кашель – острый, раздирающий. Я вскакиваю.

– Адриан! – снова кричит в панике Эмили.

Возвращение в Париж. Особняк ледяной, пустой.

Ожидание. Беспокойство – страх. Непонимание. Истощение.

Эмили плачет, свернувшись в клубок на диване в гостиной. У нее нерешительный, глухой голос, когда она разговаривает по телефону.

– Мы вернулись раньше, чем предполагали. Адриан заболел там. Он уже три дня в больнице. Они не знают, что с ним…

Белые коридоры. Чистейшая комната.

Наш маленький мальчик – спящий, такой хрупкий.

– Ваш сын страдает крайне сильной аллергической астмой. Пока не определена причина, он должен оставаться в непосредственной близости к больнице. Ему строго запрещено путешествовать без разрешения…

Проходят дни. Диагноз поставлен: у Адриана аллергия на перья, и день, проведенный на птичьем рынке в Куньмине, вероятно, послужил спусковым механизмом для приступа астмы. Нам рекомендован полнейший карантин, что не должно бы вызвать большие неудобства, поскольку у нас нет никаких птиц. Для большей безопасности Эмили дает распоряжение выдраить особняк сверху донизу, как и почистить всю нашу одежду.

Но приступы продолжаются. Жестокие. Необъяснимые.

Проходят месяцы. Мы консультируемся уже, не знаю, в скольких больницах Франции и даже Европы. Безрезультатно. Эмили покончила с карьерой модели – ее это больше не интересует.

Адриан, наконец, возвращается домой – с начала года его несколько раз срочно госпитализировали, каждый раз из-за неконтролируемого приступа астмы. Последний был таким сильным, что он потерял сознание…

Он спит сейчас на руках своей матери, свернувшейся клубочком на диване. Я ставлю чашку ее любимого чая – жасмин с медом – на низкий столик рядом. В корзинке, украшенной старым платком, дремлют Дуусу и Нууру, прижавшись друг к другу.

Эмили тихонько шмыгает носом. С тяжелым сердцем я сжимаю ее в объятиях.

– Мы справимся. Он вернулся, и новое лечение, похоже, творит чудеса. Всё будет хорошо.

Она кивает. У нее жалобный голос, как в тот знаменитый день, когда она сказала мне: «Давай уедем».

– Скажи, Габриэль… Теперь, когда я отказалась от моих красивых перьев, думаешь, слишком поздно становиться скромной самкой-защитницей?

Я целую ее в лоб и обнимаю еще крепче:

– Не говори ерунды, Эми. Ты всегда была одновременно обеими.

Легкий смешок, почти мелодичный, несмотря на слезы:

– Ты тоже, Габи. Но ты всегда распускал хвост только для меня.

Проходят годы. Мы устраиваемся, как можем.

Адриан растет. Немного хрупкий мальчик, но красивый, как ангел. У него глаза и смех его матери.

Детская заполнена медицинской техникой, чтобы избежать срочных госпитализаций. Мы понемногу учимся заботиться о нем, справляться с приступами, иногда даже избегать их. Два квами становятся импровизированными няньками – нежными и бдительными.

Можно сказать, это еще одно путешествие. Сложное и неуверенное путешествие, которое никогда не закончится. Путешествие со взлетами и падениями. Но радостных этапов больше, чем огорчений.

По настоянию совета и особенно Эмили я возвращаюсь к работе. Я снова начинаю творить. Моя сдержанность вызывает пересуды в профессиональной среде, и тогда как мои творения горячо приветствуются, люди изобретают немыслимые теории насчет тайны, окружающей фирму Агрест. Очень немногие из нашего круга интересуются существованием Адриана, и еще меньше – состоянием его здоровья. И так куда лучше.

Я совершаю несколько поездок за границу на показы и конференции.

– Идите распускайте хвост, месье Агрест, – шепчет мне однажды Эмили между двумя прощальными поцелуями. – Мир нуждается в ваших цветах. Я же жду вас в гнезде с моими малышами.

Мне стыдно признать, но мое искусство и путешествия являются настоящим глотком свежего воздуха. И Эмили знает это.

И мои возвращения к ним становятся только радостнее.

Эмили, моя Эмили.

Сидит в кресле рядом с окном, наслаждаясь весенним солнцем. Она читает Адриану, покрывая поцелуями его светловолосую головку. Раздаются их взрывы смеха.

– Габи!

В каждое мое возвращение голос Адриана кажется всё слабее и слабее.

– Папа!

Едва слышный.

Однажды происходит лишний приступ. Возвращение в больницу. Мы едва избегаем худшего.

Длинные белые коридоры. Я еще слышу пронзительный голос Эмили на грани срыва:

– У него аллергия на перья, да, мы это прекрасно знаем! Но мы уже устранили всё, что могло бы спровоцировать приступ! И с каждым годом становится всё хуже!

Врачи чувствуют себя неуютно, жалеют нас.

– Мадам, месье, успокойтесь. Мы проведем другие тесты…

Рим, майское утро.

– Месье Агрест, звонок от вашей супруги.

Мой помощник нашел меня прямо посреди показа. Срочный звонок.

На том конце провода голос Эмили, полный слез:

– Габриэль, возвращайся в Париж, прошу тебя. Адриана госпитализируют!

Я сопротивляюсь желанию прыгнуть в первый же самолет. Я хотел бы, но не могу. Сезон только начинается, и я уже не знаю, на что решиться.

Я не могу!

– Весна, кругом пыльца, Эмили. Это ослабляет его, как каждый год. Его лечение усилят на несколько недель, и всё будет хорошо…

Я пытаюсь верить своим собственным аргументам. Эмили истерично перебивает меня:

– Не в этот раз. Он на искусственном дыхании со вчерашнего дня, и теперь говорят о том, чтобы поместить его в стерильную камеру. О, Габи! Я уже не знаю, что делать… А что, если всё это – моя вина?

– Что ты такое говоришь, Эми?

Она разражается рыданиями. От того, что я далеко, так далеко от них, у меня разрывается сердце.

– У него аллергия на перья, Габи! На перья! Я ненавижу себя… из-за Дуусу!

Страх. Неверие. Полное отрицание.

– Но… Но это не имеет никакого отношения! Дуусу – квами… Дух, волшебное создание или что еще, он не настоящая птица! И в любом случае, мы запретили ему приближаться к Адриану уже несколько месяцев назад!

– Это не так просто, Габи. Дуусу видел, как Адриан растет, и Адриан очень его любит. Я знаю, Дуусу ослушивается меня и тайком видится с Адрианом… Может, тебя они послушают. Умоляю, возвращайся!

Проходят месяцы. Ситуация застревает на месте.

Эмили больше не выходит. Я перестал путешествовать, чтобы иметь возможность сменять ее у изголовья Адриана.

Он отпраздновал свой седьмой день рождения в больнице, как и предыдущий. Его легкие слишком слабы, он не может покинуть стерильную камеру. Вместо того чтобы расти с каждым месяцем, он худеет и слабеет на глазах.

Врачи регулярно вызывают нас. Каждый раз объявляются плохие новости.

Снова…

– Мы всё испробовали. Нам не удается объяснить, от чего страдает ваш сын.

…и снова…

– Даже в стерильной комнате с контролируемой атмосферой его состояние находится в застое. Невозможно понять. Но если насыщение кислородом продолжит уменьшаться, он рискует получить повреждение мозга. Мы должны будем его интубировать.

И снова.

– Команда в Нью-Йорке предлагает изучить его случай, но Адриан не перенесет путешествия…

И однажды вечером лишняя плохая новость.

– Нью-Йорк послал нам самолетом экспериментальное лекарство. Мы только что начали процедуры. Но должны предупредить: это лишь полумера, а Адриан истощен. Мадам, месье, вам надо подготовиться к… худшему.

Адриан.

Адриан…

…умрет?

Солнце садится за горизонтом.