Текст книги "Печенье тёмной стороны (СИ)"
Автор книги: Deserett
Жанры:
Мистика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 37 страниц)
– Десятый маршрут, неудобный, потому что объезжает весь отельный Вайкики и делает крюк вокруг парково-прибрежной зоны для богатеев. Не ездят богатеи на автобусах, понимаешь? Но этот – единственный имеющийся, подбросит ближе всего к дому. К воротам останется дотопать минут семь. Справишься, малой? Заблудиться у вас там негде, но могу прокатиться с тобой. Только скажи, если тебе страшно одному. Вечер всё-таки.
– Мне нормально. Спасибо, цыпа. И за экскурсию спасибо. Ты хорошая.
– Почему?
– Ну… не пыришься злобно и не орёшь дурным голосом. За то, что цыпой зову.
– Ты славный. – Таша тихо поперхнулась от смеха. – Мне пора обратно, не задерживайся тут с прогулками, последний автобус отъедет в начале двенадцатого.
– А почему сама на хату не смываешься? Весь день небось пашешь.
– Я не трудоголик, но в Хайер-билдинг проходит вся моя жизнь. И поспать могу, и переодеться, не отлучаясь никуда, и покушать заказать. Любую доставку, короче, оформить.
– И перепихнуться? – Ману на всякий случай втянул голову в плечи, но Таша только глаза округлила, на секунду оторопев, а потом снова рассмеялась.
– Ага. В раздевалке. И в туалете. И на столе.
– Ты на полном серьёзе?
– Да!
– А с кем?
– Пока-пока, малой, увидимся.
– Пока… – Маленький удав проводил её красиво перекатывающуюся под юбкой круглую задницу (вместе с дюжиной людей на остановке, глазевших с огромным энтузиазмом и не особо старавшихся делать это исподтишка) и грустно понурился. – Такая цыпа пропадает. И почему она не с яйцами родилась. И не мокрушником работает…
*
На террасе тёплый ветер, могу почувствовать. И звёзды слегка мерцают, искажённые толстым атмосферным слоем, тоже чувствую, точечными ожогами. Могу измерить интенсивность рассеявшейся радиации. А могу поймать на своей коже, собрать и воткнуть в кого-нибудь смертоносной иглой. Но в ближайшие пять минут я не собираюсь никого убивать. Прислушиваюсь. Не знаю, в какой конкретно комнате разговаривают, но всегда знаю – кто.
– Где ма?
– Ваш терминатор в юбке останется на ночь в госпитале. Утром, если сюрпризов не выкинет, – почтовый конкорд и до свидания.
– Напомни ещё раз, по какой причине Мануэль не возвращается на Марс с ней? Кроме той, где мне врут, что он будет прилежно учиться и не швырять в меня хлебом при каждой встрече в столовой.
– Вы, оборотни, создали очень слабую государственность и централизацию власти. За шесть лет жизни на новой планете вы закрепили письменно едва ли дюжину законов. Любой из вас имеет право делать, что ему заблагорассудится. Система наказаний организована тоже слабо, базируется на голой этике и совести: мягко пожурили преступника и разошлись, уповая, что он «больше так не будет». Исходя из этого, Ману остаётся в доме моего отца, потому что осмелился. И всякий оборотень, кому хватит наглости, может сделать то же самое и подтвердить, что он больше не ребёнок. Новая самостоятельность не делает его беззащитным перед произволом твоей власти. Он свободен как от тирании матери, так и от твоей. Но, в свою очередь, если он тебя обидит – я надеру ему задницу. Поэтому пусть кидается в тебя хлебом поаккуратнее. Пусть будет готов ответить за это.
Моя душа целует почти моего (где-то на треть моего) супруга в насупленный лоб и отпускает. Они не ссорятся, но сидят по разным комнатам, спят по разным спальням. И причина – всегда во мне. А мальчик-желторотик затесался сюда удобным предлогом ненадолго отвлечь их от моей невыносимой персоны.
Я шарю по дому внутренним рентгеновским зрением ещё. Но не нахожу его. Разворачиваюсь к океану, настраиваясь смотреть пошире. Прочёсываю местность квадрат за квадратом, то и дело с омерзением натыкаясь на людей. Они как мусор, то протухший, то полусгнивший, всякий раз, если я голоден, мне нужно тщательно отделить их грязные души от загаженных с переменным успехом тел, чтобы хоть соки последнего было приятно поглотить. Чистое, остро благоухающее мясо неожиданно отыскивается во внутренностях железной колбасы на колёсах, громыхающей по последнему отрезку федеральной трассы. Ты возвращаешься в особняк на автобусе, мой лакомый приз. Но я не готов пожирать тебя сегодня, мне хочется уединения от чужих. А ты мне пока слишком чужд. Ты проживёшь чуть подольше в том виде, который тебе удобен и нравится. Отец?.. Мой отец пока займётся тобой. Украсит и смягчит твою жёсткую скорлупку. А потом ты наконец вылупишься из яйца по-настоящему, маленький удав.
Я вырубаю рентген, он тяготит меня в любое время, кроме охоты, и отправляюсь дарить утешение следующему актёру моей постановки, который заждался уже сатисфакции. Как я смел бросать его на целый день, лишать скромного и разрушительного внимания? Его поза и даже место, в которое он поставил кресло, выдаёт обиду. Но, прежде чем напасть, я должен что-нибудь сказать. Иначе его обида углубится и продлится ещё на целый месяц, и кто-то затем меня прикончит за беспардонность и небрежение этикетом – с хладнокровием и безжалостностью ещё большими, чем мои.
– Ангел – рыцарь добра, у него не бывает выбора, как поступать. Выбор есть только у меня, детка. Между теми превосходными гадостями – и этими.
– Ты морали мне читать пришёл, Юс?
– Ты до сих пор такой детка… злобный и восхитительный.
Дальше я продолжил мысленно. Вкладывал слово за словом ему в голову, вставлял в пустые рамы красочные картины, но не все они так красочны. Попадаются среди них и чёрно-белые холсты. Неприязненно алчешь моих поцелуев, так страстно ненавидишь и так нерешительно хочешь. Меня. Непохожего на него. Я не дождусь от тебя приглашения, ни единого прикосновения, даже самого боязливого. И потому взять тебя должен сам. Как всегда. В жгучем хаосе твоих чувств я утопаю, признаюсь, с громадным и обильным удовольствием. И млею, видя этот отчаянный румянец стыда. Благовоспитанный, детка, ты такой правильный, с ума сойти. Ни дьявольская душа этого дома, ни тяжкое бремя пережитого в недалёком прошлом не изменили тебя. Кто-нибудь хотя бы заподозрил, каков ты без наносного высокомерия и шизанутой гениальности, без золотой оболочки, без всех этих вынужденных покровов? Может, Глория заметила что-нибудь краешком своей упругой сиськи? Нет? Так я и думал. Вечно запертый, как в сейфе, в холоде и темноте. И я имел в виду не серверную.
Вытяни руки. Можешь, как обычно, отвернуться, если я настолько… если ты до сих пор не привык, что я, несмотря на столь примечательную жестокость, точный дубликат Ангела. Не волнуйся, никакого секса без его ведома. Только это контролируемое безумие, уничтожающее чудовищ, живущих в твоей голове. Всё по плану, начертанному тобой на этой стене, видишь? Я пожру их с лёгкостью, как пожираю всё, что когда-либо выходило из чрева моей Матери. Твою одежду сегодня разорвать? Испепелить? Или стягивать медленно, аккуратно расстегнув все пуговицы?
– Нет…
Мой издевательски на треть супруг, достаточно зажмуриться. Ответ я прочту. Прочёл. Всё там же, на стене. Пуговицы. Хорошо. Твой младший братец решил, что свихнулся от ревности на полигоне, но он не видел тебя сейчас со мной. Вздрагиваешь. Боишься. Воображаешь, найдётся вообще кто-то, чтобы понять и правильно истолковать то, что я с тобой делаю, и почему упиваюсь твоей неспособностью самостоятельно прикоснуться ко мне? Ты такой – один. Ты уже получил меня, другого меня, и этот я тебе не нужен. Волшебно. Фантастично. Невероятно. Тянусь к тебе, спешу попробовать, ты снова и снова вызываешь любопытство, желание ненасытно тебя изучать. И ты слышишь меня, умирая от моего восхищения, с тем, чтобы, когда мы закончим – забыть. Я сотру эти фрагменты из твоей памяти. Не паникуй, все ощущения от плотской близости оставлю, волнение, робость, возбуждение и стыд. Уберу только байты опасной информации. И если Ангел вдруг зайдёт проведать тебя в этот час – твои сладостно обвитые вокруг меня ноги ему понравятся тоже.
*
Вернулся в домину, поел каких-то конфет из конфетного хранилища у себя в комнате, плюхнулся спать. Короче, до этого места – ничего интересного. Зато потом снилась какая-то убогая бодяга со школой: то ли за неуспеваемость отчислен, то ли за злостные и системные… сис-те-матические прогулы. На меня орала причём не директриса, а гора жутковатых зеленоватых щупалец, голос шёл из места, откуда они росли и извивались. Думал, они меня сожрут, но они наорались до хрипоты и уползли куда-то в качель. А я остался стоять, пришибленный, но не в школе, не в тёмном занюханном кабинете, а как будто нарисованный на бумажном листке, всё белое и серое и немножко в полосочку, а за дальним краем – каракули синими чернилами, мои каракули, но далеко, не прочитать. И так мне хреново и одиноко, запертому на листке, который ещё и согнут был напополам, а потом снова разглажен, но линия сгиба проходит криво-косо по моей груди, и мне там больно, всё как острой заточкой изрезано, неглубоко, но отвратительно. Больно, хочется вздохнуть, а не могу, я плоский и надорванный. Всеми брошенный.
Проснулся в итоге зарёванный, весь в соплях, подушкой об стену бросил, обидевшись, что такое блядство переживать во сне пришлось. За что?! Какого вообще… Почему я не заслужил утонуть-захлебнуться к пастушьему рожку в шоколадно-карамельном фонтанчике на каком-нибудь празднике типа своей двенадцатой днюхи?
Кстати, об этом. Скоро уже. Братец расщедрится, интересно? Хотя да хрен с ним. Надо подарочек у папчика бледного выпросить. Как его там? Не сказал мне имя никакое, только «мессир». Это что вообще значит? Кто в доме хозяин значит? Это по-французски? Я в школе испанский выбрал учить, полегче он потому что, легче всех.
Пока спускался поискать пожевать чего-нибудь к завтраку по бесконечным лестницам, от крутых поворотов ступенчатых мутить начало. Чуть кубарем не покатился, башку знатно расшиб. Ну, мог ведь расшибить! Словил меня внизу кто-то длиннорукастый. Эй, да это же он! Папаня «мессир».
По-моему…
По-моему, до меня дошло. Чувак, что на кухне жратву готовит и потом в столовую на куче подносов и тележек приносит-прикатывает – он лягушатник, ну, французик то есть. Волосики гладенько прилизаны, глазки чёрные, усики и даже бородка остренькая такая, ну вылитый какой-нибудь мушкетёр королевы Анны в отставке, я для класса литературы о них Дюма читал, такими их всех и представлял. Думаю, это он, французик, обозвал папчика в первый раз мессиром. Он тут стопудово самый старый и доверенный слуга. И он так пырится на мессира своего… так преданно, бллин. Я тоже хочу, чтоб на меня так смотрели. Только так. Как на самого главного.
А-а! Теперь точно дошло! Он тут самый главный! И он… кажется… ну почему я мимо ушей пропустил всё, о чём вчера в этой же самой столовке орали? Ботан мой и приторный брат мокрушного. Папчик их – демон? Думаю, что правильно расслышал. Настоящий-пренастоящий, из книжки большой и чёрной, щупальцами Ктулху воняющей. И не какой-то демон-полукровка, которых как говна в каждом аниме навалом, а редкий и чистый, как брюлики или сам Сатана. Да? Ну… как теперь проверить.
Я ещё разок внимательно прошпионил за французским кухарем. Ох он и пасёт мессира взглядом. Подлиза, но не подлиза. Не знаю, как правильно, не таскать же с собой словарь, чтоб за каждым словом лезть. Но я понял, что на папчика киллеровского надо немедленно напасть, пока меня целиком не раскусили и не повесили за капюшон на гвоздик, чтоб отдохнул с приставаниями. Насесть ему на голову надо, пока не поздно! Если он именно такой трушный, каким его обожает лягушатник – то, как папчик и сатана всезнающий, он должен быть самым офигенным помощником в деле охмурения сына своего крутецкого. А помощь будет мне нелишней… очень нелишней, пока Ксавьер дуется и отказывается отвечать за меня и крышевать. И пока я не раззнакомлюсь с кем-то кроме него, чтобы было хоть с кем попинаться и истерики позакатывать. Если захочется.
Что-то уже не хочется. Топая ногами и хныча, я вряд ли чего-то нужного и практичного добьюсь. Немножко скучаю по мамке, с ней всегда было так прикольно истерить. Фу, слабак. Но это пройдёт. Пройдёт же?
Папчик, папчик… как к тебе получше подмазаться? Ты такой странный с виду. Пугаешь немножко бледнотой своей. И винишко опять из серебристого стаканчика цедишь. И не во главе стола почему-то сидишь, а сбоку… И, блядь, прямо мне в глаза как будто влез сейчас и с изнанки их почитал! Когтями влез, царапуче. А я как голый! Только ещё больше чем голый! И не больно, но я весь как на выставке – к стенду открытому приклеен булавками. Со всеми своими нехорошими мыслишками…
Стыдно. Папа сатанюжный, ты же меня слышишь, да, ау? Мамка сто раз верещала, что я эгоист, люблю только себя, зазнаюсь и всё такое прочее. Но я просто хочу, чтоб меня тоже любили, больше всего на свете любили. Не один лишь я. И я тогда буду любить себя поменьше. Может, вообще не буду любить! Всё другому отдам. Сыну твоему… отдам.
Папчик, ты белый, как пенка молочная, и такой же наводящий жуть! Не люблю пенку… Ну отпусти уже мои глаза. Ну… мессир. Мессир?
– Мессир. – Мне было тошно уже не как от пенки, а как от запаха брокколи, мамка иногда с ней суп варила, и вся морда моя искраснелась, я еле нащупал под ослабевшей задницей стул, чтоб умоститься напротив и не сгореть от стыда дотла. – Я, может, и гадкий пацанёнок, но не тупой. Это вы меня на воздух подняли полетать?
– Я. – Он бокальчик свой поставил. И отвечал отрывисто, до самого конца. И зырил куда-то вглубь дома, мимо или сквозь меня. И лицо его молочно-пенковое в выражении не менялось. Ужас один с ним разговаривать, в общем, в саду и в коридоре вчера, и потом в моей комнате он был поприятнее.
– Вы и пришлёпнуть меня можете, как мошку?
– Могу.
– Завидую…
– Чему?
– Тоже так хочу. Но я обещаю, то есть я очень постараюсь, – я заставил себя найти, то есть поймать и перехватить, куда смотрели его глаза, и самому в них смотреть, молясь, чтоб страшные когти не полезли мне опять в череп глубоко за перепуганные глазные яблоки, – быть искренним. Я сообразил уж, правда не тупой, что подхалимством ничего не добьюсь. Я хотел бы вашу силу, очень хотел бы, но я буду её уважать, а не завидовать. Правда. Мессир…
– Да?
– Вы больше не будете звать меня «Иммануил»?
– Нет. Я в курсе, что тебе не нравится.
– Не нравится… – Я закусил пасть, стараясь представить, что не качусь куда-то опять с большой лестницы, хотя башка повторно закружилась. – Я нуждаюсь в вашем совете. Я прошу его. Вы поможете мне?
– Добавь волшебное слово.
– Пожалуйста.
– Нет, не это.
– А какое?! – У меня что-то аж в ухе зачесалось от разрыва шаблона. – Ну… какое?
– Думай, крош.
– Я не крош! Бллин!
Я слез со стула, к которому только начал привыкать, заметил краем зрения лягушатника, заходившего опять в столовую с подносом: показалось, что он ржёт. Ну, улыбку гаденькую из вежливости давит. Представляет, наверное, как мне сейчас хреново и совета спросить не у кого, чтобы заполучить главного советчика. Долбаная рекурсия.
Поклониться ему? Получится почти искренне. Или нет.
– Ладно, я буду для вас крошем. Это лучше, чем мерзкое полное имя. Мессир?
– Слушаю.
– А как зовут вас?
– Мод.
– Мод?! Это же какое-то женское имя! Помню из атласа этой новой Терры. «Земля королевы Мод».
– Женское? Зато королевское. – Он сдвинул совсем чуть-чуть правый уголок рта вверх, но из этого уже – получилась та… кривая и одуряющая улыбка мокрушника. Очень похожая, настолько такая же, ну как вообще с этого не прибалдеть…
Я обмяк, упав обратно на стул, пялясь на это, как дикий. Ох, будь у меня ещё десять глаз, как у паука – пялиться было бы ещё вкуснее, ещё жирнее, ещё кайфовее, ещё хочу, ещё!
– Мессир Мод, я обчитался до блевотины учебником истории. В прошлом планету поимело множество войн и революций. Я хочу… хочу, чтоб мою голову с пользой поимела одна такая. Хочу революцию. Хочу измениться. Измените меня. Сможете?
– Смогу.
– И советами обеспечите?
– Обеспечу.
– Когда?
– Съешь дочиста всё с любой тарелки, что приглянётся на моём трапезном столе, – и приступим.
Комментарий к 12. Закулисная игра, или дайте повод поплакать
¹ В самую суть дела (лат.)
========== 13. Ученье – свет, или помощь пришла откуда не ждали ==========
– Часть 1 – Агнец божий –
Первый совет демонического лорда оказался на диво простым и ужасным:
– Займись учёбой, крош. Если школьное образование в перспективе не даст тебе то, чего ты жаждешь, – направь себя сам. Читай книги. Далеко ходить за ними не придётся, в особняке расположена библиотека, удовлетворяющая самый строгий, взыскательный… а также развязный и аморальный вкус, успокаивающий томление духа и его тоску, не без нотки красоты и пиршества настоящего элегантного слова. Ты обнаружишь там литературу, которая есть везде под каждой лавкой, и такие книги, что существуют в единственном экземпляре – они родом из инферно. Читай утром, днём и вечером. Ночью – спи вволю, не засиживайся. И тебе придётся отучиться говорить по-простонародному и ругаться. Демон ненавидит вульгарность и мат.
– А что ещё он ненавидит?
– Будешь потихоньку узнавать сам – у него. Я не помощник тебе.
– А если я хочу этого? Мне нужна ваша поддержка.
– Почему ты мне больше не «тыкаешь»¹?
– Ну… я вас побаиваюсь. А в саду я, обозлённый, сделал это в первый раз необдуманно, по глупости. Я не грубиян, не хочу им быть.
– И теперь ты подчёркнуто будешь говорить лишь на «вы»? Как прислуга?
– Вы запутываете меня.
– Всего-навсего вынуждаю немного подумать.
– Мессир, вы загадка, которая и влечёт, и раздражает. Но вы ведь не специально такой?
– Нет.
– Я сознаюсь, что не пойду ни в какую школу. Я влез в тупик, из которого сам не вылезу, я слишком маленький и глупый. Я не мог предугадать, что буду делать после побега, потому что… да не смел я думать дальше побега! Не думал, что он удастся, что меня оставят на Земле. Мне страшно, я не готов быть взрослым и самостоятельным. И я попросил помощи у вас.
– Ты не готов оплачивать счета, которые придут за эту помощь. Ты доверился мне, и время от времени я буду придерживать тебя – в одном шаге от пропасти. Но о большем не проси. Этот дом – моя крепость, убежище существ иной природы на враждебной планете, место, где каждый, кто не является человеком, получит кров и еду. Ты получил уже не просто крышу над головой и обильный завтрак. Мы оба знаем, зачем ты оторвался от крепкой ветви своего клана, что ты поставил на карту и что мечтаешь выиграть в схватке с собственной судьбой. Оправдай же теперь моё доверие. Запрись в библиотеке и займись книгами. С этого момента они твои лучшие друзья, твоя семья, твои учителя.
– Но ваша библиотека огроменна! Сами сказали… И вы не поможете мне ещё чуток? Как я найду то, что мне ну просто кровь из носу сейчас не хватает? Как не расшибусь, заблудившись?
– Ты ведь не решил, что на каждом шагу будут подсказки и пинки? И не стоит вступать в противоречия с самим собой, надеясь на большее расположение. Ты маленький, но не глупый. Разберёшься потихоньку. Найдёшь алфавитный указатель, в конце концов. Только начни уже, открой эту дверь, а не топчись под ней, не решаясь взяться за ручку.
– Вы обманываете меня, разве так оказывают помощь?!
– Давай разберёмся раз и навсегда. Вопреки всем уверениям в смелости, упорстве и настойчивости – втайне ты надеешься, что я принесу тебе Демона на блюдечке, бантом ещё красно-черным перевяжу для пущей торжественности. Ты уверен, что поскольку мне это – раз плюнуть, то я просто обязан это сделать: помогать слабым, ведь иначе несправедливо, иначе зачем я тут такой сильный сижу и трубкой попыхиваю. По твоей логике я подвизался облегчать жизнь разным бедолагам, поддерживать всех и каждого, выбрал себе роль милостивого мецената, да? Откровенно говоря, я… и впрямь занимаюсь такой альтруистичной ерундой время от времени. Но не бесплатно.
– Ага! Я же знал! Ну и… значит, я могу заплатить?
– За информацию? Конечно. В перспективе. Сейчас – тебе просто нечем.
– Почему? Что это за валюта?
– Это тоже информация. Знание в обмен на знание. А знаний, что будут интересны мне, у тебя пока нет.
– Понятно. Короче, плетусь читать… куда там вы сказали.
– Выше нос, Ману, это не каторга.
– Ай, да идите вы… Я же сказал, что от учебника истории натурально блюю!
– Для самых маленьких и настырных упрямцев есть специальная полка с букварём. Начни с неё? – И невозмутимый демон покинул столовую, что через время стала неизменным местом его встречи с диким, быстро краснеющим от бешенства оборотнем.
*
Эстуолд чего-то от меня захотел. В пространной записке было нарисовано солнце и четыре косые черты за ним. Наушник я оставил на столе Урсулы включённым и отправился на вторую вертолётную в четыре часа пополудни. Если ему нужна полная секретность, отсюда можно улететь на безлюдный островок, а если не полная – остаться подпирать стены Хайер-билдинг. Пока ещё никто не знает, что внутри небоскрёба всё прослушивается и записывается. Я сам организовывал тотальную слежку за сотрудниками, хоть и не очень понял, зачем совету директоров это нужно.
Нашёл в открытой вертушке Рауля. Мой лучший пилот спал поперёк сиденья, свесившись на пол кабины, мертвецки пьяный. Уложил его ровно, расправил платиновые волосы, понюхал их, разбираясь, что он принимал помимо алкоголя, потом сорвал с шеи жетон ELSSAD, а из-за уха – переговорное устройство. Набрал Эмиля, сообщил, что у него не больше часа, чтобы исправить положение. Размахнулся и бросил жетон с высоты сотого этажа в сторону Музея Бишопа. Надеюсь, он покатился на проезжую часть.
Эмиль ответил упавшим голосом. Похоже, была ссора, а он главный виновник. Чувствую недовольство, что мне до сих пор не доложили. Сдержал соблазн выписать Хэллу подзатыльник. Если у него украли порцию наркотиков, а он и не заметил – мне же хуже. Потому что я – должен был заметить.
Набрал карбоновое солнце, валявшееся на экспериментальной станции переливания крови. Ангел громко ел сэндвич и пообещал сам разобраться. Его сердце билось быстрее обычного, на несколько секунд я свихнулся от возбуждения. Позавидовал всем смертникам, которым сегодня предстоит принять его очищенную плазму и, возможно, не дожить до ночи. Не заметил, как ко мне подошёл наместник Марса.
– Сэр. – Я вздрогнул, жалея, что у Эстуолда ни вкуса, ни запаха, с поверхности тела нет испарений, ни чешуйки кожи не стряхнуть. Он был бы идеальным убийцей. Впрочем, идеальным кем угодно. Больше никто бы так не подкрался, даже отец.
– Мистер Инститорис. – Интонации у него выходили нелепо старательными и правильными, как у учителя английского, преподающего в начальной школе. Я почувствовал себя глупо, несмотря на то, что наместник смотрел с величайшим почтением и, возможно, даже тайно меня обожал, как часть центральной силы нашего мира – или по каким-то куда более личным причинам. – Мне стало известно о вашей маленькой проблеме.
– Вы не сможете помочь, – поспешил заверить я, испугавшись, что он захочет устроить мне сеанс иномирной терапии, не сходя с этого самого места. Не хватало. Пусть он хоть сто раз всемогущая зараза, из плоско-параллельных прямых сложенная – не хочу.
– У вас есть особый институт, занимающийся травмами головы, – заговорил он снова и сделал попытку заглянуть в вертолёт. Э, нет, Рауля не трогать. Наверное, ему очень интересно расследовать случающиеся у нас пакости, раз мои напившиеся молодчики – отдельный вкусный десерт. Я с грохотом захлопнул дверь кабины, разбудив Пилота, и прислонился к неудобному выпуклому стеклу, заставив Эстуолда сосредоточиться только на мне. – Люди, которые там заняты, называются, кажется, священниками.
– Сэр, вы это серьёзно? Священники интересуются немного другими вещами, вы перепутали их с психиатрами. И у меня нет проблем с головой.
– Но будут. Один из этих священнослужителей занимается вашим братом. Вы доверяете ему. Признайтесь ему, что вы натворили.
– Падре Фронтенак умеет слушать и защищаться крестным знамением от особенно чёрных теней, гуляющих в ночи. Но мне от него пользы ещё меньше, чем от вас.
Эстуолд странно посмотрел на меня – как на мелкого несмышлёного ребёнка. Я сам не понял, как под этим жёстким осуждающим взглядом потерял бдительность.
Он стащил с моей правой ладони перчатку. Встряхнул. Из неё выкатилось несколько капель крови.
– Показывайте.
Я прятал руку за спиной и покачал головой.
– Хорошо, не показывайте. Но вам сегодня опять назначено рандеву в очень горячем месте, находящемся одновременно под и над землёй. И в знак подтверждения, что вы не можете не явиться, на вашей ладони понемногу проступила круглая печать, которой вы скрепили свою новую сделку, чтобы перебить старую, заключённую четыре года назад. Она вырезана по костям и сухожилиям и причиняет вам боль. Боль будет усиливаться с приближением вечера. И станет совершенно невыносимой, если вы, как всегда, не уйдёте туда, куда так не желаете идти.
Я молчал. Печать Бафомета от протеста начала бы разгораться только сильнее. Руку до смерти хотелось сжать в кулак, но я поборол и этот позыв.
– Мистер Инститорис, падре не так беспомощен, как вы думаете. Бесспорно, с вашим появлением он потерял веру в бессмертное существо, которому молился. Зато обрёл мёртвого бога, останки которого стоит защищать от пожирания шакалами. Покайтесь ему в преступлении.
– Это не шакалы. Лорд Бафомет намерен пожрать меня целиком, возвратив Матери во тьму. Но у меня ещё вдоволь времени навредить всем и насладиться чужой болью до того, как моя собственная боль насладится мной.
– Ваша бессмертная кровь уже сейчас капает и разъедает бетон. Идите к Фронтенаку. Идите в церковь. Вы слишком молоды, чтобы понять, что поставлено на карту и с чем вы беспечно играете, думая, что недруг схватит только вас.
– Что? Ангелу больше ничего не угрожает! Вы что, не понимаете? Он был предметом этой грёбаной сделки! Эстуолд, стойте! Что вы мне не договорили?
Эстуолд развернулся и сиганул туда же, куда я бросил жетон Рауля. Чёрт. Надеюсь, в Музее Бишопа инопланетянам вход сегодня платный.
Набрал собственную машину. Проложил маршрут до собора Пресвятой Девы Марии Мира. Еретик не пойдёт сегодня в церковь, это церковь придёт к еретику домой.
Чёрт! Инопланетный интриган ушёл с моей перчаткой. В довершение всех неприятностей придётся подморозить себе кровь, чтобы спуститься на парковку незамеченным.
*
Неделю Мануэль ныл, ворчал и бросался в высоком библиотечном зале книгами. Иногда вырывал страницы и топтал их с воплями наподобие этого, раздававшегося в первый учебный день: «Не понимаю, не понимаю, я идиот, пристрелите меня кто-нибудь! Что такое, блядь, «конфликт»?! Почему нельзя сказать «драка»?! Махач! Куча мала! Зачем, блядь, КОМУ надо столько синонимов?! Откуда я знаю, где родина картошки?! Я просто хочу её жрать! Заебали, заебали ваши задания!».
Никто не приходил наказать за вандализм, никто не выгонял, не следил за анархией или порядком, не порицал, но и не подбадривал. Горничные аккуратно собирали грязные помятые листки, а за ночь, пока маленький удав путешествовал тропами темных тревожных снов, их кто-то чудесным образом вшивал обратно в книги.
Ману исхудал и побледнел, питаясь когда попало и как попало, а чаще – вовсе забывая о приёмах пищи в тщетных попытках привыкнуть к новой неприятной науке. Он почти ни на кого в доме не натыкался из знакомых лиц: все три брата – и свой, и два близнеца – работали, а странные (и всякий раз новые) посетители демона-отца внушали то ужас, то отвращение своим адовым или откровенно инопланетным видом.
Игровая консоль, паук-дрон и горы конфет пылились в спальне нетронутые. Иногда не нужна была и кровать – он спал, неудобно свернувшись на библиотечной кушетке, обнимал последнюю недочитанную книгу, но, просыпаясь, неизменно отшвыривал её подальше от себя. Он по-прежнему бешено ненавидел науку, и та платила ему той же монетой. Однако в их дуэте мало-помалу появлялась страдальческая красота, от которой ругательства и примитивная форма выражения мыслей и чувств начали прятаться и отступать.
На исходе месяца, когда маленький удав, ругаясь сквозь зубы, с грехом пополам дочитывал учебник по античной географии, синеватая дымчатая рука свалила с его журнального столика всю метровую стопку книг, а резкий начальственный голос произнёс одно слово:
– Гитара.
Мануэль думал, что понял. Послушно порылся в библиотеке в поисках нотных записей. Но потом подумал ещё раз – и сообразил, что мессир просто напомнил ему продолжить играть. Ведь это малыш уже умел, умел давно, а научился сам, без преподавателей, без книг, не имея перед глазами чужого примера. Гитара была вещью, принадлежавшей только ему, безраздельно. Таким, как гитара, он хотел бы видеть в своих руках Демона. Она недолго лежала дома на Марсе без дела, с трудом выпрошенная у матери: целых полгода до побега он мучил её, наигрывая отрывки чужих мелодий, пока у струн не появилось собственное, ни на что не похожее звучание.
Но гитара – в комнате, а звук – в голове, громкий, просящий выхода. Почему он не почувствовал раньше? Должно быть, чувствовал, но отгонял от себя в тревожной злости, задавленный учёбой, стрессом и страхом быть изгнанным. Чёрт. Какого хрена он делает между книжных полок? Что ещё он хотел найти, из ненужного и бесполезного учебного материала? Звук распирает голову изнутри, он ничего не помнит, он ничего не знает, пять тонких линий пляшут перед глазами, а сбоку слева на них – кривая спираль с петлёй. Скрипичный ключ.
Нотная тетрадь ему всё же пригодится. Но чистая. Нужно записать… И слова. На этот раз у музыки есть голос. Сильный низкий голос. Вот только… чей?
Ману вышел или скорее выбежал из опостылевшей библиотеки, держась за голову так, будто она угрожала оторваться и улететь. Оставил дверь нараспашку.
Сосредоточенно наблюдавший за ним демон вздохнул, казалось бы, с облегчением, но одновременно нахмурился. Повернулся – за его спиной стоял сын, условно старший из двух близнецов.
– Мальчика поцеловала муза. На пике снедающего чувства он только-только созрел принестись тебе в жертву. Но ты можешь убить сейчас их обоих. Юлиус, тебе точно нужен этот пир боли и предательства?
– Я – его муза. И я ещё не целовал его. И если мой мертвящий поцелуй обладает такой феноменальной силой, вдохновения цыплёночку отсыплют самосвалами.
Комментарий к 13. Ученье – свет, или помощь пришла откуда не ждали
¹ Несмотря на всемирно распространенное упрощение “you” , означающее и «ты», и «вы», в английском языке существует редкая форма «ты» (thou), и среди оборотней, проживавших на просторах материка Лантааль (альтернативная Северная Америка), она находится в широком употреблении – равно как и различная другая лексика, упраздненная в современном английском.
