Текст книги "Печенье тёмной стороны (СИ)"
Автор книги: Deserett
Жанры:
Мистика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 37 страниц)
Украдкой оглянулся, пока говорил: лужа под столиком и впрямь исчезла.
– Полетишь, а не поедешь, – Виктор почесал затылок с видом человека, готового принять в группу даже обезьяну, если она не будет гадить ему в тарелку. – Ладно, годишься. Вид сносный, девчонкам понравишься. Гитара есть, нет? Документы покажи? Понятно, что не эмигрант, но… – он пролистал мой паспорт почти не глядя. – Пойдем, Рэ Вильнёв, представлю тебя группе.
Комментарий к 35. Маленькая Италия, или всё решают секунды
¹ С этого момента в контексте истории фигурирует RP – музыкальный бэнд Dope Stars Inc, на тот момент трио с сессионными клавишником и барабанщиком. Для облегчения понимания привожу полные имена, в порядке появления: Дарин Йевонде (бас), Фабрицио Ла Нотте (гитара), Виктор Лав (вокал), Марк Мэдхани (барабаны), Эш Рекси (клавиши).
² Прелесть, фантастика, какой хороший сон (ит.)
³ Подойди поближе, маленькая фея? (ит.)
⁴ Il Re – король (ит.), Виктор шутливо сократил имя до одного слога.
⁵ Черт возьми (ит.)
⁶ Песня с первого альбома и сингла Dope Stars Inc.
========== 36. Побудь в моей шкуре, или летящие вниз ==========
Комментарий к 36. Побудь в моей шкуре, или летящие вниз
Рейтинг подполз к NC-17 именно здесь. Благодарю за внимание.
– Часть 3 – Вероотступничество –
За тридцать четыре минуты до нового инцидента
– Диснейленд?
– Чего? Нет! Я похож на ребёнка?
– Извини. А в ресторан? Никаких лягушек, обещаю. Птифур, крем-брюле, яйца Бенедикт под голландским соусом, можно австралийский вариант.
– Нет.
– Красоты города посмотрим. Или лучше за городом, тут слишком людно и опасно. Может, Версаль?
– Нет.
– В Мулен Руж тебя свожу на представление, потом поедем в частные сады, недалеко, Виктор хватиться не успеет…
– Ты рехнулся? Я же не романтичный сопляк из вашей занюханной провинции, которого в два счёта охмуряют четыре разных мудака за один вечер! Нет!
– Давай хоть на собор Богоматери заберёмся, в одну из колоколен, я выпишу пропуска после закрытия, туристов выгонят, вдвоём посмотрим на закат.
– У меня было, знаешь ли… место, – он досадливо прогнал из памяти триста пятьдесят маняще сверкавших этажей, таких родных сейчас и вызывающих безотчётное желание реветь, сожалеть о каких-то упущенных шансах и немедленно вернуться, чтобы первоклассно попялиться на закат. – И ни одно другое с ним не сравнится.
– А как тогда прикажешь тебя…
– Затаскивать в койку и трахать? – Мануэль с сарказмом похлопал себя по ширинке на низко оттянутых джинсах. – Ну я прямо не знаю. Есть ещё идеи, уважаемый мсье Вильнёв?
За два с половиной часа до нового инцидента
Ему малопонятна ненависть в горько-полынных глазах, он немного боится их, а ещё не отдает себе отчёт в том, как ему нравится гладкая кожа оборотня, отливающая перламутром хитроумно спрятанной змеиной чешуи и продающая всем внимательным и неравнодушным главную тайну: её носитель – представитель иной расы. Но люди слишком близоруки, небрежны, недоверчивы и несговорчивы, чтобы признать в такой малости грандиозное открытие. Мальчишка красив не потому, что стройный, складный, золотоволосый или имеет правильные черты лица и ровный прикус. Мальчишка излучает инопланетную энергию, токи его стоящего в кажущейся неподвижности тела побуждают его распалённые мозги рождать похабные картинки, дикие в своей необузданности – в точности те же, которые он генерировал для Ману в день знакомства. Но тогда он делал их специально, показывал расчётливо и холодно, заманивал в ловушку и искушал. А сегодня изнемогает сам и не может контролировать поток непристойностей, разлитый в его человеческой крови. В паху всё свело до такой степени, что кажется отмершим, разлагающимся и токсичным, вопрос о сексе – больной несбыточной фантазией, потому что этот малец нереален. Не существует. Почему? Ну откуда взяться во второсортном итальянском притоне такому чуду с лицом изнеженного ребёнка и полупрозрачными ногтями, слабо отливающими то синим, то зелёным. Господи, а ведь он раньше никогда не обращал внимания, насколько красивы и необычны руки оборотней.
Раньше… Раньше? Раньше – это когда? Если он полжизни прожил в шестнадцатом квартале, пока отчим не отдал его в престижную лондонскую школу права, взял слово не прогуливать занятия и не пробовать наркотики, а взамен на это обещание поселил в отдельном роскошном доме в Хампстеде. Он послушно держался три месяца… пока не потерял невинность с напившимся приятелем своей младшей сестры, приехавшей погостить на Рождество. Как парня-то звали? Они заперлись на чердаке и закрыли ставни, в темноте было не так стыдно, осознание проступка отодвигалось на второй план. Но его замутило от запаха вставшего члена, того, другого, не своего… и в конце концов стошнило – больше даже от отвращения к самому себе, причем стошнило прямо в рот громко ржавшему пьяному идиоту, так было ещё стыднее и гаже, он почему-то не помнит имя, никак не может вспомнить. Это… это вообще его юношеские воспоминания?
Испугавшись за пошатнувшийся рассудок, он приказал глазам сфокусироваться на точке посреди лба Ману и замереть так. Надолго? Он понадеялся, что нет. Считал про себя до десяти, потом до ста, считал размеренно, заставляя челюсти не шевелиться в попытке прожевать и проглотить какую-то страшную истину. В голове прояснилось, мыслеобразы распались надвое и выстроились в неодинаковые шеренги, по разные стороны от светлого пятнышка – должно быть, родинки – на лбу мальчика. Нет сомнений, Ману – очень изящный и таящий угрозу пришелец. Но и он, изрядно побледневший и держащийся за дверь в слетевшей с одного плеча нелепой полосатой жилетке, этакий немой знак укора и позора – тоже пришел извне.
Проклятье. Быть человеком – засасывающее болото чужеродной личности. Болезненная токсичность, ощущаемая в паху, не продукт тела, а само тело, не предназначенное ему в носители по жизни. Он должен быть демоном, быть Хранителем и носить гордое длинное демоническое имя, он родился не то с клеймом, не то с заверяющей печатью миссии, криво вывернутой и многоугольной, которая не пролезет запросто в какую угодно щель, застрянет, сломав неподходящие трубы и дверные проемы. Ему было уготовано одно, совершенно определённое, идеальное без лишних слов воплощение, оболочка божества, способная выдержать и удержать Тьму, налиться ею, полной чашей. И где это всё сейчас?
Предатель Ашшур мог надёжно спрятать его тело. Или уничтожить. Но если он сглупил, то его глупость была просчитана заранее и угодна для продолжения Великого Делания. Иначе бы отец остановил заигравшегося сына и предостерёг. Или нет?
Прочь сомнения. Он в достаточной мере помнит и осознаёт себя, чтоб не обезуметь по второму кругу, но выбраться из бренности тела Реджинальда Вильнёва следует как можно скорее. Считанные часы сгорают, последняя возможность дотронуться до Мануэля человеческой рукой (и не рукой тоже) и ощутить более-менее чистое солёно-потное удовольствие от совокупления тает, а он всё ещё бездарно пуст и отвергнут, не придумал, как и чем соблазнить.
– Долго ещё прожигать во мне дырку будешь, лупатый придурок? Эй! Оглох, что ли? – белый удав толкнул его с видимой радостью. Малютка, заражённый скрытой тягой к насилию, или банально уставший получать от мира по башке, не давая сдачи. – Убирайся отсюда, а? Пока я добрый.
– Чего ты на меня так вызверился?
– Лишний ты потому что! И сильно приставучий козёл. Какого вонючего хера нанялся вообще играть? Меня чисто побесить хотел? Ну, тебе удалось! Я был специально приглашён на прослушивание, а ты как нарочно вклинился перед моим приходом. И посредника я не нашёл, и в паршивый отель заселился с опозданием, и группа вела себя так, будто перепутала меня с кем-то, будто наврали мне о приглашении, будто не ждали, не хотели… будто сглазил кто. Ничего об этом не хочешь рассказать, расфуфыренный сукин сын?
– Ругаешься, как сапожник, – упрекнул Вильнёв, не в состоянии защищаться – сексуально возбудительный малыш напирал на него, стоя вплотную, это принесло дополнительную болевую эрекцию сверх имевшейся. – Уши вянут.
– Ругаюсь как хочу. Настучу Виктору, что ты оборудование пришел своровать или поживиться баблом из общей кассы, или ещё какую ересь выдумаю, если не свалишь сам.
– Студия не его, была арендована в Париже на месяц. Сопру я – хозяева повесят кражу на него, как на ответственного. И ты опростоволосишься с дилетантской местью. Сверх того тут камеры всюду понатыканы, при сносном качестве звука и любой посредственной картинке даже обкуренному Дарину станет понятно, что ты шантажируешь меня и напраслину возводишь.
Мануэль резко отступил и в трагическом жесте возвел руки к потолку.
– Как мне тебя отсюда выгнать, пятое тележное колесо? Подскажи, и прекратим мучения для нас обоих! Если непонятно, то объясняю ровно один раз: я тупой и агрессивный подросток, возомнивший, что буду играть с великими для старта и взлёта моей головокружительной карьеры. Любого, вставшего на моем пути – убью, сгною, дерьмом накормлю и подставлю, порешу любыми способами. Виктор слишком добрый и считает, что твои грабли не будут в хозяйстве лишними, но ему просто надо выдать сочную бабу и затем хорошенько выспаться. Ты мешаешь мне сосредоточиться на музыке и предстоящих трудах, мешаешь восстановить ментальную связь с Фабрисом, мешаешь вникнуть в соль тура и в текущие нерешённые проблемы со сборами, чем невероятно бесишь. Мешаешь расслабиться, в конце-то концов! Сгинь!
– Чем бешу?
– Не знаю! Как прилип с пустыми разговорами в фойе, так и… короче. Сгинешь?
– Чем бешу?
– Не знаю я! Сги-и-инь!
Потеряв самообладание, он схватил Реджинальда за кромку джинсов вместе с вдетым туда широким ремнем. Потянул. На себя потянул, естественно – и не удержал, думая, что противник начнет отступать и упираться. Малыш был отброшен под собственным весом и весом навалившегося сверху крупного мужского тела к стене и на пол, мог сильно удариться затылком, но приземлил голову на вовремя подставленную ладонь француза.
– Чем бешу? – с завидным упрямством и спокойствием в голосе повторил Вильнёв, лежа на нем горячим трупом. Не двигался, чтоб не дразнить: для этого хватало его члена, на манер пистолета наставленного прямо в живот мальчишки.
Ману трижды мысленно выругался на группу, вменяемой половиной состава вышедшую за пиццей или какой-то ещё поздней жратвой, и на Дарина, безмятежно спавшего мордой в открытый кокаиновый пакет. Ситуация была крайне дурацкой, поза, в которую они упали – крайне возбуждающей, а причина – в… ненависти? Быстро разгорающейся. Наверное.
Оборотень раздражённо и крайне недружелюбно впился в ясные карие глаза и задался вопросом, как можно яростно и жестоко возненавидеть левого и ничем не примечательного типа, которого видишь впервые и знаешь чуть больше часа. Воспылать прямо-таки от души.
Ну да, омрачил немного радость первой встречи с DSI, соперник по гитаре, мудак носатый и наверняка хоть раз в жизни да пробовал лягушек. Но откуда столько отрицательных эмоций, злой страсти и желания причинить незнакомому мужчине боль? Ману пожевал себе губы, анализируя нехотя и поражаясь открытиям. Он ненавидит этого смуглого человека так, словно тот повинен в его несчастьях, в глубоких и пока не заживших порезах, нанесённых хаотично там и сям. Он необъяснимо хочет, чтобы Вильнёв и именно Вильнёв прочувствовал, как ему больно, всё ещё саднит и жжётся: состояние ухудшилось, едва невидимый псих-сопровождающий простился с ним у входа в студию.
Он хочет ударить Вильнёва по лицу. И по шее можно.
Он хочет…
– Переспи со мной. И я уйду, – сказал Вильнёв просто и без всякого выражения.
– Ты вконец оборзел, придурок небритый, – ответил Санктери-младший, тоже без выражения, опешив от шока наносекундой позже. Шевельнул ногами, пережатыми при падении чьими-то другими ногами. Реджинальд приподнялся и широко развёл свои бёдра. Ману высвободился и удобно лёг между ними. Подождал, пока эти бёдра сомкнутся вокруг него. Зло улыбнулся, и не думая соглашаться – и не догадываясь, что улыбается сладко и похотливо. Просто ему нравилась игра в поддавки. Нравилось… как пахнет этот человек. Лежать под ним было хотя бы не противно. После больного Верта, равнодушного Мике и немытого Фабриса – да, этот образчик двуногих Постоянных ему по душе.
– Побриться?
– Не умничай. И придумай другую причину свалить отсюда раз и навсегда.
– Ты хотел, чтоб я подсказал, как меня выгнать, дружок. Я подсказал. Тебе решать.
– То есть я сейчас возьму и поверю, что ты серьезно?
– Потрахайся со мной. Дай мне кончить в тебя. Сам кончи в мой рот, – Вильнёв с наслаждением протянул каждое слово. – И даю обещание, затем я вышвыриваюсь – как был, в том, в чём буду одет или раздет во время секса. Сразу. Не попрощавшись с группой, не стерев с себя семя, пулей вылетаю в лифт.
– А не пошёл бы ты в пешее эротическое путешествие вон с той валторной в заднице, – Ману указал на внушительный музыкальный инструмент в звукоизолированном пузыре студии. Без прежней злобы, кстати. Он был смущён и озадачен. До этого только Демон откровенно выражал свои мысли о… И то! Он не выражал – так и не выговорил вслух. А этот, этот, блядь! Наглый и пошлый, как… Ману в глухом безъязыком протесте помотал головой, не придумав подходящий эпитет.
Реджинальд пожал плечами. Не спорил, от пешего путешествия не отказывался.
Они полежали в молчании. Один на другом, с руками, сплетенными в замки.
Поза не менялась. Стояк не опадал. Ману ждал.
Но итальянцы с пиццей не возвращались.
За окнами смеркалось. В студии автоматически зажёгся свет.
Дарин спал. Начал во сне похрапывать.
Ману обнаружил в маслянисто-чёрной шевелюре Вильнёва седые волоски. Сцепленные пальцы четырёх рук взмокли и высохли – как были, не разжимаясь.
Никто не желал уступать. Поза конкретно надоела недосказанностью.
– Я тебе нравлюсь, – снова подал голос француз.
– Убеждай себя в этом дальше, – с видом отпетой вредины отпарировал оборотень. Чуть не задремал, поддавшись дурному примеру Йевонде, но мгновенно собрался.
– Тогда почему я тебя бешу?
– Да откуда я знаю. Морда у тебя кирпича просит. Так бывает. Не повезло.
– Морда? Хочешь в неё поцеловать?
– Сходи на хер. Чёрт, ты там уже был.
Ману вздохнул. Получалось странно. Человек совершенно точно манил его, а не отталкивал. Но разве он может сдаться? Он поклялся вручить своё тело для секса Демону – или никому. Не важно, узнает кто-то о своеобразной измене или нет. Он сам, сам будет знать. И возненавидит себя за поломанную клятву. Будет недостоин войти в спальню киллера когда-нибудь позже. Да лучше он сто раз сдохнет, чем опустится до близости с какими-то сраными людишками и потеряет последнее самоуважение.
А если изнасилование? Чтоб и волки сыты, и овцы целы.
Ведь трахаться хотелось. Сильно. Необъяснимо.
Полынные глаза загорелись надеждой. И тут же потухли.
Ад не проведешь.
– Может, просто облапаешь?
– Отдашься нагишом.
– Ты ведёшь себя как маньяк. До этого хотел выпить, поговорить…
– Обещание в силе. Примешь мой член поглубже.
– Да кто тебя научил все эти пошлые грубости лопотать?!
«Ты, – ножом встрял в волокна озабоченных человечьих мыслей Демон, меланхолично разглядывая снова и снова полудетское округлое лицо с порнографическим ртом-вишенкой. По тоненькому мыслепроводу, с аккуратностью аптекаря приставив воронку, Тьма сливала ему компромат. – Испытание не из легких. Ты и нарушишь свой обет, и нет. Не поймёшь, да и не поверишь, с кем проведёшь надвигающуюся ночь. И я никогда не расскажу тебе. Как ты изменял мне со мной. И я сам к себе тебя немного ревную. Сейчас я не ледышка, не главный гад королевства, ты снисходительно ждёшь от меня простых наслаждений и механических телодвижений, не подозревая, какой пресыщенный и изворотливый ум скучает в этом черепе. Значит, строго изнасилование? Классически? Опять? То есть… не важно. Чтоб твоя крошечная совесть тебя не терзала. Ладно. Подведу нас к грубой силе. Плавно. Усыплю твою бдительность».
– Я дам тебе попробовать. С прелюдии. Без секса. И если тебе придется не по вкусу…
– Ты отстанешь? И потом всё равно адьё?
– Конечно.
Это было уже что-то. Твёрдое и безопасное, сулившее избавление от проблем без жертв. Непонятно, правда, где Виктора с Фабрисом до сих пор носило, но Мануэль давно задвинул на второй план голод и неразрешённые организационные вопросы, поглощённый новым необычным приключением. Измены не будет, какое счастье.
– Что мне нужно сделать, мистер лягушачьи лапки?
– Звать меня нормальным именем. И отправиться на свидание.
*
За три минуты до нового инцидента
– Какой?
– Безымянный. Зелёный.
– Не угадал. Показываю. Какой?
– Большой. Красно-белый.
– И снова промазал. Какой?
Спрашивающий стоял в звуконепроницаемой кабине, растопырив пальцы и по очереди мазал их разноцветными фломастерами. Сгибал, пряча, разгибал по одному. Отвечающий лежал на четырёх поставленных в ряд офисных стульях с закрытыми глазами, и по мере очередного ошибочного ответа снимал с себя какую-нибудь деталь гардероба. Игра ему страшно нравилась – куда больше, чем какие-то там оставшиеся снаружи соборы, сады или блёклые закаты сквозь серый городской смог. Рыжевато-золотистые ресницы соблазнительно лежали на щеках, подчеркивая не отпустившую это тело детскую невинность, в то время как ноги, раздвинутые и согнутые в коленях, качались влево вправо под какую-то им одним слышную музыку. Штаны Мануэль уже благополучно снял.
– Мизинец. Синий.
– Угадал. И выиграл.
– Но ты же всё равно хочешь спустить с меня эти веселёнькие клетчатые трусы? – обнажённые ноги остановили танец, будто прислушиваясь к новому витку разговора.
– Нет, – Реджинальд дозированно, с огромной осторожностью выпустил воздух из лёгких. Он вот-вот взорвётся. Засунет в глотку мальчишке свой член вместе с яйцами, тот подавится, умрёт и… Почему-то последующая картина грубого овладевания мёртвым, ещё не остывшим телом возбуждала не меньше, чем сотня видений до. – Мне надо, чтоб ты захотел. И умолял меня об этом.
Ману громко и снисходительно фыркнул. Глаза не открыл. Зато вскинул над головой руку в неприличном жесте.
– Какой палец?
– Средний. Розовый. Ну, телесный.
– А не подсматривая – угадал бы?
– Конечно… – Вильнёв не въезжал, продолжение ли это игры в «цветалочку», и недоумённо взял один неиспользованный фломастер.
– Тогда подойди. Я дам тебе его как приз.
– Приз?
Мануэль заулыбался, забавляясь внезапной тупости взрослого визави.
– Да. Оближи его.
– Ты уверен?
– А ты дебилом прикидываешься? Пробуй, пока я снова не испугался тебя и не передумал.
*
Ничего не будет. Расслабиться. Спокойствие. Это всего лишь человек. Вошь под каблуком киллера. Как тысячи их, жалких, годных на раболепие или на бифштекс. Из сырого затхлого болота не выжечь искры. Да? Да?!
Оборотень кусал губы, не замечая, как раздирает их всё больше острыми зубами. Второй имевшийся в комнате рот, чувственный и ненасытный, сосал ему три пальца, подолгу застревая языком между фалангами у основания, на перепонках, жарко, щекотно и вызывая томление вообще не там, где ему стоило бы появляться. Ноги больше не танцевали свободно под призрачную музыку, пришлось их экстренно сжать и бороться. С собой. С влечением, с… Какого лешего, что происходит-то? Мокрушник не простит его, не простит, не прости…
Он прогнулся в спине, поднимаясь над импровизированным ложем и по-прежнему не замечая, как рвёт и уродует свои губы мелкими ранами. Реджинальд сжалился и остановил это самоистязание мокрым смягчающим поцелуем. На лице Ману застыла гримаса горького отчаяния, он плакал, но почти не сопротивлялся. Нерешительно попробовал прикрыть обнажающееся достоинство – непотребно торчащее и необрезанное, потому что с традиционного еврейского мальчикового обряда он сбежал – но его потную ладонь отвели в сторону с той же мягкостью и предупредительностью. Если это изнасилование, то не французское, а английское. Слишком учтиво и по-джентльменски.
– Взгляни на меня, – Вильнёв поднял его со стульев, полностью голого, усаживая прямо и вертикально – пока только верхом на бёдра, обтянутые джинсами.
Ману свесил тяжёлую голову вниз, поникнув и распрощавшись с мыслями о киллере, лицо скрылось за чуть засаленными волосами.
– Взгляни. Это приказ.
– Я знаю, почему я тебя ненавижу, – неожиданно прошептал он, распоров Вильнёва сухим мертвящим голосом. – Потому что ты лишишь меня всего… всего, что мне дорого. Через три. Две. Одну…
Ничего не произошло.
Реджинальд держал его за подрагивающие плечи. Мануэль плакал сильнее. И понемногу наседал сверху. Тёрся и прижимался о его освобождённый от дурацкой жилетки волосатый торс.
– И если я свихнулся, – чуть слышно продолжили его растерзанные, лишенные кожи губы, – то почему мне всё ещё так больно? И если мне больше не нужна моя мерзкая падшая душа – почему её никто не забирает?
*
Обратный отсчёт закончился. За гранью
Верю, никто не справился бы. Слабовольные, бесхарактерные, легко поддающиеся эмоциональным манипуляциям. Хотя мои недруги сказали бы, что его последний тихий крик разжалобил бы и камень.
Но я твёрже камня.
Бездушный монстр – это они сказали бы тоже. И были бы правы, заблудившись и застряв в закоулках моего чёрного смолистого естества и так и не найдя ни души, ни сердца.
Зато я справился. Доиграл неприглядную роль до конца. Зачем ему жалость и надежда на милость победителя? Если он заждался секса и острых ощущений, покалывания адреналина и растворения во мне, забыв об ужасе предстоящих последствий.
Слизывал его слёзы нежно, а от избытка возбуждения ещё покусывал за нос и щеки, и мог оставить чернеющие синяки-засосы на шее, но вовремя осадил своё средиземноморское тело, недовольный его жгучим дикарским темпераментом, и продолжил более щадящие ласки. Ману висел на мне напряжённой заплаканной куклой, и я вернул нас на пол, чтоб он расслабился и принимал меня удобно. Лежать было не жестко благодаря поглощающему лишнее эхо толстому ковролину, мы оба тяжело дышали друг другу в рот, я расправлял ему волосы, убирая отдельные налипшие волоски с разгорячённого плачем и похотью лица, а он держал себя за член, медленно водя головкой по низу моего живота. Я пачкал его пахучим предъэякулятом, мазал и мазал по ногам, закончив с волосами – схватил за ягодицы, мял и раздвигал их, то и дело отклеивая от ковролина. Я изнемогал? Наполовину. Мы трахали друг друга без проникновения, этим жутким сбитым дыханием, сильным трением членов о влажную кожу, он глотал слюну с моего языка, я глотал полужидкую кровь из его ран на губах, мы непрерывно находились в движении, бёдра лапали бёдра, попутно приставали к коленкам, руки целовались с лопатками и позвоночным каналом, бесстыжие пальцы застревали вообще бог знает где. Мы кончили до непосредственного траха, это совсем не было похоже на изнасилование, но я привстал и просунул красный, обильно извергающийся член ему между рядами зубов, он действительно подавился, как я и предполагал, но челюсти не сомкнул, отсосал всё, что я ему предложил, и не выплюнул остатки. Я не имел права быть благодарным в ответ, отклоняясь от его мольбы. Сопротивляйся, цыплёночек. Потому что я кладу тебя ничком на живот, игнорируя твой сладкий и просящий, изрядно заляпанный спермой пенис. У меня опять стоит раскалённым железным прутом, я плюю и растираю немного влаги в твой нервно сокращающийся анус, ведь у меня не должно возникнуть неприятных ощущений? Только у тебя. Насильно я пробовал войти в это отверстие совсем другим органом лишь раз, и шире оно с тех пор, понятное дело, не стало. Ты закричал и задёргался, пытаясь сбросить меня, я пригвоздил твои машущие ручонки к полу и забеспокоился. Немного мяса и боли внутрь, мяса – моего, без крови, прими меня как можно смиреннее, ты всё же должен получить удовольствие, а не травму на всю жизнь. Я протолкнулся с трудом на сантиметр и вынул. Обнял твой член, насаживая на свой плотно сжатый кулак. Потом снова насадил тебя. Ты снова вскрикнул. А я не понимал, что чувствую. Силился разобраться в отдельных сигналах удовольствия, но тонул в многообразии воплей вожделеющего эго и хоре лживых извинений за твою унизительную позу. Тело было слишком не моим. Оно бы трахнуло тебя и насухо в слишком привлекательную задницу, но моё наслаждение должно было быть плотно спаяно с мозгом. А мы с ним существовали раздельно. Эксперимент не удался.
Я прекратил тебя мучить и ласково прижал к себе, не разворачивая. Мы больше не дышали возбуждающе в унисон, ощущение интимности и тепла умерло, но моя эрекция не опадала, твоя, что странно – тоже. Я счистил с твоего живота засохшие потёки нашего первого семени, собрал на пальцах, освежил, увлажнив языком, и засунул в тебя. Ты слабо подвигал попой, твой член продолжал голодно пульсировать, и я попробовал проникнуть в тебя в последний раз, представив на месте Вильнёва… себя, холодного и безразличного. Ты почему-то встрепенулся, хотя ощущения остались теми же. Или нет? Я придержал тебя над полом как зверя, на четвереньках, тёплое тугое отверстие выталкивало меня, между ягодиц тебе шлепалась слюна, помогая мне скользко вернуться обратно и попасть вглубь. Ты не стонал и не дёргался, когда мне удалось войти целиком и резко потянуть тебя назад, прижимая холодной задницей, так контрастировавшей с горящей теснотой у тебя внутри, к моим яйцам. Я двигался быстро, почти не вынимаясь из твоего прохода и плотно распластав нас по полу, чтоб отдача от каждого толчка не разделяла нас надолго. Теперь ты почти не дышал, сдавшийся и целиком раскрытый. Трахая и постепенно уставая, я загипнотизированно смотрел на копну твоих чудо каких светлых волос, пока не понял, что хочу взяться за них, оттянуть твою голову вверх. Твой заново набухший кровью и удовольствием член бился о мою руку, твёрдо зафиксированную на твоем животе, я обслужил его и заставил тебя проглотить всё. Ты был послушным, выпивая свой же горчащий продукт – и я не сделал твоей хорошенькой голове больно, подняв тебя к себе за шею и подбородок и развернув, пока мой член продолжал жестко хозяйничать в твоей заднице. Поцелуй со вкусом очередной порции семени, и я вовсе не был против. Я даже что-то слабо распробовал в телесных ощущениях, когда кончал в тебя, вынул обмякший орган и вытряхнул последние капли в красиво растянутое колечко мышц. Сунул снова, затолкал вязкую жидкость, чтоб не вытекла, и крепко сомкнул твой анус. Подхватил тебя на руки, ты утомился даже больше, прильнув ко мне бессильно, глаза закрывались, а я хотел разобраться, насколько по-честному тебе понравилось действо, несмотря на неудачную середину с насилием. Но не спрашивать же напрямик.
– Уходи, – твои ноющие губы не шевелились, голос убивал обреченностью. – Ты обещал.
Да. Точно. Я обещал. Но зачем идти, когда можно лететь? Камнем. Вниз.
Надеюсь, ты получил хоть частичное мстительное удовлетворение, провожая прыжок моего тела сквозь разбивающееся окно на залитую огнями желтоватых фонарей улицу. В полёте я попрощался с Реджинальдом Вильнёвом, вежливо поблагодарил за помощь и редкое гостеприимство и сгустком чистой высвобожденной темноты поплыл домой – в ад. С моим уходом наколдованная оболочка умерла мгновенно, поэтому никто из нас не почувствовал боли, закончив падение и размозжившись в розово-красных брызгах об асфальт, но в ночи всё это было серым, чёрным и жирно блестевшим.
Кстати, я нарушил герметичность студии и психику подоспевших к обнажённому Ману итальянских ребят. Вины и раскаяния ноль. Ещё я здорово поставлю в тупик врачей и комиссара полиции бредовостью последних поступков своего тела-носителя, но я же этим и так ежедневно занимаюсь – выношу всем мозги, то буквально, то двусмысленно.
Семья сидит в нижнем банкетном зале Люцифера, моё кресло пустует, я огорчаюсь, прикидывая, как долго буду вытрясать из Ашшура кишки и превращать их в бордовое ледяное крошево, а потом с облегчением замечаю недостающее звено под столом, скрытое длинными скатертями. Моё тело. Синий и прелестный, словно впервые в жизни мертвецки напился и уснул до конца пиршества. А сейчас проснусь. Только бок весь отлежал, и в голове шумит с «перепоя».
– Добро пожаловать в себя, маньяк-суицидник, – иронично произнёс Ангел в пространство над столом, но всё же позволил мне подползти и обнять его за ноги.
========== 37. Лицедеи, или тут разгребали последствия ==========
– Часть 3 – Вероотступничество –
– Где я?
Сероватый хрустальный свод задрожал от звука моего голоса, полы, а точнее мосты из того же хрусталя гудели, повторяя мои слова низким вибрирующим эхом. Я очутился на пересечении двух мостов, над пропастью, точно по центру буквы X. Толща прозрачного камня двойной аркой спускалась в непроглядную тьму. Перил не было. Опор или хоть каких-то выступов по краям не было. Где обрываются мосты или куда они ведут, я не видел. Свод, похожий на верхнюю часть нефа готической церкви, невесомо парил, не соединённый ни с чем. Свет, лившийся сквозь него, был сродни лучам солнца, пробивавшимся сквозь морскую воду. Я не боялся. Был уверен, что сплю, ведь в такое место… нельзя попасть наяву. Оно не существует. Меня волновало лишь одно: каким-то образом я уснул, не дождавшись возвращения Виктора, причём после его ухода в студии случилась какая-то неразбериха, неприятный разговор, ругань, может быть, драка? Но я не помнил. Ни хренашеньки. С кем, что, почему?
Я стоял круглым дураком на диковинном мосту, слушал эхо и бесился из-за приступа амнезии. Хоть бы кто разбудил меня!
– Ты не спишь. Это пересадочная станция.
– Кто ты? Где ты? – я завертелся волчком, ловя источник голоса. Бесполезно – он лился на меня через свод вместе со светом. Он и был этим светом. Звуком лучей.
– У тебя шок. Твой раненный помутнённый рассудок, судорожно борясь за свою целостность и восстанавливая привычный ход вещей, отбросил события последних двух часов, стёр из твоей памяти. Но, как и любой инструмент, используемый в ужасной спешке, он промахивается и делает глупые ошибки. Мы вытащили тебя из самой гущи непреднамеренного погрома, очистили от побочных проявлений безумия и забросили сюда, на пересадочную станцию. Жди смотрителя – он восстановит стёртые воспоминания и перебросит тебя обратно в сумеречную зону.
– Куда?! – я не поверил ни единому слову, а на двух последних живо раскумекал, что слишком заигрался в компьютерные игры и ничем, кроме очередного глупого сновидения, это быть не может.
– Домой. К живым.
Свод воспарил вверх, исчезая где-то высоко, освобождённый и обнажённый свет ударил по моим глазам, резко и немилосердно, выжигая, я машинально закрылся руками, и всё равно он ослепил меня, ненадолго превратив мир в сплошное белое пятно с кровавыми прожилками.
