Текст книги "Печенье тёмной стороны (СИ)"

Получил первый военный заказ. Моим связным попутно пытались назначить какого-то седовласого генерала, потом женщину-помощницу министра с уродливой головой и непропорционально большими ушами, я сухо отклонил ещё три одиозные кандидатуры из чиновничьего аппарата, пока сам не подобрал отставного лейтенанта из Navy SEALs. Пресёк попытки наладить контакт и раззнакомиться – мне просто понравился его молодой голос. Назвал его N для удобства. N предупредил, что ЦРУ самонадеянно решило, что поставило меня на службу США и представлять я буду исключительно их интересы на международной арене. Забавно, но параллельно я получил ещё два заказа: из Китая и Израиля. По закрытым каналам информация распространяется даже слишком быстро, суток не прошло. По этой же причине я не постеснялся сообщить, что меня перехватили. N выразил беспокойство и сдуру предложил мне деньги. Я так смеялся в трубку, что почти смутил закалённого солдата.

– Если не денег, то какой-то власти? Но власти у вас больше, чем у любого президента или арабского шейха. Вы могли бы убить жадных толстосумов у кормушки этой планеты, если бы хотели. Но вы не хотите. Есть ли вещь, которую США могут вам предложить в обмен на верность? Вы объявили себя союзником, а не наёмником, готовым в любой момент переметнуться и служить другим хозяевам.

– У меня нет и не будет хозяина, N. Я решаю, кого поддержать или оставить, исходя из личных симпатий и настроений.

– Поддержав сразу всех, вы посеете хаос.

– А если в этом моя цель?

– Чего вы хотите на самом деле, мистер Инститорис?

– Насытить голод. Разнообразными пытками и финальной агонией.

Он намеревался долго сопеть в трубку, озадаченный, и я её повесил – как раз занимался пытками и агониями на окраине Тривандрама². Когда он осмелился вновь отвлечь, перезвонить, переспросить – то со сдержанным изумлением и капелькой разочарования.

– Вы нас едите?

– Осушаю.

– Как?

– С какой целью интересуетесь, юноша? Тоже хотите попробовать?

– Я знаком с анатомией человека, мистер Инститорис. И я не боюсь и не чураюсь вашей правды, раз уж вы избрали меня своими ушами, глазами и языком в управлении. Вы заранее знаете, как я распоряжусь полученной информацией, и вам на это по большому счёту плевать. Ну так просветите меня?

Я задумался о связи между людской наглостью и любопытством. Они пересиливают их трусливые инстинкты, вот что интересно. Я должен был молча и высокомерно бросить трубку во второй раз, но мне захотелось выяснить, как далеко можно зайти, расспрашивая наполовину дремлющую Тьму – и остаться при этом в живых, в относительно здравом уме. И заодно захотелось проверить, действительно ли «морских котиков» психологически готовят не хуже, чем я готовлю ELSSAD.

– Кровь. Аорта или подключичная артерия. Если объекту охоты предстоит ещё немного пожить – наружная яремная или подключичная вена. В редких случаях мне на завтрак не привозят сердце. И тогда…

– Тут всё понятно, спасибо.

– Лишь думаете, что понятно. Мышечная плоть, кости или чья-то трепещущая в пятках душа не интересуют.

– Это форма вампиризма?

– Каприза. Изысканной скуки и гурманства. Я не бываю зверски голоден.

– Я правда уразумел, что это не нужда, а ваше хобби и развлечение. Вы избрали мишени из трёх поступивших предложений?

– Да. Принимаю все.

– Сколько человек?

– Тридцать два для Израиля, две сотни вежливо попросил Китай, и восемь – для вас.

– Вы не лопнете, мистер Инститорис? Тут хватит на озеро крови.

– Я не говорил, что выпью каждого. Шею подставят самые аппетитные.

– А с остальными что?

– Смерть.

– Какая?

– Чистая. Голая. Непринуждённая.

– Голая? Вы издеваетесь…

– Дразню и запутываю, – охотно согласился я, нарисовал соответствующую сцену разврата – скромную, конечно, и коротенькую, но достойную Калигулы – и оправил N по гудящим телефонным проводам в мозг. И он наконец-то угомонился, впав во вкусовую кому. Ощущения вкуса я картине не пожалел – равно как и звука или цвета. Теперь меня с недельку никто не потревожит.

Я закончил в Тривандраме, положил растерзанные трупы на обочину и поспешил домой. Ожидало ещё одно дело. Непривычное.

– Маленький мастер?

Инженерские руки радостно обхватили моё бедро, разводной ключ боком прижался к заднице, а умная золотоволосая голова задралась, любуясь мной полностью. Мои ледники даже начали слегка подтаивать под его неистовым любящим взглядом. Когда он умудрился так соскучиться?

– Твои тесты готовы, – певуче сообщил Хэлл, бросил ключ и полез в письменный стол.

– Токсичность?

– Нулевая. Пока ты трахаешь мальчика в настолько отмороженном виде, ему не грозит смертельная хворь. Ты запускаешь вирус лишь в тех, к кому неравнодушен, кого воспринимаешь живыми и трепещущими.

– Таких нет.

– Есть. Но я над этим работаю.

– Напрасно. Исцеления не наступит. Как мне быть с цыпленком?

– Как и прежде, говорю же, оставь это мне. Или помоги. Я работаю с сывороткой крови Энджи и мечтаю добыть хоть пинту веселящего яда из вен Кси. Ты не мог бы?

– Мог бы. Но это бесполезно. Свадебным даром от Люцифера Ксавьер получил бессмертие, вот и вся хитрость. В его крови нет специальных антител: общая резистентность и та же сыворотка, что в твоей центрифуге – Ангел с ним щедро делился.

– А всё-таки?

– Он будет страшно недоволен.

– Зато я буду страшно доволен. И страшно признателен.

– У них с цыпленком одинаковая группа и резус?

– Да, седьмая с тремя Q-антигенами.

– Какая?

Мастер сделал нетерпеливую гримасу, и я вспомнил самостоятельно.

Наполовину животная сущность подарила Изменчивым невообразимое количество групп крови, варьируемых от клана к клану в зависимости от изначального территориального происхождения – и серьёзные проблемы с переливанием. Каждый пятый вынужден запасаться собственной кровью, сдавая её в банк для последующего копирования и синтетического воспроизведения в лабораториях корпорации. Братьям Санктери повезло иметь отца-чужака с доминантными генами и одинаково унаследовать именно его кровь, а не материнскую. Первые восемь групп (семь и нулевая) – древнейшие, редкие и наиболее ценные, служат базой для изучения всех остальных и рекомбинируются в остальные. При этом с нулевой группой крови сохранился всего один клан – Ван Хоорнов. Большинство современных оборотней рождается с кровью шестнадцатой по сороковую группы, которые дробятся ещё на сотню подгрупп по признаку антигенов, что делает определение резусов куда более сложным, нежели незамысловатые человеческие со знаком плюс или минус. Седьмую группу с тройным резусом, обозначенную как G(VII)Q²Q⅛Q-¾, я нашёл на листе с тестами, который мне подал Хэлл.

– Расшифруешь?

– Кровь у братьев, несмотря на одну группу и антигены, идентична не полностью. Протромбиновое время в старых анализах Ксавьера удлинено, кроме того его кроветворный аппарат в костном мозге каким-то неведомым образом связан со способностью к пирокинезу, что и спровоцировало в прошлом рак и анемию. К сожалению, я ничего уже не могу проверить: Энджи добрался до него первым и вылечил этой вашей дьявольской магией, а сам Кси продолжает упираться, недолюбливая мои научные методы и раз за разом отклоняя приглашения в лабораторию. Ману в этом смысле сговорчивее, но исследовать у него нечего: скучно здоров, не считая незначительного превышения уровня глюкозы и периодических скачков билирубина и креатинина, но он сладкоежка, проблемы не вижу. Из-за естественного отсутствия чёрных клеток-реципиентов – тенебрацитов, найденных у тебя и ни у кого больше в целом мире – если в Мануэля затянется тьма, переносить её начнут эритроциты – и отмирать быстрее обычного. Едва это произойдет, иммунная система начнет борьбу. С собственной кровью.

– Как мне ему помочь? Как избежать отравления?

– Никак. Он должен принять в себя бархатную вязкость твоей первородной грязи и выжить с ней. Если он хочет быть с тобой, если, гм… если он желает тебя плотски, горячо, знаешь ли, под одеялом – ему предстоит в прямом смысле сделать тебя частью себя.

– Но как, как, мастер?

– Святые глюоны, я не знаю! Мне неоткуда. Сначала введи в него вирус, мне же не с чем работать, с чего-то нужно начинать, а не паниковать, воображая худшее.

– Ты относишься к этому как к рядовому эксперименту? Подвергнешь его риску умереть – из чистого учёного любопытства?

– Ну да, давай, считай меня бездушным, обзывайся. Я машина, и совести у меня нет, угу. Зато у меня есть божественная суспензия из сыворотки Энджи – мощная, противотанковая и способная остановить заражение на любой стадии. Она попросту выгонит тебя из его тела, уж извини. И затем тебе по новой придётся внедряться в мальчонку – раз уж о сексе вы оба обмечтались, озабоченные. Но тебе при любом раскладе нужно заманить ко мне Ксавьера. Кровь самого близкого родственника даст мне ответ на твой главный настырный вопрос.

– Ксавьер не придёт, но я принесу тебе кровь. Что-то помимо нужно?

– Вывести Мэйва из комы. Но тут ты совершенно бесполезен. Ангел займётся живыми, а ты возвращайся к делению мёртвых на ноль. И, дорогой мой, поговори с ним. До того, как осмелишься сыграть в палача. Он имеет право знать, что ложится под гильотину.

Комментарий к 32. Переговоры, или смерть голая и непринужденная

¹ Целую и обнимаю на прощание (англ.)

² Столица индийского штата Керала.

========== 33. Дом химер, или окончательное падение ==========

– Часть 2 – Дьявол во плоти –

Кузен вернулся и рассказал, что скрывалось под странным названием «Сан-Диего». Мне стыдно за первую реакцию, но жалеть хотелось только себя. Оплакивать никчемную жизнь и заедать всё сотым шоколадным батончиком, макая в земляничный джем. На самом деле я почти не ел, но каждый нечаянный грамм сахара, опускавшийся на язык, равнялся литру непрожёванных соплей и страданий по идеальному телу. А потом пришло облегчение: после череды ужасных дней и вечеров – одна чудесная ночь. Я долго подозревал и боялся, что мой киллер спит и видит, как соблазняет Мэйва своей ходячей порнушностью, и тот совсем не прочь пасть жертвой ледяных чар. Но сегодня Мэйв послал мои страхи к чёрту и спал со мной. И мы… мы… Интересно, тот тайный дневник, что записывает мои житейские дела без меня, включил пикантные подробности тоже?

Краска заливает меня всё так же отчаянно, трусы низко спущены, я прижат к тёплой и слабо фосфоресцирующей стене, в комнате по соседству танцуют волшебные существа из ирландских сказок, ими верховодит двойник Сент-Мэвори, что час назад напугал меня до потной трясучки своим появлением. Но час благополучно прошёл, я жив-здоров и потею от другого, оригинального Сент-Мэвори, который осторожно обхватил ртом мой… Господи, как же стрёмно признаться в этом даже мысленно себе. Я насильно держу глаза закрытыми, я твержу как мантру, что это не по-настоящему, что я свихнулся и впал в галлюцинации. В приятные, в восхитительные галлюцинации. Мэйв поглаживает мне левое бедро, обнимает одной рукой, а ртом продолжает… и продолжает. И я не упираюсь, правда, ноги едва держат, прижимаюсь к стене посильнее, мне безумно жарко и почти настолько же стыдно, я помню, что ранее мы целовались, я помню беспардонно засунутый в глотку язык – жадный, ищущий и забирающий моё дыхание, но на фоне происходящего сейчас это было так невинно и по-детски. Я боюсь, что закричу не своим голосом. И сам не знаю, о чём именно кричать буду. А вместо крика выдаю какой-то тихий и – пиздец! – довольный «м-м-м», сглатываю и ощупываю стену за спиной, словно ласкаю и глажу, потому что не осмеливаюсь погладить Мэйва. Его губы движутся по мне, по скользкому, очень быстро, вверх-вниз, и тот самый язык, узнаваемо жадный, нашёл то, что искал тогда, наверное. Я осмеливаюсь разлепить глаза и молча умереть от увиденного. Кузен отклеивает мою задницу от стены, кроме неё ему не удается оторвать больше ничего, так что выразительно выгнутым трупом я застываю в его объятьях. И кончаю, зачем-то закрывая себе рот. Но я и так не издаю ни звука. Он отпускает меня, немого и дважды сгоревшего от стыда, но отпускает ненадолго. Соображает быстрее меня. Что я хочу еще. Что мне мало. Что я не… насытился. Боже, какой позор. Похороните меня в саду мессира папчика под эмалированными ведёрками.

Но после второго акта развратного трагифарса я успокаиваюсь и прекращаю закапывать себя и обзывать грязными словами. Невозможно описать, как хорошо он это делал. Как расслабил меня, как это… на сто баллов, бллин. Ощущение собственного довольного тела, невероятно, оно бывает довольным, а не вечно ноющим, тупым или голодным. Уставшее полусонное состояние, смешная и робкая признательность, желание сделать что-то хорошее взамен, снова и снова ощущение его языка на самых чувствительных, голых и беззащитных частях… всё, не могу больше – на головке члена. Он сосал мне член, вылизывал и глотал то, что из него текло, в процессе всё время – и в конце.

А потом реальность съезжает. Будто занавес отодвигается в сторону, и мы занимаемся этим заново, но как будто именно сейчас – взаправду. Сказочные гости с клевером ушли, нет упора на стену, вообще нет стен и того тёмного коридора, но есть отлично узнаваемая кровать и три подушки, я лежу там поперёк, опять с меня бессовестно стягиваются трусы, но не полностью, в Сент-Мэвори вопросительно пульсирует обжигающая кровь, я отвечаю ей тем же. Я смущён намного меньше, наша постельная игра мне откровенно нравится, заводит, что мы одни, никто не мешает, я не боюсь. Делай это со мной, ну же, и тоже не бойся, я уже знаю, какой неимоверный долбанутый кайф меня ждёт, засунь меня в свой рот, и не тот рот ты днём назвал испорченным, когда только воскрес и нашёл меня среди протестных надписей. Я хочу тебя? Ни хрена, я хочу Демона. Но я потерял мораль, а чувства ответственности со мной отродясь не было. Дом, в котором мы живём – страшный замок, полный химер и привидений, и мы среди них – самые нормальные, пьяные и дурные, но честные. Я не оправдываюсь. Я просто падаю. Упади со мной вместе.

Меня наконец-то не мучили сны о девочках и бытовухе. Утро после непозволительной сексуальной близости чуть не подпортила горничная, но Мэйв был всё тем же, внимательным и настоящим, тем самым братом, что подписался умереть за меня. Я решил приостановить наше моральное падение, понимая, что со дна ещё может открыться дверца, высунуться страшная рука и втянуть в иные пучины безумия. Лишь бы не сбить кузена с толку, не настроить на полный отказ. Я опять не могу произнести это, но если новой ночью я буду развращён сильнее, глубже и слаще – пусть, я ни в чём не раскаюсь. А Саваоф в еврейском аду пусть разожжёт для меня печи погорячее. Или заткнётся, придурок ханжеский с нимбом.

Отдохнув немного от будоражащих мыслей об инцесте, я соображаю, что Мэйв не заметил двойника, и ловлю себя на том, что мне весело. В этой домине не соскучишься! Рассказать, конечно, надо, я даже достойно с этим справляюсь после завтрака, но праздник непристойных открытий всё же кое-кто изрядно портит.

Меня опять выгоняют на материк – учиться командной игре и выносить людей. То есть по-хорошему выносить, слушать и терпеть, а не артобстрелом выносить. Я ненавижу Ангела, хотя согласен с решением швырнуть меня в ледяную воду и посмотреть, как я выплыву. Я согласен, но я ненавижу и не понимаю, почему решающее слово именно за ним. Почему мокрушнику как будто всё равно, почему я с ним даже не могу увидеться, вспоминаю, что Ice Devil по-прежнему развален, скриплю зубами, но киваю, как послушный мальчик, и плетусь паковаться. Я всё ещё неидеально строен, Мэйв в очередной раз обещал помочь, обещал, что привлечёт мастера Тэйта, обещал, обещал… Я вздыхаю и соглашаюсь на тупую авантюру по вскрытию личности двойника. Втайне понимаю, что видеослежка и другие записывающие устройства ничего нам не дадут, но кузен полон энтузиазма, энергия из него так и прёт, я очень завидую, потому что сам я почти на нуле. А ведь утро так хорошо начиналось.

Лежу мешком недовольных костей в комнате, пока Мэйв пропадает в редакции, ему хорошо, у него есть работа. Я звоню ему и прошу просачковать ради меня, я сам без напоминаний знаю, что наглею, но мне это нужно: самолёт вечером. Выгонять – так оперативно, в духе братьев-мокрушников, чтоб сразу, чтоб не успел сбежать куда-нибудь на почтовой ракете. И – о, чудо – Мэйв соглашается, я абсолютно счастлив, насколько это возможно с моей растущей вялостью и унынием. Залезаю на крышу, прихватив Fender: я ещё о-го-го, выдавлю перед отлётом пару капель своей забродившей крови. По-честному, я бы хотел, чтобы Демон присосался к моей шее, допив, чтоб не томил уже, сколько можно тянуть резину с липовыми отношениями и «весёлыми» поездками в морг.

Ты с рождения властвовал над страхом и тьмой,

Тихим шёпотом мир на колени поставил.

Ты бессмертный, кошмарный, всесильный, как чёрт,

И страдаешь от скуки, но об этом ни слова.

День-деньской распинал и пытал ты рабов,

По ночам пировал, выпивая кровь реками.

Но вчера в дурном сне тебе явлен был знак,

Что утратишь могущество – его… украдут?

Каким грозным соперником должен быть вор,

Чтобы вытянуть силу такого размаха?

Богоравный громила, вождь и герой?

Первый встречный ребёнок – так гласило послание.

Утром вышел ты в город и встретил меня,

Долго ржал, потешался: я же овощ на ножках,

Я так бледен и хил, я насмешка природы.

И, поправ дурной знак, ты надел мне корону.

Как колпак шутовской, она жжётся и давит.

Я твой пленник, в издёвке объявленный гостем.

В золотом паланкине разъезжаю по твоим землям,

Где трубят, что ребёнок – грозный убийца.

Твоей жёсткой иронии вторил хор подхалимов,

Карикатурой и глумом пестрели газеты.

Выдирал из волос я корону, но она не снималась,

И в отчаянии я прыгнул со стены твоего замка.

Три секунды полёта был свободен и счастлив,

На четвёртой скрестился с твоим мертвенным взглядом.

Ты поймать меня мог бы, но зачем, дал разбиться.

Там поломанных тел уже валялось немало.

Но покой мне лишь снился: ты собрал меня снова

Из кусков разношёрстных. Голова уцелела,

Остальное чужое. Складно сшил и разрезал,

А когда снова сшил – то молчал, не глумился.

Я не крал твою силу, твою землю и воздух,

Подвернулся случайно, неудачно, неловко.

Я не стал бы угрозой властелину кошмаров,

Но ты сам меня бросил к железному трону.

Я остался с короной, миловидный дохляк.

Твоё царство притихло, подхалимы убрались.

Ночью в спальне сложил ты всю мощь добровольно

И к ногам моим бросил: «Забирай, подавись ею».

Я ответил, что в воры никогда не подамся,

Если хочется спать, то кроватей две сотни.

В замке множество места, а «мощу» лучше спрятать:

Бесполезна она, моё тело не дышит.

Ты молчал, обнимался, на постели, бессонный,

И я тоже не спал – разучился внезапно.

Не отпустишь меня, догадаться несложно,

Но на новых ногах я сбегу до рассвета.

Я отложил карандаш, выдохшись. Получалась какая-то длинная несуразная некропоэма, которая растягивалась на несколько песен для… диска EP, наверное? Не первого, конечно, слишком мудрёный текст под грифом «не все поймут, единицы купят». Но можно выпустить позднее лимитированное нумерованное издание, для отъявленных психов-фанатов, когда поутихнет шумиха с дебютным альбомом и мы съездим в пару концертных туров.

Потом допишу поэму, надеюсь, придумается, что и как с побегом. Время почти шесть, Мэйв должен прийти, хочется нормально попрощаться, без неприличного подтекста, но…

Я мельком, очень мельком, самым уголочком сознания сообщаю себе с прискорбием, что хренушки – ничего не выйдет. Губы разъезжаются в кретинской улыбке, уже не слушаясь меня, и ноги неподвластны тоже, валюсь бревном наземь. Потому что из овального клапана, открывшегося у самого носа (безумного розового цвета, кстати), в меня ударил сладкий запах усыпляющего газа.

За что со мной так, гребать, хоть бы сказали, я что-то натворил? Не пойму. Наверное, очередной уродский прикол братьев-мокрушников, с моралью и поучением.

Только не делайте мне больно, пока я беззащитный и мягонький в отключке со своими подростковыми жирками, и не разрисовывайте несмываемыми фломастерами лицо.

*