Текст книги "Печенье тёмной стороны (СИ)"
Автор книги: Deserett
Жанры:
Мистика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 37 страниц)
Я накричал на стол и подушки, потом тихо завыл, пытаясь вырыть в диване колодец, схорониться там и не слышать, как врач обсуждает с Мэйвом глубины моего пубертатного отчаяния и прописывает против него таблетки.
– А есть колёса, стирающие память? – спросил я шёпотом, боясь собственного громкого голоса и вытья. – Чтоб не три месяца, а двенадцать лет разом исчезли?
– Хочешь не помнить себя наотмашь, личность уничтожить? – нахмурился кузен. – Нельзя такое делать.
– Вообще-то законом не запрещено, – возразил умница Лиам. – Я тестировал… да чего греха таить – на себе. Пропил полный курс, воспоминания поблекли. Но это не помогло. Чувство утраты не покинуло меня. А оно, по сравнению с твоим, было незначительным. Не калечь себя, малыш.
– Дайте попробовать. Умоляю.
Я просил, настаивал, вопил и канючил. Грыз подушки и лаял, как собака. Почти намекнул, что сделаю под столом лужу. Доктор вручил пробную банку таблеток – уверял, что не из-за угроз обоссать дорогой паркет – но противный Мэйв не отдал лекарство сразу, пообещав отдать дома. В поместье я продолжил просить, вопить, скулить, висеть на его непреклонной шее и доказывать, что иначе умру и попрошу в завещании не воскрешать меня, как некоторых.
С шеи задолбавшегося, но терпеливого братишки меня снимал не кто-нибудь, а мессир. Он же, как фокусник, достал таблетки из-за уха Мэйва и вручил мне. Я высыпал в рот полбанки, счастливый в свершившемся безумии, но во рту разноцветные пилюльки превратились в обычные конфеты-леденцы и приклеились к зубам.
– Мешшир! – я едва челюсти разжал.
– Убедительно? – он заулыбался как отец всея сволочей, жестом отпуская Мэйва.
– Не то слово! И как дальше жить? – я потряс полупустой банкой, но и там зашуршали конфетки – какие-то другие, в оболочке из желе.
– Не живи? – предложил он непринужденно.
– Точно! Я хочу в кому. Вы можете отправить меня в кому?
– Могу, но я только из Госпиталя и, британской мамой клянусь, Мори погрузит тебя в медикаментозную кому круче меня, да и провернёт всё грамотнее, с заботой о твоем тельце, согласно нормам безопасности.
– Хорошо! Тогда я поехал?
Полчаса боролся с Мэйвом за ключи от Астона Мартина, забыв, что в автомобильном парке Мортеалей хватает и других тачек. Но какая разница, я привык к этой. Кузен наотрез отказался: сначала – разрешать мне ехать в больницу, притворяясь моим папкой, потом – прямо или косвенно участвовать в моих гениальных планах или потворствовать их исполнению, и наконец – отпускать меня на койку смертника в одиночестве. Но я просто вырвал ключи, когда он зазевался, и сбежал. Пусть преследует на велосипеде, если остальные автомобили разобрали.
Аморес не удивился: я не был первым, кто обратился к нему с просьбой умалишенного. Попыхтел с научным видом, сделав кому-то звонок, и задал единственный вопрос:
– Голубчик, когда из комы выводить себя прикажешь?
– Когда звёзды слипнутся в один блестящий рой и взорвутся, обесцветив небо днём.
Он поднял бровь, но не комментировал. На том и порешили. Давайте скорее покончим с бумажными формальностями, всюду галочка «согласен», «ознакомлен» и «от любых претензий отказываюсь».
Симпатичные грудастые медсестрички раздели меня, деликатно пощупали и обклеили квадратными силиконовыми пластырями с торчащими оттуда проводками. Непристойно пошушукались, что два венных и один уретральный катетеры вставят после того, как я отрублюсь. Ой, кому что. Растерзайте меня, голого, на части, я всего лишь хочу не знать, что погубил мокрушника и никогда его больше не увижу. Как такого козла, как я, земля терпит. Удивлён, что меня до сих пор не поразил геморрой или другая отвратительная болезнь.
Мори заглянул перед самой процедурой, которую должен был проводить анестезиолог, и попросил меня заполнить ещё одну дурацкую анкетку о самочувствии. Ну сколько можно? Я вывел в четвёртый раз данные о поле, возрасте и месте жительства матери, семейный анамнез, личный анамнез и историю вредных привычек. Так устал скрипеть ручкой, что не огорчился, когда в палату ворвался Сент-Мэвори. Скорее странно, что у него столько времени заняли поиски меня.
– Ману, а что если я скажу три главных слова?
– «Демон восстал, выкусите»? Dead is a new alive?
– Не совсем.
– Тогда поди нахер.
– Ману, малыш…
– Нахер – это вон там, – я указал на створки автоматических дверей.
– Ману, это выход из кризиса. Самый жестокий из возможных, но выход. Ты отличался от окружающих тем, что направлял свой гнев, боль и отчаяние в музыку. И… и секс. И все беды мира. Я верю, что с этим ничего не изменилось. Тебе плохо, нам всем плохо, но, кажется, нет, я точно уверен, тебе пришлось хуже всех. И прости глупцов, осмеливающихся считать, что это не так и ты дёшево отделался. Юлиус или… не важно кто говорил, что самые большие страдания Габриэль причинил тебе. Я знаю, я честно понимаю, что тебе осталось испытывать на прочность две вещи – безысходность и себя, лежащего в ней лицом вниз. Но я обещаю поднять тебя вместе с ней и нести. Не важно, насколько тяжким грузом вы с ней ляжете на меня. Ты набросился и оккупировал сегодня мои плечи, как самый желанный захватчик, и я выдержал. И я обещаю выдержать сколько угодно ещё. Только не покидай меня вслед за ним. Только не вместе. Пожалуйста. Такой двойной удар не по силам уже никому, даже богам и титанам. А я простой оборотень. И я тоже хотел бы показать этому миру средний палец и проорать: «Славный денёк, чтобы умереть!»
– Ладно, – я начал срывать с тела проводки и клейкие пластыри вместе с растущими на мне всюду – как оказалось! – короткими волосками и неприличным ойканьем. – Помоги, пока медсестры с перекура не вернулись и моя дурная слабовольная душонка не пошла на попятный.
_______________________________
¹ Ты (англ.)
========== 50. Под знаком Венеры, или одиночество ==========
– Часть 4 – Треснувшее царство –
В особняк попросили пока никого не возвращаться: уборку делают и, судя по тону, которым мне это доложил Иэн, звякнув на мобильный – очень масштабную. Хотя труп всего один. Труп серафима… Обалдеть, до сих пор не верится, что такого непобедимого мудака завалили дети. Малютки. Мои адские племянники, которых я толком и не видел еще: никому их не показывали, уж очень они малы и надежно спрятаны в недрах дома. А мой киллер не сделал ничего. Ничего хорошего. И дезинтегрировался, не оставив даже кучки пыли, хотя мне кажется, при соединении материи с антиматерией образуется хоть что-то, а не гадский ноль. Это в сраном учебнике алгебры с этим всё гладко, где -666 + 666 равно моя потеря и кастрюля непролитых слёз. Почему лишь кастрюля? Я не льстил себе. Ожесточился.
В студии-трансформер ждал большой диван, нервный, но услужливый красноглазый звуковик Гед, крепкое пойло в зелёных стеклянных бутылках и… а чего ещё желать для той жалкой пародии на жизнь, что у меня оставалась? Гитара в овердрайве сотрясала стены и раскладные панели пола, струны лопались одна за другой, я не успевал менять их, докупать и перетягивать. Хриплый голос Мэйва с возросшей чувственностью неутомимо насиловал микрофоны и барабанные перепонки, шёпотом и криком, которым ни в какую не мог закричать я. Но я орал, видит бог Саваоф и другие ипостаси Господа, никто в целом мире так не орал, ежедневно находясь на последнем издыхании.
Если ты не слышишь, мне не нужен голос,
И любви не нужно – сердце раскололось.
Не нужны победы – без твоей издёвки.
Жизнь и смерть – всё мусор. К чёрту. На помойку.
Я бродил по аду, длинными кругами,
Небеса запачкал сажей и кострами.
Лживая надежда, лживые пророки.
Ты исчез бесследно. Больше, чем жестокий.
Светит тускло солнце, крутятся планеты,
Я сижу в чулане с чьим-то пистолетом.
Ржавчина на пальцах. Или кровь. Не важно.
В голове картинки, фильм полнометражный.
Вот кривишь улыбку, цедишь слог надменно,
Вот твоя команда, полигон военный.
Вот толпа в экстазе, визг-восторг, но тщетный —
Ты проходишь мимо, в дыме сигаретном.
А потом – ошибка. Чернота экрана.
Я кричу без звука, выпав из чулана.
У меня в запасе плёнки лет на триста.
Только треск. Помехи. Выстрел в сценариста.
Если ты не видишь, мне не нужно тело.
А душа устала, слишком одряхлела.
Светит тускло солнце, крутится планета.
Я сожгу в чулане все твои портреты.
Очередной черновик. Надо их нумеровать, что ли, а то уж слишком похожи друг на друга. Мэйв не дал мне порвать или смыть в унитаз этот, отобрал с невесёлым матерком, прочитал, потом ещё разок прочитал, завис, а когда я попытался тихо слинять – придержал за шкирку. В очередной раз сообщил, что я поехавший гений, которому не мешает пожрать, поспать, зациклить данный процесс и повторять часть с пожрать почаще, а то в щель между полом и стеной упаду и не выберусь. Но я не хотел никакой еды, сна, отдыха, выпадания в состояния, когда я себя не чувствую, не контролирую… и не испытываю боль. И особенно мне не хотелось жрать, пока жрут другие. Иногда я ужинал остатками чужого обеда, иногда – забивал на спазмы желудка. И спал я не на студийном диване, а закатившись под него, чтоб меня поменьше видели. Я пугал группу, появляясь, и пугал, исчезая – тогда меня начинали искать. Ксавьер публично поссорился с Хэллом, думая, что мастер снабжает меня седативным и обычными наркотиками вроде героина, но я сам по себе стал таким – костляво-кожаным чехлом, полностью вырванным из главного жизненного потока вселенной. И вопрос «какой сегодня день, месяц, год?» был ещё цветочками на фоне того, что я с лицом деревянной табуретки принимал в группу широкоплечего и более чем двухметрового раздолбая, причём я даже не выяснял, на каком инструменте он играет. Вроде бы уселся стучать на барабанах. И только спустя недели три, а то и четыре, я заметил, как над ударной установкой взлетают перламутрово-алые нечеловеческие космы, и сообразил, что это тот самый длиннокрылый серафим – человек, пароход и дракон, спаситель, избавитель, утешитель и перевозчик на тот свет и обратно, который… тоже ничего не смог в тот злосчастный день? Вырезал себе сердце, пожертвовал самым драгоценным, а взамен… Стоп, хорош, остановись, дебил. Хватит! Не вспоминай!
Я очень долго тряс головой, приводя её в какое-то соответствие с логикой и высшей нервной деятельностью, положенной мозгу млекопитающего моего вида. Копнул в слежавшийся словарный запас и сказал Дезерэтту, что он чистый неукротимый огонь. Дэз угощался в тот момент сэндвичем с тайским соусом и индейкой, не покидая рабочего места, и, конечно, его скромный ланч оказался на штанах и малых барабанах. Уж слишком неожиданным стало то, что замурованный в склеп лидер Ice Devil, то есть я, заговорил. А я не то чтобы бодро вылезал из пыльной темени, кладбищенской сырости и паутины, но кое-как просыпался от столетнего сна. И въезжал в некоторые другие полезные вещи.
Что студия постепенно преображалась, обрастая новыми потолочными панелями дополненной реальности и третьим слотом под атомную батарею.
Что Гед ходил с ещё более красными, но ожившими глазами, похудел до симпатичного скелетона (хотя до меня ему было далеко и ещё дальше, шуровать через космические автострады и светофоры) и парадоксально обзавёлся девушкой с диковинными именем Талия, такой же отбитой на технической начинке нашей аппаратуры: она помогала ему, то с эротичным пучком аналоговых кабелей в зубах, то с запасными ползунками на микшерные пульты, которые то и дело слетали, не выдерживая нагрузки при полётах к Стоунхенджу или над Индийским океаном.
Что мастер Тэйт срежиссировал мои пьяные подпрыгивания и заматывания в цветную туалетную бумагу во вполне годный видеоряд, который я злорадно отправил бы боссам в Sire, но постыдился бы показывать строгой тётке Аделаиде и прочим двоюродным родичам.
Что пожирающая меня тоска уже не похожа на вываренное из костей моей любви желе, мягкое и отвратительное, жирно выстилающее дно уцелевшей, но сильно потрёпанной души.
Что я не стремлюсь умереть, ухватив на границе поля зрения вырезанный из сахара-рафинада профиль Ангела, его плавно скользящие движения и тень улыбки, появляющуюся, когда с ним разговаривает Мэйв. А Мэйв говорит с ним как дебил восторженный: скороговоркой, сбиваясь и заикаясь, с частым придыханием, неотрывно глядя оставшемуся киллеру в рот, то есть туда же, куда и я.
Боже. За что мне это. Они оба опять расселись тут, прямо у дивана, под которым я хотел прикорнуть, утомленный очередными вырванными строками и струнами. А при виде меня кузен поднялся и заспешил подойти на своих ходулях с непроницаемо серьёзной мордой, в три шага всю студию пересёк, спрячешься тут, конечно. Никогда не успеваю, бллин.
– Что бы ты сейчас ни предложил – ответ «нет», – я интуитивно боялся приглашения в кино, на пикник или на торжественную премьеру собственного клипа на Боковом экране, транслируемую по официальному корпоративному каналу.
Но Мэйв сделал еще хуже:
– Готтард закончил сведение альбома, а Ксавьер его ещё раз оцифровал в HPQ¹. Мы записали все возможные партии вокала, полагаю, пару лишних дорожек ты удалишь. Осталось выбрать из двадцати песен одиннадцать – я помню, что ты хотел тринадцать, но боссы решили судьбу лонгплея иначе, не злись – и отсеянное послужит для наполнения промосинглов. Я подготовил несколько вариантов обложки, и тебе решать, который из них сделать официальным. И тебе альбом называть. Ману?
Я разглядывал контур сахарно-белого уха с больным, нечаянно вырвавшимся наружу интересом, в груди догорала последняя вязанка отсыревших дров, заныканная про запас, а молодой сатана не замечал – одуряюще вкусным хриплым голосом болтал по телефону, поглаживая свободной рукой обивку дивана. О, Яхве, спасибо, что хоть голосом он не похож на Демона. Похож сам на себя и на второго вокалиста моей группы. Мне хочется… пожалуй, не сдохнуть. А избить его, кишки наружу выдавить, ногами. При каждом ударе спрашивая, как он может посылать миру хотя бы сраную тень своей сраной улыбки, лишившись брата-близнеца, лишившись… всего? Похоже, ему и так хорошо. Ненавижу его за спокойствие, даже если оно показное. Жизнерадостным его не назовешь, но лицо он держит безупречно. И это бесит. Бесит! Бесит!
– Ману? Эх, и для кого я старался…
Дело дрянь: Мэйв трёт мои щёки чёрным платком ELSSAD и ещё пальцами, потому что платка не хватает всё стирать и осушать. Как можно заплакать и не заметить?! Я грёбаный талант. Отвернулся, виновато бормоча неразборчивую хрень, которую сам понять не смог, да и не стремился. Словно одновременно хотел, чтоб Сент-Мэвори отстал, чтоб свалил навеки, забыл, что я до сих пор как маленький и не разучился реветь, чтоб крепко меня обнял и не отпускал, даже если я буду вопить и брыкаться. И он обнял, потеряв платок на полу, точнее, на мыске своего ботинка, остались пальцы, грубовато прижатые к моим опухающим глазам.
– Звёздный рой. Напиши на обложке альбома, слитно. “Starswarm”.
– Да это почти “Star wars” получается, – кузен сдержанно фыркнул, наверное, опасаясь рассмеяться и тем самым обидеть, пока я ещё вовсю плакал и мазался соплями.
– А вот и пусть, – я поднял платок и высморкался. С момента основания Ice Devil я насобирал не меньше дюжины вариантов названия для дебютника, разных и несочетаемых, как ковбойская шляпа и кружевные чулки. Но этот последний… из-за вежливого сочувствия в глазах Амореса Грина, наверное… увяз во мне намертво. Я ребёнок, верящий, что если крепко закрыть глаза, произнести считалочку и открыть глаза, свершится чудо. Я ребёнок, и мне не стыдно. Только вместо считалочки – морфиновая кома, а вместо чуда… его воскрешение. И никто не переубедит меня. Когда звёзды слипнутся в плотный рой и взорвутся все до единой, киллер правда вернётся. Просто не сможет пропустить такое помпезное торжество: всемирную гибель света и неотвратимое погружение оставшихся небесных тел в объятья его разлюбезной Тьмы. – Я всё решил. “Starswarm”, и точка. Пусть всякие восторженные дебилы перепутают при покупке. Что ты нарисовал? Совсем название к обложке не катит?
– Ну почему сразу я. Коллективное творчество…
– Так что там? Студийная фотка нашей троицы в неглиже? – я подозрительно покосился на серафима, спавшего в углу сцены за батареей винных бутылок. Если бы я дал себе труд вовремя вспомнить, кто он такой и что он забыл в нашей компании… но я был слишком занят гитарным вредительством в перерывах между приступами жалости к себе. – В обработке из пятиста модных фильтров, зацензуренное знаками вопроса на сосках и пупках?
– Нет, это настоящее произведение искусства, – Мэйв достал телефон и показал. Если бы я был менее несчастен и заторможен, то… нет, я в любом случае должен был потерять челюсть в немом «вау».
Картину рисовали, наверное, маслом, а тонкие линии – карандашами или чернилами. Фотография с маленького экрана не передавала как следует детали, но врезалась в глаза достаточно, чтобы хотелось искать эти детали, ловя всё новые и новые поводы для «вау». Итак: сломанная и частично разрушенная, отлично реалистичная тарелка радиотелескопа. Валялась она, судя по карликовым кактусам, в пустыне Мохаве, но при этом на границе с оазисом и маленьким родником. Внутренность тарелки, то есть её многометровую вогнутую чашу, сплошь устилали цветы, сотни видов, всех расцветок, самых разных, контрастируя с грубой железкой – обнажившимися и проржавевшими листами металла, погнутыми соединительными штырями и угрожающими скелетами арматуры по краям. Вокруг тарелки был разбросан дополнительный цементный и бетонный мусор, кучками и блоками, но ни намека на опору, с которой телескоп когда-то сорвался. И чуть не забыл – композицию освещали звёзды и, может быть, луна: никаких ярких дневных красок, лишь чёрные, синие, серые, грязно-розовые и фиолетовые полутона, крутейшим образом передающие чувство заброшенности этого места и полного отсутствия людей. Пески, камни, цветы. Последнее напоминание об угасшей цивилизации. А маленькие далекие солнца по-прежнему освещали мёртвый и в то же время восхитительно живой благоухающий бардак. Я верил и хотел верить. Что так всё и будет после нас. После них… после двуногих.
– По-моему, к названию альбома подходит идеально, – промолвил Мэйв, вынимая меня из третьей стадии созерцательного ступора. – Как сам считаешь?
– А кто рисовал? Отправь мне оригинальный снимок, если этот уменьшен и обрезан.
– Хорошо. Значит, утверждаем? На переднюю и заднюю часть CD-коробки – левую половину рисунка, с крупными обломками и пустыней. А на разворот с диском – правую, с зелёным оазисом. В книжечке отпечатаем тексты песен и наши рожи, стилизованные, кислотно-яркие, поп-арт. Стандартные технические сведения обо всех, участвовавших в проекте, допишет Готтард.
– Да-да, я абсолютно согласен, утверждаю. Так кто рисовал?
– Дэз предложил. Он большой фантазёр. Его идея.
– А чьё воплощение?
– Ну, а кто у нас художник? А ещё нелюдимый извращенец, невыносимый в быту тиран, интриган, болезненный дохляк и гений во всём, на что бы ни чихнул?
– Понятно.
«И редкостный счастливчик», – добавил я про себя в зависти и злости, безуспешно сдерживая новые слёзы. Ксавьер как раз подошел к дивану, и вместо обивки рука заместителя генерального киллера рассеянно погладила его худосочную бледную граблю. Грёбаный везунчик, который никого не потерял. Дети на месте, как и дружелюбный всевластный тесть, любимая работа и любимый муж. Хотя иногда мерещится, что последнего Кси ни черта не ценит. Болван.
– Мэйв, ты сказал, обложек на выбор несколько.
– Но это лучшая. Я предлагал радиомачту, телескоп на Мауна-Кеа запечатлеть вместе с крышей обсерватории, знаешь, вторичные идеи получались – после всего, что озвучил серафим. Ангел всё о ножах да бритвенных лезвиях толковал, я пошутил, что его вскрытые вены фотографировать на обложку не комильфо, хотя в чёрно-белой обработке вышло бы интересно. Ману, ты слушаешь?
– Нет, – ответил я честно. – Я с ума схожу. А по мне незаметно?
– Если тебя это утешит, – тихо продолжил Мэйв мне на ухо, – я его сейчас тоже почти ненавижу. Я должен признаться…
– Да знаю я, как ты тайком сох по Демону! Тоже мне секрет!
Получилось ужаснее, чем я мог представить: громко, агрессивно и истерично. Все прервали свои дела, недоуменно воззрившись на меня. Пришлось спрятаться в платок и плаксиво бубнить:
– Давай не будем. И никто не поссорится. Его нет, он меня бросил. А ты обещал справиться с моим проклятым грузом. Так вот: просто неси. Молча.
Сент-Мэвори послушался. И больше не заикался о неприязни к кому бы то ни было.
*
В особняк мы вернулись в середине августа, хотя мессир разрешил буквально через день после капитальной уборки. Но как? Я боялся. А потом просто не мог перенести вида своей комнаты, сделал там полностью перестановку. Хотя какой прок в перетаскивании мебели с места на место, если место необходимо мне, а я не находил его… окружённый вещами.
Вещи мокрушника. Его исключительно чёрная одежда. Монструозная обувь. Очки. Ножи. Круглые жвачки-конфетки. Сигареты. Зажигалки. Каждая мелочь уникальна. Каждая – под заказ. Даже фильтры для его курева обёрнуты шёлковой бумагой, которую негде купить, ее производят в Галактическом Альянсе, на планете в системе Арктура, а возят… ну зачем-то аж сюда разово завезли пару тонн. Наверное, по его капризу.
Почему я сидел во всём этом, закопавшись, судорожно перебирая и рыдая, опять и снова и опять? Стеклянная пепельница в форме надутых женских губ, голубоватая пудра для тела, израсходована наполовину, духи Noir Arctic в вызывающе изогнутом флаконе, похожем на сперматозоид – эти израсходованы почти полностью, на дне едва ли жидкость плещется, но выкинуть… Выкинуть… Я отставил их подальше на полку, с которой брал, и схватил характерную маленькую коробочку с полукруглой крышкой. Там лежал фамильный перстень, подаренный папчиком, который Демон никогда не носил, но я видел такой же на безымянном пальце Ангела: две переплетённые змеи, чёрная и белая, увенчанные одной прозрачной короной. Надел себе, но перстень был великоват и соскользнул. Холодящий, тяжёлый и чёрт знает из чего сделанный, как обычно. Не вернул в коробочку, положил в карман. Иэн просил отнести всё на чердак. Вы смеётесь? Я не мог с этим расстаться. Ни с чем. Даже с помятыми жгутиками бумажек, в которых Ди приносили просьбы, приказы и донесения.
Поздно ночью слёзы худо-бедно кончились. Щёки казались насквозь просолёнными, засушенными и мелко-мелко надрезанными, с губ я содрал и съел всю кожу в волнении, пока раскладывал по шкафам и стеллажам его безделушки. Их мало, он же не любил лишний хлам. В основном, это пистолеты и запчасти к ним. И, разумеется, в моей комнате он оставил несколько вычурных моделей, главный арсенал – в его комнате и в его оружейной. Ему крайне сложно было дарить подарки, придумывать их, подбирать. Легче раздеться и перевязать себя красным праздничным бантом. Что я и сделал однажды, согласившись быть его десертным лакомством в именинный ужин. И зачем я вспомнил? Едва-едва рыдать перестал.
Понял, что никогда не усну и не успокоюсь нормально. Надо отвлечься, полистать книжку какую-нибудь умную, с осени не открывал ничего, кроме нотных тетрадей и концертных партитур. Нашарил у себя в шкафу стопку учебников, на удачу решил не полагаться и сознательно выбрал историю и философию – их преподавали две в одном.
«Предание о нашем предке – Большой Твари – передавалось исключительно из уст в уста, и высока вероятность, что за прошедшие времена исказилось до неузнаваемости. Нет никаких вещественных доказательств, письменных упоминаний, а также упоминаний в фольклоре людей Терры.
Старейшины ведут записи с древами кланов, начиная лишь с IV века после падения бесов и обнуления времени, то есть примерно три с половиной тысячи лет. Война с Мертвителями длится без малого четыре тысячи лет. У нас есть лишь имена, фамилии и нерушимая вера в то, что каждый клан начинался с четырёх особей, двух мужчин и двух женщин. Самый древний и ныне вымерший клан – клан красных анаконд – начинался в книгах как сыновья и дочери солнца, их было восьмеро. В истоках остальных кланов, согласно книгам, стояло не менее дюжины оборотней. Но это не первые из нас, ибо первые родились до изобретения пера и пергамента и вкусили смерть от руки неприятеля тотчас же. Ведь едва появились на свет они – появилась и вражда.
Почему люди так боятся нас? Почему не понимают? Их смертность приносит им массу страданий, скоротечность их жизни и неизвестность того, что будет после жизни. Они ненавидели и боялись не только нас, но и бесов, хотя плодами и благословением их нечастой любви становились Девятикратные, будь они прокляты. Бесы не были предателями, дружили с нашими праотцами, бесы правили нами, вели в бой и помогали осваивать науки и ремесла в короткие затишья мира. И когда они устали от бессмертия и ушли в Пенаты, обнулив само время и уступив нам новую эру, мы не остались беззащитны перед лицом войны. Но наша ярость уступает кровожадности, боевым умениям и беспощадности Мертвителей. Значит ли это, что их большой предок сильнее нашего? Был ли у них предок? И почему предок был у нас? По некоторым легендам их породил Верховный Бес, и если так, то именно с ним поспорила Большая Тварь о вселенском господстве, а затем распалась на двести кланов.
Однако почему бесы сразу или впоследствии не обернулись против нас? И почему люди объявили их низшими созданиями, если происходят от них? Люди насмехались над ними, возвеличивая право на смерть, превращая её во благо. Но это ложь, ложь в утешение. Смерть – не угроза и не отдельно стоящая трагедия, а множество спиц в крутящемся колесе жизни, мы связаны, и даже люди с нами неразрывно связаны. К сожалению, люди не любят никого, кроме себе подобных. Люди не умеют подпускать к себе слишком близко. И если однажды нам придётся жить с ними бок о бок, мы обречены на одиночество. Мы никогда не сможем выдать им зверя внутри нас. Поцелуй Большой Твари живее всех живых в каждом из нас. И наша изменчивая природа – фактор скрытой зависти, восторга и сожаления о неразделённом счастье. Запертые в одной постоянной форме, люди вслух всегда будут отрицать желание походить на нас. Но они желают. Мы словно отпираем свои клетки, вырываясь на свободу, которой косматые звери внутри них лишены.
А теперь задайтесь вопросом – существовала ли на самом деле Большая Тварь? Имел ли место роковой спор? Мы могли родиться волей чистого случая на плодородных землях, которых хватило бы на всех, даже на людей, если бы не их жадность и ненасытные аппетиты. Война за территории – самая частая и закономерная война. А тот, кому понадобилась религиозная и идеологическая подоплёка, просто знал, за какие ниточки нас (и их) дёргать».
Я по привычке проверил форзацы и корешок учебника на наличие автора. В этот раз он на удивление имелся – некий Уэбб Гослинг. Наверное, чей-то псевдоним. Глаза болят и всё равно слипаются. Прикорну прямо тут, на стуле.
Не знаю, почему этот Уэбб усомнился в наличии великого предка. Я уверен, что он жил когда-то на заре мира и имел несчастье поспорить с идиотами. И сердобольный монах Мэворий, наш единственный пророк и святоша, в честь которого назвали кузена (и много народа до кузена), ему помогал: собирал зверей, чтобы изучить их свойства, а затем передать для исполнения клятвы и рождения прекрасных нас. Ведь мы прекрасны. Особенно отряд сексуальных убийц. Особенно один остроухий «дикий кот», которому я до сих пор завидую до скрежета зубов. Он такой идеальный, ладно скроенный и выверенно смазливый, будто сам жестокосердый Яхве хотел, чтобы я ощущал себя неполноценным придурком, неудачником и коротышкой. Как его величают-то, эльфа манерного?
– Бальтазар, – произнес я вслух, когда вспомнил. – По крайней мере, ты тоже лишился божества ночи. Если ещё не плакал – плачь. А если Ангел хитро вывернулся и не сказал вам ни хрена – поплачешь позже. Вечно скрывать отсутствие любимого командира не получится. Не переехал же он на ПМЖ в, хех… в Сан-Диего.
Вскоре я прекратил скрипеть зубами и уснул. Уверен в этом, потому что он пришел ко мне. Демон. Податливый, хоть и привычно безэмоциональный и безъязыкий. Я немыслимо крепко его обнимал, трогал конвульсивно, путаясь в своих руках и в его волосах, пищал как восторженный псих и цыплёнок, щупал холодную спину, убеждаясь, что точно его спина, был вне себя от счастья. Он напоминал утопленника синюшными губами и кругами под глазами, но я всё равно радовался и целовал его без устали, каким-то образом зная, ну или подозревая, что всё – сон и бред сознания, но молил продлить, продлить, продлить это, ещё немножечко… чтоб не возвращаться в ужасную явь. И в очередной день моего рождения. Не назвал бы его худшим. Ведь впереди ещё вереница таких же, пустых и одиноких.
– Значит, не просыпайся, – посоветовали сладостные трупные губы, и я послушно кивнул, зацеловывая их с новой силой, не отпущу их и его, никогда, мать вашу, никогда.
Комментарий к 50. Под знаком Венеры, или одиночество
¹ Здесь Мэйв применил внутрикорпоративную аббревиатуру High-Precision Quality как средний стандарт качества звука, потому что есть еще RPQ – Refined-Precision Quality, которое может воспроизвести в первозданном виде всего пара-тройка музыкальных проигрывателей.
========== 51. Под знаком Марса, или война должна продолжаться ==========
– Часть 4 – Треснувшее царство –
Я был не прав: тринадцатилетие отличалось от всех прочих этапов моего взросления. Оно было хуже. Потому что пришла повестка. Я и забыл. Чёрт возьми, как я мог? Смотрел на официальное письмо и двухстраничный бланк для заполнения и постепенно краснел от злости. ELSSAD, который теперь некому возглавлять. Сколько ещё он будет издеваться надо мной после своей смерти?
Выбросил бумаги в окно и оделся в самое старое и поношенное тряпьё, какое только нашёл в недрах шкафа. Предполагал, что нажрусь вином и джином до поросячьего визга, снесу пару столов, окна разобью, лампы или рожи гостей. Уверен, что и домочадцы так считали и готовились к моим пьяным деньрожденьишным выходкам в хоккейных масках и наколенниках.
А я удрал. Взял и удрал. Хрен вам, а не праздничек.
До вечера просидел на берегу Тихого океана, бросая ракушки и мелкую гальку в воду. Насыпал песчаные горы и выкапывал глубокие рвы. Разрушал потом ударом с ноги. И вспоминал отца. То есть я пытался представить, что знал бы его. Что рос бы с ним. Что он был бы рядом в тринадцатый день моего рождения. И что бы он сказал. И как бы строго отчитывал за мою безголовость. И, может быть, подобно матери, категорически не одобрил бы любовную связь с взрослым мужчиной.
