Текст книги "Печенье тёмной стороны (СИ)"
Автор книги: Deserett
Жанры:
Мистика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 37 страниц)
========== 14. Верю не верю, или игры в религию ==========
– Часть 1 – Агнец божий –
На счёт «три». Он сможет. И переминаться с ноги на ногу прекратит. Раз, два…
– Ксавьер.
– Чего тебе, малой?
Ману, не до конца поборов нерешительность, зашевелил искусанными губами. Но ни звука выдавить больше не смог. И просто протянул черный тубус, перевязанный по центру ярко-золотой ленточкой.
Кси удивлённо перестал печатать. А Старый Ворчун, маячивший серым металлическим лицом на третьем экране из пяти, произнёс отчётливо в повисшей тишине:
– Демиург, у вас сильно подскочил дофамин.
– Знаю… – протянул главный программист корпорации и нехотя прощупал себе пульс. – Мне ещё и кровь в голову бросилась до синего пятна перед глазами. Но это мелочи.
– Забирать подарок мой будешь? – нетерпеливо перебил Ману.
– А что в нём? И объясни зачем?
– Помириться хочу. Я не такой уж и хреновый брат.
– Угу. Когда тебе что-нибудь от меня нужно. Что на этот раз?
– Ничего. – И, перехватив недоверчиво-раздражённый взгляд ядовитых глаз, воскликнул: – Да правда, блядь, ничего!
– Ладно. – Ксавьер взял тубус. – Там точно не самодельная бомба из протухшего кетчупа, котлет и вермишели?
– Честное слово, пошлю тебя сейчас, забыв все хорошие манеры. Открывай!
Кси фыркнул и аккуратно развязал ленточку. Под ней оказался ещё слой прозрачной клейкой ленты. После её отклеивания тубус распался сам на две половинки, и из него выкатились четыре сильно потёртых и потрескавшихся деревянных шара, покрытых, однако, поверх старых щербин блестящим защитным гелем. Два шарика Ксавьер успел поймать, ещё два покатились по полу. Их поднял Мануэль и подал брату.
– Ну? Что скажешь?
– Спасибо, наверное. – Кси с озадаченным лицом удержал все четыре шарика в одной ладони. – Только что это?
– Совсем ни хрена не помнишь? Маман пропадала на охоте, тётка Аделаида прятала нас высоко на дереве в домике, чтоб не унюхал никто, а сама уходила смотреть за всеми новорождёнными детьми, оставленными кланом в яслях на реке. Я был слишком большим для яслей, а ты – ещё слишком сопливым, чтобы тоже идти на охоту. К тому же маман жутко надо мной тряслась и не оставила бы одного. Ты присматривал за мной почти каждый день, но тебе было скучно. Я дрых, бегал или орал на самодельной кровати, а ты вырезал потихоньку всякие штуки из деревянных дощечек. Получалось очень криво поначалу. Но дней на дереве было проведено много, дощечек тоже хватало, чтоб научиться. В конце концов, ты довольно ловко и красиво вырезал мне волнистую куклу-змейку – к сожалению, её я погрыз и сломал давно ещё. А потом ты нашёл целое отличное дубовое полено и мучил его месяц, вырезая шарики. Их было больше двух дюжин, но самыми ровными и круглыми вышли эти четыре. Я растерял остальные, а эти – сохранил. Обожал их трогать и мять в непослушных ручонках. Грызть пытался тоже, но зубы соскальзывали. А ты смеялся, глядя, как я за ними, укатывающимися, бегаю, чуть не выпадая из домика и с дерева вниз. – Ману помолчал и на этот раз намеренно скрестил с братом взгляд. – Тем летом мне исполнялось три, тебе – семь. Было хорошо. Мы часто дрались, как все дети, но ещё не умели ссориться… как взрослые. Я не забыл. И хранил их. Позвонил маман, попросил найти их среди бардака в моей комнате и выслать почтовой ракетой. Они жутко побитые, так что я поискал, чем бы придать им товарный вид… В общем, я дарю тебе их. В знак примирения. Я живу тут с тобой и дальше тоже буду жить. Я нифига не люблю тебя, и ты меня, уверен, тоже, но хватит сраться. Можно же спокойно сосуществовать под одной крышей.
– Ничего себе. – Непонятно, что больше поразило Ксавьера: длина тирады или использованные в ней «трудные» слова. – Ну… хорошо. Иди сюда, что ли?
Он стукнул шариками об стол, освобождая руку, и обнял младшего брата.
– Ты всё равно зануда и ботаник, – пробормотал Мануэль задиристо и быстро закончил с обнимашками, отступив на шаг.
– А ты порченый дурачок, вконец забалованный мамой, – миролюбиво отозвался Кси. – Иди уже отсюда, пока подзатыльник не заработал.
– Подарок мой через полчаса на помойке искать, да?
– Через четверть часа. Давай-давай, топай.
Ману умчался, шаркая кедами, а Ксавьер долго сидел, вперившись в слабо освещённый стол, прежде чем отдал вполголоса команду:
– Ворчун, проверь место в домашнем сейфе.
– Свободных ячеек нет. Проверить вашу банковскую камеру хранения?
– Нет, спасибо. Что там в домашнем валяется?
– Патенты на меня, демиург. Рубины для экспериментальных лазерных сердечников. Ваша именная подвеска и запасное обручальное кольцо. Деньги.
– Какие деньги? Сколько?
– Памятные серебряные монеты для заключаемых вашим супругом пари, весь верхний отсек. Пачка купюр по пять долларов на карманные расходы для детей. Пачка купюр по пятьдесят на…
– Распорядись убрать последнюю. Зашифруй освободившееся место под презент Ману. И закажи в интернете подходящую бархатную коробочку, а то этот дурацкий длинный тубус…
– Слушаюсь, демиург.
Ксавьер вздохнул, попытавшись сдвинуть слабым дуновением шарики, и сгорбился над столом, подперев голову руками.
*
Цыплёночек закончил бить баклуши и осмелился пару раз сходить в школу. Забавы ради я вызвался во все два раза отвезти его на мотоцикле. Он сидел спереди меня, тоже держась за руль. Поверх очков я рассматривал вены, проходящие под самой кожей на его запястьях. Такие тонкие. Сплошные косточки. Жаль, что мне не хочется прикасаться. Хочется, чтобы кровь из них сама попала мне в рот и я избежал телесного контакта. Но я почти готов к нему, цыплёночек. Последняя процедура. Последняя унизительная встреча с епископом.
Я выкинул тебя в фойе перед носом у остолбеневшего дежурного, не слезая с мотоцикла и оставив на аккуратно помытых полах следы горелой резины. Мне нравится шокировать людей своей беспардонностью не меньше, чем запугивать до смерти. Сделал стоппи, когда разворачивался, оттолкнулся рукой от потолка и укатил в последнее место на земле, где меня ждали. Ненавидели, но всё же ждали.
– Падре. – И не он, а я протянул руку для поцелуя. У меня нет никакого перстня, так что он приложился губами к моему голому указательному пальцу. – Знаю, вы хотите сжечь меня, чтоб не мучиться. Давайте закончим побыстрее.
– Убери от меня глаза, демон. Не оскверняй мою слабую грешную душу, если хочешь принять из неё очищение.
Да не вопрос. Сдвинул тёмные очки на переносице. Хорошо, что линзы сегодня выбрал зеркальные. Хорошо, что Энджи так очаровал этого святошу, он почти не противится. Хорошо, что под моим гипнозом законники и священники чувствуют себя уютно, воображая, что всё ещё держат свои сознания под контролем.
Хорошо, что мне плевать на боль.
И на распятие.
И на устаревшие латинские заклинания, которые он бормочет, поливая меня святой водопроводной водой. К счастью, меня успели воспитать до того, как испортить, я не рассмеюсь ему открыто в лицо. Постою молча, насквозь мокрый, и вытерплю.
Я… только одного не понимаю.
Почему это работает?
Вода, которая смывает печать с ладони. Стирает, как рисунок, хотя она вырезана по кости, каждая линия как траншея, залитая до краёв моей кровью. Стирает без следа. Я мокрый, но и на лбу у епископа выступают капли пота. Он дрожит, он изнурён.
Почему, падре?
Почему ты так истово веруешь в мёртвого и покинувшего тебя создателя? И вера твоя сильнее моей сделки с двуполым монстром. Монстр этот – столь же реален, как ты, его подгнившая плоть и жива, и мертва, и дышит зловонием, его миазмы теснились в моих ноздрях, провоцируя тошноту и кашель. В своих фантазиях о геенне огненной ты заметишь цвет и иногда звук, но никогда не представишь вкуса, прикосновения и запаха. Ты думаешь, что побеждаешь туманные злые тени. Но ты борешься с настоящим злом, способным одной не очень прекрасной ночью прокрасться в твою спальню и пережать бледной вонючей рукой жизнь, бьющуюся в твоей жилистой шее.
Обряд окончен. С моих волос ещё капает вода. Епископ Фронтенак нетвёрдым шагом отступает от меня. Ну что ещё? Неужели на мне выросли рога? Исцелённой руке и без того больно, и всё тело жжёт от ваших христианских чудес.
– Говори, в чём согрешил. Иначе, выйдя из собора, не дойдёшь и до парковки.
– Солнце сделалось вашим союзником? Полно, падре, сказки нужно в меру.
– Говори.
Я пожал плечами и ушёл.
То есть не ушёл.
Он прав.
Но жжёт меня не солнце…
А что?
Я вернулся и сел перед Бернаром, скрестив ноги по-турецки.
– Двадцатого ноября второго года, падре, я добился аудиенции у лорда Бафомета и выпросил себе силу достаточную, чтобы обуздать свет. Совладать с первоисточником света, чтоб он не убил меня… раньше времени. Взамен я… идиот… обещал провести лорда в тело-носитель света. Я был так одержим, что даже не спросил, зачем ему доступ в тело. Я не соображал, кого предаю. И как. Через шесть дней я получил то, что хотел. То есть я так думал. В светоносце поселился жирный грязный червь. Я не мог изгнать его. Да и никто не мог… не причинив лучезарному новую тысячекратную боль. Мой отец в конце концов осмелился. Остатки скверны, принадлежащей лорду, тело залечило само, пять месяцев назад, с рождением моих племянников. – Я замолчал, собираясь с новыми мыслями. Все считали, что моё карбоновое солнце самостоятельно перешло в состояние гермафродита на время беременности и родов. Но это не так. Не он, а Бафомет двупол. Это своё дитя он хотел провести в мир через Ангела. Я помешал. Пора это сказать. – Я заключил новую сделку, нарушив условия старой. Я буквально зубами выскребал из брата чужеродные клетки. Я заменил их своими. Поэтому Викки, так получилось… немного на меня похож. Лорд был разгневан – это мягко говоря. Он потребовал себе светоносца целиком. Я отказал. Но предложил ему выбрать что-нибудь другое. Он не нашёл ничего равноценного… кроме меня, естественно. Но отдаваться просто так я не мог себе позволить. Как и он не мог отказаться от первоначальной сделки – иначе его подземное царство рассыпалось бы в прах. И мы начали играть в эту игру, скреплённую черно-кровавой печатью. Бросать кубики из вытопленного человеческого жира и сухожилий. Одна вечерняя партия раз в восемь дней. Я не могу выиграть у разозлённого хозяина в его доме. То есть могу. Если призову на помощь свою родную матушку – Тьму. И я призываю. Потому что мой проигрыш запрещён. Потому что всякий раз, когда я бросаю эти смердящие жиром кубики на обтянутый кожей замученных грешников стол, – на кону жизнь моего светоча. Снова. И снова.
Фронтенак сорвал фиолетовую епископскую шапочку и промокнул вспотевшие залысины. Не думаю, что отнял у него дар речи. Думаю, он ждёт, что я добавлю что-нибудь о раскаянии. Но я больше не раскаиваюсь, не кляну себя на чём свет стоит. Я совершил ошибку, я долго исправлял её. Пусть и ценой своей жизни. И всё же…
– Отче, я согрешил.
– Громче. Чтоб святые на верхних витражах услышали.
– Отче, я преступник. И клятвопреступник. Я предал единственного, кого любил.
– Ступай. И будь отныне верным сыном мне. И вне стен церковных тебя оставит твоя боль. И твой единственный давно тебя простил. Как я прощаю сегодня.
– Он действительно меня простил? Он говорил вам об этом?
– Ступай. Повелитель мух не получит это сокровище. Он ловко поторговался за каждую половину, но он слишком слаб, чтоб владеть воссоединёнными частями. И всякий окажется слаб и не сможет над ними властвовать. Нужно быть недалёким алчным глупцом, чтобы хотеть заграбастать себе сердце мира.
– Падре! Да вы все как один сговорились увиливать от главного. Это мой отец вас подкупил?
– Ступай и помни, что тебя спас обычный презренный человек.
Нет, это не Мод. Это сам Энджи. Мягкая, сладкая и виртуозная месть. Чтоб я мучился по-своему, раз не могу испытывать стандартную, приличествующую случаю боль.
Что ж, душа моя, я недолго побуду чистеньким. Выхожу из собора под светло-голубое небо. Но когда оно погустеет до черноты – я почернею вместе с ним. Тьма всегда возвращается. Тьма… ведь каждый огарок свечи горит в ней недолго, не правда ли? И никто не горит в ней вечно.
А когда я закончу – может, я вернусь и исповедуюсь. Епископу понравится его новый сын. Новый «клиент». И пусть святые, застрявшие в стеклянной мозаике, слушают. Пусть поплачут сухой краской.
Набросал наместнику крик своей отсутствующей души в текстовом сообщении: «?».
Через полчаса, когда я уже вернулся в штаб ELSSAD и читал весёлые новости о погромах в Чайна-тауне, Эстуолд ответил: «Епископ помог даже мне».
Хм. «Даже»?
Значит, инопланетяне тоже атеисты. Верится с трудом, но, похоже, страсти одного истинного служителя культа, практикующего пытки на кресте и поедание плоти под видом хлеба, хватит на нас всех.
========== 15. Внезапная куча мала, или кто заказывал преступление ==========
– Часть 1 – Агнец божий –
– Дорогой? Знаешь, у нас тут в доме незваные гости. У тебя полно ведь дел в серверной? Не возвращайся пока. Если нужно, я отправлю курьера, он принесёт тебе на ланч горячие вафли под вишнёвым соусом, Жерар уже приготовил. А вечером – доставка твоего любимого пирога с рыбой. Его тебе на недельку хватит. Холодильник исправен? Оставайся в Хайер-билдинг, пока я опять не позвоню.
– Что там у вас случилось? Какая, на хрен, неделька?! Алло!
Энджи повесил трубку и передал телефон офицеру полиции. У демонского сына также конфисковали всё табельное оружие и заставили разуться: опытные ребята, знавшие про остро заточенную боковую поверхность каблуков форменных ботинок, в общем, работали они сегодня отменно. Коммандер ELSSAD повернулся и заложил руки за спину, чтоб на них с удобством надели наручники. Улыбался ещё при этом… печально и спокойно.
– Вы бы лучше адвокату позвонили, – сварливо посоветовал офицер, дважды щёлкнув и проверив исправность замков. – Растление несовершеннолетнего, попытка изнасилования! А вы, мистер Инститорис, так спокойно по телефону с супругой болтали. У таких, как вы, исчадий отродясь не водилось совести. Думаете, ваши денежки вас спасут? Шевелитесь. На выход, я сказал!
Ангел медлил, рассматривая висящую в холле картину – его собственный портрет. Глаза, губы, руки… и отпечатки пальцев. А ещё группа крови, резус фактор и прочие мелочи жизни, которые у него с Демоном полностью идентичны. И надменная глубокая заморозка последнего лишь подчёркивает идеальную схожесть. Какая жалость, что за решёткой опять окажется он. В то время как Юлиус продолжит наслаждаться свободой и своей исключительной подлостью.
– Да, Гизмо. Иду.
Ему остаётся томиться, догадываясь, что именно натворил брат. Где и с кем был ночью – примерно час назад.
*
За три часа и тридцать две минуты до инцидента
В Гонолулу полным-полно ночных клубов. И существуют они как раз для того, чтобы я не занимался грязными делишками дома – то есть не пачкал Хайер-билдинг. Но как же я не люблю отсюда выходить. В толпе угрюмых, кислых и тухлых непросто найти кусок мяса посвежее, без гнилостного душка, резко ударяющего в нос. И если да – он не всегда приятно щекочет ноздри, даже кровью, ещё не смешавшейся с алкоголем и метилендиоксиметамфетамином. Их кровь грязна всегда. Похожа на пересоленное соевое молоко. Тьфу. Впрочем, сегодня мне не нужно никого подыскивать и мучиться с выбором.
Слил по языку тонкой струйкой кофе, приготовленный Руди из только что обжаренных и смолотых зёрен. Крепчайший, чёрный, с благородной кислинкой. Одобрительно улыбнулся ему, с удовольствием отметив то облегчение, с которым франконец обмяк, опускаясь на один из круглых барных стульев. Он приятен мне – человек прошлого, приспособившийся к слишком шумному и перенаселённому миру будущего, умеющий быть незаметным и незаменимым в клоаке вечного бурления и копошения. Я прошёлся по краю его осторожных мыслей, узнал, чего желает он сегодня, завтра и сейчас. Немногого, как истинный отец – чтоб кошмарные сны о дочери не отягощали и не травили еженощно его душу. В этих снах Анна-Магдалена умирает в расцвете лет от неизлечимой болезни, оставляя его одиноким стариком. Слуг Морфея подкупить нельзя, как и нельзя договориться с самим Морфеем (теоретически можно, но это одна из самых сложных и экономически невыгодных аду сделок, проворачиваемых только через моего папочку). Однако можно договориться с человеком – точнее, с растревоженным сознанием. Усыпить его до того, как придёт бог сна.
Когда освобожусь от мерзостей, обозначенных на повестке дня, спрошу того, кто больше всего меня ненавидит, почему иногда меня вдруг пробивает творить добро. Оно, конечно, не любовь матери Терезы… больше похоже на расчётливую инвестицию, на щедрый дар рабу. Ему принесли холодный мёд в летнюю жару и двойной паек хлеба, пока остальные брошены подыхать от голода, и он кланяется в ноги господину, сверкая исхлёстанной плетьми спиной, почтительно и радостно целует руку, которая в другое время бросала его в темницу вместе с другими подневольными. Почему меня тревожат капризы моей темной сущности? Слишком много посторонних мыслей. Прочь, прочь из моей головы.
Оставил Рудольфу под стойкой пакет сильнодействующего снотворного, принудительно вывел себя из «Freezing point» через вход для персонала, чтоб папарацци не засекли, и поехал в папин особняк – забирать свой вкусный ужин.
Цыплёнок обосновался с гитарой на чердаке, стройно и звонко бренчал, порываясь совсем на крышу вылезти. Отмечаю в очередной раз чудаковатость музыкантов на фоне других знакомых мне творческих личностей. Кирсти с белокурым женоподобным приятелем тоже вёл себя дико и экстравагантно… пока не получил по морде в ту памятную драку у автобусов, чтобы затем превратиться в обычного напуганного человека и спрятаться. Страх всегда придаёт их маскам контуры настоящего лица. Приличные вмятины оставляет.
Цыплёнок ни о чём дельном не спросил. Пришёл в слишком буйный восторг от того, что я схватил его за обе истерзанные струнами руки – а я бы не проделал эту противную операцию, не надев сплошных перчаток – обулся в стоптанные кеды и с готовностью плюхнулся на моего Чужого¹. В голове у него плавали стыдливые приторно-розоватые видения поцелуя со мной вкупе с нежным объятием. Его детская неискушённая фантазия буксовала, силясь представить что-то сверх этого. Чем вообще могу я заняться с ним в туалете клуба? Попросив у дежурного охранника ключ и запершись изнутри от очереди желающих отлить или потрахаться.
Секс? Если смогу. И только не там. Проверил карманы. Тонкий шприц, незаметная игла – и я увезу его в тихое и пустынное место, тоже, впрочем, пропитанное зловонным человечьим духом. Но там всё заковано в холод, движение электронов по субатомным орбитам приостановлено, и пусть эти люди мертвы и потихоньку разлагаются – они хотя бы не воняют, надёжно запертые в стальные ящики.
Ты никогда не бывал в морге, цыплёночек? Ты спрашивал отца о моих предпочтениях. Самое время узнать, что же мне нравится.
*
За час и двенадцать минут до инцидента
Ещё месяц назад я выпрыгнул бы из штанов от счастья и визжал бы, как недорезанный поросёнок, и поносил бы окружающих, которым повезло меньше, чем мне. Чванился бы и задирал нос выше последнего этажа Хайер-билдинг. Подумать страшно, не то что вслух произнести – главный мокрушник корпорации повёз меня на свидание! У нас свидание! Свидание, ну ебать же!
В висках гулко стучала кровь, и она же болезненно пульсировала в распухших кончиках пальцев. Я ссался. То есть… ужасно волновался. Так и представил, как мессир папчик стучит мне по башке за плохие манеры. А манерам я худо-бедно уже обучен, могу не выражаться… если не хочу. Короче, я радовался свиданию, конечно, тоже, но в животе всё было препаршиво. Неприятный холод в кишках. Так у меня бывало перед контрольными работами и тестами, которые выполнялись на время. Иногда наперегонки с одноклассниками. Первая пятёрка сдавших ботанов получает высший балл. Остальные – ну молодцы, хули, если уложатся в оставшиеся сраные десять минут. И сраного времени никогда не хватало. Меня в такие моменты тяжеленная ледяная рука за всё живое сжимала и трясла, я потел, торопился, злился, делал ошибки и злился ещё сильнее. Иногда до слёз.
Я давно не в школе, но вот опять это противное ощущение.
Я жмусь к нему, как слабак, мне страшно. Хотел бы, чтоб он повернул свою идеально крутую голову хоть раз, успокоил меня. Или тормознул мотоцикл, поднял меня, отрывая от земли, можно и за грудки, я не обижусь – и поцеловал с невозможной сопливой нежностью… как в фильмах, которые любила смотреть матушка и рыдать украдкой. Но такого не будет точно.
И мне только страшнее. Совсем все внутренности противно слиплись. Мы приехали.
Неоновые и фиолетовые буквы ADDICTION завертелись у меня перед глазами, как пьяные, двоясь и троясь, что за дерьмо. Я часто поморгал, пытаясь увидеть что-нибудь ещё. Очередь какая-то из полуодетых японских девочек-туристов и местных китайцев. Очередь, по-моему, до Китая. Мелькнули два европейских лица с губами, перекачанными силиконом. Теперь меня вдобавок затошнило. Это что, платные шлюхи? Но их не пускают в… это ночной клуб? Почему Демон выбрал его?!
Но я выдыхаю, мне чуть полегче. Не пришлось со всем недостойным сбродом стоять на улице – командир ELSSAD только кивнул, и нас пропустили без очереди.
Внутри оказалось поприятнее, чем я предполагал. Только в первом зале мерзкое, бьющее по барабанным перепонкам диско, а во втором – бар с музыкантами, играющими тихий лаунж, и кабинки с плотными шторками, половина из которых занята. А в пустующих я, несмотря на хреновое освещение, разглядел диваны с красной бархатной обивкой и по два пилона для стрип-танца. Неужели Демон хочет?..
Нет, этого он тоже не хотел. Прошёл через бар, подарив один фирменный взгляд бармену. Тот побледнел, как мертвяк, но улыбнулся через силу, выпрыгнул из-за стойки и пошёл за нами на почтительном расстоянии. Куда же мы плетёмся? Из узкого коридора попали в третий зал с рядами кресел как в кинотеатре, но вместо экрана – белая стена, а на ней тени. Кажется, какая-то обнажённая девушка с плюмажем на голове (ага, даже такое умное слово выучил) делает довольно противному и очень волосатому мужчине минет, и ещё один мужчина, постройнее и поприятнее, пристроился к нему сзади. Из звукового сопровождения только похабные стоны и шлепки. Хороша же «пьеса». Я чувствую, что краснею до кончиков волос, замечая сидящих в креслах зрителей. Они же… дрочат! У каждого, реально у каждого, рука засунута в штаны! Пиздец, который здесь происходит, вообще легален? И зачем мы здесь?
Но и порнотеатр порнографических порнотеней Демон пересёк, не сбавляя шаг, никого не удостоив порновниманием. Слава аду, я чуть не сдох, представив, что было бы, останься мы тут. Лучше уж тогда кабинки с шестами… Я споткнулся о ступеньки, задумавшись, и выпал из своих кромешно стыдных фантазий. Две двери вели отсюда, мокрушник толкнул левую. Мои ладони в ожидании неизвестно чего неприятно потели, уже дюжину раз, сжимаю их и прячу в карманах. Бармен тихо семенил следом, иногда шаркал тапочками. Что теперь? Садомазо на крючьях, шлюхи с кляпами во рту?
Я шарахнулся, когда на меня как будто кто-то наскочил из-за угла. Господи, блядь, это просто зеркало! Дышу, дышу глубже, улыбаюсь как дебил. Я сам на себя чуть не «напал» из зеркала. Их тут много. И умывальников тоже. И писсуаров. Обычный сортир, только лампочки тусклые. И король мокрушников наконец остановился.
– Сэр. – Бармен обошёл меня и низко поклонился. Достал из кармана фартука маленький пакетик, переливавшийся бензиновыми разводами. Демон взял его, а в обмен сунул парню в фартук тонкую пачку бабла. И этот простой жест – как он вытягивает руку и прикасается к элементу чужой одежды – выглядел так эротично… С-с-сука.
Я постарался не подавиться слюной и стоять спокойно. По возможности – ровно. Но не получилось нифига. Как только барменчик свалил, оставив нас одних и почти вернувшись к здоровому цвету лица (хотя наверняка обосравшись), мокрушник подкрался ко мне своими порнушными бесшумными ногами, вытряс из пакетика продолговатую зелёную конфету в спиральных узорах и бросил мне в морду ледяным трололо-голосом:
– Ешь.
*
Сорок восемь минут спустя инцидент
– Понимаете, – он покашлял в оперативно подставленную стеклянную чашу, и её тут же отдали какому-то эксперту в белом защитном костюме, в то время как остальные присутствующие довольствовались полумасками на рот и нос. Этот сотрудник зашёл и вышел, но остальные толпились, ползали по полу, снимая какие-то отпечатки, щёлкали записывающей аппаратурой, перешёптывались, даже спорили о чём-то, чуть повышая голоса. Он грустно обвёл глазами тесную комнату – в неё набилось больше десятка людей – и опустил взгляд на одеяло, которым был укутан с ног до головы, – я бы рад помочь с более точным описанием места. Но, съев конфету, я некоторое время ржал без остановки, пытался пить воду из-под крана, разлечься на стене, влезть на неё, как паук. И потом отключился, резко, как кнопку standby нажали на компьютере. Не знаю, куда меня везли, с какой скоростью, был ли это опять супермотоцикл или фургон с открытыми окнами, или автомобиль с откидным верхом. Мне обтрепало все волосы встречными потоками воздуха – это всё, что вы и так видите без меня. Сквозь обморок ехать мне было мягко, хорошо… в ушах беспрестанно звучала цветная музыка. Сознание было ещё в сильном помутнении, но мне хотелось трогать себя за лицо, да и не только – собственная кожа казалась такой нежной и славной на ощупь. Я… начал себя раздевать. Именно начал. Не отвечу с уверенностью, что закончил тоже я, что снималось мной и в каком порядке. Я точно расстёгивал пуговицы на джинсах, расстёгивал «молнию» и застёгивал обратно, играясь, дразнясь. Понемногу оклемался, уже… здесь.
– Что случилось дальше?
*
За две минуты до инцидента
Раздетый догола. Крошечный и потерянный. Настоящий птенец: в жёлтом пухе, без перьев. Таким напуганным и беззащитным он не был даже в первый вечер в Хайер-билдинг, когда лифтовые шахты огласил дикий звериный вой.
Стоял, весь сжимаясь, дрожал под взглядом. Отнимающимися руками прикрыл… прикрылся от пронизывания ультрафиолетом насквозь. Но зря. Более голым и открытым, чем тогда, быть невозможно. И он заплакал, поняв, что ломается, вот-вот сдастся и похоронит свою мечту, взмолится о пощаде, взмолится отпустить его. Сбежит, чтобы больше не вернуться. А ведь он всего лишь хотел от этого чудовища…
– Что? Думаешь, что теперь, когда мы здесь одни, ты получишь от меня секс? – Киллер достал из наплечной кобуры пистолет и медленно провёл языком по дулу. – Мне противен даже твой запах. Мерзкий, животный. Противна твоя форма, цвет, фактура, вся твоя фигура, мясо и кожа, всё так отвратительно примитивно. И твои гениталии, что, поддаваясь инстинкту, растут и тянутся ко мне. Какая мерзость. – Он ласково улыбнулся всепоглощающему ужасу в глазах малыша. – И неудивительно, что легированный сплав, из которого сделано моё оружие, на вкус послаще… любого двуногого или четвероногого. Но есть кое-что, что ты всё же можешь мне дать. Жидкость, бесконечно гоняемая в тебе по двойному кругу, то чистая, то грязная. Жидкость, что делает тебя живым, позволяет дышать, потеть и вонять от страха. Я возьму её. На этом наше, хм, «свидание» можно считать оконченным.
*
Пятьдесят четыре минуты спустя инцидент
– Я не помню дальше. – Ману стыдливо спрятал глаза. – Обожгло и… и потом очень, просто запредельно холодно.
– Не допрашивайте его больше, – вмешался мужчина в очках с гладкими чёрными волосами, одетый в штатское. В бейдже, приколотом к его тенниске, все строчки пустовали. – Вы совсем ослепли и растеряли совесть?! Он пострадал, он искалечен, как долго вы ещё собираетесь его мучить? Ему час назад пора в госпиталь.
– Мы в госпитале, – ответил детектив, не проявив раздражения.
– Мы в морге!
– В дополнительном учебно-экспериментальном морге на минус втором этаже госпиталя, – отчеканил страж правопорядка. – И его осмотрели, оказали первую помощь. Мы действуем строго по протоколу. А вы вообще кто? Ближайший родственник в пути из аэропорта, он и выдаст пострадавшему подходящие к случаю сантименты, а у нас работа. Воображаете, мы не насмотрелись всякого? Это шестой случай насилия за ночь, а ещё только час пополуночи. Я не вижу вашего имени на бейдже, покажите документы.
– Лоренс, дорогуша, – тут же вмешался врач, стоявший у дерзкого мужчины за спиной с кипой бумаг, – хоть мерзавец и сказал, что ему противно, но мальчика грамотно облапал, прежде чем вгрызся в сонную артерию. – Врач вытряс из своей охапки нужный лист – высококонтрастный чёрно-белый снимок голого оборотня с тремя темными пятнами, обведёнными в кривые кружки красным маркёром – и бесстрастно ткнул детектива носом: – Здесь, здесь и здесь – кровоподтёки, следы от пальцев, полукружия от ногтей, четыре ссадины. А тут, – он проворно выхватил другой снимок, где Ману снят со спины, – синяки от падения, лопатки, затылочная кость и копчик. Главная рана, косвенно угрожавшая жизни, нанесена зубами в шею над ключичной впадиной. – Тут он, будто почувствовав, крутанулся к дверям в помещение, и энергично замахал руками, требуя, чтобы та грузная зарёванная женщина с пучком грязных светлых волос на голове немедленно к нему подошла или, в крайнем случае, подползла. – Ваш сын в безопасности! Был сильно обескровлен, потеряв в общей сложности почти литр плазмы и эритроцитов, но не отрубился, даже сопротивление оказал, уверяя, что здоров как бык. Ему сделали переливание четвертой положительной полчаса назад, он более-менее очухался и отказывается быть пациентом. – Выстрелив это на одном дыхании и не меняя сухого делового тона, врач тут же забыл о Тисс и обратился опять к детективу: – Вопросы вызывает способ, которым кровь в ране свернулась. Артериальное кровотечение остановит не всякий резиновый жгут и не любые руки, особенно обывательские. А тут… не было даже минимальной тканевой повязки. Следов крови на месте преступления тоже не обнаружили, пару несчастных капель – у меня из носа при резком повышении давления и то больше течёт. По всему заключаю, что у нашего мальца она свернулась в ране сразу. – И, оттолкнув детектива, не дав никому и слова вставить, он громко закончил доклад для матери: – Мадам, мы подозреваем опасный вирус. Ваш сын должен остаться в больнице на дополнительное обследование и, возможно, прививки.
– Как они любят падать в обморок от вполне терпимых новостей, неженки, – проворчал Лоуренс, прерывая свободное падение Тисс и перепоручая её тело двум медсёстрам. – Чувак, ты просто кремень. Отлично держишься. В сумке у твоей матушки есть пара шмоток, мы просили привезти, чтоб не коченеть тебе в этой морозилке. Одевайся и ответишь ещё на один вопрос?
