Текст книги "Печенье тёмной стороны (СИ)"
Автор книги: Deserett
Жанры:
Мистика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 37 страниц)
– Ты сказал, что мы приведём всё к равновесию. Но мир продолжает питаться ложью, беднеть и оскудевать. И ты, насколько я помню, никогда не собирался его спасать. Что ты мне не договариваешь? Брат.
– Авель не умер, дорогой. Но Каин всё же был проклят.
– Почему я увидел во сне иное?
– Потому что твой распрекрасный Свет тебе лжёт.
Я откинул, наконец, одеяло, и накрыл его собой – ну, неплохой вариант вместо одеяла. Если он замёрз. А он замёрз. От недостатка правильных ответов, от недоверчивой угрюмости и недосказанности.
Энджи, светоч мой голубой, демиурги играют нечестно, дурят и мухлюют не хуже заправских шулеров, на ходу меняя правила, Тьма всё время поднимает ставки, незаметно увлекая их всё дальше в себя, и никто точно не знает, как называется игра. Я не могу обругать тебя за наивность и слепоту, это просто ты и твоя суть. Ты не видишь, в каком болоте всё увязло и как на ладан дышит, вот-вот готовясь испустить последний дух.
Я защищу тебя от дыхания всеобщего тлена и распада. Я родился с желанием уберечь тебя от любых грязных игр (кроме своих собственных, конечно). К счастью, только я знаю, за какой приз все так отчаянно борются. И, конечно, я его не отдам, не укажу место, где он спрятан, не обозначу, что это или чем ещё только станет, если ещё не появилось. А он ведь не появился.
Появится, когда кто-то сумеет снять с Каина проклятье.
С меня.
Милейший сэр Эстуолд, равно как и помеченный моей кровью Фронтенак, вы и впрямь полагали, что отмыли меня и очистили? С одной попытки?
Отец, опять ты смеёшься, заслышав обрывок моей последней мысли.
Отец, твоя помощь нарушит равновесие, я всё сделаю сам. Не думай, что я неблагодарен.
Я обязательно приду к тебе, чтобы похвастать безукоризненно проделанной работой.
Но сначала они сотрут с меня тысячелетнее проклятье.
Цыплёнок? Цыплёнку не по силам заглянуть так глубоко. Я же говорил, что путь туда даже меня едва не лишает рассудка. Мы выживаем благодаря проблескам света, пусть слабым, пусть далёким. Сплошная тьма будет означать полный отказ всех чувств, провал сознания, кому для души, безвозвратное поглощение, состояние хуже смерти. Это не для маленьких цыплят.
Но будет славно, если он просто удержится рядом на плаву, теряя постепенно, а не весь сразу… свой детский жёлтый пух.
*
Я ошибочно решил, что коттедж снят на меня одного, ещё мимоходом удивился двум спальням и четырём кроватям, но быстро выбросил это из головы. В три часа ночи (не ручаюсь, могло быть ещё позже) дом огласил пьяный ор и смех, и звон бутылок, и визг дешёвых шлюх, и бог знает что ещё. Понадеялся, что буйные орки, захватившие первый этаж, не доберутся до второго, потому что сломают себе шеи на лестнице. Да в кого я такой наивный уродился?
Пока я кисло размышлял о перспективе сигануть из окна и таким способом защитить свою честь – я не сомневался, что приглянусь нажравшимся соседям куда больше, чем местный женский шлюхофонд – мой дрон самораспаковался из дорожной коробки, влез по стене, мигая довольно устрашающе красным смайлом на крышке, сообщил строгим механическим голосом о каком-то сканировании, а потом полетел. Вниз. Причиняя или провоцируя грохот. Я не очень понял, а вставать с постели, чтоб выяснять поточнее, желания не возникло. Ну уж точно моё любопытство не сильнее инстинкта самосохранения. Я даже помечтал, что когда всё затихнет, сумею уснуть, а когда проснусь утром – пойму, что мне всё приснилось. Но… я уже упоминал о своей дебильной наивности?
По-моему, внизу не осталось ни единой целой единицы мебели. Диван, напольная лампа, три стула, журнальный и письменный столы – щепки летели в окна. Крови и кусков тел не видел, визг почему-то тоже прекратился. Я вспомнил, что не знаю, чем вооружён мой летающий паук. Электрическая ловчая сеть? Нейропаралитический газ? Может, сразу пушка-аннигилятор, превращающая моих обидчиков в лужицу тающей антиматерии?
Дрон вернулся неожиданно, потому что совершенно бесшумный, как шпион, чуть не напугал меня – я надеялся, что он хотя бы жужжит в полете. Но он завис у потолочного окна в режиме стелс и проскрежетал официальным тоном:
– Вас к телефону. Громкая связь включена. Говорите свободно.
– Ну… алло? – выдавил я нерешительно, не зная, куда лучше говорить, если паук почти в двух метрах от меня мигает. А зачем мне тогда второй спутниковый аппарат с тайным номером? Господи, я точно дебил: этот аппарат – часть инвентаря дрона, торчит сейчас из гнезда у него в корпусе, будто всегда там и был. Ещё и цвета одинаковые.
– Сказку на ночь заказывали?
– Ксавьер, опять ты? Шутишь? Ты мне на ночь сроду сказок не читал.
– У вас там какие-то проблемы?
– Что за вопрос, лежу сплю давно, десятый сон вижу.
– Ты мне не ври, я не мамочка, а в Тайлера встроено три камеры слежения, полный круговой обзор и непрерывная передача потокового мультимедиа через спутники.
– Так у дрона и имя есть? Тайлер?!
– Не имя, серийный номер. T1L3R. Кто все эти люди, Ману?
– Понятия не имею, я их даже не увидел, внизу лежат. Наверное. Они убиты?
– Пока нет. Тайлер их принудительно усыпил. Но если выяснится, что они хотят причинить тебе какое-нибудь неудобство… или больше, чем неудобство…
– Не знал, что тебе так скучно, что ты решил поиграть в ма. Разреши-ка, я сам разберусь? Я могу за себя постоять.
– Как?
– Не твоё дело. И будь лапочкой, выруби в пауке камеры, меня вытошнит от мысли, что утром ты увидишь, как я встаю и потягиваюсь, и почёсываюсь, и всякие другие штуки делаю.
– Ты прав, меня самого сейчас вывернет. Оставлю одну.
– Ну Кси! Ты не имеешь права всё и всех контролировать! Техническую возможность – да, имеешь, а прав – никаких!
– Это твоя музыкальная группа? Та самая? Мужики на вид вдвое старше тебя, заросшие, как бомжи, и, похоже, такие же «чистоплотные»…
– Тут даже ученики средней школы на вид вдвое старше меня. Это люди, просто люди. Ну, подумаешь, пару дней не мылись. А я выгляжу гладкой неполовозрелой нимфеткой, смирись. Но ничего со мной не случится, честно.
– Ты сумеешь доказать этим людям серьёзность намерения заниматься музыкой?
– Я им гитарой в уши засвечу для доходчивости. Если иначе не проникнутся. Ты, главное, успокойся, ну правда.
– Тут не Марс, по улицам человечьих городов разгуливают настоящие отбросы, и ты уехал чёрт-те куда, мелкий…
– Я тебе не мелкий. Повесь уже трубку, – договорил тихо и безразлично, стараясь не улыбаться как полоумный. Почему-то в груди потеплело, хотя из одеяла вылезать всё-таки не буду. Старший брат – не такое уж ужасное проклятье и наказание. Мне нравится перспектива, в которой он уснуть спокойно не сможет, волнуясь за меня.
– Разговор продлился две минуты тридцать семь секунд, – дрон обратился ко мне после длинного щелчка. – Две трансфокаторные и одна fisheye камера отсоединены от интернета, но продолжают запись на внутренний накопитель. Вам нужно что-нибудь ещё, сэр?
– Да. Спи. Если умеешь. И поставь на минимальной громкости шум Тихого океана ночным саундтреком. И… погоди. Кроме этих трёх в тебе есть ещё видеокамеры?!
========== 24. Музыканты, или змея среди стервятников ==========
– Часть 2 – Дьявол во плоти –
Полицию вызвали соседи. Оказывается, ещё месяц назад трое пьяниц со своими девицами жили в моём домике, но их выселили за неуплату, банк быстро продал коттедж агентству недвижимости, которое выставило его в аренду и… ну, дальше было всё понятно. Кроме того факта, что на дверях никто не потрудился сменить замки.
– Они в тюрьме сидели за злостное хулиганство, все шестеро, – пояснил Верт, снимая со стойки мою гитару. Ненавижу, когда вот так трогают мои вещи, но Верт – мозг группы SΩndicate, пришёл вместе с Мике, а Мике – микширует и озвучивает всё, что придумает Верт. В общем, ребята приехали вместе с полисменами, едва стало ясно, что я несовершеннолетний. Вечно кому-то за меня надо поручаться. – Поэтому никто о них не вспомнил, и ключи не забрали, не успели. Ты извини. Довольно неудачное первое знакомство вышло.
– Так что, эти говнюки целый месяц сидели?
– Да, отказались от общественных работ и плюнули в дежурного охранника. А копы за такое не прощают. Мы позвонили в клининговую компанию, тут всё уберут, битое стекло, блевотину… можешь пожить пока у нас.
– Я думал, вы будете тусить со мной. У меня, в смысле.
Верт наконец оставил в покое мою гитару, но теперь его заинтересовал дрон. Я боялся, что Тайлер выдаст свою крутость, но он неподвижно висел прикреплённым к потолку и наверняка опять записывал для моего вездесущего братца, что тут происходит.
– Мы так и сказали, чтоб от нас отстали, чувак. – Мике попытался хлопнуть меня по плечу, я вовремя увернулся. Не надо меня трогать, я нервный, и фамильярность ещё заслужить надо. – Ты на вид как пятиклассник. Тяжело, наверное, приходится? Сколько тебе на самом деле лет?
– Шестнадцать, – соврал я бесстрашно. – Машину водить умею, разрешение на каждую отрыжку бегать получать никуда не надо.
– А пиво пьёшь?
– Пью, – соврал я опять, но менее уверенно. О, Яхве, какая разница, что мы будем пить, главное – приступить к музицированию и понять, что я гожусь в гитаристы не только в своих мечтах. Я рад, что они не смотрят на меня, как голодные шакалы, хотя и заинтригованы моим провокационно детским лицом. Сами выглядят в меру опрятно и брутально: одежда в стиле гранж, клетка на клетке и в клетку загоняет, джинсы скинни, аккуратно выбритые виски, мини-ирокезы, тоннели в ушах и… теперь мне комфортно в своих огромных ботинках – они в таких же. Вписался, что называется. – Куда мы идём? У вас есть студия?
– На хату. Студия в подвале там же, – ответил Верт. Я тем временем запаковал в самый большой карман гитарного кейса ноутбук и с досадой поглядел на торчащий из дрона телефон. Придётся его оставить: незаметно я вынуть ничего не смогу, а вопросов и так не оберёшься. Я вспомнил, как в одном из первых подслушанных разговоров мокрушник произнёс: «Мерзкие людишки», то есть… с каким оттенком брезгливости и превосходства он это выговорил. Сейчас я немного понимаю, что он имел в виду. – Но погоди кидаться в работу, Мануэль, давай сначала оттянемся. К пивку принесут креветок и девочек классом повыше, чем те, что ты видел на наших обложках. Расскажешь о себе и где таких, как ты, делают. Откуда, говоришь, приехал?
– Из Моравии. – Еле-еле вспомнил, что нам преподавали на уроках безопасности. – Английский учил на Мальте.
– Это в Европе или Африке? А, не важно, но акцент чудной, это да. Мы его тебе поправим.
*
Всем нужен мой боец. Мой… не-Бэл. Спрячу-ка я его получше.
Не-Бэлом Демон мог назвать только одного «дикого кота» – парня, который всячески стремился превзойти Бальтазара по всем возможным параметрам силы и интеллекта и отвоевать наибольшее уважение в отряде. Он вызывал лёгкое неудовольствие и такую же легчайшую тревогу. Слишком прыткий, слишком много высовывается. В то же время коммандер не испытывал к нему неприязни, равно как и не собирался прилюдно ставить на место или по-свойски «учить уму-разуму». Сказывался полученный ранее опыт. Он влияет на подчинённых как-то невероятно развращающе, сладко-разрушительно и патологически – во все те минуты, когда не тренирует и не принимает экзамены, вне занятий, вне полигонов. Они не боятся его, как истово боится весь мир, они частично благоговеют, но более всего – жаждут, и делают это безвинно, бессознательно. Приводят его в замешательство, подобное тому, которое мог бы испытывать долго не старящийся и не по годам привлекательный отец под пристальными и неприкрыто похотливыми взглядами своих выросших сыновей. И он бы рад сказать, что они мечтают о горячих внеклассных забавах учителя с учеником, но их чувство неудержимо похоже на инцест. Они действительно боготворят его и почитают, как никогда не почитали своих папенек и маменек оборотней, и в то же время каждый боец, если чёрный коммандер прикажет раздеться и приблизиться вплотную, – прижмётся к нему членом, невообразимо твёрдым и снизу доверху набухшим кровью, а сбившееся дыхание с готовностью ворвётся в его холодный, безукоризненно красивый рот.
Как «дети», они могут опасаться его «родительского» ремня, но ремень никогда их не остановит, не заставит отступить от задуманной постельной пакости. Он бессилен наказать их теперь, когда они натренированы, выкованы, закалены в печах его жестокости и непобедимы: тела атлетов и акробатов, мозги тактиков и стратегов, быстрые и изворотливые, никогда не знавшие тупой военной муштры или бесполезных приказов.
Но он был бессилен и раньше. Бессилен всегда.
Коммандер прикоснулся ко лбу тыльной стороной ладони в лакированной перчатке. Опыт. Всего однажды он «проучил» Бэла – и чем это закончилось?
Ему не нужны частые визиты в Чёрный отель, чтобы читать раскрытые книги их снов и фантазий. Ему не нужно ночевать у их кроватей, шагать сквозь комнаты, чтобы видеть всё ясно, касаясь носом их носов, ловя то самое неровное дыхание и рассеянно пожирая их возбуждённые стоны – так, как он жрёт любые эмоции, направленные на него, всасывает, не давая им оставить следы на его высокомерной фарфоровой коже. Он соединил их попарно, маркируя каждого желторотого птенца, оставляя микроскопические кусочки своего естества, чтобы их – если они не притянутся по естественным причинам – притянуло к этой сладостной черноте, рассыпанной крупинками перца по девственно чистым тарелкам… по мускулистым изгибам животов, плеч, бёдер и ягодиц. Он каждого сделал лакомым, желанным до аномального жжения между ног, причиняющим капельку боли и сумасшествия в предвкушении чего-то необыкновенного и незабываемого.
«Подобным себе. Ничего нельзя сделать вовне, ничего нового и парадоксального. Лепишь и строишь всюду только себя», – добавил он, и эта мысль нисколько его не расстроила, скорее наоборот.
Он отнял руку ото лба, забыв, что хотел от неё, и прислонился к стене лифтовой шахты. Он на дне чёрного колодца, глубже любой могилы или каменного карьера, выкопанного армадой людишек, много ниже уровня моря. Минус сороковой этаж. Почти преисподняя – то есть если бы она ютилась под землёй. Но до Нижних горизонтов ненавистного лорда Бафомета всё ещё очень далеко и высоко, он даже не в предбаннике ада, а всё ещё под облаками Господними. Нет, облаками гидрометцентра, безрукий Господь обойдётся.
Что он там делает? Ждёт кого-то?
Не ждёт.
Отдыхает.
Размышляет.
Прячется от Тьмы в ней самой, словно оставаясь у Матушки под носом и на ладони, и всё равно она его не замечает, потому что по инерции ищет в закрытых ящиках и укромных уголках, одновременно отвлекаемая вспышками запаха его вкусной крови на святоше Фронтенаке. Целая игра в прятки получается, и всё для одной смешно звучащей цели – отдохнуть.
Мало осталось мест, где он может отдохнуть, избавившись от пристального внимания. Даже от карбонового солнца иногда нужно прятаться. Он дурит себя – ведь думает обо всех, от кого смылся, вместо того чтобы отключиться, наглухо зашторив окна и забаррикадировавшись. Он не дурит себя – потому что его душа не принадлежит ему одному, и назвать её чёрной и исторгнутой чреслами или лоном Тьмы язык не повернётся.
Какая она? Что она такое? Сущность, что наполняет его и Ангела. Вовсе не Тьма, это мы уже проходили. Но и не Свет, а где-то был карниз и балконные перила башни Светотьмы, и где-то на самой кромке, грозя сорваться и ухнуть в какую-то бездну, их зачали и швырнули в бесконечный дождь и туман. Или то был маяк? Вспышки огней в шторм над бушующим океаном? Мысль отскакивает и ускользает от него. Слишком непонятно, слишком метафорично, слишком недоступно, если речь идёт о начале времён, если речь о том, что было до появления времени как такового.
Мне нужен тот предатель. Рука Бога. Он скажет, что я во что-то вляпался, будет смеяться и будет прав. Но за информацию опять платить эту грёбаную цену. Вы хотите меня. Я не жадный, я готов поделиться собой. Но я не понимаю, что вы забираете, ведь это просто щупальца ужаса, смыкающиеся над вашими головами и вокруг горла. Вы не почувствуете экстаза любви, только холод и оцепенение. Ну почему вы так обманываетесь моей оболочкой, почему? Готов поспорить, самые мудрые из вас ослеплены и пребывают в затмении глупости от бесконечной тупорылой похоти. Но…
Он закурил, привычно заглушая продолжение.
Цыплёнок чувствовал. Определённо чувствовал что-то ещё. И толщу смертной плоти, провоцирующей похоть, цыплёнок проткнул и, словно маленький игрушечный нож, тыкался дальше, протыкал слои мяса и крови, выпадал в пустоту, изредка наполнявшуюся дыханием Матери в своеобразные приливы и отливы. Мальчишке не хватало длины лезвия, нож торчал под куполом черноты, выступая всего на пару миллиметров.
Но мальчишка рос. Обещал – нет, угрожал вырасти во что-то опасное.
И коммандера охватывала новая тревога, смешанная с надеждой.
Он нисколько не верит, что поддастся.
Но если этот ножичек так твёрд и несгибаем – его, Демона, в конце концов проткнёт насквозь. И кто знает… может, ему это вдруг понравится? Чужое сознание, требовательно влезшее в его.
Что ты забыл под моей кожей, мальчик? Абсурд, объявший твою голову, распространяется на меня, не развеиваясь, не исчезая, когда я отмахиваюсь от него раздражённо. Я не умею испытывать страх, что бы ты ни сделал со мной и как бы это тебя ни испугало – я не попрошу остановиться. Но чем это кончится для нас обоих? Ты просишь меня узнать, что такое крепкое рукопожатие, мозгопожатие, член к члену и сердце к сердцу. Но рано, рано. Ты торопишь меня куда-то. Я ещё не нашёл ответ на вопрос, кто я. Что я есть на самом деле, кроме формы порядка для тьмы, меры выстраивания её частиц. Собрат силы, превращающей электроны в ток электричества. Тёмное электричество, может, даже кусок антиматерии. Сейчас – я только эта сила, чуть меньше, чем вещь, чуть лучше, чем инструмент. А личность – не больше, чем алмазный резец в кармане Хэлла. Ты что, всерьёз хочешь заниматься любовью с отбойным молотком или электрической стамеской?
Я слишком хорошо прикидываюсь человеком. И сегодня этот слишком умелый я спрячет не-Бэла на одной из полочек с инструментами. Не трогайте его. Если захочет – отвлекаясь от вас, он потрогает меня… за торчащие выступы на рукоятке.
Он беззвучно рассмеялся, докурил и лёг на залитое бетоном дно шахты, неподвижно рассматривая обратную сторону своих тонких фарфорово-белых век.
*
Прекрасный джентльменский клуб, который с трудом представлялся построенным в глуши, произвёл на меня впечатление лопнувшего воздушного шарика. Это и есть их «хата». Много шума и треска, чьи-то охи и ахи… и остаточный пшик.
Я ни к селу ни к городу вспомнил, что оставил мастеру Хэллиорнаксу записку с прозрачным намёком, что собираюсь наложить на себя руки, но вместо вины ощутил отчаянную тоску по дому. Пусть бы меня мать перед всем змеиным кланом стыдила за малодушие, а потом отправила на принудительное лечение и отобрала всё, что мне дорого: гитару, сладости и возможность увидеться с кузеном – я был бы счастлив находиться среди своих. Среди людей разлиты не тот холод и безразличие, которыми веет от мокрушника, а… какая-то отвращающая пустота и бессмысленность.
До меня ударом по башке дошло, что у холода уберкиллера был свой вкус и запах, некая неповторимая опознавательная окраска, особая температура даже! И его равнодушие – сплошной обман зрения и слуха, он вовсе не бесчувственный, он просто не хочет никого пускать в своё, м-м, «чувствие», не считает достойными. Где-то недосягаемо далеко для моих лап он наполнен всем тем, во что я хочу нырнуть и обратно уже не выныривать. Он – средоточие энергии и материи, тяжёлое, тягучее и желанное. А тут я нашёл полную противоположность этому. Равнодушие неподдельное, поверхностные и ничего не значащие всплески каких-то квазиощущений, пустые, иногда вежливые слова, не доходящие до сознания в полной мере, словно люди были накачаны сильнейшим успокоительным и отгорожены друг от друга матовыми стеклянными стенами. И ничего из перечисленного их совершенно не беспокоило: проблемы не существовало ни для кого, кроме меня. И пустышку, которую продавали со сцены, едва ли можно было назвать страстью. Это – их лучшие девушки? А почему они такие жирные? То есть пару тонких талий я заприметил, но остальными формами они могли бы меня раздавить, если бы нечаянно упали со своих шестов. Верт пил бокал за бокалом пиво, показавшееся мне густой горькой жижей, не притрагиваясь к воняющим креветкам, а Мике усадил себе на колени какую-то застенчивую школьницу в короткой юбочке, которой постоянно заползал нетерпеливыми и потными ладонями между ног… Пока я не разул глаза, заметив что-то неладное, и не понял, что это переодетый в школьную форму женоподобный парнишка в тёмно-каштановом парике, и едва ли он намного старше меня.
Внутренний голос панически завопил, что я должен был взять с собой вооружённого до зубов дрона и что отныне и впредь Тайлер должен неусыпно следовать за мной как тень. Должен. Но это будет завтра. А сегодня я хочу посмотреть, как справлюсь своими силами. Если не обоссусь, конечно.
Следующим, с виду абсолютно нелогично и бессвязно, в мозг ворвалось воспоминание, обрывок фразы из того малопонятного разговора моего мокрушника с неприлично сексуальным бойцом в тёмном коридоре:
«У нас не принято обсуждать чертовщину. Если что-то произошло – значит, произошло с нашего одобрения или попустительства».
Демоны не пришли бы на помощь. Даже если бы знали, в какой я передряге. Наверняка же знают. Но просто наблюдают. Я попал.
А как же мессир папчик? Этот мертвечьим лицом возвышается над правилами и условиями задач, он остаётся всегда, последней соломинкой и последней инстанцией. Ритуал выучен назубок: слова призыва, их порядок и тонкая настройка богопротивного состояния духа, чтобы он немедленно откликнулся…
Но мне нечем заплатить. А расплачиваться за помощь нужно. Из раза в раз сумма растёт. И мой кредит не вечен.
Верт продолжал пить. Его плохо сфокусированный взгляд едва ли хоть раз обращался на сцену к шестам и оголённым женским телам. Пародия на вяло стонущую плоскогрудую девочку в руках у Мике его тоже не интересовала. Мог ли он подчёркнуто не пялиться на меня, потому что именно я был его целью нынче вечером? Однако меня ни в коем случае нельзя было спугнуть, я же новичок клуба и группы. И мы только познакомились. И я… должен был возбудить в нем очень конкретную и очень жгучую хотелку, раз он усердно глушил её спиртным и прикидывался, что плевать ему на мою тощую новичковую задницу.
Стараясь сделать это как можно непринуждённее, я поставил свой почти нетронутый стакан (в жизни больше этой коричневой мочи в рот не возьму) на край низкого столика и уронил руку на колено, располагавшееся в дюйме от моего собственного. И тотчас через Верта будто пропустили жирную, бодрящую такую порцию тока – его тряхнуло всем телом, наш диван аж сдвинулся на несколько дюймов.
Меня накрыло выше крыши досадой и разочарованием. Я вряд ли отыграю с SΩndicate хоть одну студийную сессию. Они ждали бородатого, татуированного и желательно очкастого придурка-хипстера, посещающего как минимум колледж. Ну или бросившего колледж. Прилизывающего волосы гелем, кое-как научившегося подкатывать к противоположному полу, в меру наглого и почти наверняка громогласного и прыщавого. Уродца, которого можно принять с распростёртыми, как своего, подшучивать над ним, прикрикивать и командовать вволю, не задумываясь, а не арестуют ли за это. Но прилетел я, у меня кожа Изменчивого – змеиная кожа, безупречная, с громадными пластинами белой полупрозрачной чешуи, вдвое больше человечьих эпителиальных клеток – и большущие глаза Изменчивого, инопланетные, хотя им и до фени, что это и впрямь дико и инопланетно. И с набором этих и других черт в сочетании с дебильным детским ртом, каким-то вечно слегка округлённым и удивлённым, я похож на…
– Конфетку? Хочешь конфетку? Солёные, лакричные. Ещё орешки есть. – Верт выхватил с подноса у официантки вазочку со всем перечисленным. Мою руку, сползшую на диван, он сам вернул на свою коленку, а потом ещё передвинул ближе к себе, по бедру. И его лапища подёргивалась и неприятно потела.
Проклятый боже, мне предстоит проснуться завтра не в своей постели и не одному. И по ходу событий проверить на прочность дерево, из которого изготовлена моя единственная гитара. Любопытно, что проломится первым – Ibanez или череп этого похотливо облизывающегося мешка с дерьмом?
Я приветливо и, полагаю, что беззащитно улыбнулся старине Верту.
Демон, никем не превзойдённый убийца, распорядитель человечьих и не только душонок, сволочь и дрянь ты эдакая… понадеюсь, что правильно постигаю преподанную тобой науку страха и обольщения. Понадеюсь, что ты приглядываешь за мной. И придашь сил, когда понадобится решающий удар. Ведь если не ты, то кто? Телепатически притянуть сюда дрона из коттеджа, стоящего на другом конце города, мне мощности недоразвитых мозгов не хватит. Как бы я ни старался повзрослеть и поумнеть быстрее – остаюсь пока всего лишь твоим непроизвольно сжимающимся от ужаса цыплёнком.
========== 25. Огонь и пепел, или злые откровения ==========
– Часть 2 – Дьявол во плоти –
Некоторые люди не восприимчивы ко злу.
Удивительно, но факт. Они не пылают факелами, освещая ночь, в них совсем необязательно таится гений науки или искусства, они располагают индивидуальными наборами маленьких слабостей, страхов и, конечно, недостатков. Но эти многочисленные щербинки и шрамы несовершенства не превращаются в выступы, по которым можно взобраться, глубоко вонзая кривые отравленные когти, прорубить дорогу вглубь их сердец, чтобы заполнить тьмой и утащить в пустоту, чтобы там их, израненных, с удовольствием добить и пожрать. Они не поддаются угрозам и не идут на шантаж. Они…
Откуда они, чёрт подери, берутся?
Новый вопрос. Опять.
Он живёт всего четыре года. Вообще-то меньше. Трёхлетнее (плюс десять месяцев, это важно) очаровательное зло, условно маленькое и бесконечно любопытствующее. Ребёнок-смерть, ребёнок-чума, ребёнок-чернота кромешная… Возлюбленный ребёнок своего отца, прекрасный и надменный, как дофин Вьеннский¹. Всем вокруг чудится, что он командир, его даже называют «коммандер». Но иногда он умеет растерянно упираться детскими ручонками в стенки своей великолепной утончённой оболочки, поднимать вверх голову, покрытую не тяжеленной шевелюрой до первой трети бедра, а короткими и шелковистыми русыми волосами с запахом детского шампуня, и издавать удивлённый «уф!».
Удивлённый, потому что он справляется. Вместо детской комнаты у него бескрайний архив и библиотеки памяти, забитые всей (до последней этрусской таблички) информацией о существующем мире, вместо игрушек – холодные боевые рапиры с кроваво поблёскивающими лезвиями, гладкие и нарезные стволы огнестрела, и новое оружие века «гуманности», стреляющее снотворными или парализующими иглами. Он сидит на полу, перебирая дары смерти, и вновь смотрит вверх в немом призыве.
Есть шанс, маленький, просто микроскопический…
…что он просто хотел бы поиграть с другим ребёнком. Воспользоваться силой детского воображения, представив сухой обломок дерева кораблём, а кусочек стекла – абордажным топором. Поиграть в войну, где максимальный урон – это синяк или ссадина. Поиграть. А не вести войну по-настоящему.
Ты свидетель, как редко я этого хочу. Лучше бы не хотел вовсе.
Возможно, цыплёнок проткнёт его достаточно глубоко, чтобы дотянуться и схватить это. Достаточно юный сам, чтобы смочь разделить его глубоко запрятанное желание.
Возможно, они когда-нибудь и впрямь поиграют. А ребёнок, изредка просыпающийся внутри него, ещё не умрёт. Не успеет. И ему будет страшно и даже неловко показать, насколько это дитя… обычно. Нормально. Сильно, далеко не наивно, но по-своему беззащитно.
Нас швырнули в дождь и туман без единого напутствия, как и Тебя. И Тебе тоже не сказали, кто Ты. И Ты не помнишь, что Ты тоже был мал и игрив, как весёлый плюшевый щенок.
Я не хочу забыть. Не хочу быть, как Ты, Боже. И не хочу впоследствии быть Мёртвым. Как Ты.
Ребёнок внутри перестал выгибать ему спину и шею в попытках разогнать туман и дождь и добраться взглядом до фантазийного собеседника. Успокоился, обманутый, устав и засыпая.
Ребёнок – это он, но безымянный и отчаявшийся найти друга. Это он-ребёнок спросил, откуда берутся добрые люди, не нашёл ответа на стеллажах архива и в библиотеке, потоптался нерешительно перед смертоносными игрушками, свернулся среди них в клубок и покорно уснул.
А теперь ему, псевдовзрослому, нужно понять, откуда начать искать.
Об этих людях, не склоняемых ко злу, не растлённых и не портящихся от прикосновений мягких отвратительных пальцев плесени, Демон точно знает одно: к ним тёмный сосуд, в который налито его естество, тянется сильнее. Их кровь кажется слаще и питательнее, хоть и не пьянит, как кровь брата. Их тела…
Но не будем о телах.
Достаточно Бальтазара. Глаза которого в горячке вожделения иногда кажутся безумными.
Не склонный ко злу, но и не нанятый в безоговорочные слуги добра, его любовник Бэл пропитан древним Вавилоном, особой моралью, что не делила мир на два полюса, потому что переболела этим, как презренной ветрянкой, переросла и позабыла. Потому что вмещала давно утерянное и почти мифическое знание о башне Светотьмы. Потому что где-то там, на карнизе, на узкой полоске, где застыла зыбкая смешанная тень…
Или это всё-таки был маяк?
Вспышка невыносимо яркого света, вспышка такой же по плотности чернильной тьмы, фиолетовые, долго не тающие круги следами на обожжённых глазах, крик, полный ярости и вины, звон чего-то, похожего на разбивающееся оконное стекло… но, разумеется, никакого стекла не было и в помине, ещё не изобретено, как и окна отсутствовали, и маяк – не маяк. Но других образов не предвидится, это единственное метафорическое переложение тех вещей и событий, доступное ему без посторонней помощи. Высокое, пульсирующее то светом, то тьмой сооружение, со всех сторон к нему подступает бездна, Ничто, в которое любой ценой следует пустить корни и родить Нечто.
Опять всё ускользнуло, выхваченное из цепких тисков его разума, будто кто-то не хотел давать ему это знание, дразнил, махал перед самым носом и отказывал, предлагал побиться головой о глухую стену ещё. Ещё немножечко. Голова ведь крепкая.
Двойной предатель и отступник, я не могу так больше. Пора поговорить. Мне что-то нужно, я приду и возьму. Но и тебя я не обделю, хотя тела моего антибожественного ты в награду пока не получишь. Так надо. Я чувствую. Ты получишь другой приз. Роскошный. Золотоволосый. Ты ведь добрую половину жизни на Земле мечтал о нём. О благородной крови, о настоящей принцессе, которую тебе выпала честь охранять. Эта – не хуже, чем какая-нибудь датская или английская, хоть и не догадывается о своём высочайшем происхождении: от души поржала бы, ляпни ей кто об этом по неосторожности. Несмотря на тяжесть преступлений и изъязвлённые тени прошлого, неотступно преследующие тебя, ты добрый малый. Ты не осмелишься сам забрать приз, даже будучи насмерть отравленным. Но никаких проблем, я подтолкну. Подскажу тебе, как похитить современную принцессу из неприступной крепости, набитой серверами.
