Текст книги "Печенье тёмной стороны (СИ)"
Автор книги: Deserett
Жанры:
Мистика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 37 страниц)
*
Это вонючее двуногое, которое язык не поворачивается назвать свиньёй, чтоб не обидеть клан кабанов, так надралось пивом и заполировалось сверху мелкими красными таблетками, что я надеялся, он отключится ещё до того, как наступит одиннадцать вечера. Но не с моим счастьем. Жизнь – боль и тлен. И минус одна гитара. Расколотил я её без свидетелей, когда скрылся от грязных облапываний в мужской туалет, а Верт потащился за мной. Его черепушка оказалась крепче, чем я ожидал, но после третьего удара он наконец прекратил домогаться и лежал на полу с дебильным блаженным выражением на упитой физиономии. Я не отказал себе в удовольствии несильно пнуть его в живот.
Вернувшись в зал, я бодро соврал, что Верт не удержал равновесия на толчке и со всей дури треснулся о сливной бачок. О судьбе Ibanez я скромно помалкивал, уложив её, бедняжку, убитую в нечестном бою, обратно в мягкий кейс. Мике извинился за коллегу, не проявив, правда, ни единого признака сожаления по поводу того, что первая репетиция откладывалась, и попросил помочь дотащить бесчувственного вокалиста до машины. Я сел за руль, и вовсе не потому, что был единственным трезвым: Мике и его паренёк-трансвестит, справившись с ношей, предпочли вернуться в клуб и продолжить более близкое знакомство друг с другом. Бросили меня, короче. Ну, я хотя бы не удивился.
Помучил автомобильный навигатор несколько минут, добился описания обратного маршрута и осторожно покатил. Габариты джипа, принадлежащего парням, были со мной несоразмерны от слова «никак», даже высота водительского сиденья, не говоря уж о том, как тяжело было топить педали в пол. Я обмирал, когда рядом дважды проезжал полицейский фургон, но уберкиллер, наверное, пребывал в хорошем расположении духа и хранил меня от дополнительных неприятностей.
Я оставил Верта ночевать в машине, давиться блевотиной, мучиться головными болями или как-то более прозаически подыхать, мне было всё равно. Опустил стекло задней двери и кинул ему ключи с брелоком, чтоб, если чудом очнётся, – выбрался и поссал на кусты у дома, а не под себя. Сам не знаю, чего я такой добрый. Ключи при броске попали ему по яйцам. Надеюсь, это было больно.
За время нашего отсутствия из коттеджа исчезли следы беспорядка вместе с телами тех пьяниц-уголовников. Осколки стекла не из всех углов выметены, но не порежусь, не критично. В холле поставили какие-то другие стулья и стол, уж не знаю, откуда принесли, на пострадавших окнах опустили стальные жалюзи, а мой дрон в той же позе висел под потолком второго этажа.
– Тайлер, ты не засек в доме ничего необычного? – я выполз из душа, боязливо прикрываясь футболкой.
– Я сделал полное сканирование. Уборщики ушли более часа назад, иных поздних гостей у вас нет. Не спите под стенкой, сэр.
– Что? Почему?
– На ней застарелые потеки семенной жидкости. Прежние хозяева всё чисто отмывали и не раз, но следы повторяющиеся и многочисленные. Отлично видны в ультрафиолете. Я посчитал эту информацию важной для вас.
– Правильно посчитал. А жидкость… – я поборол позыв блевануть, – только человеческая?
– Да, сэр.
– А на постели?
– Там новенький матрас и свежие простыни на резинках, сэр.
– И подушки?
– Лавандовые. И одеяло чистое, я проверил. Я успешно подсоединился к пульту управления вашим жилищем и выключаю лампы. Оставляю одну снаружи над крыльцом. Сладких вам снов.
– Спасибо, Тайлер. – Но мне было неспокойно, чёрта с два тут сладко поспишь. – У тебя… то есть в тебя встроен ночник?
– Безусловно. Какой вы желаете свет?
– Фиолетовый. Немного с синим и лиловым.
У моего дрона потрясная палитра и мягкие переходы между цветами. На потолке появились проекции нескольких ярких звёзд и синеватый лунный серп. Мне даже захотелось улыбнуться, но грустно. Дома, то есть в особняке Мортеалей я его на полную катушку не юзал, не подозревал ни о каких скрытых функциях, ведь располагал отдельным ночником и прочими штуками… не говоря уж о гарантии полной безопасности.
– На который час завести будильник, сэр?
– Обойдёмся без будильника. Ты ведь поднимешь меня, если кто-то подойдёт к кровати ближе, чем на шаг?
– Чем на два шага, сэр. Так запрограммировано. Подниму. Спите? Я просканировал и вас, вы очень истощены, уровень серотонина подошёл к критической нижней отметке.
– Еще нет. Свяжи меня с братом.
– Слушаюсь, сэр.
Видеосвязь. Ну ладно. Ксавьер ответил, не дав пропеть первому гудку. Ждал, что ли, сидя над телефоном? Умный гадёныш.
– Я сломал гитару, – произнёс я невыразительно. Тут довольно темно, меня почти не видно, но его взгляда я старательно избегал. – Купишь новую?
– Да. – Он застучал по клавишам. – Какую?
– Fender. Я хотел Stratocaster. Обычный. Голубой или черный.
– Могу взять две.
– Тогда подожди, – я напрягся, перелистывая мысленно каталог. Хоть бы Кси не пожадничал для меня. – Gibson. Летающую пятерку². В любом цвете, кроме деревянного жёлтого.
– Ещё что-нибудь?
– Второй усилок, само собой. И педаль овердрайв. И я метроном забыл дома. Наверное. Не вспомню сейчас. Меня пытались изнасиловать. Наклейки ещё возьми? Я хотел серебряных ящериц на деку. И пару голографических пятиконечных звёздочек. – Мой никакущий голос не изменился, не дёрнувшись ни выше, ни ниже интонациями. Но я смог наконец поглядеть брату в таращилки, похожие на многогранные кристаллы, темно-зелёные и довольно бешеные. Я немного преувеличиваю, трусы с меня никто не стягивал и за ноги никуда не тащил, скорее наоборот. Но пусть порадуется, что был прав, отчасти: общаюсь я с отбросами.
– Я заказываю. Завтра после полудня доставят. – Через секунду в поле зрения на маленьком экранчике передо мной был не только Ксавьер, но и его невыносимо модный, почти пидорский пистолет, целиком (за исключением пары деталей) сделанный из платины. Модель уникальная, а название у неё самое тупое и предсказуемое в мире – “angel”. А всё равно крутое оружие, я тихо и безъязыко завидовал, мечтая, чтоб мне однажды подарили нечто похожее, то есть сделанное под заказ. Братишка звучно стукнул стволом, положив рядом с клавиатурой – и еле заметно кивнул. У меня гора свалилась с плеч. Никаких вопросов, вздохов, всхлипов, вспышек гнева или причитаний. Но всё-таки от одного переживающего жеста он не удержался: – Могу прилететь вместе с грузом.
– Нет нужды. Разберусь с техникой сам. До связи, – я запоздало успел вставить, когда он уже отворачивался к своим громадным рабочим дисплеям: – И спасибо.
*
– Куда ты вляпался, Весёлый мой? – я дышал с другой стороны зеркала, стекло не запотевало, а покрывалось ледяными узорами, довольно правдоподобно похожими на трещины.
Боец не отпрянул. Но изучал меня так, словно я с Луны свалился. Вмешался в его приятный распущенный вечер в компании втюрившегося по уши фотографа. О нет, вечер закончился. Его нагота светилась от бело-голубой пудры. И от чего-то ещё. Гот разжал руку, уронив форменные трусы. Передумал одеваться. Выпрямился с таким видом, словно собрался подойти и прислониться к зеркалу. Ко мне. Что угодно натворит, лишь бы игнорировать вопрос.
– Шеф, – протянул он бархатистым нетрезвым голосом. – Ты о газетной шумихе?
– Я не читаю газеты. На тебя объявлена охота.
– Разве? Опять?
– Пронырливый бес копает под тебя.
– Чепуха. Я слишком ему нравлюсь.
– Не отправляй девчонку в Аркад.
– Это она в газетах, шеф. Не я.
– В каких?
– Сегодняшних.
– В каких, Гот?
– Tribune, Herald, Sun, Morning Post…
– К утру они станут вчерашними.
– Это не муха-однодневка. Большой скандал. Она разделась и исполосовала себе лицо и груди. Берёт с меня дурной пример. Папарацци нащёлкали много фотографий.
– Я сожгу все экземпляры.
– Много дыма.
– Только огонь и пепел. Журналисты искусают себе локти. Одевайся и иди домой.
– Почему она это сделала, шеф?
– Я как раз тебя хотел спросить.
Он покачал головой из стороны в сторону, медленно, как сомнамбула. И придвинулся к зеркалу всем телом.
– Уничтожь все негативы, шеф.
– Их уже сожрало пламя. Почему она разделась и изрезала себя, Гот?
– Она сказала, всё бессмысленно. О равенстве, законе и справедливости. Сказала, правда там, где пистолет. И попросила у меня пистолет.
– Ты выдал?
– Я объяснил, что оружие продаётся в магазинах. Если ей хочется, она может его купить, когда станет совершеннолетней. Каждый может вооружиться. И на свете не может быть столько разных правд.
– И что случилось затем?
– Ты скажи мне, шеф.
– Она заплакала и убежала. И думала о том, какие мы все монстры. И что будет любить животных. Потому что у них нет оружия.
– Мне следует показать её врачу, шеф. И вернуть матери на Марс.
– Оставь девчонку в покое. Ей нелегко в школе. Дети прекрасно управляются с жестокостью и без оружия. И если не хочешь, чтобы инцидент с публичной экзальтацией повторился…
– Да? – Ледяные трещины соприкоснулись с толстой изогнутой дугой – его горячим членом. На моей стороне по нижней половине зеркала побежали капли.
– Придумай ей маску. Нарисуй лицо войны. Пусть ходит голая, но неузнанная. Как ты.
Зеркало быстро затуманилось, отрезав от меня отмытые от грима эмоции бойца. Строптив и озадачен. Не важно, он послушается. А я ушёл дальше искать предателя. Третий час этим занимаюсь. К себе его, что ли, завербовать? Уметь же надо так залечь на дно. И ведь прячется крылатый задира отнюдь не от меня.
Комментарий к 25. Огонь и пепел, или злые откровения
¹ Титул наследника французского престола, сын правящего короля.
² Серия Flying V.
========== 26. Лопнувшие струны, или вынужденный антракт ==========
– Часть 2 – Дьявол во плоти –
Прошли сутки, как я на материке. От Мэйва ни слуху ни духу, я написал ему на почту, запоздало соображая, зачем мокрушнику понадобился мой мобильник. Неужели ему есть какой-то резон разобщать меня с кузеном? Хотя почему бы ему не использовать правило «разделяй и властвуй» повсеместно, он же дьявол, пусть и чертовски соблазнительно упакованный в кукольное тело и вручную раскрашенный.
Меня охватило раздражение на самого себя. Я мог бы купить новую сим-карту, любую местную, но номера Сент-Мэвори у меня от этого волшебным образом не появится, а универсальная звонилка всё равно встроена в дрон, тратиться незачем. И я мог бы втупую попросить Кси мне помочь, то есть продиктовать пресловутый номер или выслать смс-кой, но я скорее пополам разломаюсь, чем сделаю это. У дьявола отменное чувство чувств смертных и умение играть на маленьких слабостях, с чем его и поздравляю. Но я доберусь до Мэйва раньше, чем это станет проблемой. Письмо на электронку он получит точно, никуда не денется. То есть уже получил.
Теперь о грустном и малоприятном. Гитары и сопутствующие сокровища прибыли не в коттедж ко мне, а в студию SΩndicate, ознаменовав, правда, начало хоть какой-то репетиции. Я боялся (и в то же время молился), что Верт не очнётся после слишком бурной ночки или подаст на меня жалобу, лёжа где-нибудь в окружной больнице с плюшевыми мишками-проститутками и под ядовито-зелёной капельницей. Я представил также в красках собственный арест на том незабываемом моменте, где у меня спрашивают документы. И всё хорошо с паспортом, он даже в теории не поддельный, но возраст, возраст… Мне одиннадцать, мать вашу. И когда меня спросят, где она – мать моя, – лучше бы ей быть в Трансильвании в пасти у древнего вампира, чем на Марсе. А отец как нарочно умер, чтоб усложнить мне жизнь ещё больше своим отсутствием. К кому мне мчаться за советом, когда один зловонно дышащий перегаром кусок говна лезет обниматься, коряво извиняясь «за вчерашнее», а второй делает вид, что усердно занят? Говорят, большинство отцов непутёвые. Но вот братьям-мокрушникам повезло, кто знает, вдруг повезло бы и мне? Не важно. Хороший папа – живой папа. А мой давно превратился в перегной и новые дубовые побеги на опушке домашнего леса. Меня бесит, что Ксавьеру невдомёк, что я тоже скучаю по Максимилиану, и я уже зае… задолбался делать вид, что мне наср… плевать.
Как же тяжко не ругаться. Душа болеет, в кашле и соплях, а ей словно не дают отхаркнуть мокроту.
Я принудительно успокоился и сфокусировался на настоящем. Студия полуподвальная, маленькая и грязная, на две трети забита аппаратурой, развернуться негде, вдобавок все стены увешаны различной музыкальной атрибутикой, даже в угол не сесть. Примостился за единственным столом с ноутбуком и окунулся в долгожданную работу.
К сожалению, у группы сейчас больше индастриала, чем рока, струнные партии совсем скучные и однообразные и только для ритм-гитары, никаких соло. Мике предложил мне на пробу спеть в вокодер кусочек припева – Верт физически хоть и присутствовал, но как вокалист годился только в немое кино. Пялился на меня, сверкая здоровенными синяками под глазами, и цедил бесконечно воду через трубочку. На башке у него ещё вскочила дюймовая шишка, но спасибо, что открытой раны или трещины в черепе не образовалось. Вернулись мысли о паспорте и не давали расслабиться ни на секунду.
Мике отпахал за двоих, терпеливо объясняя мне концепт нового альбома. Дал полную свободу поэкспериментировать со звуком и эффектами дисторшн, сказав, что себе отберёт только то, что впишется в концепт, но я могу импровизировать сколько душе моей угодно и миксовать с сырым материалом самостоятельно. Поставил свой ноутбук рядом с моим, подключил в интрасеть и… ушёл? Ну конечно. Чем меньше знаешь, тем меньше можешь рассказать полиции. А Верт сразу оживился, глазки жадно и нездорово заблестели, аж синячищи на их фоне побледнели. Я лишил его удовольствия застать меня врасплох, прервался, хоть и с сожалением снимал Stratocaster с себя. Он тяжёлый, но такой, зараза, удобный, идеально лёг на меня, как… девушка? Тьфу, что за ваниль, конечно нет – прилегает к телу, как мог бы прижаться Демон. Если бы захотел.
– Эй, скажешь полное или настоящее имя? – обратился я первым, дерзко и сам не знаю зачем. Сбить Верта с толку, наверное.
– Спенсер Кук. Но у Мике ещё хуже, он еврей, назвали «Эзра».
Я точно не хотел, но вздрогнул. Ущипните меня.
– А ты сам не еврей, значит?
– Нет, но я тоже обрезан. Показать?
– Как-нибудь в другой раз. – Чур меня, чур меня, ыу!
– Мы ночью не закончили знакомство, сладенький. – Он недовольно засопел заложенным носом. В моей неугомонной голове мелькнуло видение забитых кокаином и слегка кровоточащих ноздрей. Вздрогнул опять, но на этот раз передёрнуло по нарастающей, от непреодолимого отвращения, просто бр-р.
Допустим, в моей власти удержать Верта-Спенсера не полностью на расстоянии, а в пределах каких-то разумных и допустимых непристойностей.
Каких? Что я позволю без вреда для чести и совести?
Похоже, что ничего. Мне страшно идти дальше руки, нечаянно упавшей на чужую коленку.
– Давай вечером после репетиции у меня? – нашёлся я внезапно. Всё гениальное просто. Тайлер меня спасёт, разблокировав режим стрельбы на поражение, обезвредит сукиного сына, и больше никаких жертв среди мирного гитарного населения, я ветерана-то аморальной войны ещё не похоронил с почестями.
Если бы я знал, что не попаду вечером в коттедж, а буду играть увлечённо до посинения, отрабатывая басы, и останусь в студии наедине с фактически незнакомым озабоченным мужчиной, который закажет нам на ужин гамбургеры и достанет из какой-то нычки в полу бутылку крепчайшего ячменного виски… А впрочем, проживи я этот день заново – ровным счётом ничего в порядке событий не изменил бы.
*
Нашёл записку. “Meet your Maker”. Ни адреса, ни подписи, ни постскриптумов.
Или у меня репутация слишком умного, или это птах меня нарочно за идиота держит, желая выбить себе хоть каплю моих эмоций. Злость или раздражение, раз уж в радости мне преимущественно отказано.
Я бы пошёл опять к Бернару, но меня создал не бог, католический собор отменяется. И что дальше? У тьмы нет на Земле храмов, церковь сатаны принадлежит дядюшке Люциферу, не ей и не моему отцу. Глупость какая-то. Ну где, где мне встретить Мать? А главное – зачем? Если она всегда со мной, стоит только чуть голову вбок повернуть.
Посидел на корточках ещё, разглядывая записку. Она нарисована на асфальте голубым мелом. Сошла бы за невинную детскую шалость, и я бы не обратил внимания, если бы не трезубец Левиафана, которым оканчивался правый завиток “M”. Скульптурное изображение этого трезубца есть ровно в трёх местах в целой вселенной: на воротах Верхнего ада – в числе дюжины других уникальных предметов; на печати Моря – с её помощью Владыка в урочный час освободит из глубин, собственно, Левиафана; и на живой картине мнимого этажа, где это освобождение происходит в будущем – то есть до тех пор, пока этого не произошло, увидеть сюжет картины способен лишь кто-то имеющий дар прорицания. Несложно запомнить форму трезубца, несложно и воспроизвести. Но чтобы знать его – нужно быть из породы демонов. Или перворождённых ангелов.
Признаться, крылатое создание из орды первоангелов не внушало заносчивой мелюзге вроде меня должного уважения и трепета, потому что казалось мамонтом, по ошибке не вымершим в период ледников, нелепым и архаичным. Но оно такое древнее, могучее и безумное… Полное осознание пришло только что. И мне расхотелось над ним потешаться.
По дворцу ходили сплетни, что он тронулся умом настолько, что пытался лишить себя бессмертия, чтобы ощущать боль, бренность и распад. С первым вышла промашка, но болью он себя осчастливил. Однако я не могу назвать его ни странным, ни отталкивающим. Мы столкнулись всего раз, он наговорил мне пошлостей, я ему – гадостей. Нас взаимно притягивало по правилу физических и энергетических противоположностей, и он не думал притворяться вежливым собеседником, сходу заявив на меня права. Зато я делал вид, что мечтаю избавиться от его назойливого общества, хотя упивался его взрывным вожделением, как неиссякаемым колодцем свежей крови. Изломанные зрачки его глаз были похожи на доменные печи, из которых непрерывно извергались потоки расплавленной магмы, реки и ручьи, уходящие в бесконечность. Исполинские печи, где были отлиты все металлы и неметаллы, где были созданы вообще все вещества на свете.
Your Maker.
Седьмое солнце ада, я и впрямь идиот. Это не шарада, это приглашение. Он прячется, но он зовёт меня – к себе. Он и есть этот Maker, создатель сущего, в противовес мне. И нужно понять, где его логово. С подсказками не густо. Голубым мелом пользуются игроки в бильярд, а ещё, разумеется, дети в школьных и дошкольных учреждениях.
Я огляделся. Художество намалёвано на парковке мотоциклов в тени Хайер-билдинг. Трезубец самым длинным острием направлен в сторону Госпиталя №1. Это не школа и не детсад, но среди пациентов тоже есть дети, для них оборудованы детские комнаты ожидания, куплены игрушки, краски и мелки.
Он знал, какие ходили сплетни. Наверняка сам проконтролировал, что там мне влили в уши. Безумец и фрик, больной на всю голову? Он издевательски поржал над злопыхателями, запершись в больнице. Слишком хорош и адекватен, чтоб быть нормальным. И всё бы ничего, мне даже нравится его стиль ведения войны, но есть существенное «но».
Почему я не засек его на территории Госпиталя в первые три часа поиска? Как и что он наколдовал со своим сверхмощным естеством, чтобы не засветиться? Чёрт возьми, чем бы ни была эта магия и технология – она нужна мне позарез. Перспектива завербовать его в ELSSAD перестала казаться такой уж дикой и нарушающей жёсткие правила отбора, установленные великим и непогрешимым мной.
*
– Что происходит в раю?
Он неторопливо перетягивал струны на Гибсоне, говорил шёпотом и казался милым расслабленным ребёнком. Большеглазое лицо выражало удивительную, не свойственную ему безмятежность, прорисованную на фоне темноты и тишины провинциального пригорода. Было далеко за полночь, казалось, весь Бойсе спал до последнего енота и только в его комнате светились красные и синие диоды паучьих лап на дроне, да ещё тусклый прямоугольник ноутбучного экрана.
– А зачем тебе?
– Ты был там хоть раз, жопа? – Шёпот стал звонче, радуясь обидному слову. – На экскурсии, или как ещё туда пускают.
– Сам ты жопа, – Ксавьер сидел в почти такой же темной серверной, притушив свои огромные следящие дисплеи. Оставалась белая подсветка компьютерной клавиатуры и фосфоресцирующие пучки толстых проводов на потолке и стенах: розовые, зелёные и синеватые. – Это что-то вроде карликового города-государства, поделённого на множество обособленных секторов. Как Ватикан. Эдемский сад занимает четверть территории, и он сам неоднородный: кое-где напоминает благоустроенный ландшафтный парк с водоёмами, а кое-где – просто лес дремучий. Севернее сада рай – это двухэтажная Америка, спальный район. Но вместо привычных для нас коттеджей там странные архитектурные формы, парящие прямо в воздухе. Кто в них живёт, я без понятия. Западнее и ближе всего к границе с Верхним адом находится укреплённая крепость с бастионами и место дислокации регулярной армии. Кто-то постоянно тренируется и тренирует, хотя, уверен, до ELSSAD им далеко. Судя по хакнутой мною информации, ангелов в армии чуть больше десяти тысяч. Мизерно и смешно. Но, говорят, что территория военной части строилась наподобие Гранитных этажей – то есть неизвестно, сколько там ещё вглубь пространства. И прятать они тогда смогут сколько угодно миллионов бойцов, хоть и не миллиард. Законы физики не резиновые всё-таки. На противоположной стороне от милитаризованной зоны, то есть на востоке рая, цветёт и пахнет то, что можно было бы назвать древним Римом – город на холмах, с узкими извилистыми улицами, довольно красивый, но лишённый очарования сельской пасторали с овечками и кучевыми облачками или чем-то подобным, что в обилии встречается в религиозных книгах. На юге земля резко обрывается в море, но понять, что именно там находится, мне не удалось. Наконец, в центре рая находится божий престол. Он донельзя похож на греческий Парфенон с кучей ступеней и колонн. Из «храма» льётся сильный свет, не позволяя видеть его внутренние стены, дверные проёмы и прочая. Зайти в него тоже нельзя, максимум – подняться по ступеням. На самой верхней ступеньке установлен трон – белое каменное кресло. На нём частенько сиживает некий Сын, изображая правителя. Бородатая и в целом хмурая личность. У меня в связи с ним сохранились очень дурные воспоминания, так что я не подходил, чтоб поздороваться. Есть вопросы?
У Ману лопнула струна E, издав предсмертный металлический всхлип. Он посмотрел на неё преувеличенно внимательно, провисшую с гитарной деки, и спросил:
– Ты всё это выдумал?
– От первого до последнего слова.
– А если серьёзно?
– Не был я там. И не хотел бы, ни ногой.
– Но тем не менее знаешь всё. Ангел рассказал? Или мессир папчик?
– У тебя там какое-то подозрительное шевеление за спиной.
– Угу, сейчас… – Ману небрежно повернулся и ударил по лицу лежащего плотно спелёнутой гусеницей Верта. На физиономии музыканта уже красовалось шесть синяков, седьмой картины в целом не изменил. Сдавленный стон боли заглушила изолента, плотно прилепленная ко рту, грязная, в тканевых катышках, со следами высохшей слюны. Развернувшись обратно, Мануэль напоролся на высоко вздёрнутую бровь старшего брата. Фыркнул. – Ну чего уставился святошей? Сам сказал, в раю позорно. Не будь правильным козлом. Этот человекомудила за яйца меня пытался ухватить и чего-то там погладить. А я свои бубенчики, как стыдливая дева и бестолочь, для других похотливых лап берегу. Только ни хрена они не похотливые. – Он в уме высчитал паузу, не дождался реакции, и трогательно вздохнул. – Примешь меня утречком обратно? Хоть самолётом, хоть пароходом. Я провалился. Домой хочу. Забери меня. Пожалуйста.
– Не провалился. Оставайся. Научи этих ребят уму-разуму. Дома тебе делать нечего – если, конечно, ты не образумился и не хочешь вернуться в школу.
– Нет. А этих недоразвитых приматов – да, научу. Но потом. Я сам знаю, что дома не исполню свою мечту. Но сейчас я должен вернуться. Меня ждёт Мэйв. Тебе, ясен хрен, насрать, но у меня есть ещё один брат, и не такой… козлистый, как ты. И не мешай мне с ним тусить, ладно?
– Долго слово, чтоб обозвать меня, подбирал?
– Нечего подбирать. Жопа ты. Самолет вышлешь?
– SFSK-27 через четыре часа сможет за тобой вылететь. Конкорд. Не самолёт. Запомни уже, мелкий.
– Не придирайся. Ну так что за шняга в раю происходит? И не отмораживайся – кого мне ещё подоставать заковыристыми вопросами, если не тебя?
– В библиотеке особняка лежит книга без названия, том семьдесят девятый из коллекции в чёрном переплёте. Пристанище слуг света не похоже ни на одно другое. Оно обслуживает ад, ненавидит ад, кормит ад, воюет с адом и не существует без ада. Ты прочитаешь всё от лица имперского солдата.
– Имперского?
– Первая священная империя – так они величают себя вместе с адом. Ад считают территорией, занятой сепаратистами. Они всё ещё верят, что повстанцы вернутся. Они живут надеждой на воссоединение и ждут конца времён во имя своей идиотской веры.
– А делами, происходящими на земле, они занимаются?
– Да, но мало и спустя рукава. Единственный более-менее функционирующий департамент – погодный. Его в простонародье зовут «небесной канцелярией», подразумевая атмосферное небо, а не…
– Я понял, – Ману краем глаза заметил, что Верт подполз вплотную – весь разговор, похоже, тихонько полз – и почти дотянулся носом к его босой ступне. – Кси, а пришли конкорд попозже? Я придумал себе занятие на остаток ночи.
– Не раньше, чем скажешь, как ты обезвредил такого здоровенного приставалу.
– Ну сам как думаешь, гений? Сбросил одежду… – малыш-оборотень улыбнулся, обнажив четыре розовато-белых клычка, – и человеческую кожу.
========== 27. Инквизиция в деле, или почему тут нет невинных ==========
– Часть 2 – Дьявол во плоти –
Наше сотрудничество резко кончилось после насильственной попытки поцеловать меня. После третьей из них. И не потому что я хотел давать Верту шанс исправиться – просто ночью идти и ехать некуда. То есть ни избиение, ни долгая отключка, ни другие унижения не подействовали: человек тронулся на мне до белой горячки, даже обращение в довольно крупную разозлённую змею не остановило домогательств, только заставило его поверить в своеобразный кошмарный сон – короткий и недостаточно убедительный. Почему? Я не имел права подвергать свой народ угрозе разоблачения из-за личных проблем и капризов и, быстро придушив «поклонника», вернулся в морфу мальчишки и цыплёнка. Но я не предполагал, что именно при таких обстоятельствах научусь говорить кому-то «нет», злиться и всё равно испытывать угрызения совести. Можно ли класть на одну чашу весов честь, а на другую – дело всей жизни и не чувствовать себя трусом, выбрав первое?
Утром я выцепил сломавшего руку Мэйва и тут же воспользовался возможностью слинять домой под соусом его необычного происшествия и травмы. Глядя в его бледное утомлённое лицо, я понимал и принимал неудобную правду. Что не видел ничего красивее, одухотворённее и более вызывающего доверие. Он Изменчивый. Он мне брат, в сто раз роднее Кси. И он был измучен не меньше меня, хоть и по совершенно другим причинам. А я… я ненавижу вонючих двуногих всеми фибрами души и частицами чешуи. Больше никогда не вернусь на материк.
Потом, собирая вещи и программируя Тайлера на длинный перелёт, я чуть остыл и думал, что ненависть заслуживает внимания не меньше, чем любовь. Текст песни зрел, музыку я в себе уже слышал. Тысячи людей до меня писали о грязи. Но что они в ней находили, если росли с ней и были её частью? Нет, людишки ничего не видели. И не нюхали. Сказать о грязи таким способом им в голову не пришло бы. Alien desert. Это не будет лучшей песней или заглавной. Но я назову её именем наш первый альбом.
Спи. В пустыне
Твой рот набит сухим песком и мёртвыми жуками
Спи. Ты днём благословлён тишиной и смертоносным солнцем
А ночью они приходят,
Обступая твой торчащий над равниной рот
Ты их не видишь, глаза склевали птицы, воображение бессильно
Но ты их чуешь. Пот и рвота
Кровоточащее дыхание
Они трогают тебя тошнотворными конечностями
Мягкими, бугристыми и пятипалыми
Ты не кричишь, боясь проснуться
Боясь пробудить себя этим криком
И понять, что они окружили тебя
Наяву
Плохо. Бледно и бездарно. Я смял листок машинально – уж сколько их довелось так разочарованно смять и выбросить, – прицелился к мусорной корзине, но в последний момент передумал и сунул в карман.
Черновик пропутешествовал в кармане до самого Гонолулу и чуть не попал в стирку вместе со штанами. В последней чистой футболке, растянутой до колен, – голым я себя даже наедине с собой стеснялся – я прижимался к его бумажному изображению и ревел. Дома, невредимый, владелец двух новеньких гитар. Так какого?.. Наверное, запоздалая истерика после всего пережитого. Демон. Демон, Демон, тварь красивая, бездушная, безукоризненная, Господи, ну ни единого изъяна в тебе нет, не за что зацепиться и дерьмом облить, ну я же знаю, знаю! – твои фото для постеров совершенно не нуждаются в ретуши. Зачем?! Если твои кожные поры не дышат, а источают холод, твои губы – полноводные реки багровой крови, вытащенные из берегов и целиком ужатые в четыре аккуратных контура, твои зрачки – равнодушные пистолетные дула, окаймлённые таким же равнодушным драгоценным камнем. Забыл его название. Аквамарин… нет, аметист. Хотя бриллианты тоже бывают фиолетовыми. И даже чёрными. Я хочу убиться, я тоже хочу не дышать. Твои брови изогнуты в каком-то невысказанном вопросе. Это единственное, что можно назвать условно живым на твоём лице: ими ты разговариваешь с нами, пренебрежительно поднимая, сдвигая или кривя. Я обнимаю бумажного тебя, размазывая слёзы по стене. Как фотограф не сдох задолго до того, как щёлкнул тебя на первом снимке для этой фотосессии? Железные яйца напрокат у кого-то взял? Как я ему завидую. Как я завидую всем, с кем ты когда-либо говорил – и не важно, посредством взглядов, бровей или голоса, но последним я завидую особенно. Как же я завидую тому бойцу отряда с дурацкими эльфийскими ушами, от одного воспоминания кажется, будто в груди бурлят вопли, и боль, и миллион отчаянных вопросов, и самый главный из них: за что? Почему ты меня так истязаешь? Умудряешься мучить собой, находясь хрен знает где и плюя на моё существование. Зачем я наслушался Ксавьера и, поддетый им, подошёл к тебе, приблизившись во второй раз? Блядь, как же я раскаиваюсь, что не сдох тогда в лифте – до того, как ты нашёл меня и принёс в серверную. Лучше бы ты напугал меня тогда до смерти, а не до дурацкого обморока.
– Молодой сэр Санктери, вас в приёмной ожидает некий родственник. Представился как Сент-Мэвори.
