Текст книги "Печенье тёмной стороны (СИ)"
Автор книги: Deserett
Жанры:
Мистика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 37 страниц)
Мессир папчик, ты ведь не ударишь молнией, превращая меня в стопку грязных носков?
Я боялся не найти её снова, не подержать в руках – тонкую чёрную тетрадь в потёртом переплёте, с металлической буквой на обложке. Не теряя времени, я покатился на приставной лестнице вдоль застеклённых шкафов и открытых стеллажей, разыскивая чистые корешки и особо уделяя внимание скучным отделам вроде математического и этнографического. Искал долго и прилежно, пока нос не заболел от книжной пыли. А нашёл – когда слез с лестницы и присел сделать паузу, нашел нечаянно – на отдельном круглом столике, под килограммовой стопкой энциклопедий и толковых словарей. Его спрятали, но не слишком убедительно: кто-то отыскал вожделенный дневник до меня, прочёл то, что жаждал знать я, а затем… видимо, оставил, а не унёс, актом доброй воли. Ну что ж, и на том спасибо. Я не стану читать его от корки до корки, открою на единственной интересующей главе, самой свежей, завершающей главе – ею действительно исписаны три последние страницы. У нее даже название имеется. “Thou¹”. Откуда я знаю, что речь пойдет обо мне? Самоуверенный дурачок?
Я не знаю. Но по мере чтения это становится ясным.
«Хм, кто это? Кто-то новый? Шумный и порывистый. Нет, так нельзя, или отойди от меня подальше. Что ты такое говоришь мне? Ты в своем уме? Сгинь и не смеши меня. Быть со мной? Ты это всерьёз или на спор? Думаю, двенадцати часов тебе хватит, чтобы понять кое-что и больше никогда не попадаться мне на глаза впоследствии.
Потому что истерику – нельзя. Крики – нельзя. Выпускай пар, отбегая на соседний континент. Рядом со мной – будь, но затаив дыхание, обернувшись мёртвым. Потому что только мёртвым ты застываешь в совершенстве. Становишься похож на мой идеал.
Поэтому я выбрал. Быть убийцей. Всегда и везде.
И выполнив все эти условия, ты лежишь будто бы раздетый, беззащитный передо мной. Я сканирую каждую клетку тебя, как души, так и тела, ищу в тебе тёмные пятна, аномалии, просто отклонения, какие-то отпечатки людской уродливости. Пристально. Беспощадно. Ищу со скрупулезной маньячной тщательностью, не пропущу ни малейшего кусочка, ничего, что вызовет хотя бы тень подозрения. И если не найду, подойду к тебе ближе. Позволю ощутить свое присутствие в этой личной и интимной области – в полуметре от себя. Склонюсь, изучая твои глаза. Что теперь я ищу? Теперь ты можешь проявить чувство. Нет, не сильно, не обрушивай на меня целую волну. Для того чтобы опробовать вкус океана, достаточно зачерпнуть в ладонь совсем немного солёной, пахнущей йодом воды.
Ты любишь меня? Как глупо. Смело, но опрометчиво. Зачем тебе это? Думаешь, я подарю тебе любовь в ответ? Думаешь, я хочу? Или, может быть, умею? Тебе достаточно, если я разрешу остаться рядом. Это покажется тебе высшим проявлением пламенной страсти. Если я просто позволю каждый день лицезреть мои глаза. Но достаточно ли тебе этого будет на самом деле? Ради одних глаз выносить целого демона? Кроме того, я почти всё время в тёмных очках. Не чувствуешь ли ты себя обманутым? День за днём проводить в ожидании минуты моего внимания. Да, прости, в системе моих ценностей ты на предпоследнем месте. Не потому что я так плох и бездушен. Просто ты пока лишний. Всё в моем мире лежит на своих местах, и я не знаю, что мне подвинуть, чтобы освободить местечко для тебя. Но я не оставил тебя за большой дверью, ты уже здесь, в этой комнате. Найди себе уголок, а я… я подумаю обо всем завтра. Сегодня я еще не пил крови. Ты ведь не хочешь, чтобы жертвенная шея, которую я растерзаю, была твоей? Так что сиди тихо. Если не забуду дорогу сюда, то завтра вернусь.
Итак, завтра наступило. Я всё ещё не знаю, куда тебя определить. Ну, иди пока ко мне, я проверю, не изменилось ли в тебе что-то за прошедшие волшебные сутки. Может, ты потемнел? Озлобился? Нет… ты покорен, ты жаждешь одного. Ты сохранишь себя белым и чистым во что бы то ни стало. Ну что ж, тогда иди сюда. Забирайся на кровать. Извиняй, что сам я на ней никогда не сплю. Но если я внезапно обнаружу тебя привлекательным, я останусь ночью дома. В кои-то веки не уйду никуда.
Неделя на исходе. Ты побледнел и осунулся, дружок. Перестал есть. Начал работать как проклятый, в борьбе с желанием ходить за мной по пятам. Что ж, похвально. Люблю тебя за то, что по-прежнему хранишь полное молчание. Что? Да, я сказал – люблю. Нет, не смей… закрой рот. Вот и хорошо, умница. Я уеду ненадолго. Всего на месяц. Нет, ты останешься здесь, ты ведь не хочешь меня подвести? В момент, когда я только-только нашёл кого-то, способного безропотно приглядывать за моей комнатой. И хорошо, что не плачешь, ненавижу это. Чем меньше ты похож на человека, тем лучше.
Я вернулся. Ты всё ещё здесь? Странно. Но ты даже неплохо выглядишь. Можешь подойти и обнять меня. Но недолго прикасайся, мне неприятно, извини.
И снова я должен уехать. Нет, я не испытываю тебя, это часть работы, которой я живу. А ты ведь хочешь жить мной, не правда ли? Я не знаю, когда я вернусь, можешь не ждать меня и уходить. Я не уверен, что комната эта мне ещё понадобится.
Забавно, ты не вернулся к матери. Тебя упрашивали, но ты отказался. Я получал оповещения по телепатической электронной почте от брата: он потихоньку наблюдал за тобой. За время моего отсутствия ты неплохо продвинулся. Научился драться, связно думать, красиво говорить, качать железо и, что немаловажно для твоей аппетитной души – отменно играть на гитаре.
Завтра у тебя первый серьёзный концерт. И не где-нибудь и не с кем-нибудь, а… Чёрт, я хочу прийти. То есть не хочу, но меня тянет против воли. Интересно посмотреть, как ты будешь вести себя перед толпой людишек, не зная, что я нахожусь где-то поблизости. Ты загордишься, поддашься греху и скверне? Смогу ли я вырваться, чтобы насладиться твоим триумфом и твоим падением? Закончу с заказом побыстрее – и смогу.
Я очень опоздал. Но ничего важного не пропустил. Братишка многого не сказал: ты освоил игру высочайшего класса, несколько виртуозных стилей. Сегодня твоя гитара издаёт звуки, неотличимые от звука скрипки. Тебе назначено длинное соло. Потому что ведущая скрипачка сломала свой инструмент. И вся красота этой музыки, её горечь и величие ложится на твои плечи. В твои руки.
Я предчувствую неладное. Ты научился выкладываться на полную, ты пылаешь и сгораешь в любимой музыке дотла, сгораешь почти буквально: сгорает кожа, сгорает кровь. Тебя многому научила ошибочная страсть ко мне. А сегодняшнее напряжение слишком велико, выше твоих сил. Ведь ты такой маленький и хрупкий, всего-то стукнуло двенадцать лет… Какой же дурак согласился выпустить тебя на сцену? Острые струны впиваются в пальцы тонкими стальными лезвиями. Но твое упрямство сильнее.
Ты доиграл, ты смог – на скользком и липком от крови инструменте. Целое озеро твоей крови натекло на подмостки, пропитав педаль дисторшн, окропило провода и старые доски. Концерт не окончен, но это твой триумф, ты победил. И к тебе бегут врачи, твои пальцы и запястья перевязывают, туго затягивая и пряча от меня в бинты. А я почему-то не могу оторвать от них глаз.
Брат кивает, жестоко улыбаясь мне. После всего, что я услышал… кажется, я приревновал тебя к полезным людям в белых халатах. И к красивой рыжеволосой вокалистке. Я не хочу делить твой триумф с ними. Но я выбросил это из головы и вернулся к машине.
Отец вырастил для меня тысячу цветов. А я попросил вырастить их для тебя. Но сейчас я возьму лишь один, самый длинный и утонченно нежный. Остальное увидишь дома – или позже, если захочешь. Я иду, крадусь незаметно, за кулисы, привычно скрываюсь, наблюдаю за восторженной толпой, желающей затискать тебя в порыве восторга. Взрыв симпатий, буря, которую поднял ты в их сердцах, они все теперь обращены к тебе.
У меня покалывает в руке. От шипов на этой бледно-зелёной розе, наверное.
Пошатываясь, ты пробрался сквозь живой заслон к выходу, счастливый и обласканный их вниманием, ты… оу, ты увидел меня. И резко захлопнул рот. Улыбка слезла, будто её не было. Губы плотно стиснулись. Плохо. Покажи мне снова. Что можешь быть живым… и при этом оставаться близким и желанным для меня. Я сказал «близким»? Странно, да, но… Покажешь? Я опущусь для этого на одно колено и подарю тебе это – чудесную немёртвую и неживую розу, похожую на всё, что творится во мне сейчас. Ты устал. Сейчас я вижу, глядя снизу вверх, как мертвецки ты устал. Но держишься из последних сил, потому что всё это – из-за меня.
Я вложил колючий стебель в твою маленькую забинтованную ладонь и поднял, забрал в объятья. Поцелуй в сухие подсоленные губы… напоминают океан. Кровь во мне зашевелилась, просыпаясь. Ты мой. Ты вырос для меня таким сильным, но капризно изнеженным и уязвимым. Таким напряжённым и злым. Сцеловываю утаенное зло из уголков твоего прикушенного рта. Кровь нетерпеливыми гребнями поднимается всё выше, одним ударом я возвращаю её на место. Пусть ждет, не нужно спешить. Сегодня мы сделаем всё правильно и медленно. Я разрешу тебе горячие стоны и вздохи. Разрешу вцепиться в моё тело и разодрать его зубами и ногтями, разрешу кричать и отодвигаться. Разрешу ожить. Разрешу тебе всё, в чём раньше было отказано. Ведь теперь ты действительно стал моим пленником, а я – твоим.
Пойдем домой. Я понесу тебя. Тут ведь недалеко. На цветы в автомобиле насмотришься завтра, если ещё вспомнишь о них. Если они ещё будут тебе нужны – после ночи, когда я впервые останусь дома. С тобой. Наедине. Твой нагой и безымянный ужас».
Я сунул тетрадь обратно под стопку энциклопедий и вытер некстати вытекшую слезу. Я не должен был читать это, я не должен был узнавать себя в его мыслях, пусть и не самых сокровенных. Особняк дьявола пишет дневники за нас. Может ли он что-то перекручивать, лгать и вселять ненужные надежды?
Растерянно надкусил кекс и побрёл в комнату Мэйва, брать ключи от Астона Мартина. Сам скатаюсь на аэродром, нечего меня возить, беспокоиться и задавать дурацкие участливые вопросы. Если Демон однажды полюбит меня хотя бы вполовину, как я его – то перестанет быть собой. Он уже перестаёт. Было роковой ошибкой требовать его взаимности, и мой эгоизм… Какую цену я готов платить за личное счастье? Я предпочту бирку трупа и морг, пусть и в качестве ролевой игры, а не насущной потребности. Бля, да я готов вернуться в школу, зубрить тупую физику, а о том, с кем трахался, в тряпочку молчать! Засунуть в жопу все претензии, наблюдая, как он засовывает руки под одежку других, стонущих и тающих не хуже меня. Если это поможет сохранить… не знаю что. Сохранить в непоколебимости уродство и красоту его души. Холод, тьму и их стража. Поможет? Если не поздно я спохватился, себялюбивый увалень.
По дороге заглянул ещё раз в его спальню – без цели, просто хотел ощутить сладкий кусочек его присутствия. Ночью мы занимались сексом, скука и наверняка ничего особенного – для него. Но для меня – адские врата, с диким треском, огнём и другими спецэффектами отворившиеся в другой мир. А я даже не могу решить, радоваться мне или просить у своего злопамятного еврейского бога прощения.
Горничные не успели сменить постельное бельё, и вопреки вороху пессимистичных мыслишек я начал хихикать, как дебил, представив их реакцию на то, чем мы всё запачкали. Но быстро подавился, прекращая, когда заметил нечто странное. Или мне показалось, что заметил: тёмные пятна, вроде бы от крови, но в смеси с чем-то ещё грязным и маслянистым, не очень чёткие – ещё бы, раз уж простыни мокрушник любит исключительно цвета серый или синий металлик, сперма на них видна куда лучше, чем… чем всякие подозрительные штуки.
Кто-то из нас был поранен? Я? А почему кровь такая чёрная и противно блестящая? Как будто её смешали с густыми чернилами. Можно подумать, что тут стая каракатиц несколько часов подряд сношалась, а не мы с киллером.
Я стал тихонечко подходить к кровати, чтоб рассмотреть получше. Пытался не озираться пугливо, но так само выходило… в ожидании не пойми чего. Я был дико на взводе – и тоже не пойму от чего – как будто собирался застукать опасного преступника на месте преступления, но не вооружился, вот и нервничал. Поэтому неудивительно, что подпрыгнул до потолка и вскрикнул визгливо, как баба, когда слева оглушительно распахнулся шкаф-гардероб. Оттуда вывалился тяжёлый лакированный плащ. Наверное, Демон трогал его сегодня перед выходом, но передумал надевать, забыл застегнуть хотя бы на пару пуговиц, и плащ соскользнул с гладких деревянных плечиков. Всё это я понял, когда на четвереньках подполз к нему, проверил, что внутри не застрял никакой полтергейст, и с матами повесил обратно. Смахнул пот и выдохнул, растягиваясь прямо на полу. Я конкретно пересрался. В этом доме напороться можно на кого угодно и потом рассыпавшийся на части рассудок век не собрать. Вашу мать. Как же стрёмно.
Вспомнил о кровати и подошел быстро, желая покончить с сомнениями и свалить уже отсюда, но чёрная грязь на собранных в длинные складки простынях оказалась ничтожной тухлятиной – игрой теней и моего тупого воображения. Досадуя, поглядел внимательнее, немного загустевшей спермы там нашёл, чуть побольше – на одеяле, и больше ничего. Надо же было так обознаться. А чего я боялся-то? Откуда крови взяться? Если задница не болела. После секса с ним она никогда не болит.
*
– Спасибо, что убрал подозрительные следы, – я вложил в протянутую лапищу серафима пакет с хрустящими «вафлями», он довольно зацокал языком, и было от чего. Новейшая наркоразработка Хэлла, запечённая в бельгийскую вкусняшку, ни одна полицейская собака не унюхает. – Спасибо, что почти вовремя.
– Ты должен был сам зачистить комнату, милаш.
– Да откуда я знал, что она окажется на неровном стыке двух реальностей? И ошметки мерзости моего предшественника сюда просочатся. Даже думать противно, чем он занимался с крошкой Ману.
– Забавно, – Дезерэтт покачал головой. Почему-то выглядел разочарованным. – Хотя я сам виноват. Он предупреждал в своих едких мысленных монологах, как сильно ты будешь отличаться.
– Что? Что тебе не нравится?
– Да ничего, в порядке всё. Твои ребята саркофаг далеко увезли? В океан сбросили? Закопали?
– Можно и так сказать. И так, и эдак. Здесь, в Хайер-билдинг, на минус сороковом этаже оставили. Туда никто никогда не спускается, тем более на дно водного резервуара.
– Я спущусь. Спасибо за наводку.
– И зачем? Ты же не будешь облизывать и трахать его труп? Полно живых, которым хочется, чтоб ты обратил на них внимание.
– До такого извращения я пока не докатился, но еще раз спасибо за наводку.
– Эй, стой! Ты что-то недоговариваешь. Дэз!
– Увидимся через месяц. При хорошем раскладе.
Я понимающе фыркнул, зная, что ему ещё предстоит официально познакомиться с Ксавьером и без скандала тут не обойтись. Но в этом представлении я участвовать буду по минимуму, передав пуанты прима-балерины Ангелу.
Идиотское происшествие со вторым экземпляром меня, надеюсь, исчерпано: Дезерэтт не проболтается, а папа смотрел настолько отстранёнными глазами, что я почти пожалел об отсутствии нотаций. И если обычно мне всё сходило с рук по его любвеобильной благосклонности, то теперь казалось, ему плевать. На меня и на мир целый.
Не знаю, что выбило из колеи сильнее – он, равнодушный, или убитый в нечестном поединке предшественник, но на работу не в свою смену ехать совершенно не хотелось. Я чувствовал себя лишним: идеально натренированные бойцы прекрасно справлялись под руководством Энджи или самостоятельно, туристических экскурсий и инсайдеров не было, и на короткий миг меня захватила и поставила в неудобную позу бесцельность собственного существования. А для чего в другом рукаве реальности жил он?
Даже риск столкнуться с серафимом не остановил. Я вызвал внешний спецлифт и поехал на минус сороковой.
Это дрожь по телу гуляет? В какой позе я боюсь их застать и боюсь ли? Смешно. Ну не подерёмся же мы за право снять бриллиантовую крышку и прикоснуться к его неразрушимой оболочке, пока часть его бессмертного духа обитает во мне, и ещё часть – витает вне мира во тьме. К тому же ключ-скрижаль от гроба есть только у меня.
*
Тур закончился в середине декабря на западном побережье, в Сан-Франциско. Круто, ведь оттуда удобнее всего было добираться домой без пересадки. Больше никаких разрывов пальцев, сухожилий или селезёнок, больше никаких шашней с симпатичными вокалистками-скрипачками, но я дал Фабрису подержаться за мой член в очень тесной кабинке билетера в пригороде Сиэтла. Мирно и сердечно попрощался с Виктором и DSI, обещав проведать их в Италии через полгода, спровадил надоедливого братца-ботана в отпуск в Сингапур на пару с его приторным Ангелом, а сам выцепил Мэйва – снял с грустной и скучной имитации бурной деятельности в редакции «Вампиреллы». И мы погрузились в работу над дебютным альбомом Ice Devil.
С июля две тысячи шестого я умудрился написать о киллере миллион песен. Ладно, шучу, не больше сотни. Когда я перечитывал и корректировал некоторые из них, появлялось навязчивое ощущение, что они написаны о ком-то другом, о более мрачном и гиперболизированном зле, но ведь так и надо? Иначе слушатель усомнится, что я сочинил нечто стоящее. Боссы Sire Records названивали стабильно раз в неделю, я убедительно врал, что всё идет как по маслу, и ведь правда тринадцать трэков были отобраны, отшлифованы до блеска и готовы к сведению и финальному миксованию. Обещание, данное людишкам, я выполнил, но на самом деле, в перспективе…
Мы застопорились. Ржавое шило, гнившее в моём сердце, вынули, я любил и был любим, и потерял свою музу. Не важно, что имеющегося материала нам хватит на десять лет вперёд. Я гнался не за продажами и фанатами, не за растущими циферками статистики в документах у дельцов и букмекеров. На высшем пике страдания я намеревался сдохнуть, и где это? Я прекратил карабкаться, гора передо мной превратилась в унылую равнину. Как мне покончить с собой на глазах у обожающей толпы, если я и так уже словно сдох? Добился своего, а вроде и не моё это вовсе. Получил Демона, который вроде бы сдался, а ближе не стал. Любовь, которая вроде бы есть, но она как член пигмея – без микроскопа не разглядеть, а по протоколу значится. И если меня спросят, почему глаза красные, то конечно нет, я не плачу в подушку, как вы могли подумать. Потому что для этого есть модный сортир и не менее модная и элегантная ванная комната с неиссякаемыми запасами вина и травяных настоек.
С ночи после нью-йоркского концерта в дневнике киллера больше не появилось ни строчки обо мне, а вскоре и сам дневник пропал, теперь уже, наверное, безвозвратно. Пора прекратить каждую неделю перелопачивать библиотеку в тщетных поисках, а то скоро лестницу сломаю, да и сам навернусь. Преподнесённые им розы действительно были вечными: не вяли и не теряли лепестки, но их сладковатый запах вскоре стал мне ненавистен. Запах насмешки над сбывшейся мечтой. И ничего из происходившего дальше, вокруг и поблизости, не волновало мою затянутую болотной тиной кровь.
Ну да, этот чудак огромный с крыльями, умеющий превращаться в других чудаков или в тостер, похитил братца на новый год, кажется, даже чпокнул в нравоучительный зад. Так старался незаметно дельце провернуть, что аж в ад унёс. Ну и что? Поделом.
Потом пожар, треть этажей небоскреба выгорела. Не пойму, как это вообще могло случиться, «дикие кошки» облажались, и хвалёный киллер, и команда звёздно-полосатых спасателей тоже села в горящую лужу. Мне пофиг, кто виноват. Перспектива сдохнуть там, подкоптившись на манер куриного окорочка, меня не вдохновила бы, да и мне не повезло присутствовать и насладиться зрелищем: я находился за океаном, в L.A. студии моего лейбла, предоставлял материал, правил хитрые дополнения к контракту и болтал с налоговыми консультантами. Массу новых слов узнал. Только без толку.
Я спал как сурок по ночам, иногда клевал носом днём, валясь от непонятной усталости с гитарой наперевес. Мне правильно или ошибочно диагностировали депрессию, вездесущий Хэлл с закадычным приятелем из Госпиталя подсуетились, переполошившись, ведь я ничего не хотел и апатично слал сочувствующих нахер. Я не знаю, сколько так продолжалось. Череда дней закружилась, завертелась и выпала, то есть я выпал, не понимая, где я, что я, и куда я улетаю в последнем, самом крепком и безрадостном сне.
Выход из череды мутных, сдобренных войной и насилием видений был настоящей пыткой. Связанный, с кляпом во рту, я сидел в темноте, я точно не знал где, но помещение было маленьким, а воздух – спёртым и провонявшим средствами для мытья, чистки и дезинфекции. Тело болело на максималках, будто меня не били и не допрашивали обычным способом – ну, раскалёнными щипцами и иголками под ногти, – а швыряли из стороны в сторону по катящемуся куда-то в тартарары товарному вагону. И катился он, кажется, вечность. Я заплакал от боли, гримасничая и стараясь движением лицевых мышц высвободить хотя бы рот, то есть сдвинуть резинку, на которой держался кляп, он был отвратителен, слюнявый и вонючий. Это всё ещё сон? Не бывает такого наяву, что за гнилая тварь меня похитила?! Как посмела, кто ей позволил замучить меня, спрятать и уйти безнаказанной? Но, минуточку, я могу пройти метаморфозу, и тогда сраные верёвки вместе с кляпом свалятся…
– Слава Люциферу, ты цел, – это Мэйв, его голос в интонациях усталости и тревоги. Я не успел проверить свою догадку с обращением в змею и всё ещё не знаю, сон ли это. Дверь распахнулась за моей спиной, то есть я сидел спиной к свету, но глаза всё равно ужасно заболели от резкого перехода из темноты. – Не спрашивай ни о чём, я отвезу тебя к Лиаму, он поможет.
Он освободил мне рот и разрезал верёвки, я долго плевался в подставленное ведро, мог бы и дольше, но любопытство пересилило.
– «Лиам»? А кто это?
– Амнезией шарахнуло? Психотерапевт. Врач Ксавьера.
– И зачем он мне? Может, лучше к Мори Грину? Хотя с синяками справится Иэн, Сесилия, да и ты, и я сам, то есть вы все кроме меня, любой без контузии.
– Нет, нам нужен Лиам, и позарез. Надо увезти тебя подальше.
– Что происходит, Мэйв? Почему ты меня тащишь? Я дойду, не инвалид, ножки не отвалились, но сначала объяснись.
Он замотал башкой. Крайне неубедительный. Ненавижу секреты. Но он на голову выше и раза в три сильнее меня. Только спора и драки с кузеном мне после плена не хватало. Я не знал, когда в последний раз мылся, а ещё хотел жрать, но безропотно дал посадить себя в незабвенный Астон Мартин, и мы на довольно приличной скорости погнали из поместья мессира папчика в город.
– Рассказывай, что помнишь? – нарушил он молчание, когда я заёрзал, допивая вторую бутылку содовой из мини-бара. Мучила не жажда, а мерзкий пластмассовый привкус кляпа.
– Вот пока ты не спросил, всё в голове плавало скучными и обычными корабликами. А теперь ощущение, что я пропустил пару столетий из жизни семьи, клана, планеты и… ой, ладно, с годом трудно ошибиться: ты ни капли не постарел, да и билборды вдоль дороги дизайн не сменили. Сейчас апрель?
– Июнь заканчивается. Две тысячи седьмого, если что.
– Дерьмо. Значит…
Мэйв отвлёкся от руля, встречаясь со мной взглядом. Я недостаточно шокирован? Но у кузена прошлой осенью случалось нечто похожее из-за опасной наркоты. На тридцать пять, что ли, дней. «Сан-Диего». Но я умудрился побить его рекорд.
– И ты не расскажешь мне, в какую мусорку отправились два пропущенных месяца? Дерьмо! Почти три месяца!
– Расскажу. Но в присутствии Лиама. Будет нелегко.
– Какого хера ты темнишь? Кто-то умер?
– Нет. То есть…
– Кто?
– Нужно доехать. Тут недалеко, его практика на перекрестке Калахоа и…
– Мэйв, не играй со мной! Это я кого-то убил?
– Послушай…
Я вцепился в него, чувствуя страх и безумие двумя комками, подкатывающими к горлу. Вцепился в плечи брата и тряс, и трясся сам, автомобиль вилял, в нас чудом не врезались три ржавых корыта с правой полосы.
– Ксавьер, да? Я его ножичком пырнул? Мы поэтому едем к его мозгоправу?
– Ману, всё слишком сложно. Ты не поверишь мне.
– Ну конечно…
Но я действительно не поверил.
А как прикажете в такое верить?! В наш мир ворвался обомшелый старец в белом хлопковом тряпье, близкий родич крылатого чудака Дэза, умелый манипулятор сознанием, первый в мире кукловод. Он вселился в меня – и поэтому я увлекательно провел время в качестве зомби, на радость ярым любителям Хэллоуина. Он подчинил себе Демона – и киллер вынужден был… Эй-эй-эй! О киллере сказку успеем, можно ещё раз обо мне? Я правильно расслышал? Ну-ка ещё разок: какой-то бешеный, больной деменцией и параличом головного мозга дедок, отпраздновавший недавно двадцать миллиардов лет, в меня вселился! В меня! ВСЕЛИЛСЯ!
– Ману, он контролировал твой разум, но я не имел в виду, что он прям попользовал твое тело как мешок костей и костюмчик для путешествий.
– Насрать! Да я… я… я лучше дьяволом буду одержим! В прямом и в переносном! Бесноватым придурком, танцующим в эпилептическом припадке, чем… чем это.
Я начал грызть ремень безопасности в приступе чего-то жуткого и неконтролируемого, Сент-Мэвори несколько раз врезал мне пустой бутылкой из-под содовой, губы в кровь разбил и нос немного. Но зато я с грехом пополам успокоился. И смог послушать дальше.
Ублюдок-пришелец взял меня в заложники и шантажировал Демона, и тот вынужден был убить из-за меня близкого друга, бренного, не оборотня. И Ди убивал бы ещё, кучу народу вырезал бы, но сегодня белого шестикрылого говнюка обезвредили, с полуночи до самого утра с ним мудохались. Смогли. Правда, счёт по факсу за это пришёл непомерный. Говнюк всё-таки успел нам сильно попортить кровь и изрядно плюнуть в суп. Так сильно и изрядно, что на Мэйве лица нет – и не было с момента, как он наведался в чулан и развернул меня вместе со стулом к свету.
– И какой ценой мы победили? Собираешься отвечать или где? К чему мне эти загадки в унылой сказке-ужастике? Не мог придумать что-нибудь получше? У нас в песенной лирике и то смысла и красоты больше.
– Ману, Демон погиб. Покончил с собой, если можно так выразиться.
И чуть не ловит лбом руль. А голос спокойный, спокойный-спокойный. Это потом я приду к дичайшему выводу, что так у Сент-Мэвори выглядит истерика. А на тот момент казалось, что он свихнулся кормить меня столь явной и нелепой ложью.
– Что? Что это за бред… Это я должен был покончить с собой! Из-за него! Перестань изображать болвана! Я хочу видеть братца, и даже Ангела можно, поскольку Ди, как всегда, где-то шляется! Не можешь просто сказать, что вы решили меня накачать наркотой и проучить за то, что я вечно ору на всех в студии, и мокрушник мстит мне за то, что ты обманом затащил его на репетиции, а вы…
Мэйв мог бы еще час твердить, что Демон мёртв, что его с нами нет, а я бы спорил и брызгал слюной, распаляясь и обвиняя его в тупизме и неоригинальности. Но кузен заткнулся и начал парковаться. И это было хуже всего. Я не знал, что мне думать. Правда или ложь, но я не принимал её.
Покорно дошел за ним до кабинета доктора Лиама Ван Хельма – на околодверной табличке полное имя выбито. Мэйв пропустил меня вперёд, заставил постучаться и зайти первым. Встретивший меня мужчина, черноглазый, с волнистыми тёмными волосами, смутно и на удивление болезненно напомнил о чём-то. О ком-то, с кем я виделся и, наверное, общался в последние пропащие зомби-недели. «А может, с кем ты и сексом занимался», – испуганно подсказала мне побитая, еле ковыляющая на костылях память. Не надо мне такого счастья! Я ни с кем до киллера не спал, не собираюсь и после!
Лиам тем временем усадил мою уже капитально отсиженную задницу на большой мягкий диван и предложил печенье, довольно оригинальное – с клюквой, черникой и каплями молочного шоколада. Доктор взял его из хрустальной вазы на столике между диваном и его рабочим креслом. Под столиком валялась пачка этого же печенья с надписью, которую я недоверчиво зачитал вслух, по слогам.
– “Dark side”? Печенье Темной стороны?! Да где вы такое берёте, хитрожопые?
– Скушай парочку, – ответил Лиам. – Не обещаю, что от сладкого полегчает, но с чего-то надо начать.
Я отломил неровный кусочек, разбрасывая крошки веером вокруг себя, недоверчиво положил печенье в рот. Пожевал, глядя на столик – там кроме вазы еще листок бумаги валялся и шариковая ручка. Всю голову заполнил хруст. А ещё – желание отвернуться к стенке, включить звук челюстей погромче, внутри и снаружи, и поплакать не слыша себя.
– Меня избрали посредником, потому что я не участвовал в событиях и знаю о них исключительно то, что Сент-Мэвори сейчас расскажет, – промолвил доктор. – Ещё секунда, я налью чаю, воды или кофе, на твой вкус. Печенье очень сухое.
– Спасибо, обойдусь, – я принял из рук Лиама салфетку. – Мэйв, ты не мог бы кратенько пересказать свой бред с начала?
– Десять недель назад, в начале апреля, Ангел покинул Землю. Куда и зачем улетел – не сказал. И надолго ли – тоже никто не знал. Для Ксавьера это выглядело так, словно супруг его бросил.
– Снова?
– Угу, дважды. Угнетающий мрачняк опустевшего особняка усиливался притворным равнодушием коммандера Юлиуса и церебральной болезнью мессира Асмодея, новые симптомы которой заставили его вернуться в Госпиталь №1 и находиться там круглосуточно. Предоставленный самому себе Кси вяло работал, а в обеденные перерывы навещал демоничного тестя, пересказывая терзавшие его сны, сон за сном, то тяжёлые и кошмарные, а то дурацкие комедийные, пока один из них не оказался вещим. В тот день мессир ненадолго выписался из больницы, то есть вернулся домой и заслушал Кси в деталях, не пропуская ничего. По описанию из сна Ксавьер увидел не выдуманный истосковавшимися мозгами образ, а реального человека, и он даже… ну, не чужой нам. Он музыкант, и Хэлл, например, от него в восторге. Господин Асмодей позвонил ему, приказав – ну или попросив, не знаю – прилететь с материка. Примерно с этого момента, хотя, я полагаю, даже днем раньше ты, Ману, не можешь считаться дееспособным…
Мы припёрлись к Лиаму ранним утром. Когда Мэйв закончил чудо-пересказ, солнце стояло в зените, я схомячил всю пачку печенья и ещё попросил добавки, полтора раза отлучился в сортир и загрязнил пять чашек, то молоком, то кофе, то кофе с молоком.
Мне было плохо? Хрена с два! И подите вообще в жопу, в лес и другие места, где я вас никогда-никогда не увижу!
Я икал от боли. Кашлял и хрипел крошками Darkside-печенья, а потом всё равно упрямо жевал, набив полный рот, пихался в диван, бил его и ругал, словно он был виноват. Но виноват был только я, один лишь я и никто другой. Если бы не я, киллер в эту самую полуденную пору вёл бы свой бравый отряд на полигон в атолле Мидуэй, отчитывал бы новичков, курил и надменно позировал небу и океану как лучший в мире мужчина-модель. А вместо этого – застывшие внутренности. Агония нескольких граммов моей паршивой, не достойной покоя души. И ей даже в аду не гореть, настоящий ад погнушается мной, внесёт в чёрный список. Но я по-прежнему ни во что не верил. Я отрицал. Вы все мне врёте, не знаю зачем, но врёте, врёте, врёте…
