Текст книги "Кукуют кукушки"

Автор книги: Юрий Збанацкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 36 страниц)

ЛЯНА

I

Для полного счастья Ляне не хватало только аистов.

Чуть ли не каждую ночь ей снились эти дивные, непостижимые ее пониманию птицы. Огромные, черно-белые, с желтыми клювами и умными, почти человеческими глазами. Ей так хотелось, чтобы возле дома, как и в селе у дедушки, жили эти важные птицы с длинными клювами и еще более длинными ногами!

В том краю донбасском, где жила Ляна, аисты гнездились неохотно, потому что здесь частенько дул ветер с востока и приносил такие заводские запахи и дымовые тучи, что этим птицам просто было бы невозможно содержать в чистоте свой белоснежный наряд. И все же не верилось Ляне, что аисты не смогут жить возле их дома. Поскольку в доме все ее желания считались бесспорными и выполнялись безоговорочно, то еще задолго до таяния снега в самом конце чахлого сада на старом, доживавшем свой век вязе появилась свежевыстроганная крестовина, на которую накидали сухого хвороста – вот и готово аистово гнездо. Осваивай, друг, поселяйся без всякого ордера и прописки, живи вольно, дружи с Ляной, пользуйся ее покровительством и будь спокоен за благополучие собственное и своих будущих аистят!

Ляна считалась образцового девочкой. Это было известно всем и всюду: дома, у соседей, в семьях обоих дедушек – сельского и городского, в школе, во Дворце пионеров, в балетной студии и даже среди заводской администрации. Видимо, этого не знали только аисты, потому что не желали селиться в Лянином саду.

Жила Ляна в сказочном краю. Тут было все: степь и лес, река и луга, город и поселок сельского типа, был гигантский завод, закрывавший с восточной стороны рабочего поселка весь горизонт, и колхозные поля, что белели зимой снегом, а летом золотились колосьями пшеницы и еще более золотым подсолнечником. Свой край Ляна считала самым красивым не потому, что не повидала света. В свои тринадцать с лишним лет она побывала и на севере, и на юге республики, знала Полесье и купалась в Азовском море, отдыхала в Артеке, плескалась в изумрудно-бархатных волнах возле Евпатории, побывала в Москве и даже на берегах Балтийского моря; однако когда ее спрашивали: «Где, Ляночка, лучше – в Крыму или в Донбассе?» – она отвечала не задумываясь, голосом, в котором слышался укор тому, кто не понимает простых истин: «Конечно, в Донбассе!»

С Ляной можно было согласиться. Во-первых, Донбасс действительно чудо. Это неповторимый край, только его нужно познать, познать, как самого близкого, родного человека. Где вы видели, чтобы при таком мягком южном климате, средь степей, что раскинулись на почти незаметном кряже, известном лишь из школьных учебников географии, среди долин и оврагов, прочерченных небольшими, но очень красивыми речками, среди прудов и озер, там, где произрастают рекордные урожаи пшеницы, вызревают арбузы и тугие кочаны капусты, набухают больше бычьего сердца красные помидоры, наливаются живительным соком персики и груши, – куда ни кинь глазом, виднеются остроконечные пирамиды терриконов, дымят заводы, а в ночи сияют безбрежным морем огни больших и малых промышленных городов? Это чудесный, неповторимый край, со своим воздухом, настоянным на степных просторах, с ароматом чабреца, приправленным резким запахом стальной окалины с сероводородными примесями, что образуются в едком дыму заводских труб.

Такая атмосфера по душе тому, кто к ней привык, как привыкает житель других широт к своей среде: она жизнетворна для тех, кто считает дым родного очага слаще и приятней всех дымов на свете.

Во-вторых, в это безусловно можно поверить хотя бы уже потому, что подобная истина подтверждается таким всезнающим человеком, таким высоким авторитетом, как семиклассница Ляна, знающая на память грибоедовский афоризм о сладости и приятности дыма отечества и вообще слывущая особой, для которой не существует никаких тайн.

Родилась и воспитывалась Ляна в интеллигентной, передовой семье, поэтому весьма рано поняла, что честь семьи и рода нужно беречь с самого малого возраста, и быстро усвоила закон: отставать от своих родителей, от требований времени – большое преступление. И она, на радость родным, особенно матери, на утеху всем своим близким и дальним родственникам, росла ребенком серьезным, круглой отличницей, активной общественницей и вообще личностью, на которую следовало равняться, и не только сверстникам, а и взрослым. Времени Ляна понапрасну не тратила, как это делали некоторые ее сверстницы и особенно сверстники.

Ляна и в самом деле много знала – мало кто из ее подруг мог представить себе, как она часами штудирует том за томом Большую советскую энциклопедию. Штудирует не бесцельно и бездумно, а запоминает, надежно откладывает прочитанное в клеточках своего юного мозга, с тем чтобы в критическую минуту удивить немыслимыми познаниями своих учителей и соучеников.

Ляна была любимицей мамы, инженера-воспитателя. Поскольку Лянина мама работала в Доме технического просвещения, отдавая все свои силы подъему производственно-технической культуры рабочих и инженерно-технических работников, и поскольку делать это было нелегко, то мама выработала драконовскую самодисциплину, составила себе такой распорядок рабочего дня, что просто диву даешься, как у нее еще оставалось время для воспитания дочери. Такими делами, как приготовление пищи, стирка белья, шитье одежды, мама не занималась, – к счастью, в их селении все эти вопросы давно разрешены работниками службы быта.

Ляна все перенимала от матери. Став школьницей, она тоже постепенно выработала жесткий режим и уже в пятом или шестом классе жила по этому режиму твердо и неотступно. Хотя и нет желания выдавать тайны Ляниной жизни, так как это ее личное дело, все же попытаемся проследить за этой школьницей на протяжении хотя бы одного дня.

Ляна просыпалась рано, однако не раньше родителей. Когда исчезал из дома отец, она и представления не имела, а мама, видно, уходила незадолго, так как на столике возле кровати дочери стоял уже не горячий, но и еще не остывший стакан кофе с молоком, крендель либо сдобная булочка. Подымал Ляну будильник со стрелкой, поставленной на семь тридцать.

День Ляна начинала по-разному. Иногда, вскочив с кровати, включала радио. Как раз в это время аккомпаниатор лихо наигрывал спортивную мелодию, а незримый физрук так уверенно командовал незримыми физкультурниками, будто все они находились перед его глазами. Ляна тоже начинала приседать и подпрыгивать, кружиться по полу, размахивать руками и перевешиваться через стул либо через кушетку.

Иногда, проснувшись, сразу бежала под душ, полусонными глазами отыскивала на щитке колесики, что крепко держали в трубах холодную и горячую воду; взвизгивая от холодного щекотания, решительно и бесстрашно обливалась ледяною водой, быстро растиралась мохнатым полотенцем и совсем прогоняла остатки сна. Наспех пила какао или кофе, зачастую без кренделя или булочки. И одновременно натягивала на себя одну одежку за другой, так что скоро была готова в школу. Тем временем стрелки часов приближались к восьми. Быстрыми пальцами пианистки Ляна перебирала в портфельчике учебники и тетради, старательно сверяя их с расписанием уроков, висевшим над ее кроватью.

Накидывала перед зеркалом пальтецо, по-взрослому прихорашивалась, точно так же, как это делала мама, большим пластмассовым гребнем расчесывала короткие, стриженные под мальчишку волосы, отчего они еще больше разлохмачивались и делали Ляну похожей на забияку-мальчишку. В глазах появлялось явное недовольство, она сердито показывала себе язык, отворачивалась от зеркала, видимо, для того, чтобы поскорее прекратить отношения с этой разбойницей Ляной и подружиться с другой – деловой, образцовой ученицей, которая бодро выстукивала каблучками по полусонным улицам и одной из первых появлялась в классе.

До звонка еще оставалось не менее получаса, поэтому можно понять, что столь пунктуальная особа, как Ляна, бежала так рано в школу вовсе не для того, чтобы бить баклуши. Дело в том, что она отвечала за успеваемость всех одноклассников. А коли так, то могла ли такая отличница-школьница, как Ляна, позволить классу подобную роскошь – иметь двоечников? Нет, этого не могло быть в классе, в котором училась Ляна! И она приходила каждое утро в класс почти всегда первая, а уж за ней, на ходу прогоняя сон, те, кто по каким-то причинам не успел выполнить домашние уроки или понять заданное учителями. Ляна быстро и толково разъясняла всем вместе, а то и каждому неудачнику отдельно их промахи. Должники очень быстро ликвидировали свои долги, отстающие – свои отставания, лодыри – свою лень, и Лянин класс вот уже много времени не знался с таким позором, как невыполнение домашних заданий. Но, к сожалению, от этого не прибавлялось знаний у некоторой части семиклассников, что ей доставляло немало огорчений.

Занятия в школе Ляне были всегда и интересными, и желанными, она не стеснялась подымать руку, когда учитель обращался к классу с вопросами, ей нравилось коллекционировать пятерки в классном журнале и в своем дневнике.

Завтракала и обедала Ляна в школьной столовой, затем бежала домой. Отведенное распорядком дня время расходовала на приготовление заданных на дом уроков и спешила во Дворец пионеров, где у нее было немало дел: самодеятельность, обмен книжек в библиотеке, пионерский сбор – ни одной минуты без дела.

Вечер у нее целиком был занят чтением – писатели и ученые столько написали книг, что Ляна смотрела на библиотечные полки со страхом и одновременно с жадностью голодного.

Только перед сном у нее выпадало полчасика для размышлений, воспоминаний и сладких мечтаний. Чаще всего приходило на память лето; оно располагало к раздумьям – как лучше и с пользой провести предстоящие летние каникулы. Осень Ляна не любила; как только она наступала, с тучами, слякотью, ветрами и холодами, девочка уже начинала мечтать о весне. Не о той весне, которая появится на мартовских листках календаря, а о той, что вбирает в себя майскую силу, ведь дожди ранней весны и ветры были ей ненавистны, как и осенние. Любила Ляна и зиму, особенно начало января, когда выпадает первый снежок, кристально чистый, ослепляющий своею белизной. Но в Донбассе снег из белого быстро превращался в бурый или серый, а то и вовсе сажеподобный, зима теряла свою первозданную красоту и становилась похожей не на праздничного белорубашечного отдыхающего, а на засаленного, перемазанного копотью кочегара. Все вокруг делалось будничным, рабочим и уже не волновало воображения юной школьницы.

И только лето, с самого начала и до конца золотой осени, оставалось летом, полным тепла и живой красоты, птичьего пения и могучего дыхания горячей земли. Лето не боялось ни сажи, ни копоти, ни мазута, ни дымовых завихрений, ни палящего солнца, ни горячих ветров. Лето было летом, даже когда донецкая степь рыжела от засухи, чернела от пыли, дымилась едкими дымами всех фабрик и заводов. Все казалось преходящим, а постоянным было только лето, время от времени умывавшееся дождями и ливнями, и тогда исчезали и пыль и копоть, оживала трава, веселели деревья, прозрачнее становилась вода в пруду и речке, что несмело кралась за селением в степь, спеша в объятия красавца Донца.

Любила Ляна все живое, унаследовав, наверное, от своего сельского дедушки любовь ко всему сущему на земле. Но ближе ее сердцу были почему-то аисты. Не то что смотреть, а даже вспомнить о них не могла она равнодушно. Эти экзотичные птицы, с давних времен подружившиеся с человеком, вызывали у Ляны особое чувство, настолько трепетное и глубокое, что она даже жмурилась, глядя на них, не в силах сдержать сладкое биение сердца и избавиться от желания привадить этих чудо-птиц к своему дому.

Всем счастлива была школьница Ляна, но для полного счастья ей не хватало белогрудых длинноногих аистов.

II

Судьба оказалась благосклонной к девочке: однажды ночью на гнездо, устроенное городским дедушкой, опустились аисты. Выскочив поутру на крыльцо, Ляна глянула на гнездо без надежды увидеть там что-либо и остолбенела – не могла поверить в такое счастье.

Первым желанием девочки было подбежать к гнезду, поздороваться с птицами, сказать им ласковое слово. Но Ляна оставалась Ляной. Поэтому рассудительность и на сей раз взяла верх над обуревающим чувством радости. Пока девочка добежала до середины огорода, разум успел ей подсказать, что не стоит без нужды вспугивать птиц, им нужен покой, пусть они здесь попривыкнут, устроятся, как дома. Не следует им надоедать. Долго она рассматривала диковинных гостей и, к величайшему своему удовольствию, убедилась, что это настоящие аисты, черно-белые, с длинными красными клювами и длиннющими, тоже красными ногами. Видно было, что это супружеская пара: один, черногуз, покрупнее и покрепче, стоял на обеих ногах и воинственно поглядывал на землю, а нежная черногузиха, поменьше, по-хозяйски сидела на еще не достроенном гнезде, отдыхая после дальней дороги.

В этот день Ляна впервые нарушила свой обычный распорядок – в школу явилась перед самым звонком и восторженно сообщила одноклассникам:

– А у меня аисты!

Ее подшефные, те, кто домашние задания привык делать перед началом уроков, встретили новость без энтузиазма, опоздание Ляны сочли за личную обиду и заворчали:

– А как же мы?

– Двойки не миновать.

– Тоже мне шеф!

– Не умеешь держать слово – не берись!..

Колкие реплики были прерваны приходом учителя. На уроке подтвердилось, что и отстающие ученики могут точно предвидеть: сегодня не одному из тех, кто привык к Ляниной помощи, досталась лихая двойка. А сколько таких двоек набралось на других уроках! Они легли тяжким камнем на совесть Ляны и на какое-то время заставили ее забыть о желанных новоселах.

Аисты тем временем оставались в чужом, не обжитом, не опробованном аистиным родом гнезде. Они вовсе не собирались здесь гнездиться, эти две уже немолодые, но еще довольно сильные птицы. У них был свой родной дом, свое раздолье, где летом они вдосталь имели прокорма, хватало и самим и растить себе здоровую смену. Остановились аисты здесь, на открытом всем ветрам и солнцу перекрестке, по несчастью, а сами будто наяву видели тихо плещущие воды Десны, село Бузинное с его зеленым бором, Колумбасов двор с древним дубом возле хаты. Половина ветвей на нем невесть когда высохла, образовав очень удобное гнездовье. Аистиха сильно тосковала, потому что занемогла в пути. Хорошо, что не над морем приключилась с нею беда, а над степью. Старый аист позволил ей опуститься на этот вяз, почуяв, что примут их здесь радушно, потому что всегда радушно встречают аистов те, кто заранее готовит для них на деревьях гнездовье.

Аист посматривал то на свою подругу, то вдаль. Жаль ему было аистиху, и грустил он по знакомым родным местам, по хозяевам знакомой хаты, особенно по забияке парнишке, верном в дружбе с аистами. И хоть рвалось сердце в придеснянский край, аист смирился с тем, что лето они проведут в краю донецком.

Неожиданности всегда вносят в жизнь что-то новое, меняют привычный порядок. Болезнь аистихи круто изменила намерения супружеской пары, а появление аистов на старом вязе нарушило ход жизни Ляны, будто она до сих пор и не жила по твердо установленному распорядку, не была аккуратной и дисциплинированной.

Если прежде Ляна сразу после занятий торопилась домой, готовила уроки, шла во Дворец пионеров или занималась другими делами, то теперь, прибежав из школы, она обо всем забывала. Оставив портфель на веранде, бросалась к старому вязу. Там по-прежнему сидели птицы. Аист грустно оглядывал окрестности, аистиха же, припав грудью к гнезду и погрузив клюв в хворост, чутко дремала.

Выбрав поудобней позицию на солнечной площадке возле полузасохшей яблони, Ляна устраивалась на сухом пне и начинала наблюдать: ловила каждое движение птиц, каждый поворот и наклон головы, каждый их взгляд, стараясь угадать намерения новоселов. Как-то в школе ее осенила счастливая мысль: она станет вести дневник орнитолога, где будет подробно записывать все увиденное. А уж если Ляна что задумала, то все другие дела сразу отступали на задний план. Ну какое значение могут иметь всякие там задания, решение задачек, выполнение упражнений, в какое сравнение с настоящей научной работой может идти чтение художественной литературы, думала девочка.

Ляна сожалела, что сегодня в руках у нее не оказалось ни карандаша, ни ручки, ни специального блокнота, чтобы записать исключительно важные наблюдения. Но она не бросилась за всем этим к портфелю. Настоящий ученый должен быть терпеливым, уметь выжидать, подмечая мельчайшие детали, чтобы потом изложить на бумаге, сделать серьезные выводы.

Аисты, видно, не собирались сразу же порадовать юную натуралистку чем-нибудь неожиданным и очень важным для человечества или, по крайней мере, хотя бы для учебника естествознания. Сидели неподвижно, и даже неопытному наблюдателю было видно, что чувствовали они себя здесь чужими, случайными. Если бы птицы ощущали себя старожилами, то искали бы пищу, таскали в гнездо сухие палки и устилали бы его дно мхом и тряпками. Они же просто тосковали, а о чем – откуда знать Ляне?

Возможно, и ночь застала бы девочку на наблюдательном пункте, если б не вернулась с работы мама. Она позвала дочку, но та зашикала на мать, предостерегающе замахала руками. Мать поняла этот жест, однако продолжала настойчиво звать Ляну.

Ляна неохотно подошла. Смотрела исподлобья – еще бы, какой исследователь обрадуется, если ему помешают вести такие интересные и нужные наблюдения!

– Ты что, мама, не видишь? У нас аисты…

– Вижу. Пусть живут.

Ляна усмехнулась: «пусть живут»! Как это понять: пусть живут постоянно, размножаются или просто погостят? Не понравилась дочери материнская реплика, раздосадовала ее. С укором глядела она на мать, не скрывая осуждения.

Матери Ляны уже под сорок, но выглядит она совсем молодой, несмотря на некоторую полноту, с которой – дочь знала – упорно борется с помощью овощной диеты и комплекса упражнений. У мамы красивое округлое лицо, большие синие глаза и черные густые брови, которые могли быть еще гуще, если б не существовало на свете блестящего пинцета. Ляна очень любила маму, стремилась во всем подражать ей: училась улыбаться и даже сердиться, как мама. И поскольку мама чаще всего сердилась на папу, видимо, только потому, что не было рядом никого другого, то и Ляна тоже срывала свой гнев на отце, а заодно и на матери. Так случилось и сейчас.

– Ты вообще не интересуешься моими делами!.. – Ляна обиженно поджала губки.

Мать высоко вскинула брови, не на шутку удивившись. Она не замечала за собой, чтобы бывала невнимательна к дочери.

– Ляна, а тебе не кажется, что ты разговариваешь со мной недозволенным тоном? – строго, напряженным голосом спросила она.

И дочь поняла, что должна отступить. Но отступить просто, как обычная девочка, она не могла хотя бы потому, что была изобретательная и умная. Она знала, что лучше всего отступить, не обнаружив собственного поражения, когда все обратишь в шутку, погасишь назревающий конфликт.

– Мамочка, ты у нас технократ. Где уж тебе понять человека, влюбленного в живую природу…

Такой поворот был для мамы и неожиданным и приятным. В доме, с легкой руки отца, ее, инженера по образованию, прозвали технократом. Это прозвище она воспринимала как должное, охотно на него отзывалась и втайне даже гордилась им.

– Технократ, дочка, не так уж плохо…

– Знаток природы в наше время тоже не последний человек, – в тон ей отвечала Ляна.

Мама, улыбнувшись, прижала к себе дочку.

– Так ты что, решила ночевать здесь, возле этих несчастных аистов?

Самолюбие исследователя, влюбленного в своих подопечных, было больно задето словами матери, в которых прозвучало пренебрежение к птицам, но Ляна решила не обострять конфликта.

– Если бы ты, мама, перелетела море, натрудила крылья и намучилась, как мои аистики, ты бы такого не говорила…

Теперь отступила мать. Она согласилась, что птицам нелегко лететь из теплых стран, однако это не причина, чтобы Ляна сидела возле них, будто медсестра у постели больного, забывая о том, что пора ужинать и заниматься другими делами.

Ляна вспомнила, что и правда не выполнила домашние уроки, репетицию хора во Дворце пионеров пропустила. Потупила глаза. Мать тотчас сообразила, чем смущена дочка, и повела наступление:

– Это совсем на тебя не похоже…

– Что не похоже? – Ляна бросила сердитый взгляд на мать.

– Начинаешь выбиваться из колеи…

– Я должна глубже изучить мир птиц. А уроки – это не проблема.

С домашними заданиями она справилась быстро и, сложив в портфель учебники и тетради, была готова к завтрашнему дню. Перед сном выбежала в огород, приблизилась к вязу, увидела на фоне синего весеннего неба сонных аистов и, сладко зевнув, вернулась в дом. Казалось, ничто не нарушилось в распорядке ее дня, разве только то, что, юркнув под одеяло, она дотянулась рукой до будильника и перевела стрелки на полчаса раньше – научные наблюдения надо проводить не только вечером, но и утром. Иначе – что это будет за наука?