Текст книги "Кукуют кукушки"

Автор книги: Юрий Збанацкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 36 страниц)

IX

Кто сказал, что летом у школьника нет дел? Такое мог сказать только тот, кто либо сам никогда не учился в школе, либо позабыл все на свете, даже то, что он был когда-то ребенком.

У школьника, если говорить откровенно, если он, безусловно, настоящий школьник, в летнюю пору дел не меньше, а то и больше, чем у взрослого.

Вот хотя бы тот же Соловьятко. Родители еще спят, а он на ногах. Сам бы, может, и не проснулся, но Харитон через открытое окно так пощекотал пятку, что Степан вскочил как помешанный. До восхода солнца еще далеко, лишь восток заалел, аисты только что пробудились и заклекотали в гнезде, а Соловьятко, сладко позевывая и протирая кулаком заспанные глаза, уже шел, крепко держал банку с дождевыми червями. На них, извивающихся и красных, рыба замечательно идет.

Держал Соловьятко в посиневшей руке банку и думал горькую думу об участи школьника. Все, вишь, спят, а он, Соловьятко, мамочкин сыночек, должен копать червяков, плестись ни свет ни заря в луга, изнывать у озера, ждать – клюнет или не клюнет? Потом надо спешить домой, застать маму лишь для того, чтобы получить задание: весь день присматривать за свиньями, курами, утками и другой живностью. А еще ведь необходимо забежать в школьный зоопарк, и побывать на покосе, и от ребят, что на выгоне в футбол гоняют, не отстать, корову вечером загнать, мать и отца, когда вернутся с работы, встретить, кинофильм в клубе не прозевать, по селу после этого побегать… Да тут, если перечислять все, что за долгий летний день должен переделать Степок, то и дня не хватит, надо кусок ночи прихватить, хотя длиной летняя ночь – с заячий хвост.

У Харитона работы и ответственности было вроде бы меньше, чем у Соловьятка, однако так казалось только на первый взгляд. Он, правда, не кормил свиней и не встречал вечером корову, но это еще ничего не значило. В дедовом саду жили пчелы, и, хотя склонностей пасечника Харитон не имел, улья обходил за сотни шагов, все же время от времени эти пакостные насекомые, видно, за что-то невзлюбившие хлопца, умудрялись причинять ему много неприятностей, так и норовили ужалить. Харитон этого очень боялся. Да и кому понравится нестерпимая боль и такой вид после пчелиного укуса, что хоть на улицу не показывайся? Не побежишь же на люди, если тебе губу разнесет или бровь вздует до того, что глаз совсем заплывет. Самому в зеркало смотреть на себя противно, а что говорить о посторонних?

Было у Харитона немало и других хлопот. Как-то так получилось, что именно он, Харитон Колумбас, сделался главным смотрителем школьного зоопарка. Юннаты жили далеко, приходили только в свободное время, а он – рядом, животные все время находились у него на глазах, мог ли он оставаться к ним безразличным?

Ни свет ни заря Харитон уже спешит на рыбалку. Ведь коты-браконьеры, хоть и сидят тихо-смирно, равнодушно посвечивая зелеными глазами, вовсе уж не так безразличны к своей судьбе. Браконьерствовать им запрещено, а мясца, рыбки хочется. Видели б вы, как они оживают, почуяв запах свежей рыбы! Становятся на задние лапы, широко раскрывают глаза, хвосты задирают, мяукают нежно, спины выгибают покорно, трутся о стенку вольера, ждут не дождутся, чтобы им рыбку бросили…

Сегодня рыба клевала плохо. Харитону удалось выманить со дна озера две или три рыбешки, а Соловьятке совсем не везло: не брала, и всё тут. Со слезой в голосе Степан жаловался на невезение, на черную рыбью неблагодарность, а когда Харитон на него прикрикнул, чтобы не распугивал рыбу, замолчал и только обиженно шмыгал носом, сердился неведомо на кого – то ли на Харитона, то ли на рыбу.

Уже к позднему завтраку, не столько усталые, сколько разочарованные, приплелись рыбаки домой. Харитон подался на двор дразнить котов окунями, а Соловьятко, молчаливый и опечаленный, понес домой удочки.

Завтрак, по обыкновению, ждал Харитона. На столе под чистеньким рушником – кувшин молока, пышные оладьи, стакан со сметаной. Харитон проголодался, даже живот подвело. Ел с той же жадностью, с какой коты-браконьеры только что истребили убогий улов. После завтрака он обычно беседовал с дедом.

Сегодня дедушки дома не было. Харитон вспомнил, что вчера вечером к ним наведывался председатель колхоза. Догадался, что дед на покосе, и сам поспешил туда.

Солнце поднялось высоко, когда он выбрался за Гастюшу, очутился в лугах, где кипела работа. В Боровом, где он жил не так давно, Харитон знал всех школьников, со взрослыми же был знаком еще мало. Но его притягивал коллектив, общая работа, ему скорее хотелось попасть к косарям. Для того чтобы до конца влиться в людскую массу, ощутить себя здесь не лишним, следовало разыскать дедушку. С дедушкой он где угодно чувствовал себя своим человеком. Ведь он был его внуком, а это значило, что для каждого из боровчан становился своим, необходимым.

Андрея Ивановича оказалось нелегко разыскать. Это не беспокоило Харитона. Нужно только спросить, и люди подскажут, где дедушка. Он, конечно, не косит и не сгребает сена, но где-то здесь, среди людей.

Наконец Харитон увидел журавлиный клин косарей. Ритмично, слаженно взмахивая косами, они укладывали траву в высокие ряды. Тревожить их было нельзя, пусть работают. Можно было постоять, полюбоваться, дождаться, когда закончится прокос, когда медленно пойдут косари в обратную сторону, чтобы стать снова друг за другом. Харитона завораживал слаженный, энергичный трудовой ритм. В такие минуты он забывал обо всем, наблюдая, как красиво и величаво трудятся люди.

Поодаль, за долиной, кто-то косил, отделившись от остальных. То был кузнец Марко, и Харитон направился к нему.

Марко Черпак косил в одиночку. Работал вдохновенно, в полную силу, валил траву в высоченный ряд, делая такой широкий прокос, будто тут не косарь прошел, а некий неизвестный в сельском хозяйстве агрегат. Одетый во все белое, он был похож на пришельца с другой планеты, разве что косу обычную в руках держал да хекал по-обычному, хотя и натужно, будто не косил, а бил в кузне тяжелым молотом.

Дома он не остался. Когда вернулся ко двору, Мария уже ушла на работу. Крикнул Степка, но и того куда-то унесло. Хата была пуста, во дворе никого. Впервые в жизни он почувствовал себя одиноким, забытым и никому не нужным.

«Подвернулся же под руку мне этот старый чудак! – досадовал он. – Развел с ним тары-бары про лосенка, будь он проклят. Началось с шутки, а смотри, куда повернуло, даже не думал, что так получится. Нет, голубчик, коль ты кузнец, то лучше молча бей своим молотом, а не встревай в разговоры с учителями, да еще с такими, как Андрей Иванович…»

Он сновал по двору, бродил в огороде, в огурцы почему-то залез, не насобирал, а ботву вытоптал, будет теперь ему от Марии. Ушел с огорода. На душе творилось что-то невероятное. «И дернуло же дурака за язык про лосенка сболтнуть, молчал бы лучше! Да и нужен он больно, лосенок тот, можно было и без него обойтись».

Вытянул из колодца ведро холодной воды, вылил в корыто – куры сбежались, поросенок подошел, стали пить. Оголился до пояса, ополоснулся ледяной водой. Полегчало малость. Забылась на время неприятная стычка с учителем. Вспомнил, что шел на луга сенца покосить.

Косари уже успели наработаться. Марко не стал косить вместе со всеми. Люди сразу разгадали его задумку – избегает Марко компании, вздумал тройную норму выполнить за один день, накосить столько, чтоб на всю зиму хватило.

Марко махал косой с такою силой, как другим и не снилось. Пока они проходили один прокос, Черпак успевал сделать два. И не потому, что ставил перед собой такую цель. Просто не мог отогнать неприятные, болезненные мысли. Захваченный ими, работал, как трактор, неутомимо, без устали.

– Добрый день, дядька Марко! – поздоровался Харитон.

– А? – как бы очнулся Марко. – Что ты сказал?

– Дедушку не видели?

– Кого?

– Дедушку…

– Нет, нет, не видел, – отмахнулся Марко и снова занес над травой косу, снова погрузился в свои думы, тут же забыв и о Харитоне, и его вопросе.

Дедушку Харитон нашел уже в обеденную пору. Андрей Иванович, обойдя луга, пришел в дубовую рощу, где косари оставили котомки с едой и куда они собирались сейчас.

Уставшие, они бросились купаться, и Харитон тоже бултыхнулся в озеро, плавал, нырял, пытаясь достать руками песчаное дно. Появился председатель колхоза, перекинулся словом с Андреем Ивановичем, стал созывать колхозников.

– Эй-эй, косари-гребцы, давайте сюда! Пока обед привезут, Андрей Иванович расскажет что-нибудь интересное…

Все, кто был на лугу, еще в школе слушали Андрея Ивановича, любили своего учителя. Харитону хотелось знать, что скажет косарям дедушка. Ему было приятно видеть, как уважительно прислушиваются люди к каждому его слову.

Он оделся, вытер лицо, волосы оставил мокрыми – пусть сохнут на горячем летнем ветру, подошел к дедушке, собираясь о чем-то спросить, но увидел, что тот задремал, привалившись к травяному валку. Харитона удивила бледность его лица, полуприкрытого соломенной шляпой. Внук сел поодаль, решил не беспокоить деда.

Подошел Гаврило Адамович, начал было о чем-то говорить, но тут же остановился, с тревогой посмотрел на учителя.

– Задремал дедушка? – и подмигнул Харитону.

– Не знаю…

В дубраве бурлил людской водоворот, слышался смех, гомон, как бывает всегда, когда соберется в одном месте много народу. Кто-то уже допытывался, почему не начинается беседа, и Гаврило Адамович обратился к учителю:

– Андрей Иванович, вы не спите?

Учитель молчал.

Председатель колхоза склонился над ним, заглянул в лицо.

Учитель был бледен, глаза закрыты, рот плотно сжат.

Громовой-Булатов шевельнулся, не открывая глаз, глухо простонал. Харитон знал, что с дедом случается такое, когда ему очень плохо. Знал это и председатель, он тревожно крикнул в толпу:

– Врача здесь нет?

Врача не было. Первым спохватился Харитон. Не раздумывая, он вскочил, бросился в село. Бежал, натыкаясь на пни, путаясь в траве, бежал, не ощущая усталости. Задыхался, но не замедлил бега, наоборот, бежал все быстрей; верил, что успеет, и доктор, который уже не раз вовремя оказывал дедушке помощь, поможет ему и сейчас.

Харитон был еще очень юн и так верил в медицину, что считал ее способной побеждать самое смерть.

Часть третья
ВАДИМ АНДРЕЕВИЧ

ВАДИМ АНДРЕЕВИЧ

I

Всего мог ждать Харитон, только не этих слов:

– Собирай вещи, завтра вылетаем.

Так сказал дядя Вадим, Вадим Андреевич, сын Андрея Ивановича, Лянин отец.

О Вадиме Андреевиче Харитон слышал не раз, видел его на фотографии, Ляна ему уши прожужжала о своем любимом папочке, но встретился с ним Харитон впервые, когда директор Новотуржанского завода с женой Клавдией Макаровной приехал на похороны отца. И хотя Харитон был потрясен внезапной смертью дедушки, он все-таки с каким-то особенным интересом ждал приезда дяди. Тот представлялся ему человеком необыкновенным, молчаливым и строгим исполином, недоступным, загадочным, способным творить такое, чего не могут другие, обычные люди.

Вадим Андреевич оказался самым обыкновенным, очень похожим на дедушку Андрея. Он был еще молод, вернее, выглядел моложе своих зрелых лет. А что был молчалив, так это точно. Но эту молчаливость, как потом решил Харитон, вызвали сами обстоятельства. Не предполагал Вадим Андреевич, что отец так скоро и так внезапно умрет… Жить бы да жить Андрею Ивановичу, а он взял да умер.

Люди потом рассказывали, что видели старого учителя на лугах возле Десны. Бродил он по тропкам давнего детства, словно прощаясь со всем, что окружало его.

Обо всем этом соседи и односельчане вместе и в одиночку по нескольку раз в день наперебой рассказывали сыну. И чем больше рассказывали, тем более легкой представлялась отцовская смерть, такая выпадает одному из миллионов. Вадим Андреевич терпеливо выслушивал все эти рассказы. В глазах его, больших и лучистых, поселилась глубокая грусть, в уголках губ застыла болезненная улыбка, высокий лоб прорезали три глубокие морщины, и все это как-то сразу, в один день состарило человека.

Вадим Андреевич не плакал, не убивался. Харитону сперва показалось, что он и вовсе не был огорчен смертью отца. Это вызвало скрытое негодование в душе Харитона. Он не мог понять, как это родной сын не переживает смерти отца, в то время как для него, Харитона, померк белый свет. Ему больше понравилась Клавдия Макаровна, женщина видная, чем-то похожая на Ляну, мягкосердечная, душевная, ходившая все время с красными от слез глазами.

Но Харитон быстро переменил свое мнение о дяде Вадиме. Он увидел, что наедине с собой Вадим Андреевич места себе не находит, ночи напролет бродит, будто тень, в саду, ни на минуту не смыкает глаз… И Харитон впервые задумался над тем, что человек, не способный плакать и раскисать, гораздо труднее переживает горе.

При первом знакомстве дядя Вадим не сказал Харитону ни слова, будто и не заметил его, не признал за родного. Однако оказалось, что он, хоть и видел племянника впервые, знал о нем, считал родным и близким. Харитон ощутил это, когда Вадим Андреевич окинул его пристальным взглядом, и взгляд этот сразу потеплел, сделался сочувственным. Дядя Вадим положил ему на голову свою руку, и Харитон весь как-то сжался, потому что никогда не касалась его такая добрая мужская рука. Сперва он чуть было не увернулся от этого прикосновения, но почувствовал и понял, что его приголубила родная рука, тепла и ласки которой не нужно чураться. И Харитон, сам не зная, как это случилось, припал лицом к груди Вадима Андреевича. Припал всего на минутку, а почувствовал, что ему теперь на всю жизнь хватит этой опоры и защиты. Дядя легко взъерошил ему волосы, тихо произнес:

– Ничего, Харитон, как-нибудь проживем…

До сегодняшнего дня Вадим Андреевич не обмолвился с Харитоном ни единым словом, но пареньку вполне было достаточно этого «как-нибудь проживем».

Хлопец понимал, что перед несчастьем, перед лицом безвозвратной утраты Вадим так же беззащитен, как и сам он, Харитон. У обоих тяжелое горе, которое не высказать, не облегчить ничем. В такое время не нужны слова, а потому и сам он молчал, бродил с окаменевшим лицом и плотно сжатыми губами. Он не мог ни говорить, ни плакать, ни есть, ни пить. К нему обращались люди, произносили слова сочувствия, а он почти ничего не слышал; если же и слышал, то никак не мог сообразить, зачем все это говорится, для чего. Интуитивно чувствовал, что среди всех людей, окружавших его в эти дни, самым понятным и близким был дядя Вадим. Потому что он тоже молчал. И Харитон, сам того не замечая, тянулся к дяде; эта близость поддерживала его. Он был уверен, хоть о том и не думал, что только рядом с дядей у него достанет силы перенести случившееся.

Дедушка уже не побывал в родном доме. Прямо с луга его отвезли в больницу, снарядили в последний путь. Уложили в гроб, обитый красным сатином, поставили в сельском Доме культуры, украсили венками. Боровчане и жители соседних сел тихо проходили мимо, скорбно глядели на старого учителя, запоминая каждую черточку его лица, такого знакомого, ко теперь неподвижного, отчужденного.

Харитон стал рядом с дядей Вадимом. Спокойствие дяди передалось и ему, дядину боль он чувствовал в своем сердце. Стоял и думал о том, как удивительна жизнь, как много в ней необычного. Не мог понять, зачем существует смерть. Жил на свете мудрый и добрый учитель Андрей Иванович Громовой-Булатов, учил детей, а когда настало для отчизны лихое время, воевал за нее. Вырастил детей, дождался внуков. Разве они с Ляной не любили деда? Разве люди в селе не уважали своего учителя? Или, быть может, врачи не все сделали, чтобы защитить его от коварной болезни? Все делалось, чтобы дедушка жил и радовался жизни, а он… Лежит в траурном зале, отдыхает после многих трудов, а потом отнесут его на кладбище. И уже никогда-никогда не будет на земле учителя Громового-Булатова Андрея Ивановича, никогда не будет у Харитона такого славного дедушки…

Харитон еще не задумывался над тем, как будет жить дальше, не до раздумий было, но подсознательно чувствовал, что попал в безвыходное положение, в такой тупик, из которого нет выхода. Один-одинешенек остался на свете.

Харитон не думал о своем будущем. Он был подавлен невыносимой тяжестью внезапного горя и все же интуитивно ощущал, что он теперь неотделим от дяди Вадима, который стал для него тем, кем совсем недавно был дедушка.

Все, что свершилось после, проплыло, будто в тягостном сне. Он, подобно любому из сельских ребят, бывал на похоронах, видел, как из той или иной бузиновской хаты всем селом выносили гроб, что плыл потом к высокому белопесчаному холму, чтобы исчезнуть в нем навсегда. С болезненным любопытством смотрел он на это, стараясь пробраться к самой яме, но все это быстро забывалось, хотя и жутко становилось, как вспомнишь. Тогда он присутствовал на похоронах хотя и знакомых, но чужих для него людей. В этот раз хоронили дедушку Андрея. На сельском кладбище, у самой дороги, неподалеку от большой липы, его могила. Ее сразу не стало видно из-за выросшей на ней горы венков и цветов. Пожалуй, не было в селе человека, который не принес бы цветы своему учителю. Долго не расходились люди, до самого вечера. Приходили одни, уходили другие, а они трое – дядя Вадим, тетя Клава и он, Харитон, – стояли возле этой горы из цветов неподвижные, словно бессменные часовые.

Уже когда совсем смеркалось, Вадим Андреевич снова положил руку на голову Харитона и, поддерживая под локоть жену, повел их с кладбища. Именно в этот момент, когда они, усталые и молчаливые, возвращались к дедову дому, Харитон понял, что он, подобно ветви дерева, принадлежит к семье Громовых, что никакая сила не отторгнет от нее, разве что сами они о нем забудут.

Они о нем не забыли. «Собирайся, поедем с нами». Услышать такое приглашение было огромным счастьем, и он готовился ответить на него.

Времени для раздумья у него оставалось два дня. Дядя с тетей не выходили из дома, старательно просматривали дедушкин архив, привлекли к этому делу и Харитона. Внимательно разглядывали каждую фотографию. Их у Андрея Ивановича оказалось очень много; несколько ящиков в рабочем столе были заполнены фотокарточками разных лет. Просмотрели и перечитали все бумаги, подшитые в папках, и те, что лежали стопками в книжных шкафах. Некоторые фотографии и письма Вадим Андреевич откладывал, связывал в отдельные пачки. Только когда вся эта кропотливая работа была завершена, Харитон узнал, для чего все это делается. Оказывается, руководители колхоза решили здесь, в доме Андрея Ивановича, устроить музей, над которым брала шефство Боровская средняя школа. Материалы, сохранившиеся в архиве учителя, должны были стать основой музейной экспозиции. Вадим Андреевич отбирал лишь фотографии и семейные письма; все остальное, имевшее какое-то общественное значение, передавалось будущему музею.

В отдельную папку Харитон сложил все фотографии мамы – те, что были в его комнатке, и те, что сохранились в бумагах деда. Их набралось немало. Но до последнего часа он не знал, на что решиться ему самому. Вернуться в Бузинное, на родное пепелище, к аистам, каждое лето жившим на дубу? Но он не был уверен, живут ли они там – ведь в эту пору молодняк подымался на крыло и семейство аистов, покинув гнездо, могло отлететь на луга. В маминой хате жила учительская семья. А может, податься к дядьке Евмену Горопахе?

При воспоминании о Яриське у него запылали щеки. Быть может, действительно зря он рассердился на девчонку, пристал к ней с тем вопросом? Разве легко отвечать на такие вопросы? Нет, он, пожалуй, поступил опрометчиво. Яриська относилась к нему как настоящий друг, а он…

Харитон только вздохнул тяжело. Да, неумно все получилось, но раскаиваться теперь поздно. Яриська давно убедилась, что он дуралей, и, конечно же, говорить с ним теперь не пожелает. Если б захотела, то наведалась бы в Боровое. Ведь многие из бузиновцев приходили в их школьный зоопарк, а она носа не показала. Значит, так тому и быть. К дядьке Евмену дорога ему заказана…

Думал, думал Харитон и решил, что лучше всего пойти куда глаза глядят: отправиться в Киев, попробовать учиться, а то и на работу устроиться. Свет велик, найдется и ему место. Главное – чтобы никому не мешать, никому не мозолить глаза. Он догадывался, что Вадим Андреевич может пригласить к себе. Так обычай велит. Но зачем он, Харитон, ему нужен? У них есть своя Ляночка, послушная доченька, отличница, зачем еще и он их семье? Разве он будет таким скромным и примерным, как Ляна? Он не был уверен, что рано или поздно дядя Вадим или тетя Клава не попросят его убраться подальше от их дома. Поэтому он не примет их приглашения, а гордо откажется, не объясняя причин.

И вот как раз, когда он решил это, услышал короткое: «Собирай вещи, завтра вылетаем».

Заранее обдуманное и принятое решение сразу разбилось, разлетелось на мелкие осколки от одного слова «вылетаем». Если бы Вадим Андреевич сказал «выезжаем», то Харитон степенно поблагодарил бы за внимание и сухо ответил, что никуда он не поедет, останется здесь. А тут вдруг – «вылетаем»!

Полететь на самолете было самой заветной мечтой не только Харитона, а всех бузиновских и боровских ребят. Над Десной простерся безрельсовый путь, по нему ежедневно шли самолеты из Москвы на Киев, из Киева на Москву, а возможно, еще и дальше, Харитон точно не знал. Самолеты гудели и летом, и зимой, проплывали высоко в чистом синем небе, летели невидимые в густых туманах, за высокими облаками. И не раз Харитон и его дружки, купаясь в Десне или в придеснянских озерах, подолгу, лежа на спине, всматривались в небо, провожали взглядом самолет, пока он не затихал, скрывшись за горизонтом, и вздыхали: «Вот бы полетать!..»

Харитон промолчал, ничего не ответил дяде Вадиму. Только внимательней к нему присмотрелся. И неожиданно во всей фигуре его, в движениях, в манере перелистывать книгу и щуриться увидел покойного дедушку. И от этого дядя Вадим сразу стал родным, таким своим, близким… Перевел взгляд на Клавдию Макаровну, долго и пристально тайком ее рассматривал. В ней он тоже открыл что-то новое, невольно сравнил с теткой Тонькой и, не колеблясь, целиком отдал предпочтение тете Клаве. Ему нравилось, что Лянина мама спокойна, уравновешенна, не бросается понапрасну словами, смотрит на Харитона открытым проникновенным взглядом, в котором он безошибочно улавливает не безразличие, а невысказанное сочувствие.

Харитон решился – он летит. Уж хотя бы потому, что давно мечтал об этом. Кто знает, чем закончится его пребывание в дядиной семье, но полет останется с ним, а если и придется вскоре вернуться в родные края, то, во всяком случае, после полета на настоящем самолете, на высоте трех, а то, говорят, и пяти тысяч метров. Он ничего не ответил дяде. Знал – молчание означает согласие. Другой на его месте от такой перспективы пустился бы в пляс, но он плясать не станет, не маленький.

Под вечер вышел из дома. Его шатало из стороны в сторону – то ли от долгого сиденья, то ли от голода, но есть не хотелось, сам не знал, что с ним творится. Зашел в сад, с грустью взглянул на яблони, на груши, обильно увешанные плодами. Не придется поесть фруктов из этого сада…

В зоопарке хозяйничали юные натуралисты, тихо, почти безмолвно, видимо боясь нарушить покой приезжих. Харитона встретили сочувственными взглядами, сообщили, что лисичка захандрила, не берет еду. Харитон подошел к ее вольеру, долго смотрел. За ним тоже пристально следили две золотые пуговки. Не похоже на то, что лиса заболела. Видно, просто не была голодна. Осмотрев всех обитателей зоопарка, Харитон почувствовал безразличие к ним. Что они для него? Дело прошлое… Удивился и тому, что так легко может распрощаться с ребятами и девчонками. Вздохнув, произнес:

– А мы завтра улетаем.

На него смотрели молча, благоговейно, будто на некое заморское чудо. Поверили сразу. Знали, что дядя Вадим Андреевич всегда прилетал к отцу на самолете, что у них так заведено. Даже Ляна, девчонка, не парень, и та летает. Так почему же не верить Харитону? Ведь он принадлежал к роду Громовых-Булатовых, и кому же тогда летать, если не ему?

– Везет людям… – вздохнула какая-то из девчонок.

На нее глянули осуждающе, а кто-то из ребят, цыркнув сквозь зубы, процедил:

– Дуреха…

– Чего ругаешься? Что я такого сказала? – покраснела как рак девчонка.

– Тут дед умер, а она – «везет»… Понимать надо!..

Всем стало неловко. Девчонка поняла ошибку. Юннаты разбрелись по двору, а Харитон вышел на улицу. Ноги понесли за село, к кладбищу. Он шел к дедушке, словно к живому, хотел сообщить – завтра летит в неведомое будущее…

Возле могилы возился Марко Черпак. Старательно приспосабливал к металлическим трубам, вкопанным в землю, узорчатые стенки ограды. Харитон остановился и молча наблюдал за работой. Не сразу его заметил сосредоточенный и сегодня какой-то другой, будто незнакомый, кузнец Марко. А когда увидел, выпрямился, рукавом вытер вспотевший лоб и не то самому себе, не то Харитону сказал сокрушенно:

– Недоглядели мы Андрея Ивановича…