Текст книги "Кукуют кукушки"
Автор книги: Юрий Збанацкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 36 страниц)
В жизни часто случается не так, как задумано.
На следующий день собрались вместе все три деда: Макар, Иван и Кузьма, заглянули к ним Харитон с Ляной, даже Лянины родители собирались к Журавлевым в гости, поскольку был выходной, но в последний момент их намерение не осуществилось, так как у директора завода частенько выходные дни превращаются в рабочие.
Дед Копытко очень обрадовался школьникам. Будто год с ними не виделся.
– Ляночка, голубушка, ты прямо не по дням, а по часам растешь и расцветаешь, уже похожа на студентку, а не на школьницу!
Ляна улыбнулась и в свою очередь не осталась в долгу:
– А вы, дедушка, вроде помолодели с дороги, жених, да и все!
– Ну а как же! Хоть и в годах, а жених. Жена вон подвела, одного оставила старика, вынужден ходить в женихах.
И Харитону перепало теплое слово:
– А Харитон тоже тянется в гвардейцы.
Кузьма Степанович помалкивал и, только когда Ляна, удивленная его молчанием, спросила, что он видел на родине, сказал:
– Не узнать Чувашии. Чебоксары – городишко был так себе, по оврагу над Волгой разбросан. А теперь четверть миллиона в Чебоксарах. На гору взлетели просторные улицы, здания возведены такие же, как в Москве. А неподалеку город-спутник появился, Новочебоксарск. Лучшие в мире краски здесь производят. Школы, институты, университет – да, это не прежняя убогая Чувашия! Сердце радуется, когда на все это смотришь, недаром мы жили на свете…
Выдался чудесный весенний день. Даже надоедливый ветер, какой бывает в эту пору в донецком краю, заснул где-то в буераке. Светило солнце, грело по-летнему, растапливало остатки снега и ледяных глыб в тени. Деревья в дедовом саду уже чувствовали весну, набухали округлыми темными почками, и благоухали эти почки самыми лучшими ароматами. На освободившихся от снега грядках прямо на глазах лезли из земли бледно-зеленые петушки, коричнево-серые побеги пионов, а смородина успела выпустить зеленые бутоны и так вкусно пахла, что уже привлекала к себе первых пчелок, неведомо откуда в это время явившихся.
– А не сварить ли нам косарскую кашу, люди добрые? – как всегда, проявил инициативу дед Копытко.
– А может, пройдемся в город, взглянем, что там на площади делается? – подал голос дед Макар.
Эта мысль пришлась всем по душе – в Новотуржанске только и разговоров было о том, что на городской площади начались подготовительные работы по сооружению памятника Владимиру Ильичу Ленину.
Собрались быстро. Три деда, двое внуков да еще тетка Ганна – вшестером вышли со двора Журавлевых и улицей Журавлевых прошли пешком на Первомайскую. По пути к ним присоединилось еще несколько соседей, за Ляной и Харитоном потянулись школьники, так и шли толпой посреди улицы – здесь было суше. Машины в выходной не сновали без дела – водителям, как и всем людям, нужен отдых.
Чем ближе подходили к центру старого города, называвшегося просто Туржанском, тем больше встречалось людей. В такой день никому не хотелось сидеть по домам, и каждого, старого и малого, тянуло на весеннее солнышко.
Во всем чувствовался праздник: в улыбках детей, в разглаженных морщинках стариков, в нарядной одежде, даже в шуме самолетов, шедших в небе по воздушным путям, в голосах девчат и в звуках гитар и гармошек, в весеннем наряде деревьев и в свежей окраске стен заметно помолодевших зданий.
Харитон чувствовал себя так, будто шел на какое-то величественное, невиданное зрелище, у него было хорошо и спокойно на душе, потому что он сердцем прирос уже к этому городу и к этим людям. Он не отставал от дедов, а они шагали не спеша, торжественно, так, как и прожили жизнь в этом большом и прекрасном мире. Переговаривались, что-то вспоминали, чему-то удивлялись, радовались, чувствовали себя полноправными хозяевами земли.
В старом Туржанске, к которому прилепился Новотуржанск, расположились все районные учреждения, универмаги и гастрономы, магазины, кафе и рестораны, школы, а посреди всего этого нагромождения зданий разной высоты и конфигурации раскинулась обширная городская площадь, возле которой высился Дом культуры, называвшийся в народе весомым словом – театр. Правда, название это было довольно условным – ведь театр только тогда театр, когда он имеет пригодную для постановок сцену. В туржанском же Доме культуры с его высокими, массивными колоннами, с большими фойе и залом, где при необходимости могло вместиться до тысячи зрителей, была очень неудобная и в сравнении со всем остальным миниатюрная сцена. Однако тут уже невозможно было ничем помочь, грубую архитектурную ошибку можно было лишь смягчить таким вот названием здания – не клуб, а театр, все-таки приятнее.
Сегодня никто не обращал внимания на Дом культуры, на то, что́ в нем происходило сейчас и что́ должно было состояться вечером. Внимание всех было приковано к городской площади. Деды даже приостановились от удивления и неожиданности, переглянулись и, довольные, подмигнули друг другу. Пока они путешествовали, покуда присматривались, что и как делается в других городах и краях, в их собственный город пришел праздник. Мощные тракторы и экскаваторы изрыли широкую площадь, выкорчевали старые, хилые, росшие где попало деревья, выровняли, как по линейке, аллеи, некоторые из них уже заасфальтировали. Были вырыты ямы для молодых деревьев, а несколько пяти-шестилетних каштанов и кленов уже прижились.
Главные работы развернулись на противоположном Дому культуры краю площади, ближе к новотуржанской стороне. Здесь каменщики выкладывали из ровных, гладко отполированных мраморных плит площадку, на которой должен был вырасти высокий постамент под бронзовую скульптуру. Пока еще тут все было разбросано и разворочено, царил полнейший хаос. Но такие бывалые и знающие мастера, как старики металлурги, понимали, что на рабочей площадке наступила пора именно той обязательной неразберихи, без которой нет ни одной стройки, не возводится ни одного сооружения. На площадке мирно отдыхали измазанные грунтом и глиной машины, экскаваторы и катки с тяжелыми барабанами, лежали горы мраморных плит и дикого камня, тяжелые глыбы, из которых должны сложить прочный, массивный постамент для памятника.
Ни одного работающего человека. Выходной – для всех выходной. Однако около городской площади в этот первый по-настоящему весенний день все гудело и бурлило, подходили поодиночке и группами люди, переговаривались, расспрашивали, радовались тому, что в канун Первого мая, в столетнюю годовщину со дня рождения Владимира Ильича, их город украсится прекрасным памятником.
Деды Макар, Иван и Кузьма в окружении родни и знакомых долго стояли у места будущего памятника, оживленно обсуждали вопрос, на какой из известных памятников будет он похож. Потом торжественно обошли широкую площадь и снова направили свои стопы улицами Туржанска туда, где старый город незаметно переходил в Новотуржанск. Снова вышли на улицу Первомайскую, а с нее – на улицу Журавлевых…
Хорошее настроение никого не покидало до самого вечера, когда возник было небольшой конфликт. Весна еще была ранняя, вечер на донецкой земле наступал неожиданно. Ляна загулялась до темноты, ночевать у деда или одна бежать домой не хотела, Харитону же взбрело в голову остаться в обществе деда Макара.
– Хитрый ты, Харик, очень хитрый и проворный тоже! Я-то – в огонь и в воду за брата, а когда сестренке туго пришлось, одна ночью боится домой идти, то братик в кусты. Премного благодарна, вечно буду помнить вашу доброту, товарищ Колумб!
Пришлось Харитону во тьме тащиться с улицы Журавлевых к директорскому дому, занимать Ляну разговорами. А она, почувствовав свою победу, не могла скрыть радость, была ласкова, в смешливо-приподнятом настроении. Харитон уже и не жалел, что пошел с ней.
Все было прекрасно и на другой день. В школе заканчивались занятия, скоро должны были наступить желанные весенние каникулы. Харитон шел к ним спокойно и уверенно. В школьном журнале по всем предметам стояли пятерки.
…Тревога охватила семью директора, да, наверное, и всех новотуржанцев в понедельник под вечер. В директорский дом ее принес дед Макар Ерофеевич.
Явился дед вскоре после прихода Вадима Андреевича. Не поздоровавшись, накинулся на зятя:
– Слыхал, Андреич, новость?
– Какую, Макар Ерофеевич?
– Насчет памятника-то.
– Еще бы не услыхал…
Харитон и Ляна, дружно оставившие свои дела, чтобы встретить деда, остолбенели от неожиданности, встревожились, безошибочно почувствовав – произошло что-то неладное.
– Что случилось, папа? – заволновалась на кухне тетя Клава.
– А то случилось, что надо кому-то мозги вправить и шею намылить! Получается, что не будет памятника Ленину в Новотуржанске.
Вадим Андреевич попытался как-то сгладить впечатление от сообщения деда Макара, которым он ошарашил всех.
– Почему ж, будет, но… попозже…
– Хорошенькое попозже, ежели через полтора года обещают!
Харитон не сразу уловил суть дела. И только когда дядя Вадим объяснил подробнее, понял, что и впрямь экскаваторы зря выравнивают площадь возле Дома культуры, напрасно устанавливают постамент для памятника. Оказывается, для того чтобы отлить бронзовую фигуру, нужно было заранее – за год, а то и за два – отправить заказ в какие-то там художественные мастерские, а так как туда обратились с опозданием, то в мастерских должны сначала сделать памятники для тех городов и сел, чьи заказы оформлены своевременно. Поэтому новотуржанцы и вынуждены ждать своей очереди, а она подойдет не ранее чем через год после празднования столетия со дня рождения Ленина.
Огорчительно, но что поделаешь? Харитон еще восьмиклассник, но жизнь уже научила его понимать, что человеку не все дается тогда, когда ему того захочется, что существует на свете невозможное, что надо уметь ждать, ведь даже самые серьезные переживания или гнев бессильны помочь там, где нельзя ничего сделать.
Макар Ерофеевич смотрел на это по-иному. Сначала он всякими словами поносил кого-то неведомого, кто не побеспокоился о том, чтобы заказ был оформлен своевременно, а затем долго расспрашивал Вадима Андреевича, действительно ли уж так безнадежно дело и неужели руководители тех мастерских никак не прислушиваются к голосу рабочего класса, к металлургам?
Вадим Андреевич, как показалось Харитону, чувствовал себя в чем-то виноватым. Он явно был подавлен тем, что так все получилось, но, вероятно, не видел какого-либо реального выхода из создавшегося положения:
– Ничего здесь не поделаешь. Мастерские эти особенные, в стране их немного – им одним известен секрет художественного литья. Для них все одинаковы – металлурги ли, шахтеры ли, свекловоды или текстильщики, а обращаются туда и рабочие и колхозники. Заместитель председателя горсовета по вопросам культуры прошляпил, а весь город страдает…
– Вот бюрократ, вот растяпа!
– Теперь с него как с гуся вода. Вытурили с работы, но ведь от этого не легче.
Дед Макар долго возмущался безответственностью тех, кто должен четко и аккуратно работать. Харитон целиком был согласен с дедом – обидно, разумеется, за свой город…
Как раз в тот момент, когда возмущение деда Макара достигло наивысшей точки, в разговор вмешалась Ляна.
– Разве это уж такое сложное дело – отлить из бронзы памятник? Бронза ведь не сталь. Сталь льют, а бронзы испугались…
Сначала отец, а за ним и дед с удивлением глянули на нее, даже не удостоив ответом эту пустую болтовню, которая могла сорваться с языка разве что девчонки, да еще такой трещотки, как Ляна.
– Возьмите да в литейном цеху и отлейте! Бронза есть, что еще вам нужно?
Вадим Андреевич бросил насмешливый взгляд на тестя, а Макар Ерофеевич молчал, что-то взвешивая и прикидывая.
– Ляна, ведь надо разбираться в подобных делах. Речь идет не об обычной плавке, а о художественном литье. Люди этому учились, мастера своего дела…
– А вы разве не мастера? Макар Ерофеевич вздохнул:
– Если б мы, внученька, были мастерами по этому делу… Ночей бы не спали, а не допустили б, чтобы в таком городе да к такой дате памятника Ленину не поставить!
Лянино предложение не было принято. Узнав, как отливаются художественные произведения из бронзы, меди и других цветных металлов, Ляна больше не настаивала на том, чтобы дед с отцом брались за незнакомое им дело.
Весь вечер в доме тихо грустили. Даже традиционный чай не порадовал деда Макара. Несколько раз принимался рассказывать он о поездке по ленинским местам, едва речь заходила о каком-либо памятнике – о том ли, что стоит в Красноярске, где жил перед отъездом в Шушенское Владимир Ильич, или о том, что в Шушенском возвышается на берегу речушки Шуши у домика Владимира Ильича и Надежды Константиновны, – рассказ прерывался, дед Макар снова начинал сетовать, что так глупо разладилось дело с памятником в Новотуржанске.
Явно опечалился Вадим Андреевич. Несколько раз выходил из комнаты, слышно было, как набирал чей-то номер телефона, говорил только о памятнике, кого-то убеждал, кого-то просил, но каждый раз возвращался к столу молчаливый, на вопросительный взгляд деда Макара пожимал плечами, отвечал:
– Не получается…
Макар Ерофеевич решительно отодвинул свою любимую чашку с красными розами, встал и, перед тем как уйти домой, сказал:
– И все-таки должно выйти! Стыдно будет, на весь свет срам, ежели узнают, что город сталеваров без памятника остался. Разыщи мне, Вадим, ту книжку, в которой про художественное литье пишется.
Вадим Андреевич развел руками:
– Уже смотрел. О нашем литье – целая библиотека, а о художественном – абсолютно ничего.
Макар Ерофеевич глянул на зятя укоризненно, а тот в оправдание:
– Завтра-послезавтра найду такую книжку, посмотрим.
С тем Макар Ерофеевич и направился к двери, а Харитон, прихватив портфель, за ним.
– Провожу дедушку, – сказал он Ляне.
Ляна не возражала. Напротив, была благодарна Харитону, что тот повел себя рыцарски, надумал проводить старика, плохо видевшего в темноте.
За воротами сразу окунулись в весеннюю ночь. Их обступили едва уловимые, но такие неповторимые запахи – пахло вишневыми и смородинными почками, любистком, мятой. Крупные яркие звезды висели над головой, привлекали, манили к себе. Тишина стояла необычная. Где-то далеко-далеко звучала музыка транзистора, их шаги шелестели по мягкой влажной земле. Шли молча, чувствуя близость и тепло друг друга. Обоим было так хорошо и так покойно.
– Красота… – произнес вполголоса дед.
– Весна… – отозвался внук.
Цепочка электрических огней протянулась в далекую улицу. На горизонте, где затаились заводские трубы, цвела гирлянда красных огоньков, сигналя пилотам, ведущим через Новотуржанск воздушные корабли.
Послышалось курлыканье журавлей. Журавли держали курс на север, оповещая, что они летят, и летят высоко. Весна подарила всему живому теплые дни, а журавлям – погожие ночи. И Харитону невольно вспомнилась Десна и те места на лугах, где во время весенних перелетов останавливаются передохнуть журавлиные стаи. Представилось, как Яриська встречает журавлиные клины, как подымает глаза к небу, щурится и расспрашивает птиц, не встречали ли где в далеком Донбассе беглеца Харитона.
И что-то щекочущее, трепетное сжимало Харитоново сердце, тревожило душу, куда-то звало, влекло…
– Теплая будет весна, – пророчествовал дед Макар. – Высоко идет птица. Аисты на Лянином вязе еще не поселились?
– Нет, не видать…
Недавно Харитон по-своему укрепил на вязе аистиное гнездо. Ляна каждое утро с надеждой посматривала на вершину дерева, ждала аистов.
– Редко они у нас селятся, на север все рвутся…
Харитон с этим был полностью согласен. Он понимал аистов. С наступлением весны и его сердце время от времени заходилось от непонятного трепета, и Харитон понимал – на север тянуло, туда, где синела Десна, где ясные Яриськины очи.
IIIПодошли каникулы, а с ними и настоящая весна. Правда, дед Макар, дед Копытко и даже дед Кузьма еще не рисковали одеваться по-весеннему, еще носили пальто, а на ноги обували ботинки или сапоги. Каждый день они копошились в огородах, обрезали деревья, вскапывали грядки.
– Что значит молодой, горячая кровь! – воскликнул дед Копытко, увидев Харитона в вельветовом пиджачке, джинсах и летних тапочках. – Вот так и я красовался, бывало. Только снег сгонит с земли, а я уже босиком. Все уходит, все в прошлом…
– А у нас в Чувашии, поди, еще до сей поры снег лежит, – отзывался дед Кузьма. – К нам весна не спешит. Бывает, перед маем столько снегу навалит, что туннели в нем прокладывать приходится.
Дед Макар в подобные разговоры не вмешивался, думая о своем. В свободное время сидел над книгой, в которой рассказывалось о художественном литье, но ничего определенного отыскать не мог. Сердился, что авторы скрывают свои секреты, пишут только о том, что им удалось сделать.
Каждый день старики наведывались в литейный цех. И Харитона брали с собой. Харитон ходил с ними охотно – он любил наблюдать за работой литейщиков, а еще ему по вкусу пришлась солоноватая минеральная вода, которую можно было пить в каждом горячем цеху сколько угодно. Других членов кружка юных металлургов с собой не приглашали, потому что старики все время вели какие-то полусекретные переговоры с мастерами литейного дела. Харитон знал: советуются и прикидывают, как самим отлить в заводском цеху фигуру Ленина.
Домой каждый раз возвращались задумчивые, понурив голову, скупо перебрасываясь словами.
– Ты подумай, – удивлялся дед Копытко, – можно сказать, жизнь прожил, а не знал, что есть такие вещи, которые не под силу настоящему сталевару. А выходит, есть…
Дед Степанов извлекал из своей памяти, в которой хранилось бесчисленное множество диковинных сведений, вычитанных из книг, подходящий пример:
– Пишут, что есть такой в океане остров, Пасхой называется, что ли. Так там неведомые мастера такие из камня фигуры вырубили, что сейчас никто не может докопаться, как это их сделали. А мастера, что их создали, как будто исчезли невесть куда, перепугавшись того, что сотворили.
Макар Ерофеевич не вступил в разговор. Будто ничего не слышал. Досадно ему было, что он, такой мастер, герой-сталевар, бессилен что-либо сделать в подобной ситуации.
Когда вышли на Первомайскую, дед Макар чуть замедлил шаг.
– Вот что, Харитон, иди скорее домой. А мы заглянем в горком партии, к секретарю, потолкуем с ним. Идея одна мне пришла в голову.
– Ну, ну, рассказывай, – ожил дед Копытко.
– Там и расскажу.
Харитон покорно направился домой, а старики подались в противоположную сторону, на площадь, куда выходило большое светлое здание горкома партии.
Харитон не обиделся. Дед частенько ходил в горком, и парнишка знал, что туда любого не пустят. Он шагал по Первомайской и радовался, что старики пошли именно туда. Уверен был: если деду пришла в голову какая-то идея, то из нее получится толк.
А в небе снова клином проплывали журавли. Несли весеннюю радость и томительную тоску, летели на север, туда, где под ярким солнцем блистала Десна, где осталось Харитоново детство, где жила Яриська, которая этой весной тоже оканчивала восьмой класс.
Как-то раз спросонок Харитону почудилось, что Яриська давно о нем забыла, никогда его не вспоминает и вспоминать не хочет. И одолела хлопца навязчивая мысль – напомнить о своем существовании. В наше время сделать это нетрудно, и Харитон после некоторых колебаний купил конверт с синими и красными полосками и пометкой «авиа», взял да и отправил Яриське Горопахе в село Бузинное письмо. Пусть поудивляется девчонка, получив письмо с ясного неба.
Опустив его в почтовый ящик, он пристальным взглядом провожал теперь каждый самолет, державший курс на север: не этот ли повез письмо Яриське? Ему казалось что если конверт – с пометкой «авиа», то его обязательно должны доставить прямо в Бузинное самолетом. Представлял себе, какой это произведет там переполох, как самолет сядет возле села на поле, у самого леса, как к этому невиданному чуду сбегутся колхозники, школьники, а из кабины высунется пилот и крикнет:
«А кто из вас тут Яриська Горопаха? Получай, чернобровая, письмо от Харитона Колумбаса!»
Он свернул на улицу Журавлевых, когда в вышине с тяжелым гулом проплыл очередной самолет. Видать, немало накидали в него писем с красно-синими полосами, с пометкой «авиа». Быть может, этот самый и понес на могучих крыльях Харитоново письмо на Десну, к далекой, но незабываемой Яриське?
Самолет и в самом деле принес Яриське радость, только не так, как это воображалось Харитону. Он не приземлялся возле Бузинного, а оставил почту в аэропорту Борисполь. Оттуда ее повезли в автофургоне на Главпочтамт, затем добиралось это письмо разными способами до Бузинного, а в Бузинном попало в кожаную сумку письмоносца, инвалида Отечественной войны дядьки Сидора, попало не сразу, а после того, как дядька Сидор осмотрел его со всех сторон: очень уж красивый конверт попался – белый, как снег, а с двух сторон красно-синяя полоса.
«Ага, – сказал себе дядька Сидор. – Значит, жив-здоров еще Колумбасов хлопец, ежели Горопахиной девке пишет! Хотя и далековато, но надо как-то вручить».
Каникулы уже заканчивались. Яриська в село не наведывалась, потому что каникулы, как известно, даются ученикам для того, чтобы отдыхать и набираться сил для штурма предстоящей школьной четверти.
И Яриська отдыхала.
Уже минул год, как Харитон не видел ее. И сейчас нужно было хорошенько к ней приглядеться, чтобы узнать ее. Она, как Харитон, как Ляна, за этот год вытянулась, выглядела уже не худенькой девчонкой, а юной девушкой, похорошела и выровнялась, не распускала нюни, когда надо и не надо, была задумчивой и сосредоточенной. Но не о Харитоне грустила она, нет, не о нем. Он уже стал забываться, хотя иной раз и всплывал в памяти образ норовистого и непокорного Харитона, который для нее был роднее родного брата и который так непочтительно обошелся с ней неведомо по какой причине.
Без Харитона Яриська могла жить беззаботной жизнью, а грустила она оттого, что заканчивала восьмой в Бузиновской школе и возникла необходимость срочно решать жизненно важный вопрос. Она была особой серьезной и все чаще задумывалась над своей судьбой, которая представлялась ей не такой уж легкой и ясной. Чем заняться дальше? В лесу с отцом зайчишек гонять? Но это занятие не для нее. Матери помогать выращивать в огороде свеклу и капусту? И этим не хотелось бы заниматься девушке. Поступить в девятый класс Боровской школы? Если бы Харитон там учился, так, может, и ей бы не было страшно оторваться от дома, а так – боязно очутиться с глазу на глаз с неизвестностью.
Уже отжурчал березовый сок в ведерки, уже появились первые лесные колокольчики, уже птицы в березовой роще заливались по-весеннему. В Яриськиной душе поселилось непонятное беспокойство. Не хотелось сидеть в хате, и она отправлялась в рощу, бродила среди деревьев; встретившись с дикими козочками, приманивала их, а они, одичавшие по весне, настороженно прядали ушами, старались быстрее скрыться с глаз.
Скучновато жилось Яриське в лесной сторожке. Нежданно-негаданно через кого-то из бузиновцев, явившегося по делу к дядьке Евмену, пришел от Сидора-письмоносца приказ:
«Пускай ваша девка явится, тут ее депеша ждет».
Услышала это Яриська – вспыхнула вся, а сердце так и затрепетало от радости. Сразу подумала, что депеша та не иначе, как от Харитона. Никому другому не было дела до Яриськи, никто другой не мог послать ей письмо…
Не шла, а бежала в село, бежала то дорогой, то напрямик, лесом, спешила, не терпелось ей взять в руки желанное письмо. Дядька Сидор был дома, он не любил ходить по хатам, больше был склонен к тому, чтобы сами бузиновцы к нему являлись. Каждому, кто приходил за письмом или за газетой, он очень радовался, извинялся, что не принес сам, жаловался на разболевшиеся ноги, просил присаживаться, раскрывал почтовую сумку, долго, водрузив на нос проржавевшие очки, рылся в ней, пока наконец не извлекал нужную корреспонденцию и торжественно вручал адресату:
«Читай на здоровье! Пускай пишут почаще, а наша почта доставит в целости и сохранности».
Сидора благодарили за радость, а он прямо-таки сиял оттого, что был причастен к доброму делу.
Яриська терпеливо ждала, только в лице сменялась, пока дядька Сидор копался в сумке. Увидев у него в руках чудо-письмо с красно-синими полосками по краям, не сразу поверила, что это и есть то самое, из-за чего ее звал письмоносец, и, только когда письмо очутилось у нее в руках, кинулась к двери. Уже на пороге вспомнила, что нужно поблагодарить, а дядька Сидор бросил вдогонку:
– Читай, детка, на здоровье! Пусть пишут, а почта доставит вовремя, в целости и сохранности!
Наверное, люди растут не постепенно, как кажется, а неравномерно: в одно время их гонит вверх, в другое – быть может, и вовсе не растут. Наверное, растут люди в минуты радости. Яриську охватила такая радость, что она за несколько коротких минут подросла на глазах. Стала бойкой, подвижной, раскраснелась, даже лицо округлилось, а глаза сделались такими синими и глубокими, что с самим небом могли поспорить.
Снова заспешила от села к родному лесу, прижимая к груди дорогое письмо, будто боялась, что его у нее кто-то отнимет. Время от времени поглядывала на адрес: ей, конечно, Яриське Горопахе, оно адресовано. И было оно не от кого-то, а именно от Харитона Колумбаса, от того неблагодарного сорвиголовы, которого она едва не выбросила навсегда из своей памяти.
О чем он ей писал? В ней боролись два чувства: хотелось поскорей прочитать, узнать, что написано, и вместе с тем боялась: а ну как недоброе. Что, если в письме накинется на нее Харитоша-письмоносец так же, как ни с того ни с сего накинулся в березовой роще?
Утешалась надеждой, хотела верить, что письмо дружеское – вон в каком красивом конверте пришло: в белом-белом, с красно-синими полосками и с громкой надписью «авиа». Если бы письмо было неприятным, то оказалось бы в обычном сером конверте, плохое ни к чему посылать в красивом…
Остановилась только тогда, когда очутилась в березовой роще. Любила Яриська эту рощу. Здесь было так легко, так хорошо мечталось. Услышала, как дятел выстукивает по дереву. Прислушалась – а это сердце в груди испуганно бьется. Почудилось, будто скрипки вдали нежно заиграли. А это в ушах так приятно и мелодично звенело, так необычно, так по-весеннему…
Оглянулась кругом, всмотрелась в лесную чащу, нет ли поблизости Митька, не подсматривает ли проказник братишка. Никого не было. Только стайка синиц тенькала среди веток, только солнце пускало сквозь гущу золотые зайчики.
Осторожно достала письмо. Еще раз осмотрела со всех сторон, надорвала конверт с одного края, где было заклеено, и в руках у Яриськи затрепетал белый листок, а на нем – чуть покосившиеся строчки, написанные рукой Харитона.
«Здравствуй, Яриська! – торжественно обращался он к ней и сразу же сообщал: – С глубоким приветом к тебе Харитон, если ты еще меня не забыла…»
Яриська нервно засмеялась и, не заметив, как повлажнели глаза от счастья, подумала: «Вот же глупенький, вот баламут, мог такое подумать, написать! Почему я забыла, почему должна забыть?»
Продолжала читать:
«Долго я колебался, но все же надумал послать тебе письмо, потому что ты мне снишься и всюду видишься. Иду по улице, а впереди какая-нибудь дивчина, меня так и кольнет в сердце – неужели Яриська? Отпиши мне, жива ли, здорова ты там? Не случилось ли чего с тобой? Как ты учишься и живешь – мне интересно все это знать».
Яриська прямо разомлела от счастья – так ей понравилось письмо Харитона. А больше всего то, что она ему снилась.
«Я живу хорошо, учусь в восьмом на «отлично», еще состою в кружке юных металлургов. Тут нас учат, как плавить сталь, поэтому я твердо решил, что после восьмого пойду в профтехучилище при заводе и буду учиться на сталевара, потому что это самая лучшая профессия, поскольку, как ты сама знаешь, металл – это сила, это все».
Яриське вдруг показалось, что это пишет не Харитон, а кто-то другой, взрослый. Но она сразу же отогнала от себя эти мысли – ведь Харитон уже вырос, стал таким рассудительным и серьезным, что она, пожалуй, его теперь при встрече и не узнает…
«А еще пропиши мне, Яриська, куда ты думаешь податься, когда закончишь восьмой? Если хочешь, можешь поступить в какое-нибудь профтехучилище. У нас в Новотуржанске их много, этих училищ и техникумов, и принимают в них всех охотно, особенно тех, кто учился на «отлично», а ты можешь легко пройти какие угодно экзамены».
Яриська еще раз перечитывала написанное. Ей показалось, что Харитон подслушал ее мысли, как-то дознался о ее заботах и вовремя протягивает дружескую руку. Но как последовать его совету? Кто знает, где этот Новотуржанск, разве она отыщет туда дорогу? Колебалась, а сердцем верила – поедет летом к Харитону, будет с ним рядом искать свое место в жизни.
Дальше Харитон описывал дядину семью, о деде Макаре и дедах Копытко и Степанове не забыл. Сообщал о том, что у них с дедом большие заботы, потому что никак не двигается дело с установкой памятника, а всем новотуржанцам очень хочется видеть у себя на площади памятник Владимиру Ильичу.
Яриська перечитывала письмо и раз, и два, и смеялась сама с собой, вытирая украдкой предательские слезы. Не замечала того, что солнце уже клонилось к горизонту, скрывалось за лесом, в березовую рощу подкрались сумерки, из чащи пробиралась вечерняя прохлада.
Она бродила по роще, доверчиво прислоняясь к березам. То прятала письмо за пазуху, то снова доставала его, пока от лесной сторожки не донеслось Митьково:
– Яриська-а! Уу-у-у, Яриська! Иди домой, а то мама березовой каши всыплет!
Яриська вспомнила, что она совсем еще не взрослая и не самостоятельная, всего-навсего восьмиклассница, сразу сникла, сделалась как бы меньше и перестала расти. Неохотно пошла на голос брата. Ничего не поделаешь, никому не хочется ни с того ни с сего отведать березовой каши…
