Текст книги "Кукуют кукушки"
Автор книги: Юрий Збанацкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 36 страниц)
Андрей Иванович доживал седьмой десяток. Несмотря на то что уже в третий раз обманул неумолимую смерть, был моложав и бодр духом.
Он выздоравливал после третьего инфаркта. Уже не лежал бревном, а сидел в потертом кресле с лоснящимися подлокотниками, опершись на них костлявыми руками, заложив ногу за ногу, и умиротворенно смотрел в печку, в которой весело полыхал огонь. Бледное лицо со следами тяжелого недуга, белые как снег волосы, густоте которых мог позавидовать любой парень, грустные, усталые, чуть прищуренные глаза… Он думал. От него недавно вышли его бывшие ученики – теперешние хозяева села, у стола хлопотала соседка Мария, тоже его бывшая ученица. А он словно пребывал наедине с собой, точно какая-то незримая стена отгораживала его от людей, от всего окружающего мира. Острая боль в сердце и какая-то тревога, возникающая, когда человек чувствует, что сердце отказывает ему служить, отошли. Тело еще было тяжелое, но он чувствовал, что опасность миновала, смерть отступила. Он ушел в воспоминания о давно минувших днях, о тех, кого давно уже не существовало на свете, чьи голоса давно умолкли.
Андрей Иванович был сыном рыбака. Жил этот знаменитый рыбак, Иван Громовой, неподалеку от Борового, в селении, что когда-то считалось уездным центром, на самой окраине, над рекой, как и надлежит семье рыбака.
Едва маленький Андрейка стал на ноги, он больше знался с рекой, нежели с людьми. Остроперых судаков, головастых сомов и зубастых щук он считал хозяевами подводного мира, а отца своего – повелителем над ними. Андрейка не сразу уразумел, что, кроме рыболовства, существуют на свете и другие профессии: кто-то сеет на поле жито, а кто-то перемалывает его в муку, один пасет коров, а другой выдаивает молоко, один мастерит бочки, а другой заполняет их соленьями. Ему казалось, что его отец и другие рыбаки из их слободы своими уловами кормят весь род людской, а хлеб, картофель, масло и разные лакомства, например конфеты, растут где-то в таинственном сказочном краю, который именуется базаром.
Мать на базар частенько носила рыбу, а с базара приносила все необходимое для семьи.
Андрей, словно утка, вырос на воде. Первую сказку-легенду услышал от отца, и была та сказка о судьбе рыбака. Спрашивает потомственный хлебороб у рыбака: «Какой смертью помер твой дед?» Рыбак с гордостью отвечает: «Утонул мой дед». – «А отец?» – спрашивает хлебороб. «И отца постигла та же участь». Хлебороб ужаснулся: «Да как же ты после этого не боишься садиться в лодку?» Рыбак на это спросил: «А какой смертью твой дед с отцом померли?» Хлебороб гордо произнес: «Мои померли в постели». Тогда рыбак удивился: «Так отчего же ты, добрый человек, не боишься каждый вечер ложиться в постель?»
Рыбаки – народ бесстрашный. В погоду и непогодь, осенью и зимой, в половодье и в бурю они, словно водоплавающие птицы, полощутся в воде, добывая из нее свой хлеб. И хоть рыба ловилась хорошо, а все же ее не хватало, чтобы прокормить и одеть большую семью.
Пришлось маленькому Андрейке в свои пять-шесть лет приниматься за работу, ловить разную мелочь на удочку; как ни странно, его улов тоже шел в дело: мать жарила на завтрак или ужин и мелюзгу – пескарей и костлявых щурят.
Бывало и такое, что отправлялись рыбаки в ночь на ловлю, боролись с разбушевавшейся рекой, преодолевали холодные волны, возвращались же поутру с пустыми руками, а то и вовсе не возвращались. Тогда семьи подолгу терпеливо ждали, когда всплывет с илистого дна рыбак, бродили по берегу, разыскивали в плавнях да на обнаженных лугах, находили и с отчаянными воплями, жалобным плачем, под аккомпанемент поповской молитвы и неугомонного звона церковных колоколов относили вздувшееся, почерневшее, обезображенное тело, что называлось когда-то рыбаком, на кладбище. Маленький Андрейка не верил, что хоронили в землю знакомых ему сельчан. Никак не мог он взять в толк, куда делись эти лохматые, бородатые и усатые люди в сапогах с высокими голенищами и кожаных, будто у кузнецов, фартуках, старшие и младшие побратимы отца.
Со временем все эти четко отпечатавшиеся в детском воображении образы растаяли, растерялись на бесконечных житейских дорогах, казалось, навсегда ушли в небытие. Но, видимо, ничто в жизни не исчезает бесследно. Не канули в вечность и те немногословные суровые рыбаки, что навсегда улеглись на убогоньком местном погосте. Они в самый ответственный, самый критический момент жизни Андрея Ивановича, через много лет, снова встали на свои неутомимые ноги, обутые в сапоги с длинными голенищами, надели свои пропахшие рыбой фартуки, распушили по ветру седеющие усы и обступили со всех сторон кровать учителя, обступили тесною толпой так, что свет от него закрыли, воздуха не хватало, ни на минуту не отходили, молчаливо звали куда-то, глядели строго и выжидательно, будто на чужого, им не знакомого. Расступались и незаметно исчезали, когда в дом приходил доктор. После укола сердце билось ритмичней, спадала усталость, грудь начинала дышать ровнее, Андрей Иванович засыпал и спал бы спокойно, если б его снова не обступали со всех сторон давние знакомые, с серьезными лицами рыбаки, не смотрели бы выжидающе, не ждали терпеливо, пока он проснется, придет в себя, натянет сапоги с длинными голенищами и отправится с ними к лодкам.
Не мог Андрей Иванович спать спокойно, мучила мысль, что задерживает рыбаков – ведь пора отправляться на ловлю, а он валяется в кровати, драгоценное время уходит…
Когда ему сделалось немного легче, видения все исчезли. Но не покидали воспоминания, далекое детство все время стояло перед глазами, и главное – эти воспоминания не мучили, не изнуряли, а были приятны, даже сладостны. Они успокаивали сердце, и Андрей Иванович чувствовал, что оно билось в унисон с ними, набиралось силы.
Чаще всего вспоминал отца, Ивана Громового.
Ивану Громовому везло в рыбацком деле. Долгие годы ходил он в самые адские водовороты реки за рыбой и каждый раз возвращался хотя и усталый, но живой и здоровый. Да он и верил, что все обойдется, что водяной не поставит на него своих сетей.
Однажды Иван Громовой не вернулся домой. О нем никто не слыхал, его никто не видел, знали только, что собирался куда-то далеко за рыбой, может быть верст за двадцать, о чем, правда, не сказал никому. Отправился так далеко во время весеннего половодья только потому, что вода уже пошла на убыль, а вечер был тихий, по-летнему теплый и обещал богатый улов.
Ночью в небе собрались грозовые тучи, внезапно поднялся холодный северный ветер, взбурунил реку, и она закипела, точно вода в котле. Полоснул косой дождь, в небе зигзагами засверкали молнии, без умолку гремел гром. Ничего коварнее и страшнее не было для рыбаков, чем эта разгулявшаяся стихия.
Молча ломала руки Андреева мать, только стонала да кусала губы. Она уже предчувствовала, что придется ей кричать на похоронах не своим голосом, но все же надеялась. Хорошо зная своего Ивана, она не верила, что тот так легко покорится стихии. И не ошиблась. Трое бесконечных суток в доме Громовых никто не смыкал глаз, жило в нем тяжкое горе. А на четвертые пришла радость: рыбаки привезли отца. Измотанного, простуженного, но живого. А на костях мясо нарастет, в живых глазах засветится жизнь, на уста ляжет тихая улыбка, и вымолвится соленое словцо.
Буря перевернула Иванову лодку. Сколько его носило по бурной реке, сколько раз погружало и выбрасывало на поверхность лишь для того, чтобы не только воду хлебал, а и воздухом закусывал, Иван Громовой не помнил. И уже, когда больше не оставалось сил бороться, он вдруг ощутил под ногами дно. Долго потом он брел в ледяной воде, пока наконец не свалился полумертвый на мокрую, холодную пахоту.
С тех пор Иван Громовой больше не говорил сыну, что его будущее – рыбачество. Купил сыну букварь, начал учить грамоте. А однажды, когда был в хорошем расположении духа, разговорился:
– Надумал я, Настя, в люди нашего Андрея вывести. Пусть в реальное поступает или в гимназию. Из кожи вон вылезу, всю рыбу в Десне выловлю, а на ноги мальца поставлю. Пускай на попа или дьячка учится, а то на учителя…
Будто в воду смотрел рыбак Иван Громовой…
В том возрасте, когда человеку не жаль расставаться с миром, где он ходил долго и уверенно, ему очень хочется еще разок заглянуть в свое прошлое, вызвать к жизни людей, среди которых и сам стал человеком, взглянуть на них не столько глазами, сколько сердцем, до конца осмыслить, среди кого ты жил, откуда вышел, быть может лишь для того, чтобы решить, кто ты есть и кем ты был…
Наверно, если бы в дом заглянул сам отец, Андрей Иванович не так бы обрадовался, как он обрадовался Галине Колумбас, переступившей его порог. Она пришла, как раз когда он ее не ждал, даже не думал, что она придет.
На какой-то миг ему показалось, что видит ее во сне. Даже зажмурился и прикрыл рукой глаза. И тогда она исчезла. Но послышался такой родной голос:
– Добрый вечер, папа.
Галина глядела на похудевшее лицо отца и сразу позабыла обо всем, что ей наговорили про этого человека. И ей стало жаль и его, обойденного ее любовью, и саму себя – напрасно столько лет мучилась в тяжелых сомнениях. Галина всхлипнула, подбежала к отцу, упала перед ним на колени, осторожно взяла слабую, костлявую руку, припала к ней горячими губами.
Андрей Иванович ликовал. На краю жизни обрел наивысшую награду – к нему возвратилась дочь. Молча положил руку ей на голову, длинными худыми пальцами коснулся выпуклого холодного лба, произнес всего одно слово:
– Ласточка…
VIIIГалина Колумбас, женщина, которой повернуло уже на четвертый десяток, снова стала прежней Галинкой, любимою дочкой учителя Андрея Ивановича. Ей на миг показалось, что не было в ее жизни последних пятнадцати лет, что то был всего лишь сон. Едва заглянула в его глаза, смотревшие уже в иной мир, сразу поняла – она все эти годы жестоко ошибалась и, ошибаясь, обкрадывала себя. Разочарование и обида неведомо на кого и на что, запавшие ей в сознание, стали началом ее несчастья. Первая капля яда легко притянула к себе новую – она поверила болтовне подружки о таинственной гибели ее родного отца. Она замкнулась в себе, мир для нее стал чужим и постылым, сама создала для себя затхлую атмосферу бытия и не знала, как найти выход из этого заколдованного круга.
Именно тогда и подвернулся Иван Колумбас. Оба они поверили, что необходимы друг другу, – и оба ошиблись. И тогда Колумбас отправился в морские странствования, быть может втайне надеясь, что разлука сделает свое дело, расположит к нему Галино сердце.
Этого не случилось. Когда Иван приехал в отпуск, то застал дома маленького Харитона полноправным хозяином. Однако совсем немного понадобилось времени, чтобы стало ясно: вся любовь, внимание и доброта предназначались только одному человеку – маленькому Харитону, мальчику их рода Колумбасов, названному именем партизана Булатова. Для Ивана в Галином сердце по-прежнему не было даже самого крохотного уголочка, хотя она этого ничем не выказывала и ни единым словом не унизила человеческого достоинства храброго моряка.
Иван Колумбас, когда закончился его отпуск, снова ушел в море.
В следующий отпуск Иван Колумбас домой не явился, только прислал сыну дорогие подарки, а жене – деньги и коротенькое письмо, в котором сообщал, что обстоятельства, по-видимому, надолго привяжут его к морю. Спустя год он прибыл домой – не похожий на себя, бородатый и еще более чужой.
Иван Колумбас тянулся к сыну, а мальчишка сторонился отца, прятался за мать.
– Не привык он к мужчинам, – оправдывала его Галина.
– Подрастет – привыкнет, – оптимистически пророчествовал Иван и хотя в эти слова ничего скрытного, казалось, не вкладывал, но они звучали горьким упреком.
Иван Колумбас снова ушел в море, а вскоре почта принесла весть: погиб храбрый моряк, спасая в разбушевавшейся стихии иностранных моряков с горящего корабля.
Оставил Галине муж неизлечимую рану и чувство непреднамеренной вины, а малому сыну – фамилию, которая изобретательными школьниками была потом слегка переделана так, что Харитон из рода Колумбасов перекочевал в род великого мореплавателя и открывателя Христофора Колумба.
Пораженная известием о гибели Ивана, Галина ощутила себя как никогда одинокой, особенно когда слышала из чужих уст горькое слово – вдова. Вдовьим сыном называли теперь и Харитона. Если бы не этот вдовий сын да не близкая подруга Тонька Горопаха, кто знает, как бы жилось Галине…
С годами она примирилась со своим вдовством и еще больше сдружилась с Тонькой. Сдружилась только для того, чтобы после горько в ней разочароваться. Хотя они и оставались подругами, но уже в сердце Галины не было к ней того доверия и близости, которые подчас сильнее кровного родства. Произошло это, возможно, потому, что со временем изменился характер у Тоньки, а может, годы выветрили то хорошее, что было в ее характере, оставив лишь дурное.
Галине всегда были неприятны алчность и зависть. В семье Громовых-Булатовых не всегда имелось все необходимое, но и лишнего, такого, что оставалось без надобности, тоже не водилось. Когда же такая вещь появлялась, она немедленно, без всякого сожаления, передавалась тому, кто в ней очень нуждался.
Эту черту бескорыстия в характере Галины быстро подметили и оценили в Бузинном. После того как в потребительском обществе случилось несколько растрат, когда бузиновцы стали думать, кому доверить кооперативную торговлю, кто-то вспомнил Галину Колумбас. Она согласилась не сразу, так как работала в садово-огородной бригаде, и лишь после того, как на общем собрании членов потребобщества единогласно за нее проголосовали да настойчиво попросили, она взялась за незнакомое ей дело.
Со временем втянулась в эту работу, почувствовав, что делает для людей доброе дело, и, как ни удивительно, на таком будничном поприще завоевала авторитет и уважение односельчан. Не просто торговала тем, что завозили в лавку. Старательно записывала в тетрадь заказы покупателей и добивалась получения нужного товара. Ее фотография красовалась на районной доске Почета среди лучших работников, колхозников и прочих тружеников района.
Работа Галины в торговле как раз и выявила самые негативные черты Тонькиного характера. Лесничиха бесцеремонно засыпала ее такими заказами, которые вряд ли смог бы выполнить не только скромный бузиновский магазин, но даже весь облпотребсоюз.
Сначала Галина на это не обращала внимания – ну что ж, надо так надо, человек нуждается в этих вещах, дело работников торговли удовлетворять спрос. Но со временем, когда Тонька стала требовать, чтобы ей в первую очередь доставались дефицитные товары, да еще в долг, Галина возмутилась, запротестовала:
– Имей совесть, Антонина!
Тонька Горопаха притворно расхохоталась на всю хату:
– «Совесть, совесть!» Уж очень ты совестлива, Галина, вот и живешь вдовою. В твоих руках счастье, а ты играешь в честность. Попало тебе в руки добро, умей им распорядиться.
Галина с удивлением слушала подругу.
– Ты мне получше товар дай, а я тебе за него не такие денежки выручу. И тебе польза, и мне выгода.
Галина строго сжала губы:
– Не шути так, Тоня, – поссоримся.
Горопашиха знала Галинин характер и, поняв, что переборщила, все обратила в шутку:
– Шучу, шучу, Галка, знаю тебя, бессребреницу! Все равно – привези мне плюшевую жакетку, такую, как у председательши, а то лопну здесь в лесу от зависти или заем до смерти своего Евмена.
Она и в самом деле могла лопнуть от зависти. Завидовала Галиному вдовству, завидовала жене председателя колхоза, завидовала тем, кто живет в селе, но не могла оставить лес, потому что знала – тогда еще сильнее станет завидовать леснику который займет Евменово место.
Галина все реже наведывалась к подруге в гости, реже и Тонька заставала ее дома.
Всю свою любовь Галина сосредоточила на сыне. Харитон был ее радостью, солнцем. Днем она отдавалась работе, а возвратившись домой, жила сыном, его детскими интересами. Вместе с ним она ходила в первый класс; когда ему прикололи на грудь октябрятскую звездочку, то и она ощутила ее возле сердца, а когда сыну впервые повязали пионерский галстук, Галина прослезилась, будто к ней вернулось неповторимое детство.
До пятого класса между мамой и сыном сохранялись самые лучшие отношения. Харитон слушался беспрекословно, считался в школе образцовым учеником. Галина Колумбас приходила в школу с гордо поднятой головой, ей не стыдно было смотреть в глаза учителям и директору.
Перелом в характере сына произошел сразу, в один день. Как-то раз Харитон ее не послушался: она велела ему сидеть дома, готовить уроки, а он выкрикнул, что ему надоели всякие домашние задания, осточертело сидеть дома. Мать какое-то время смотрела на него, будто на чужого ребенка, не веря своим ушам.
– Что ты сказал, Почтальончик? – переспросила она.
– Не зови меня Почтальончик! Взяли привычку – дразниться. В школе дразнят, дома дразнят…
Хлопнул дверью и выбежал из хаты. Пулей вылетел за калитку и исчез на улице.
Галина была так удивлена и встревожена, что в первый момент не знала, как реагировать на такую выходку сына, даже не попыталась его остановить. Весь день она делала все невпопад, не могла дождаться вечера, а когда встретилась с Харитоном и попробовала все уладить добром, то из этого ничего не вышло – словно подменили ребенка.
С этого дня мать не могла найти общий язык с сыном. Он стал раздражительным и упрямым. К Колумбасам зачастили учителя, даже сам директор имел с Галиною Харитоновной нелицеприятный разговор. Но все это не давало никаких результатов. Харитон поступал по-своему, каждый день доводил мать до слез, будто умышленно все делал ей назло.
Трудно стало жить Галине Колумбас. Не было друзей, не было прошлого, не стало семьи: потеряла мужа и сын начал чуждаться, и никакого проблеска надежды на лучшее. Теперь только на работе она забывала обо всем. Да еще думы отвлекали ее. Думала вечерами, поджидая сына, думала ночью, прислушиваясь к его дыханию и беспокойному сну. Вспоминала свое детство, своих названых родителей.
Громовые-Булатовы, кроме нее, имели еще сына Вадима. Он был на несколько лет старше Галины, школу окончил, когда она училась в младших классах, поступил в Киевский политехнический институт и в родительский дом уже не вернулся. Он быстро рос на работе, трудился на большом металлургическом заводе. Родители по нему скучали, но мирились, понимая его занятость.
Бессонными ночами Галина старалась припомнить, проявлялась ли в поведении ее родителей хоть какая-нибудь фальшь, что-то такое, что могло бы бросить на них тень, подтвердить, что люди эти жили двойной жизнью. Про Екатерину Федоровну, слов нет, ничего подобного не скажешь, она была чиста, словно капля росы, а вот Андрей Иванович… Именно на него была брошена черная тень. Нет, она ничего не могла вспомнить такого, что разоблачало бы Андрея Ивановича как человека двоедушного, его слова не расходились с делом, он всегда творил только добро. Всем и везде, дома и в школе, близким людям и дальним. Она испугалась собственного открытия: как же неправильно она повела себя со своими назваными родителями! Не было у нее оснований винить Андрея Ивановича в смерти ее родного отца. Но если бы это было так, если бы Андрей Громовой погубил своего друга, то для чего же он взял его фамилию? Чтобы оправдаться перед собственной совестью?
Предположим, что так. Тогда зачем ему было разыскивать по всей стране детдом, в котором воспитывалась Галинка Булатова, разыскивать с единственной целью – растить ее, окружить любовью и вниманием, отдать часть своего тепла, своей души?
В юности Галина об этом не думала, такие вопросы перед ней не вставали. Так логично и всесторонне анализировать явления она стала только теперь, в зрелом возрасте, когда сама сделалась матерью и воспитывала сына в тяжких муках и терзаниях.
Сомнения, чувство вины перед Андреем Ивановичем, раскаяние в совершенном и привели ее к такому знакомому и до боли родному дому. Она не раз приближалась к нему, но раньше не имела сил переступить порог, потому что не знала, как повести себя, как ее встретит человек, у которого были все основания выставить ее за дверь.
Сегодня она, не колеблясь, вошла в дом; люди сказали, что отец ее тяжело болен и как знать, встанет ли на ноги. Переступив порог, она сразу обо всем забыла. Почувствовала себя прежнею школьницей, девочкой, которая, провинившись, вошла в дом, вопросительно ловит взгляд отца, покорно ожидая слов осуждения. Ждала упреков, а встретила большую человеческую радость в глазах, понимание и любовь, по которым она так соскучилась.
– Ласточка, – услышала она, и ей померещилось, что к ней снова вернулось детство.
