Текст книги "Кукуют кукушки"

Автор книги: Юрий Збанацкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 36 страниц)

ЗЕМФИРА

I

Ляна, очутившись в своем переулке, наконец оказалась совсем одна. Затих веселый говор подружек, не слышно стало ломких баритонов и басков одноклассников. Сегодня директор школы объявила оценки и торжественно сообщила, что все ученики седьмого, в котором занималась Ляна, перешли в восьмой класс. Для дружного коллектива это событие не будничное, поэтому оно было встречено радостным «ура» и рукоплесканиями.

Разбежались все сразу, хотя в такое время и хотелось быть вместе, позабыв распри и конфликты, возникавшие в течение учебного года. В такой день можно было до самого вечера гулять по поселку, побежать в степь, махнуть к большому пруду или к реке, а то и к дубраве, весело смеяться и радоваться, болтать обо всем, только не о школьных делах, оставшихся далеко позади.

И все же никто не бродил по улицам, не отправился в степь. Каждый спешил домой – хотел порадовать родителей.

Оказавшись в одиночестве, Ляна впервые за всю весну, как-то незаметно перешедшую в лето, увидела, как красиво вокруг.

По обе стороны переулка, огороженные невысоким штакетником, стояли одноэтажные зеленые домики заводской администрации, за которыми, источая медвяный запах, цвели в полную силу низкорослые акации. Через щели заборов были видны огненно-красные пионы, горящие желтым ирисы и много других весенних цветов, что радовались жизни, улыбались солнцу.

Вдали за зданиями обозначалась величественная панорама завода, над высокими металлическими трубами которого лениво кудрявился желто-серый дым, сливаясь на горизонте с небом, чуть подернутым облаками. В этой туманной дымке стушевывались резкие контуры заводских корпусов, отчего казались они как бы не реальными, не монументально-величественными, тяжелыми, а легкими, сказочными. Дым заводских труб тянулся кверху, там преломлялся, поворачивал в сторону, противоположную поселку, и потому, как ни старалась Ляна ощутить знакомые горьковато-кислые запахи завода, не могла их уловить. Дышалось чистым воздухом, что был нагрет солнцем, настоян на аромате садовых цветов.

Надо всем, что росло в директорском саду, и над самим домиком возвышался вяз, на котором недолгое время жили аисты. Они так и не возвращались к Ляне. Дерево распустилось, зазеленело, спрятало в своей кроне гнездо. Ляна не забыла о нем. Каждый день, выходя из дому или возвращаясь, она смотрела на вяз, убеждалась, что гнездо пусто, и тяжело вздыхала. Сегодня она вздохнула с облегчением: знала, что скоро опять повстречается с аистами, так как не сегодня-завтра отправится к деду в Боровое.

В душе Ляны запели незримые скрипки, как бы заиграл оркестр, слаженный и тихий, какого ни по радио, ни в концертах не услышишь. Казалось, что пели цветы, хором и поодиночке, и деревья, и здания – каждой веткой и каждым окном. Величественную симфонию творила сама жизнь. Ляна слушала тэу музыку, шла, напевая и пританцовывая, переполненная счастьем.

И музыке этой, и песне не было бы конца, если б улица не кончалась. Но Ляна жила в маленьком переулочке, который и пел-то лишь в ее воображении.

Дойдя до калитки, она ударила по ней носком туфли, нажала на горячую задвижку – калитка отворилась. Ляна впорхнула во двор, поросший подорожником и травой, источавшими такой приятный аромат, выстилавшими все так красиво и мягко, что Ляна, не выдержав, погасила в себе сладкую музыку незримого оркестра, повалилась на траву и покатилась по ней. Она гладила подорожник ладонями, прижималась лицом к траве, смеялась оттого, что была счастлива как никогда.

Потом ею овладела усталость, сразу как бы опустела голова, тело отяжелело. В бессилии прижалась она к земле упругим телом, и ей захотелось уснуть, спать долго-долго, передать земле всю усталость, накопленную за длинную школьную зиму. Она так лежала минуту, а может, и две, пока ее юное тельце не освободилось от пут утомления. Вспомнив что-то веселое, Ляна рассмеялась звонко по-детски, правда уже не совсем по-детски – нечто девичье, игриво-дурашливое появилось в этом смехе, – и вскочила на ноги.

В такую пору дома никого не было – все работали.

Комната была залита солнечным светом, каждая вещь здесь жила своей немой, но выразительной жизнью. Золотились картины и фотографии на стенах; стол ослепляюще поблескивал полировкой; стулья, сбившиеся у стола, как будто советовались о чем-то. Сверкала посуда в шкафу – тарелки и бокалы, графины, чайники, чашки. Все вместе и каждая вещь в отдельности как бы приветствовали Ляну и радовались ее появлению. Она окинула все это доброжелательным и дружеским взглядом, будто поздоровалась.

Хотя в глазах у нее и прыгали лукавые чертики, к телефону подошла сосредоточенная и деловито-уравновешенная – как же, телефонный разговор следует вести степенно и солидно – и сразу набрала номер: две цифры. Легонький звон, миг ожидания… Там, на другом конце провода, сняли трубку.

– Привет уважаемому товарищу директору! – деланно-серьезно начала Ляна. Под влиянием родительских разговоров со знакомыми и шутливо-витиеватых телефонных переговоров отца с матерью она также выработала специфический телефонный жаргон, обрушив на отца лавину слов. – Тысяча и одно извинение за то, что своими пустяками нарушаю спокойствие вашего кабинета или, быть может, мешаю многолюдному производственному совещанию! Однако прошу учесть, что я все же не постороннее лицо, а, по вашим собственным утверждениям, единственная дочь, и, если верить тем же заверениям, дочь любимая. Хотя, возможно, несколько настырна и надоедлива, но ничего не поделаешь – сами такую воспитали, другой не захотели. Поэтому теперь должны терпеть и слушать, особенно в такой исторически важный момент, когда я перешла из седьмого в восьмой класс и к тому же, если верить табелю как официальному государственному документу советского школьника, даже с отличными отметками при образцовом поведении, что дает право мне, достойной дочке-болтунье, прервать тишь вашего кабинета и даже самое важнейшее совещание в присутствии самого министра…

– Ляна, довольно, слышу, поздравляю! – слово за словом бросал в трубку директор, но это не доходило до слуха его дочери. Ведь она не говорила, а пела, как поет соловей, пела вдохновенно и откровенно наигранно, не слыша ничего, кроме собственного голоса.

В кабинете директора и в самом деле происходил важный и довольно неприятный разговор. Присутствовавшие здесь инженеры и начальники участков, цехов, мастера и экономисты сидели сосредоточенные, растерянные и усталые. Сидели уже не один час, забыли и о перерыве, и обо всем на свете, а конца совещанию не было видно. На заводе, да еще на таком гиганте, выпускающем необходимейшую продукцию – пусть он выполняет и перевыполняет планы, – всегда находятся проблемы, неразрешенные вопросы и возникают те или иные мысли и подходы к разрешению этих проблем. Поэтому на совещаниях не миновать споров, конфликтов, недовольства. Так было и сейчас. Атмосфера накалилась до той степени, когда разговоры должны наконец вылиться во что-то конкретное. А тут – звонок…

Пока директор слушал щебет дочери, не смея положить трубку, участники совещания успели немного прийти в себя. Сперва думали, что директору звонят сверху, и поэтому насторожились, искали что-то в своих записях, лежавших перед каждым. Навострили уши, чтобы не пропустить что-нибудь важное в телефонном разговоре, а когда поняли, что его ведет директорская дочка, сразу оттаяли сердцами, облегченно зашевелились, заулыбались, ловя взгляды друг друга, забыли недавние взаимные претензии и успокоились.

Наконец Ляна выговорилась и ждала ответа товарища директора. Дочь хотела услышать отцовскую похвалу и сообщение, что для нее уже приобретен билет на самолет, поскольку новоиспеченная восьмиклассница не собиралась сидеть дома не то что лишний день, даже час – она должна немедленно вылететь в гости к дедушке, который, наверное, ее ждет и скучает.

Товарищ директор поздравил дочку, а по поводу путешествия велел обратиться в соответствующие инстанции, то есть к мамочке Клаве, которая должна разрешить все дочкины проблемы и выполнить все ее желания.

– Спасибо на добром слове, спасибо за дружеский совет, товарищ директор! Желаю успешно разрешить и сгладить все острые углы на производстве! Остаюсь благодарной и тому подобное, верной и послушной и так далее. Сердечно благодарю за внимание, горячий привет всем присутствующим в твоем тихом кабинете!

Ляна бросила трубку на телефонный рычаг, а директор прикрыл смеющиеся глаза ресницами, погасил улыбку; понял, что сегодня загонял, словно рабочих лошадей, своих подчиненных, и, расщедрившись, объявил пятнадцатиминутный перерыв, приказав принести каждому из участников по чашке крепкого кофе. И присутствующие мысленно поблагодарили Ляну сердечно и искренне.

А тем временем Ляна призывала к телефону свою любимую мамочку. С мамой у нее был иной стиль разговора:

– Мама, а мам, это я, Ляна! Твое золотко, если поверить на слово и не докапываться до сути, потому что у моей милой лисички частенько слова расходятся с делом, хотя дочь у нее и умница и отличница, успешно переходит из класса в класс, не требует за это никакого вознаграждения и благодарности. Мама, а мам, можешь поздравить, а можешь и не поздравлять; твоя дочка не гордая и не самолюбивая, но интересуется, как там с билетом на самолет, тем более что товарищ директор сослался именно на тебя как на первого своего заместителя.

Клавдии Макаровне подобный тон в разговоре дочери не казался наигранным. Она воспринимала его как остроумный и серьезный. Мать не замечала того, как сама подделывается под дочкину манеру. А может, эту манеру Ляна переняла от мамы.

– Ляночка, солнышко, я тебя поздравляю, ты у меня действительно умница; я рада, что ты уже в восьмом, что ты почти взрослая, верю, что и дальше будешь учиться еще лучше…

– Лучше, мам, уже невозможно, если не веришь, то попробуй сама, я отдаю все силы и способности, поскольку сознаю, насколько важно блюсти честь нашего рода. Но меня интересует в первую очередь…

– Ляночка, все в порядке! Завтра утром вылетаешь, как хотела! Никто тебя не сопровождает, хотя душа у меня уже сейчас не на месте.

– Ой, мама, как тебе не стыдно! Только что говорила – твоя дочь уже взрослая, а тут такое недоверие, такая мелочная опека! Можно и обидеться, но я не обижаюсь, а за билет и доверие спасибо; теперь я спокойна и сейчас буду обедать, потому что голодна, как тигр. До свидания, мама!

Но Ляна не набросилась на еду. Подумав, она снова набрала цифровой код – звонила дедушке на улицу Журавлевых. На звонок никто не ответил, и новоявленная восьмиклассница, напевая маршевый мотив, бросилась к холодильнику. Еда, холодная, правда, но оттого не менее аппетитная, ждала ее с самого утра, и Ляна принялась за нее. Ела и обдумывала предстоящий разговор с дедушкой Макаром, вспомнила какое-то смешное приключение, хихикнула и сама себе заулыбалась.

Не скоро она дождалась у телефона деда Макара, который был в саду.

– Алло-алло, прошу к прямому проводу Макара Ерофеевича Журавлева, заслуженного рационализатора и сталевара!

Она старалась изменить голос, но дедушка Макар распознал с первого слова, с кем имеет дело, однако прикинулся, будто не узнает:

– Макар Ерофеевич слушает. Кому это понадобилось беспокоить его?

– Беспокоит одна юная рационализаторша и изобретательница.

– Что у нее там?

– Изобретение. Изнывая от безделья, изобрела я, дорогой Макар Ерофеевич, такой инструмент, без которого в наше время не обойтись.

– О, это интересно, я слушаю вас, уважаемая рационализаторша!

– Изобрела я такой агрегат, которым в одно и то же время можно хлебать борщ и есть салат, уминать котлеты и пить компот, лизать мороженое и тянуть пиво и даже то, что вы, уважаемый Макар Ерофеевич, называете Адамовыми слезками.

– Открытие, достойное Архимеда и Ньютона, вместе взятых! – воскликнул на другом конце провода дед Макар, и Ляна рассмеялась весело и звонко.

Дальше зашла речь на уже знакомую тему о школе и о предстоящем первом самостоятельном путешествии.

– Понимаете, дедушка, бояться я не боюсь, хотя лечу впервые. Но когда подумаю, что одна-одинешенька и ни единой знакомой души рядом – не то чтобы страшно, а как-то чудно становится. Но все равно ничего не изменю, потому что в дороге знаете о чем думать буду?.. Вот и не угадали! Мороженое здесь ни при чем. Стану думать о вас, дедушка, о том, что как раз в это время вы будете беспокоиться о внучке. Мне будет смешно, что вы так волнуетесь, и поэтому совсем не страшно!

Дедушка пытался ей что-то сказать, но Ляна не давала ему даже рта раскрыть, заявив, что они непременно должны встретиться лично, так как ей необходимо посоветоваться, какой подарок отвезти дедушке в село. Надо, чтобы он остался доволен, но и не подумал, будто Ляна к нему слишком подлизывается и зарабатывает дешевый авторитет. Поспорив немного, кто к кому должен прийти, Ляна доказала, что дедушка – к ней: ведь внучка укладывает вещи в дорогу; дедушка же сослался на то, что заслуженному рационализатору негоже ходить с визитом к рационализаторам, которые еще неизвестно, получат ли патент на свои изобретения; кроме того, он сомневался, не придется ли упаковывать заново все собранное Ляной. Дед победил в этом споре. Подумав, Ляна отодвинула в сторону чемодан, предоставила маме Клаве право складывать вещи в дорогу и, подпрыгивая и напевая что-то веселое, отправилась на свидание с дедом Макаром.

Следующим утром машина везла Ляну в Донецкий аэропорт, на самолет, вылетавший в семь часов на Киев.

II

Харитон впервые задумался над таким важным и серьезным вопросом. Именно сегодня до его сознания дошло, что он уже не ребенок, а поэтому должен жить иначе, думать не только о сегодняшнем, но и о завтрашнем дне.

Действительно, до сих пор жил Харитон одним днем. Бывало, что и заглядывал в завтра или послезавтра, но только когда дело касалось уроков, не больше. Некогда было размышлять о серьезном за повседневными ученическими делами и ребячьими развлечениями. Теперь, когда он успешно окончил седьмой класс и перешел в восьмой, оказалось, что нужно думать и о будущем.

На собрании восьмиклассников директор школы Иван Панасович сказал так: «Вы уже не дети, а почти взрослые люди. Не о развлечениях должны думать, о дальнейшем жизненном пути». Говорил и о том, что они, юноши и девушки, обязаны включиться в трудовую жизнь колхоза и своей семьи. Восьмиклассникам было приятно это слушать, особенно то, что они уже юноши и девушки.

Харитон сидел на задней парте, пригибаясь, насколько позволяла парта, и украдкой следил за директором. Иван Панасович, один из бывших учеников Андрея Ивановича, еще молод. Дедушка гордился своим воспитанником. Умным и рассудительным показался Харитону директор школы. Этот знает, чего требовать от каждого ученика. В Бузинном не было слышно, чтобы на лето школьникам давалось какое-нибудь задание. Там все проще. Окончились занятия – будь здоров, прощай, школа! Пусть зарастет бурьяном весь двор, пусть запылятся все окна, отдыхай, школа, до самой осени! Ученики разбегались по домам, а учителя разъезжались кто куда.

Иван Панасович не хотел, чтобы ребята летом забывали школу, приглашал заходить просто так или за советом: кто-то из учителей всегда в ней дежурил. Предлагал подумать о выборе будущей профессии. Ведь каждому придется браться за дело, так не стоит ли присмотреться, как работают взрослые, попробовать свои силы? Глядишь, и полюбится какое-то ремесло на всю жизнь – трактор или кузница, ферма или поле – где кукуруза или лен, в саду, на пасеке…

Иван Панасович ни от кого не требовал немедленного ответа на поставленные вопросы. Не навязывал ничего. Не учитель ищет ученику дело – сам ученик должен его себе выбрать. Директор советовал к родным обратиться, с ними потолковать, приглядеться, чем они занимаются, помочь им. Главное не гнушаться дела – ни поля, ни луга, ни фермы, ни колхозной мастерской.

Расходились с собрания встревоженные, но и сосредоточенные, задумавшиеся. Вчерашние семиклассники становились совсем иными людьми. Еще не знали, чем займутся, как будут работать, но уже понимали – они должны приносить пользу, беззаботное детство миновало.

Стояла жара, и Андрей Иванович расположился в холодке за домом. По весне они с Харитоном вкопали под раскидистой грушей столбики, прибили сверху доски, и получился удобный для работы и чаевничанья столик с двумя скамейками по сторонам. Со всех сторон его окружали цветы и кусты смородины. Дедушка любил сидеть здесь часами, да и Харитон частенько занимался за этим столом.

Здесь и застал он деда, вернувшись со школьного собрания. Тот сидел и читал по-английски книгу, которая, хоть и очень интересовала Харитона, пока была ему недоступна.

Харитон сел на скамейку, положил локти на стол, задумался.

Дедушка сразу заметил перемену в настроении внука, а может, и знал, что после сегодняшнего дня такой перелом должен был наступить. Ждал Харитон: спросит дедушка, о чем он думает, или нет? Дед не спрашивал. Будто не замечал, что внук чем-то озабочен. Говорил о погоде, о том, что нынешнее лето будет жарче прошлогоднего и кто знает, как это отразится на урожае. Хлеб нужен, да еще как нужен! Для людей, чтобы жили в достатке. Для скота и птицы, чтоб было к хлебу все необходимое. И Харитону было приятно, что и в школе и дома с ним говорили, как со взрослым, как с человеком, тоже заинтересованным, чтобы настало благоприятное для урожая лето.

И он гордился сам собой – ведь впервые с таким вниманием слушает он о таких вещах, какие прежде ему были неинтересны и недоступны.

Дедушка смотрел куда-то вдаль, где под голубой дымкой летнего неба тихо плескалась Десна, успокоившаяся в песчаных берегах, окаймленная лугами, раскидистыми вербами и осокорями, убаюканная горячим солнцем.

– Книгу вот читаю, английский ученый написал. Беспокоится человек, как будут жить люди в начале двадцать первого века. Хватит ли им хлеба, мяса, молока, воздуха, не оскудеет ли к тому времени планета, будет ли достаточно воды, топлива, прохлады под кронами деревьев да и останутся ли вообще зеленые деревья над полноводными реками…

Харитон чуть было не рассмеялся. Есть же такие чудаки на свете, а еще учеными называются! Счастье наше, что они живут за границей. В нашей стране, слава богу, о таких мудрецах не слыхать. Выдумает же – воды людям не хватит! Да вон ее в одной Десне столько, хоть тысячу лет пей все сразу или поодиночке – все равно не выпьешь…

Но рассуждения дедушки не позволили ему рассмеяться.

– Преувеличивает, безусловно, англичанин, в панику впадает, но не без оснований. Более трех миллиардов людей живет на земле. Разве было когда-нибудь столько? В давние времена их то чума, то холера будто косой выкашивали или войны в землю укладывали, уполовинивался род людской. А сегодня он торжествует, цветет. К концу двадцатого века человечество, предполагают, удвоится.

– Все равно воды хватит на всех, – заметил Харитон.

Дедушка взглянул на него и рассматривал долго, будто видел впервые.

– А ты, Харитон, и впрямь подрос, что ли?

Харитон покраснел от удовольствия, опустил глаза. А дедушка вернулся к прежней теме:

– Кто знает, кто знает, как будет с водой… В Англии, в Европе уже ощутили ее недостаток. Развитие индустрии требует столько воды, что трудно представить, а ведь потребности еще возрастут. Во всем мире возрастать будут. Так что с природой надо обращаться осторожно, разумно, экономно.

Харитон с тревогой подумал: действительно, разве есть в природе что-нибудь неисчерпаемое? Если уж дедушка об этом заговорил, то сомневаться не приходится. Но не это беспокоило и даже пугало Харитона. Подумал он вот о чем: если все на свете пошло на убыль, начала высыхать вода, исчезают леса и животные, то может ли человек остановить этот процесс, воспрепятствовать ему?

Неуютно и даже одиноко сделалось ему в прохладе под раскидистою грушей, под внимательным, ласковым взглядом деда. Сжался, сидел напуганный громадностью тех проблем, к которым только сегодня, в первый день своего юношества, прикоснулся. Что ни говори, лучше быть ребенком, свободным от всяких забот и хлопот, от проблем и мыслей, которыми живут взрослые! Харитон понял, что теперь он не избежит того главного, большого и серьезного, ради чего и появляется человек на свет, к чему идет через детство, к чему зовет его общество…

Дедушка отложил книгу в сторону:

– Так что вам сказал на прощанье Иван Панасович?

Если б еще вчера он спросил об этом Харитона, тот бы ответил не задумываясь: «Да сказал, чтобы выбирали себе работу по душе и чтоб трудились… и чтоб…»

Сегодня ответить так он не мог. Вчера он не придал бы значения тому, как спросил его дедушка, не заметил бы того, что светится в его глазах. Сегодня же по голосу, по выражению его лица он безошибочно понял, что Андрей Иванович хорошо знает, о чем говорилось в школе, что не слова директора его интересуют, а то, как отнесся к этим словам он, Харитон.

И он не спешил с ответом. А дедушка не торопил: понимал состояние внука; ждал, к какому решению пришел Харитон после наставлений директора.

– Не знаю, может, мне пойти в кузницу… – тяжело вздохнул Харитон. – Или, может, с пчелами… Только бы не кусались…

Андрей Иванович грустно и ласково улыбнулся:

– Поначалу всё кусается…

Харитон правильно понял деда: ко всякому делу надо привыкнуть, ко всему приноровиться. И сразу стало весело и легко на сердце.

– Не знаю, дедушка, чем мне заняться. Иван Панасович говорит – профессию выбирайте, а что мне выбрать? О чем ни подумаю, вроде и то и не то…

– Главное – не бить баклуши, – серьезно проговорил дед. – Главное – не чураться какого бы то ни было дела. Начинать с малого, а там видно будет.

– Да разве ж я что?

– Вот это и главное! А работа нам с тобой найдется. Только не ленись…

Харитон еще вчера дал клятву, что лениться не будет. Сегодня он был другим и поэтому промолчал. Это было б совсем по-детски, если б он поддакнул: «Буду трудиться изо всех сил!» Понимал, что сегодня ждут от него не красивых слов, а хотя бы маленького, хоть неприметного, но настоящего дела.

Дедушка вернулся к прежней теме, снова заговорил о больших проблемах:

– Ученые правильно поступают, что бьют тревогу, заботятся о будущем. Ведь именно от людей, от всех вместе и от каждого в отдельности, зависит, каким оно будет.

Так они разговаривали, будто равные, хотя тон беседы задавал старший, а младший слушал и вбирал в себя каждую мысль, словно губка воду. И кто знает, сколько бы они так беседовали и мечтали, если б не раздался резкий сигнал машины.

Харитон сразу определил, что машина не из их колхоза. Голоса не только всех автомашин и мотоциклов Борового, но даже районных легковушек были ему хорошо знакомы. Сигналили не по-здешнему, звали нетерпеливо и, конечно, не кого-то другого, а именно их с дедушкой, может и его одного, Харитона.

Птицей встрепенулось сердце, когда он услышал сигнал. Подсознательно он все время ждал чего-то необычного, похожего на этот мелодичный, неведомый для здешних мест звук. Ему часто снилось, будто пароход подал голос и с парохода сходит на берег мама; или самолет с ревом приземляется за селом и по трапу, покрытому красным ковром, сходит улыбающаяся, необыкновенно красивая и веселая мама…

Сейчас тоже подумалось – это она! Наконец распуталась со своими необычными приключениями, вспомнила о нем с дедушкой, раздобыла где-то легковушку и примчалась, прилетела, привезла ему радость, вернула детство; напомнила прошлое… Быстро вскочил на ноги, но не решился броситься первым на зов, ждал Андрея Ивановича. Они выйдут вместе, потому что и для деда появление мамы Галины не меньшая радость, чем для Харитона…

– Кто это к нам? – У деда поднялись кустистые брови, а глаза засветились. Дедушка тоже обрадовался, и Харитону от этого сделалось еще приятнее.

Утоптанной тропкой, между стройных мальв, красных и белых пионов, пригибаясь под кустами сирени, они поспешили на улицу.

Дедушка отставал, Харитон шел впереди, поэтому он первым и увидел чудо, появившееся возле их дома.

Харитону показалось, что он очутился в каком-то ином мире, потому что на земле вряд ли можно было встретить столь прелестное создание, направлявшееся к их калитке. Это была девочка, одетая не по-здешнему, во что-то легкое, воздушное, как одеваются только Снегурочки и добрые феи в цветных кинофильмах. Одного он не мог взять в толк: почему именно возле их дома появилось это сказочное, нереальное существо?

А сказочная фея, увидев Харитона, на миг растерялась, сверкнула большими зеленоватыми глазами и вдруг, раскинув прикрытые легкой пелеринкой руки, полетела навстречу. Харитон никак не мог сообразить, почему она к нему бежит и что ей от него нужно. И только когда чудо-девочка вскрикнула: «Дедушка!» – и, минуя Харитона, оказалась около Андрея Ивановича, он понял, кто это.

Да, это была Ляна, восьмиклассница из Донбасса, дочь директора металлургического завода Вадима Андреевича Громового, сына Андрея Ивановича. Она таки не испугалась путешествия, прилетела утром на Бориспольский аэродром. Здесь ее ждала машина, потому что Ляна перед тем разговаривала с самим товарищем министром. Нигде не останавливаясь, машина доставила нежданную, – а вернее, долгожданную – гостью к дедушкиному дому.

Повиснув на шее у Андрея Ивановича, внучка целовала его в лицо, волосы, нос. Харитону даже сделалось неловко. Он недовольно насупился и, чтобы не выказать своего неуважения к новоприбывшей, решил внимательно осмотреть звонкоголосое диво, которое привезло дедову внучку.

Водитель торопился. У калитки уже стояли в ряд чемоданы и туго набитые авоськи. И Харитон успел увидеть лишь багажник черного блестящего лимузина, сверкнувший никелем и темно-красными фонарями.

Странное чувство охватило душу Харитона. Ему интересно было познакомиться с дедовой внучкой, о которой он был наслышан и которую даже видел на фотографии, но не представлял себе до сегодняшнего дня как действительно существующую. Он не подозревал, что Ляна может так неожиданно, как снег на голову, появиться здесь. Считал себя единственным властителем дедова сердца и ума, а тут на́ тебе: явилось нечто удивительное, разряженное, как в театре, и теперь кто знает, останется ли в сердце деда местечко для него, Харитона…

Эта мысль неприятно поразила его, заставила призадуматься и даже загоревать. Немигающим взглядом смотрел он вдаль, за луга, где темно-зеленою полосой застыл далекий берег, где в летнем зное притаилось его Бузинное. Где-то там и лесная сторожка, лужок, на котором растут белокорые березки, их вкусный и холодный сок он пил недавно. В роще Рекс с Тузиком как сумасшедшие бегали наперегонки с Митьком, а Яриська… А что Яриська? Разве она хоть капельку похожа на это чудо, прикатившее на блестящей черной машине? Яриська, конечно, самая обыкновенная, как все школьницы. Она по свету не путешествует. Она, как всякая восьмиклассница, думает о будущей профессии. А пока что пасет коров – у тетки Тоньки не погуляешь, она быстро ей профессию найдет… Нет, заказана Харитону дорожка в Бузинное! В его хате живут учителя, усадьба стала чужой, неуютной. Только аисты на дубу были своими. Они, наверно, приняли бы Харитона к себе, но он ведь не аист…

Стоял Харитон и не решался войти в дом. Там Ляна тараторит, рассказывает что-то дедушке. Андрею Ивановичу сейчас не до внука. И чувство ревности словно клещами сдавило мальчишечье сердце. Куда ему теперь податься, куда?

Вспомнил о лосенке. Он тоже одинокий, скучает в хлеву, сгоняет мух, ждет свежей травки. Ждет Харитона, ведь привык к нему, любит, доверяет… Отлегло немного от сердца. Есть на земле существо, которому и он, Харитон, не безразличен. Значит, ничего плохого не случилось, значит, все в порядке…

Харитон не спеша направился к зоопарку.