Текст книги "Кукуют кукушки"

Автор книги: Юрий Збанацкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 36 страниц)

Кукуют кукушки

Часть первая
ХАРИТОН

ХАРИТОН

I

Харитон даже не подозревал, какая беда ждет его. Жил сегодня, как и вчера, и позавчера, и все предыдущие дни.

Весна в этом году почему-то запаздывала.

В дни весенних каникул начал таять потемневший, слежавшийся за зиму снег, под теплым солнцем заструились звенящие ручьи, мутная вода торопливо скатывалась в набухшую, покрытую снегом и зеленоватым льдом Бузинку. Дороги и тропки за один день развезло, на огородах зачернели грядки, на грядках поднялся чеснок и вылезли бледно-зеленые лезвия петушков – цветов, которые чуть ли не первыми чуют весну.

Речушка Бузинка – из тех, что оживают лишь весной да осенью. На лето и зиму они замирают – летом пересыхают, зимой прячутся под лед. Речка разрезает село Бузинное пополам, словно художник смелым росчерком карандаша. Зимой село спит по обе стороны ледяной полосы, над которой отчетливо чернеет деревянный мостик; весной обе половины села пляшут над бурным потоком, летом спадают к зеленой цветущей ложбине, а осенью – к мутному грязному течению. И тогда только один деревянный мост соединяет правобережные Колумбасы и левобережную Гиревку в единое село Бузинное, притулившееся к широкой пойме Десны.

Харитон знал: когда в Бузинном зажурчат ручьи, поплывет желтая бурлящая муть и побежит прозрачно-зеленоватая, чистая, как слеза, ледяная вода – скоро вскроется и Десна. А ему давно уже хочется не пропустить этот неуловимый момент, когда река проснется, сонно потянется, разорвет ледяные оковы, станет высвобождаться от зимней тяжести и бурное течение понесет крутящиеся льдины.

Каждой весной можно наблюдать это удивительное зрелище, но Харитон хотя и живет на свете не первый год и учится уже в седьмом классе, а похвастать не может, что видел, как на Десне трогается лед. Иные на этот счет отчаянно завирались, будто видели, и не один раз. Харитон обманывать не умел и врунов не терпел.

Первый знак, что Десна скоро освободится от ледяных оков, подавала Бузинка. Речка прямо на глазах набухала, покрывалась наледью, вода напирала на Десну, будила ее ото сна. Второй проверенный признак – колхоз и кооперативная лавка спешили вывезти из райцентра на склады удобрения и товары первой необходимости.

Ночевал Харитон один, мать накануне уехала в район. Пока она там выпишет и соберет все необходимое, домой вернется разве что к вечеру. Поэтому чувствовал он себя независимым: мог идти в школу, мог оставаться дома, а мог и сбегать к Десне, посмотреть, скоро ли она забушует вешними водами.

Проснулся рано – не спалось. Не умывшись – матери не было, некому пристыдить, – умял краюху хлеба с куском колбасы, запил молоком. Пока завтракал, надумал: в школу идти не обязательно. Хотя бы потому, что Мария Петровна грозилась проверить сегодня задачи. А что она будет проверять, если Харитон не решил их? Забыл. Не отлучись мама в район, она бы напомнила, а так – пусть учительница извинит – некому у них в доме, кроме мамы, напомнить Харитону о его обязанностях…

Из хаты убежал не сразу. Некоторое время мучили угрызения совести: может, все же решить задачки по геометрии? Есть еще время, не обязательно же первым являться в школу. Однако колебался он недолго. У него есть причина не идти в школу. Ладно, как-нибудь выкрутится: матери объяснит, что он нарочно решил проучить Марию Петровну, которая к нему всегда придирается, а Марии Петровне скажет, что боялся оставить хату, поскольку мамы не было дома.

На улицу выбежал без сумки, а стало быть, без книг и тетрадей. С минуту колебался: а ведь неплохо бы первому прибежать в школу. Он всегда старался прийти пораньше. И не потому, что питал пристрастие к наукам, нет, просто любил поиграть вволю с такими же, как сам, сорванцами, расквасить кому-нибудь нос или насыпать девчонкам снега за ворот. Ох, как они визжат! Такого даже в кино не увидишь и не услышишь. Но, к сожалению, время пролетало быстро, звенел звонок, не полюбившийся Харитону еще с первого класса. Не остыв от игры, возбужденный и раскрасневшийся, он врывался в класс, устало падал на чье-то место, его гнали взашей, а он виснул у кого-нибудь на плечах, его пинали, толкали под бока, в спину. Он не сердился, сносил все молча, однако успевал при этом каждому дать сдачи. И только когда в класс входил учитель, Харитон наконец добирался до своего места, плюхался с облегчением и шумно выдыхал: «Ух-х-ху!»

Харитон с удовольствием вспомнил эти развлечения перед началом уроков, а вот на уроке начинались неприятности, потому что учитель, будто нарочно, именно его, Харитона, обычно первым вызывал к доске. Вот почему сегодня Харитон решил пожертвовать веселыми играми возле школы. Сегодня он совершит самостоятельную экскурсию, пускай Мария Петровна даже двойку влепит. Последняя четверть только начинается, успеет исправить отметку.

Харитон очень любил весну. Так любил, что задолго, еще в конце третьей четверти, ощущал ее приближение. Знал, что весна промчится быстро. Не успеешь оглянуться, а ледоход на Десне уже отшумел, наступило половодье, прилетели птицы; пока томишься в школе, учишь уроки – и нет весны. Время идет, он уже седьмой класс кончает, а прихода весны так и не подсмотрел ни разу. Ну, сегодня-то он не упустит случая, не станет сидеть в классе, склонять голову перед Марией Петровной, махнет на простор, открытыми глазами глянет на огромный и непостижимый мир!

Вскоре он очутился на берегу Бузинки. Ночью ударил морозец, но к утру ослаб, оставив кое-где слабый след – тоненькие осколки белых, будто сахар, льдинок. Они звонко потрескивают и разламываются под ногами; прячутся от глаза ручейки, что иссякли за ночь, сделались еле заметными. Над селом стояла тишина, но чуткое ухо Харитона улавливало приглушенные далекие звуки всего, чем жило по утрам Бузинное. Зоркий глаз подметил, чьи печи уже топились, а чьи нет; острое обоняние безошибочно определяло, кто что варил сегодня на завтрак.

Харитон еще не совсем проснулся, глаза слипались, ему сладко позевывалось, из головы не выходил сон, снившийся уже не раз. Перед глазами трепыхались здоровенные зеленые щуки, они разевали хищные пасти, усыпанные острыми иглами белых зубов. Откуда он приходил, этот обольстительный сон? Возможно, от сильного желания половить весной хищных щук, а может, от вчерашних разговоров с ребятами о приключениях на рыбалке? Кто-то рассказывал, будто на Лосевом озере, чтоб не задохнуться, рыба прогрызла большую полынью и, как скотина из загородки, высовывалась, широко разинув рот и растопырив бледно-розовые жабры, с жадностью хватала зимний воздух. Наткнешься на такую полынью и просто руками тягаешь огромнейших щук и язей, а они даже не трепыхнутся…

Харитон воочию представлял себе эту картину: беспощадные браконьеры запихивают закостеневшую на морозе рыбу в мешки, взваливают, будто дрова, на саночки и везут в село.

Харитон был из тех учеников, кого учителя всегда держат на примете, потому что считают лентяями, которые никогда ничего не учат, редко заглядывают в учебник, на уроках слушают невнимательно. Такого же мнения о Харитоне была и мама. Она не считала сына человеком серьезным.

«Уж такой лентяй, такое горе-злосчастье, хуже и не придумаешь! – жаловалась она соседям. – Без отца растет…»

«Ничего, – утешали соседи мать, – может, еще возьмется за ум…»

Мнение учителей, односельчан и матери было диаметрально противоположным тому, что́ думал о себе сам Харитон. В душе он посмеивался над невежеством и заблуждениями окружающих. Небезосновательно Харитон считал, что знает все необходимое и даже больше того, что следует знать школьнику. Ему известны некоторые такие вещи, о которых учителя и понятия не имеют. Вот хотя бы эти щуки. Ясно, что учительница природоведения безошибочно отличит щуку от карпа, знает, как щука живет и охотится на других рыб, какие у нее внутри органы, как она видит и двигается. Харитону ни к чему знать это. Поймав щуку, он не расспрашивает, как она плавает, завтракала ли сегодня, а немедля, быстро и безжалостно счищает с нее острым ножом чешую, вспарывает ей брюхо, выбрасывает внутренности, не рассматривая, как они там устроены. Тушку разрезает на куски, солит, обваливает в муке и аккуратно кладет рядками на сковородку. Минута, другая – и получается жаркое, какого учительница природоведения даже не нюхала. Ну, может, учительница и зажарит рыбку, зато никогда не додумается, где и на какую наживу ловят щук. Даже если зацепится ей за крючок какой-нибудь щуренок, вытащить это зубастое страшило из воды ей никогда не удастся. Так как же Харитон ничего не знает, если он все лето, как настоящий морской пират, таскает этих щук с утра до вечера и ни одна с крючка не сорвется! Потому что он, Харитон, весь в отца, а отец его был настоящим моряком, прошел все моря-океаны, выдержал все тайфуны и штормы, совершил великий подвиг и, как положено моряку, на дне моря обрел себе могилу…

Десна еще спала. Зимний сон ее был крепок, хотя Бузинка и старалась разбудить реку желтовато-грязными потоками вешней воды. К противоположному берегу пролегала прямая, наезженная за зиму санями дорога; этой дорогой бузиновцы переправлялись через Десну, затем через соседнее село Боровое, то самое, где жил Харитонов дедушка Андрей Иванович, добирались до райцентра – так выходило вдвое ближе, чем ехать кружным путем на мост.

Харитон остановился на круче, внимательно оглядел реку. Не было никаких признаков, что она скоро вскроется. В один миг Харитон сорвался с места, точно мячик скатился с кручи на лед. Стал прислушиваться: не потрескивает ли лед, не журчит ли угрожающе подо льдом вода? Тихо. Присмотрелся: не видать ли скрытой трещины, не пробила ли толстый лед очумелая рыба? Непохоже. Никаких признаков, что Десна скоро вскроется, Харитон не заметил и все-таки был убежден, что не сегодня-завтра она очнется.

Можно было возвращаться обратно, еще можно было успеть в школу. Но Харитон прогнал эту мысль. Его потянуло странствовать, позвала даль, чуть подернутая весенним туманом, манили лозы на песчаном берегу, украшенные серебристыми «котиками», пушистыми сережками, – они, словно живые, шевелились на ветках.

Он шел берегом туда, где темнел лес, зимой и летом наполненный вороньим гамом, сорочьим стрекотом, своей таинственной лесной жизнью. Тащился долго, пока не достиг опушки леса, где спорили со снежною белизной белокорые березы, а к ним жались кущи зеленоватых осин и золотистых вечнозеленых сосен. Не задумываясь, побрел лесом – знал, что уже недалеко лесникова хата, теплая и приветливая, в которой гостил он не раз. Его мама дружила с семьей лесника дядьки Евмена, а сам Харитон учился с их Яриськой в одном классе.

Лес жил по-весеннему. С дерева на дерево перепархивали суетливые синички, тенькали весело, радостно; дятлы старательно выстукивали клювами стволы сухих деревьев; тревожно стрекотала сорока, – видно, не нравилось ей, что Харитон подглядел, как она мастерила из сухих прутьев гнездо на стройной березе, похожее на косматую шапку. Под ногами лежал ноздреватый снег, на ветвях деревьев там и сям поблескивали ледяные сосульки, с которых падали тяжелые голубые капли. Вдруг показалось, будто средь древесных стволов мелькнула какая-то тень. Харитон вздрогнул, может, это дикая козочка или заяц, – но, сколько ни всматривался, ничего не разглядел. Только неожиданно попалась на глаза стеклянная банка из-под консервированных помидоров, видневшаяся из снеговой лунки возле березы. Подойдя, увидел: посудина полна такой прозрачной жидкостью, что если бы не переливалась через край, то ее и не заметил бы. Береза плакала чистыми весенними слезами; они сбегали в банку по деревянному желобку, вбитому под надрезанную кору.

Харитон даже подпрыгнул от радости, поняв, что ему уже давно хотелось пить, и именно этот весенний напиток, который, словно по заказу, встретился на пути. Уж очень любил он березовый сок, был он для него вкусней молока, лимонада и даже мороженого. Как же это он забыл, что настала пора березового сока?

Обеими руками подняв наполненную соком посудину, он ощутил сперва ладонями, потом во рту холод и подивился, потому что почему-то ожидал, что сок будет сладким, как мед, а он лишь чуть сладковатый и такой холодный, что зубы заломило. Пил жадно, старался как можно больше влить в себя целебной влаги.

Сквозь рваные облака блеснуло солнце, с веток со звоном и треском посыпались ледяные сосульки, в лесу заиграли, запели флейты, березы стали еще белее, а сосны зазолотились. Как будто весна вдруг заглянула сюда и преобразила все вокруг.

Харитон оторвался от посудины, смачно крякнул, зачарованно оглядел ожившую под солнцем лесную поляну, вслушался в вороний грай и подумал: еще попить или довольно? Решил еще. Поднес банку ко рту и тянул сквозь зубы, чтоб не так холодило.

– Пей на здоровье! – вдруг услышал над самым ухом громовой голос, и, хотя голос этот был хорошо знаком, хлопец выпустил из рук банку, и она упала в снег.

К счастью, не разбилась.

II

Дядька Евмен, лесник одного из объездов Боровского лесничества, проснулся в тот день на рассвете. Рассказывали, будто Евмен Горопаха вообще не спит. Люди этому верили. Об этом толковала и его жена, тетка Тонька, и все порубщики, расхитители лесных богатств, испытали это на себе. Только заберется кто-нибудь в лес днем или ночью, тюкнет топором, а лесник тут как тут. Не любил Евмен тех, кто в государственный лес по надобности или без надобности ходит. Нечего человеку без дела по лесу шляться, считал лесник. Находились и такие, которые удивлялись: какой лесу вред, если кто забредет в него? Евмен знал, какой: летом – пожар от случайно брошенной спички, зимой – всем лесным жителям тревога да беспокойство. Если же человек с пилою и топором пробрался в лес, то уж Евмену мерещилась гибель всему лесу!

Не любил лесник Евмен посторонних в лесу.

А в селе не любили дядьку Евмена. Жадиной называли. Косились на него, завидовали. Вот до чего ненасытный: все лесные поляны повыкосит, стога сена чуть ли не до неба взметнет, сухостой на дрова распилит да в штабелек сложит, скотина у него всегда сыта. Тонька печь натопит так, что чуть не растрескается. А что сидит Евмен с женою и малыми ребятишками в лесу, при керосиновой лампе, что отрезан от людей и всего мира, никто не учитывает. Завидуют леснику.

Завидовать-то, казалось бы, нечему – у лесника ни дня, ни ночи покойной, всё на ногах, прислушивается, приглядывается к следам на снегу, на траве, все озабочен, насторожен.

Вот и сегодня. Проснулся затемно, тихонько оделся, вышел во двор, долго слушал лесную тишину, всматривался в высокое весеннее небо. Хорошо дышалось морозцем, тянуло Евмена в лесные чащи. Услышал своим чутким ухом: лось где-то заревел, лисица залаяла. И опять тишина – ведь птахи еще спали, утренняя зорька только-только вставала. Налюбовавшись неповторимой ранью, Евмен открыл погреб, на ощупь достал несколько деревянных ящиков, пахнувших картошкой и погребной сыростью, откинул дверцу люка и осторожно начал спускаться по лесенке. Очутившись в узком проходе, нащупал в кармане спички, зажег свечку, стоявшую в положенном месте. Свечка горела нехотя, красным огоньком – ей не хватало воздуха.

Глаза Евмена постепенно привыкли к полумраку. Он обошел кадки и кадочки; приблизившись к закрому, стал набирать в ящики картошку. Вместе с картошкой попадались свекла, морковь, но Евмен не отбрасывал их. Когда ящики были наполнены, стал не спеша подыматься наверх.

На дворе тем временем рассвело, лес ожил; теперь он был полон утренним гомоном: налетел восточный резкий ветерок, пташки пробудились, синицы тенькали возле самой хаты, зернышек себе искали, дятел постукивал о сухой сосновый ствол. Евмен задул свечу, закрыл погреб, не спеша вымыл руки и, оглядев двор, остановил взгляд на больших санях-розвальнях, буркнул себе под нос «ага» и направился к хлеву. Отворил скрипучую дощатую дверь, навстречу заржал лесхозовский конь, пахнуло теплом стойла. Евмен втянул в себя воздух, он с детства любил ухаживать за скотом. За ночь конь соскучился по хозяину, потянулся мягкими губами к Евменовой руке, зная, что в ней найдется если не корка хлеба, то свекла либо еще что.

Гулко хрустнула на зубах Сивки картофелина; конь аппетитно хрупал, довольный угощением, охотно вышел за Евменом во двор.

Вскоре Сивка стоял запряженный, а Евмен таскал в сани ящики с корнеплодами. Поглядывал на крыльцо, не выйдет ли жена. Она не показывалась, возилась в хате у печи, собирая детей в школу. Ребята должны выйти пораньше – дорога в Бузинное не близкая.

Нагрузив сани, Евмен взялся за вожжи. Сивка сразу тронул воз. Повернул на дорогу, ведущую не в село, а на лесную поляну невдалеке от сторожки. Конь знал: поверх картошки и свеклы должно лечь и сено. Евмен и в самом деле правил к недобранному стожку и, когда сани остановились, взялся за вилы. Медленно обошел стожок, прикидывая про себя, не брал ли кто сена. Никто не трогал, только заячьи следы виднелись да козочка, наверное, подходила. Та самая, хроменькая, что ютится возле сторожки, не боится Евмена, берет еду прямо из рук. Довольный полнейшим порядком, Евмен начал бросать в сани сено пласт за пластом. Теперь совсем уже рассвело, солнце брызнуло первыми лучами, снова застрекотали сороки, кто-то их потревожил. Воткнув вилы в сено, Евмен огляделся и стал скручивать цигарку. Можно было ехать, но он никогда не спешил, чутко вслушивался в сорочий крик, убежденный, что кого-то в лес принесло. Вспомнил, что вчера неподалеку отсюда, вот за теми густыми елками, надсекли они с Яринкой и Митьком несколько берез, поставили стеклянную банку. Интересно, погнали ли березы свой сок, наполнилась ли посуда, не расколол ли ее утренний мороз.

Крадучись по-лисьи, неслышной походкою пробрался Евмен через лесок и застал на месте преступления Харитона.

На Харитона лесник не рассердился. Наоборот, Евмен всегда радостно встречал его и в лесу и в своей сторожке. Пожелал парнишке доброго здоровья, пригласил к саням, помог взобраться на сено и повез гостя к теплой хате.

Харитон лежал на сене, опершись на локоть, и сверху взирал на лесника, который шагал подле саней, держа в одной руке вожжи, а другой придерживал сено. Плотный, даже неуклюжий в своей рабочей одежде, дядька Евмен сверху казался совсем неповоротливым. На ногах – казенные сапоги, на голове – шапка, подобранная выше колен шинель с оторванным с одной стороны хлястиком, все выданное лесхозовской администрацией. Такая обмундировка очень шла к округлому скуластому лицу, густым, чуть подернутым рыжинкой бровям, из-под которых весело и добродушно посмеивались сливины живых глаз. Харитон поглядывал на дядьку Евмена и удивлялся, как этот человек мог быть отцом хрупкой, худющей его одноклассницы, девчонки, которую он, невзирая на все ее недостатки, уважал больше всех своих одноклассниц, считал ее чуть ли не родней, хотя Горопашка ни по каким линиям не принадлежала колумбасовскому роду. Яриська, правда, больше походила на мать, нежели на отца. Но Харитон тетку Тоньку не очень-то жаловал, даже недолюбливал, хотя для мамы лесничиха была лучшей подругой. Без совета тетки Тоньки мама не бралась ни за какое серьезное дело.

Пока Харитон над всем этим раздумывал, сани въехали во двор. Сивка, дойдя до места, остановился. Гость без приглашения спрыгнул вниз, поднял глаза и увидел на крыльце тетку Тоньку.

Она была полнейшей противоположностью дядьке Евмену. Высокая, худощавая, с молодым, довольно приятным лицом, которое могло быть даже красивым, если бы не было таким постным, а тонкие губы не сжимались так плотно, даже презрительно и если б в глазах было хоть сколько-нибудь доброты и ласки, а не одно неприкрытое зло и ехидство. Обута она в растоптанные валенки, на плечах какая-то меховая одежина с большущим воротником, не то лисьим, не то козьим. В руках она держала пустое ведро, хотя, видать, по воду идти не собиралась. И точно, когда Евмен приблизился к порогу, тетка Тонька сердито сказала:

– А ну, принеси воды!

Дядька Евмен покорно взял ведро и зашагал к колодцу, здесь же, во дворе, шагах в десяти от порога, а тетка Тонька бросила ему вслед:

– Сама не принесешь, ни один черт не вспомнит!..

Харитону такое отсутствие логики в словах и действиях тетки как раз и не нравилось: никогда она по воду не ходит, ждет, пока дядька Евмен принесет.

Задав мужу работу, тетка Тонька обратила свой ястребиный взгляд на Харитона. Он заметил: в серых, как у кошки, глазах тетки ожило что-то насмешливое, и понял – это касается именно его, Харитона.

– Ты смотри, – она ехидно хихикнула, – Харитоша-почтальон пожаловал! Что так рано?

Харитон терпеть не мог это прозвище, которое приклеила ему тетка Тонька, позаимствовав из какого-то старого фильма. Поэтому он только хмыкнул, не посчитав за нужное отвечать. Но тетка Тонька, видимо, и не рассчитывала на ответ. Она завела речь про другое.

– Ты глянь, у людей дети, – это адресовалось уже Евмену, который, посапывая, тащил большущее ведро с водою, – когда нет нужды бежать в школу, они и не бегут… А нашим дуракам день и ночь торчать бы в школе…

Харитон сразу понял, в чей огород летят камешки, – это его так ловко поддела лесничиха. Знает, что ему следует быть в школе, но не говорит прямо, а подъезжает исподтишка.

Евмен помалкивает. Тетка Тонька поинтересовалась, чем занята Харитонова мама. Играть в молчанку больше не годилось. Он ответил, что мать уехала в райцентр.

– Уж не за телевизором ли случайно? – встрепенулась тетка Тонька.

– Может, и за телевизором, – уже в хате не без хвастовства отвечал Харитон, безошибочно зная, что этим больно кольнет сердце ехидной тетки.

Тетка Тонька еще плотней сжала тонкие сухие губы. В глазах вспыхнуло нечто такое, отчего они из серых сделались оловянными.

– Видал! – Это уже относилось не к Харитону, а к дядьке Евмену. – Люди телевизоры покупают, машины стиральные, а мы здесь с волками глазами светим, в лесу кукуем. Ни электричества, ни телевизора…

– Зато радио без всяких помех слушаем, – заметил лесник, снимая свою форменную шинель и шапку.

Словно кипятком ошпарило лесничиху, даже зашипела от злости, метнула в мужа из глаз такие огненные стрелы, что, если б он заметил, сразу упал бы замертво.

– Ну как же, нам радио достаточно, телевизор да кино не про нас…

– Антонина, хватит, будет, перестань-ка ты кричать! – словами из знаменитой оперы проговорил Евмен. – Подавай поскорее на стол, что там состряпала, а то время не ждет…

Лесничиха зловеще сопела, но на стол подала беспрекословно: высокую стопку гречишных блинов, как раз таких, какие очень любил Харитон, сковороду жареного сала, от которого за уши его не оттащишь, кувшин молока и целый жбанок меда. Сладкую еду не поленилась сдобрить горечью:

– Вас таких на весь лесхоз только и осталось двое: Сивка да дурак Горопаха.

Дядьку Евмена этим не проймешь, слова хоть и обидные – он их пропустил мимо ушей, а за блины взялся энергично, тщательно обмакивал в жир на сковородке, добавляя к ним еще горячих шкварок, заговорщически подмигивал Харитону:

– Ешь, Харитон, тетку не слушай, потому как все равно не переслушаешь, она у нас программу ведет и за телевизор и за радио… Бери блинцы, макай в сало, больно полезная штука! Говорят, сало надо есть каждый день, оно от всех хвороб помогает, а хвороба для человека – все равно что хвост для зайца, с ним далеко не ускачешь…

Харитону всегда нравилось дядькино веселое балагурство, по вкусу ему были и гречневые блины с салом, ради них он очень любил наведываться в лесную сторожку, терпел ехидные колкости тетки Тоньки. Научился, подобно дядьке Евмену, пропускать их мимо ушей. Правда, сосредоточенно уминая теплые блинцы, он слышал: тетка говорит что-то едкое, неприятное, однако особенно не прислушивался: это относилось не к нему, а к необидчивому дядьке Евмену.