Текст книги "Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров"

Автор книги: Юрий Казарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 36 страниц)

Кстати, именно на Урале это легко сделать. У нас в этом отношении

ситуация лучше, чем в Москве или Санкт-Петербурге. Наши дети в шко-

ле не говорили, что лучше было сдать Ленинград врагу в годы войны, чем

платить такую дорогую цену за независимость. Ни один не сказал! И со-

чинения, которые они писали в преддверии Дня Победы, – это подлинное

уважение к своей истории, гордость за наш подвиг в войне и Победу. Это

написано сегодня. Нынешними детьми.

К сожалению,  современная  литература  работает  исключительно

на развлекательность. Телевидение тоже. Ссылаясь при этом на запросы

зрителей, читателей. Но! Вспомните недавний Парад Победы. Обратите

внимание, какой момент, по общему мнению, был самым впечатляющим?

Когда по Красной площади несли Знамя Победы. Это о чем говорит? Рос-

сияне способны адекватно воспринимать значимость фактов, верно рас-

ставлять приоритеты».

Майю Петровну нужно слушать и слышать: ее монологи – чистое

золото. Ум, страсть, энергия, мудрость.

421

Майя Никулина о литературе и судьбе страны: «Сегодня очень

трудно вернуть людей к хорошей литературе. Читать, скорее всего, не бу-

дут. Есть кино, есть компьютеры, есть ТВ. Сегодня телевидение – глав-

ный воспитатель. Это ужасно, но это правда. Значит, именно на этом про-

странстве надо организовывать умный, достойный диалог – с читателем,

зрителем.  С соотечественником.  Вполне  осуществимо,  хотя  понимаю:

труд колоссальный.

Мне как-то по работе надо было вычислить в нашей речи мусорную

лексику, слова-паразиты. Я села к телевизору. Послушайте: волосы ж ды-

бом встают от телевизионного бескультурья, безграмотности. Лично, что

называется, убедилась в факте, который, по статистике, давно известен:

нынешние телеведущие используют не больше пяти (!) процентов сло-

варного запаса современного человека. Что же это такое, земляки, то-

варищи  дорогие,  соотечественники?!  Ведь  такого  языка,  как  русский,

нет больше в мире. Всеми признано. О нем, и только о нем сказано – ве-

ликий. А до чего мы его низвели?! Я уж не говорю о содержании теле-

передач…

И вот как посмотришь вокруг, получается: страна превращена в ке-

росиновую лавку для стран, которые считают себя цивилизованными. За-

воды стоят, банкротятся или дышат на ладан, поля зарастают сурепкой.

Кто  помнит,  кроме  людей  моего  возраста,  что  раньше  по всему  Уралу

были гречишные и льняные поля?! В наши синие горы упирались в эти

розовые и голубые поля. Где они теперь?!

Небезызвестный  Владимир  Познер,  мэтр-телеведущий,  несколько

лет (!) подряд заканчивал свои передачи словами: «Вот когда у нас будет

как там, на Западе…» Дескать, тогда и у нас будет хорошо. Каждый вечер

мне, зрителю, повторяли эту фразу. Что, мол, лишь в том случае, когда

у нас будет «как там», в России станет хорошо и правильно. Нам не нуж-

но «хорошо, как там». Нужно просто что б было хорошо. С древнейших

времен существует два способа жить: искать лучшего места или делать

лучше  жизнь  там,  где  стоишь.  Все  соблазняются  первым,  полагая,  что

это легче… Но это СКУЧНО! На этом, первом пути ты будешь делать то,

что предложат, прикажут, что ситуативно складывается. Только на втором

пути ты поймешь, что такое Жизнь и чего ты сам в ней стоишь. Настраи-

ваться надо именно на это. С какого возраста? Да ясно же – с ясельного.

У нас в дошкольной группе дети занимаются с трех лет, и для меня давно

очевидно: и с ними можно спокойно, успешно работать в этом направле-

нии. Дошкольная группа у меня Екатеринбург строила. А дети в четыре

года вполне понимали: у Рима, Парижа или, скажем, Афин – одна исто-

рия, очень похожая. А у нас, у России – абсолютно другая! Уникальная.

422

С детьми  можно  разговаривать  на самом  серьезном  уровне.  Дети –  на-

род  толковый.  Все  зависит  от интонации.  И не надо  мне  говорить,  что

Россия – на краю гибели (это нередко проскальзывает в разговорах или

по тому же ТВ). Я вижу вокруг столько красивых детей. Духовно краси-

вых. Одаренных. Они готовы заниматься чем-то серьезным, думать о се-

рьезном. Так не надо толкать им в руки что попроще, полегче».

В пору впадать в отчаянье. Что и происходит со всеми мыслящими

и  страдающими  (Пушкин:  «Я  жить  хочу,  чтоб  мыслить  и  страдать…»)

людьми. У Майи Никулиной отчаянье иного рода, иного масштаба: это

множественное  отчаянье,  глобальное,  когнитивное,  онтологическое.

Поэт вне отчаянья – не поэт: неподъемная любовь, убийственная страсть,

изнуряющий  быт,  рутинный  труд  («работа»),  сложнейшие  отношения

с бытием – с земным и небесным – все это необходимо человеку, чтобы

продолжать быть поэтом. В таком состоянии поэт остается и пребывает

в  постоянном  напряжении  и  готовности  к  очередному  духовно-поэти-

ческому поступку. Такая определенность и одновременно неопределен-

ность, непредсказуемость поступка есть свобода. Поэтическая свобода.

Свобода не сибарита и анахорета, а свобода поэта, пахаря, певца. И че-

ловека, живущего на бегу, на лету. Давным-давно я надумал для Майи

стихи. Вот они.

А что за гробом? – дети и долги

Да стоптанные в беге сапоги,

Да в Судный понедельник – Воскресенье.

Где снова ночь встает не с той ноги,

И шепчется: прости и помоги

В последнее уйти стихотворенье.

Поэзия Майи Никулиной – безусловный и сложнейший объект для

серьезного  монографического  исследования  (ее  стихи  уже  изучаются

в  школе  и  в  вузах,  пишутся  курсовые,  дипломные  и  диссертационные

работы,  в  которых  исследуется  языковая,  смысловая  и  концептуальная

специфика поэзии Майи Никулиной); такие труды еще появятся. Этот же

очерк лишь набрасывает эскиз к портрету большого поэта.

Майя  Никулина,  как  и  ее  поэзия,  абсолютно  витальна,  она  –  сама

жизнь, умная, талантливая, любящая, негодующая, гениальная, мудрая и

красивая. Майя – очень преданный и заботливый друг (она часто вспоми-

нает добрейшего Марка Рыжкова, доктора и переводчика армянской поэ-

зии, каким был он отзывчивым, бескорыстным и постоянным «помогаль-

щиком» всем, кто нуждался в реальной помощи и поддержке). Однажды

она передала мне письмо с точными и подробными инструкциями, как

423

лечиться, к кому конкретно обратиться, на какие телефоны звонить. Даже

спрашивала, как у меня с деньгами, если что – поможет. Конечно, Майя

не Марк, не врач, но душа у нее ревностно милосердная.

Подлинный поэт никогда никому ничего не должен, как сама при-

рода (у которой берут все и ее саму): он никому и ничему не служит. Поэт

делает то же самое, что делают земля и небо, – только звуком, словом,

интонацией, голосом.

Перестояло лето. Задубело.

Замучилось в крахмальной лебеде.

Уже стрекозы сохнут в борозде.

Уже душа от счастья отупела.

И уходи. И все. И слава богу.

И северок продует пустоту,

И застучат колеса на мосту,

И время выгнет легкую дорогу.

Заблещут кони темно-рыжей масти,

Тележный дух забродит по лесам.

Заплачет осень. И усталый мастер

Приценится к соседним небесам.

Поэт,  как  земное  время,  постоянно  переживает  чересполосицу  и

смену ментальных сезонов, времен – циклов души. Он умирает от люб-

ви  –  и  воскресает  от  новой.  Поэт  никогда  не  устает,  если  ему  не  пи-

шется  –  значит,  это  перемена  погоды  и  времени  года  души,  значит,  он

«присматривается» к новым, соседним небесам (чаще – у истинного по-

эта – все выше, сквозь семь или девять, или сто слоев неба). «Душа от

счастья отупела» – жди грозных перемен. «И уходи. И все. И слава богу…

И время выгнет легкую дорогу…», – новую, обновленную, неизведанную

дорогу, – по Блоку – путь, который и состоит из таких обновленных дорог.

Сервилизм начисто чужд поэту. Невозможно представить Майю Ни-

кулину,  сочиняющую стихи. Сочинительство и есть сервилизм (в широ-

ком смысле): значит, сочинитель рассчитывает на удачу, на успех, коли

он со-чиняет, под-чиняет и затем от-чиняет (а то и по-чиняет) текст для

толпы, толпе – от себя, любимого. Стихотворческий сервилизм – явление

не  поэтическое,  а  чисто  социальное,  литературное:  стихотворное  при-

служивание («служение»!), «шнырение» (от лагерного «шнырь» – хмырь

на подхвате, «шестой номер», «шестерка» и ниже), социально-политиче-

ская рефлексия (выражусь покрасивее) могут проявляться и в бытовой,

и  в  эстетической,  и  в  политической,  и  в  литературной  сферах  с  одной

424

и  той  же  целью:  удовлетворение  моральных  и  материальных  амбиций.

Майя Никулина абсолютно неамбициозна и тотально скромна. Помню,

как она сопротивлялась, отказывалась от записи с ней наших разговоров,

точнее, ее монологов (а получилось очень интересно: История литерату-

ры от Майи Никулиной; История русской поэзии от Майи Никулиной;

История России от Майи Никулиной; История Урала от Майи Никулиной

и т. д. Еще ряд «Историй» более узкого характера и масштаба). Мы рабо-

тали с ней месяца 2–2,5. Это было для меня самое напряженное и счаст-

ливое время – чистых двое суток звучания голоса Майи! Ее невероятная

эрудиция, необъемный кругозор, мудрость – завораживали меня и моих

помощников. Самые светлые 48 часов 2010 года…

В один из сеансов записи, когда Майя Петровна рассказывала о сво-

ем доме, о наших общих друзьях и знакомых, я вдруг впал в странное

состояние,  если  не  дежавю,  то  в  явно  ощутимое  движение  времени  –

во  «всевременье»:  я  смотрел  в  светлые  улыбающиеся  глаза  Майи  Ни-

кулиной  и  видел  зимнюю  ночь  начала  80-х.  Стояли  страшные  морозы

и невероятно густозвездные небеса. Мы сидели в кухне. Напиток исся-

кал, а разговору не было конца. Я вызвался сбегать. Не одеваясь, выско-

чил в чистый спирт нашей уральской стужи – и осознал, что не добегу

так, в пиджачке – зазноблюсь, заколею. Встал под балкон и прокричал:

«Майя! Майя! Майя!» Она поняла все без слов и сбросила с балкона мое

пальто, смахивающее на серую солдатскую шинелишку времен Великой,

Первой мировой войны. Пальто взлетело (как мне показалось – вверх),

расправилось, распахнулось – и начало медленно парить, опускаясь с не-

бес на мою заснеженную землю. Я смотрел на него, задрав голову – вдруг

ахнул: распахнувшаяся шинель моя на фоне густых и ярких звезд являла

собой очертания России – длинной от запада на восток и широкой с се-

вера на юг. Я обомлел: то ли Россия надвигалась, шла ко мне медленно и

величаво – прямо с небес, то ли я летел ей навстречу – в небо, откуда она

так важно опускалась. Часто вижу все это во сне и просыпаюсь от своего

крика «Майя!».

Мы часто говорим с Майей Никулиной о том, что жить нужно в де-

ревне (что я и делаю вот уже 3 года, деля неделю пополам – на город и

на Каменку). И здесь, особенно к зиме и зимой часто вспоминаю Майю и

звездное небо. Стужу и теплые глаза ее. Вот ей стихи.

Майе Никулиной

Зима в деревне холоднее:

В сугробах бездна, леденея,

Сухим огнем отражена.

Какая близкая она.

425

Живу в деревне – прямо в небе,

О Боге думаю, о хлебе.

И ангелы средь бела дня

С рябины смотрят на меня.

Все,  что  сделано  Майей  Никулиной,  значительно.  Весомо.  Всегда

чувствуешь и ощущаешь массу, энергию и значимость того, что сдела-

но поэтом. Другой вопрос, почему социальное время не принимает это

в себя все и сразу. Георгий Оболдуев, Аркадий Штейнберг, Юрий Белаш

да и совсем молодые и ушедшие рано Денис Новиков (поэт драгоценный)

и др., может быть, и не дождутся признания всеобщего – иные време-

на, иные способы чтения – просматривания с монитора и на мониторе.

Уверен, что каждый будет прочитан. Уверен, что стихи Майи Никулиной

рано или поздно будут приняты страной. Когда?..

Поэзия Майи Никулиной не современна. Современный – значит, на-

пичканный актуальной лексикой и стилистикой (жаргонизмы, вульгариз-

мы, матизмы, термины, лексика «третьего языка» (объединенного жарго-

на общего, молодежного и уголовного), – словом, все, что есть сегодня

в  стихах  постмодернистов,  иронистов  и  охальников  (Иртеньева,  Киби-

рова,  московской  стихотворческой  молодежи  и  покойного  Бродского,

норовившего оживить стихотворение лексикой «редкой», просторечной,

«народной» – «сочной», «актуальной», – вульгарной, то бишь пошлой).

Несовременный – значит, на все времена. Поэзия Майи Никулиной

в языковом отношении одновременно и экономна, и широка: преоблада-

ют опорные, базовые, ключевые слова, общеупотребительные, которые

обрастают именами (вот откуда название второй книги «Имена»); слово

Никулиной – это имя земли, имя души, имя неба, имя любви, имя смер-

ти, имя травы, имя моря, имя человека и зверя, имя корабля и дома, сада,

имена стихий, имя судьбы. Поэтическое имя Майи Никулиной – это знак

языка, речи, жизни, культуры и словесности, причем знак трехфункцио-

нальный: одновременно индексирующий (называющий и организующий

вокруг себя ряд имен), символический (образный, экспрессивный, кон-

нотативный) и иконический (запечатлевающий предмет навсегда). По-

этическое имя в стихах Майи Никулиной – это, что очень важно, знак

энергетический и светопорождающий. Поэтому смысл такого имени без-

мерен.

Темна душа. Но истина проста –

Сядь на траву, дыши ребенку в темя,

И свяжется разорванное время,

И вещи встанут на свои места.

426

И ты поймешь тоску оленьих глаз

И горечь осенеющей долины…

Но зрячий виноград так долго смотрит

В спину,

Что точно видит все вокруг и после нас.

Стихотворение  гениальное.  Шедевр.  И  одновременно  больше  и

меньше, чем шедевр: оно как сам воздух, земля и жизнь, оно нерукот-

ворно, оно естественно и природно. И если виноград долго смотрит тебе

в спину и видит все, что будет после тебя, то и длина двух последних

строк вытягивается душой и воздухом – до предела.

Душа, трава, ребенок, время, вещь, оленьи глаза (всего оленя из-за

очей  его  не  видно!),  горечь  осеннего  воздуха,  долина,  глаза  и  взгляд –

взор винограда – вот мир, вот вечность, в которых мы лишь преходящая,

но теплая, горячая, страстная и любящая часть.

Думаю,  что  главное  в  поэте,  в  его  таланте  –  интенция.  Интенция

душевная, рациональная, телесная, языковая, поэтическая, культурная –

предметная и онтологическая. Поэтическая интенция Майи Никулиной

созидательна. Майя преодолевает русскую всеобщую и проникновенную

неопределенность (плохой-хороший человек, добрый-злой, сильный-сла-

бый, красивый-ужасный и т. п.): интенционально она поглощает словом

и воспроизводит, творит мир не вширь (экзистенциальность), а вглубь и

ввысь. Это главное. И оно прочно закреплено в поэтике и в интонации

никулинской.

Обшарил и земли, и воды,

Лихую судьбу покорил,

Пришел – засмеялся у входа

И солнце собой заслонил.

Над маленькой ночью поднялся

И крикнул в ночное жилье:

– Я жизни когда-то боялся,

А ты не страшнее ее.

Ответить тебе не успела.

Ушла и оставила дверь

Открытой в иные пределы –

Иди, разбирайся теперь.

Вот отношение поэта с миром. Адресант – поэт. Адресат – некто

(друг, любовник, поэт). Другой вариант (более милый мне): поэт гово-

рит  с  собой  (как  Онегин  –  Ленский,  Печорин  –  Грушницкий).  Диалог

427

в монологе. Любое стихотворение Майи Никулиной многомерно в этом

отношении: диалог в монологе и наоборот, которые усиливаются стерео-

скопией символичности – индексированности – иконичности слова-име-

ни. Здесь главные имена таковы: земля, вода, судьба, солнце, ночь, жилье

(дом), жизнь, иные пределы (безмерность), действие (обшарил, покорил,

засмеялся, поднялся, крикнул; ответить, успеть, оставить, идти, разби-

раться). Крикнуть – вот главное; крикнуть себе (прежде всего) и миру:

Он  (Я)  идет  (иду)  к  тебе,  бескрайнему,  идет  (иду)  в  тебя,  в  твое  бес-

предельное.  (Когда  воспринимаю  это  стихотворение,  хочется  встать  и

идти,  разбираться.)  Побудительность,  императивность  изумительной

силы. Силы не разрушительной, но вновь созидающей новое (простите

за тавтологию).

Поэзия Майи Никулиной профетична. Все стихи Майи Никулиной

являются пророческими: кто знает прошлое и любит настоящее (и нена-

видит, и любит), тот видит будущее. Она и в жизни пророчица. И пророк.

Не буду это доказывать и иллюстрировать (есть случаи очень сложные и

серьезные), лишь вспомню нечто, связанное со мной (и незначительное,

но  показательное).  Я  защитил  кандидатскую,  когда  мне  было  36.  Все.

Я расслабился. Все. Хватит. Науки хватит. Сижу у Майи на кухне, бесе-

дуем. И вдруг Майя, остро взглянув на меня, промолвила так в никуда и

никому, в воздух: «Ты еще и доктором станешь…». И – стал. Странно.

Не хочется расставаться с пером и бумагой, с книгами Майи Нику-

линой, с ее образом – поэта, женщины, гражданина. Но пора. Позволю

себе закончить этот очерк-портрет самого дорогого для меня на земле че-

ловека  своим  небольшим  эссе-послесловием  к  книге  Майи  Никулиной

«Стихи» (2003). Кое-что в нем повторится, но это не беда, зато здесь, как

мне кажется, многое сказано без эмоций (но с отношением) и очень кон-

центрированно, кратко. Сделаю в этом очерке двойной, как у Вивальди,

финал. Итак…

Подлинная поэзия – явление редкое, но абсолютно мощное, подвиж-

ное  и  динамичное,  то  есть  повсеместное.  Стихи,  созданные  истинным

поэтом, существуют в особом состоянии времени и пространства, в кото-

ром не время проверяет речь на прочность (разрушает, стирает из памяти

или  продлевает  жизнь  поэтического  слова),  а  наоборот,  язык  и  музыка

поэта возбуждают во времени и позволяют в нем существовать на равных

и прошлому, и будущему, и настоящему. Поэзия Майи Никулиной – под-

линна, и это очевидно, т. к. стихи ее с годами и десятилетиями становятся

все чище, глубже и непостижимее. Они хорошеют, как чудесным образом

рожденный камень, оглаживаемый ветром, солнцем и водой: его прозрач-

428

ная непроницаемость и есть та самая красота, которая одновременно и

мучает, и обещает бессмертие.

Майя Никулина – поэт природный, поэт по определению, поэт как

таковой. Ее книги – библиографическая редкость, и не потому, что ти-

ражи не стотысячные, а потому, что, слава Богу, есть в России читатель

стихов,  читатель  как  со-автор,  со-творец,  читатель  –  со-поэт.  Названия

поэтических книг Майи Никулиной точны и вполне адекватны ее трие-

диной судьбе поэта, писателя-мыслителя и женщины: «Мой дом и сад»

(1969),  «Имена»  (1979),  «Душа  права»  (1983),  «Колея»  (1983),  «Бабья

трава» (1987) и тоненький сборничек избранного «Стихи» (2002), – про-

странство внутреннее внешнее именуется и становится частью времени

усилием и правотой души, судьбы и слова поэта.

Поэтическое  поколение,  к  которому  по  возрасту  принадлежит

М. Никулина, решало задачу не уцелеть биологически и ментально, как

предыдущее поколение поэтов, рожденных в начале ХХ века, а сохранить

традиции  поэтической  культуры  и  дать  им  возможность  дальнейшего

если не развития, то существования. Стихи Алексея Решетова, Геннадия

Русакова и Майи Никулиной – это не просто образцы замечательной по-

эзии, это прежде всего череда языковых и этико-эстетических поступков,

противоречащих  социальному  ужасу  времени  и  гармонично  входящих

в  общий  и  неудержимый  поток  русской  культуры.  Поколению  поэтов,

рожденных в 1937 свинцовом году, присущ особый тип творческого по-

ведения: тихая и твердая прямота слова и взгляда, истинная скромность

и  наличие  огромного  объема  поэтической  и  вообще  культурной  энер-

гии, которая тратилась не столько на самозащиту, сколько на сохранение

возможности создавать и творить себе и тем, кто будет рожден в 40-х и

50-х годах ХХ в.

Дом  Майи  Никулиной  в  60–80 гг.  ХХ  века  стал  в  Свердловске

неофициальным  центром  культуры,  литературной  учебы,  философ-

ских,  исторических,  филологических,  переводческих  и  иных  штудий.

М. Никулина буквально вырастила и воспитала не одного литератора,

писателя и поэта: в разные годы в ее доме дневали и ночевали такие

талантливые люди, как А. Комлев, С. Кабаков, Е. Касимов, А. Громов,

В. Смирнов, А. Танцырев (Сафронов), В. Мухачёв, А. Верников, А. Ка-

лужский, И. Богданов, В. Месяц, Е. Туренко и многие другие. Именно

в доме Майи Никулиной я, в то время студент-филолог, впервые прочи-

тал Пастернака, Ахматову, Тарковского и Бродского (чаще – с папирос-

ной бумаги, пятый-шестой  экземпляр машинописной копии), а также то

ли  полуразрешенных,  то  ли  полузапрещенных  Хлебникова,  Мандель-

штама, раннего Заболоцкого, Ходасевича и тончайшего, ироничного и

429

прямодушного,  до  сих  пор  недооцененного  литературоведческой  на-

укой  Игоря  Северянина.  Великолепная  библиотека  Майи  Никулиной

с редкими для советской эпохи книгами и первоизданиями, старинные

вещи, попавшие в ХХ век из Древней Греции, из Крыма, древнегрече-

ской Колымы (никулинская номинация), из другого времени-простран-

ства,  бывшего  Майе  Никулиной  родным;  редкие,  удивительные  люди

(ученейший Константин Мамаев, серебряный голос России (так назы-

вала поэта сама хозяйка), Алексей Решетов, добрейший и мудрый Марк

Рыжков и др.) и разговоры, разговоры, разговоры, чтение вслух – хором

и поодиночке – стихов и прозы, пение песен (чего стоят только казачьи

речитативы Димы Месяца!) – все это и была страна, моя страна, наша

Россия – настоящая, подлинная, – с памятью исторической и культур-

ной, с гордостью за прошлое и болью за настоящее, а главное – с на-

деждой на будущее. Сегодня можно с уверенностью говорить о том, что

Майя Никулина как поэт и человек в 70–80-е гг. ХХ века бескорыстно,

твердо  и  вполне  открыто  (что,  следует  заметить,  в  те  поры  было  не-

безопасно) спасала и спасла добрую часть современной литературной

жизни Екатеринбурга и Урала.

Майя Никулина родилась в Свердловске, в семье лесного инженера,

в которой хранились и оберегались незыблемые константы дворянской

и интеллигентской культуры. Детство поэта проходило в доме, располо-

женном недалеко от Рязанского собора и Царского моста, напротив Же-

лезновского  дома  в  старой,  исторической  части  города.  Петр  Великий,

создавая  Петербург,  «прорубал  окно  в  Европу».  Екатеринбург  младше

Санкт-Петербурга на 20 лет и являл в то время не только «окно в Си-

бирь»,  а  стало  быть,  в  Монголию,  в  Китай,  в  Японию  –  в  Азию,  но  и

другой проем – окно не окно, но уж колодец-то точно, – в недра, в зем-

лю, в планету, в которой спрессовано, скоплено и представлено практи-

чески все, что может существовать в ближней и дальней природе Кос-

моса.  Многие  годы  своей  жизни  Майя  Никулина  посвятила  изучению,

осмыслению и освоению всего, чем держится Урал как опора страны и

Европы, – горé, камню, пещере и мастеру. Поэт как ученый и мыслитель

познает значение (физическое, астральное, духовное и метафизическое)

тверди – тверди небесной, сухой и тверди иной – водяной, способной вы-

держивать давление камня, тела и души. И здесь невозможно отделить

стихи от трудов того же автора, но уже историка, геолога, мифолога, пи-

сателя, публициста – вообще словесника, естествоиспытателя и гумани-

тара в одном лице. Правда, в стихах все это звучало, мучилось и пело

с самого начала:

430

Укротив высокий дух

Только жаждой беспредельной,

Только вытянувшись в слух,

В горло дудки самодельной,

В гуще каменных венцов

И негреющей соломы,

Распознав, в конце концов,

Утварь брошенного дома,

Обратившись в кровь и мел,

Перепрев под общей крышей

Вместе с теми, кто сгорел

Или в землю, или выше,

Только вытянувшись в нить,

В корень яростный врастая,

Ты сумеешь различить,

Как молчит она, рожая, –

Треск сухого полотна,

Шелест шелка, скрежет жести, –

Ты услышишь, как она

Гладит слово против шерсти <…>

Именно слово более всего – по природе своей метаморфной (то есть

долго, мучительно появляясь и преображаясь, существуя и работая) – со-

звучно камню. Майя Никулина создает удивительный логический, физиче-

ский и духовный эллипсис из камня и звука, и ей это удается, т. к. волшеб-

ная совместимость слова и камня зиждется на взаимодополняемости этих

явлений: у слова быстрая, очень подвижная форма (грамматика, словоиз-

менение) и «медленное» содержание, нуждающееся в контексте и в душе,

а у камня, напротив, медленная, почти постоянная (на глаз) форма и очень

динамичное, «скоростное», перенабитое информацией и красотой содер-

жание. Камень – гора – пещера – мастер (по одноименной книге М. Нику-

линой) – это формы вечного существования слова («камень»), семантики,

смысла, мысли вообще («пещера») и духа, души («гора», «мастер»).

Концептуально поэзия Майи Никулиной основывается не на обще-

принятом единстве жизни – смерти – любви (хотя – и это является струк-

турно  необходимым  и  неотъемлемым),  а  на  природном,  космическом,

добиблейском хронотопе гора – суша – вода, то есть Урал, Египетская

пустыня, Таврическая степь и Эгейское, Средиземное, Черное моря, ког-

да в сознании сталкиваются и, дополняя друг друга, наплывая и наступая

431

друг на друга, соединяются и живут горы и две равнины – морская и зем-

ляная:

…и просто выйти к южному крыльцу

И разглядеть в смятении туземном,

Что небо общее над морем Средиземным,

Как зеркало приподнято к лицу…

Или:

Ну где еще о Греции мечтать,

Когда бы не Россия…

И:

Ох, матушка моя, холопка и кацапка,

Таврических степей двоюродная бабка…

И наконец:

И все-таки счастливо жить одной,

Не чувствуя подвоха и обмана,

Соседствуя с Овидием, зимой,

У долгих вод Днестровского лимана…

Поэтический и человеческий талант Майи Никулиной настоян этни-

чески на нескольких кровях, но первоначально был он задуман, сотворен

и протянут из XX века в XXI-й силою сплава четырех земель (Египет,

Греция, Крым, Урал) и четырех времен (древнейшее, античное, русское

прошлое  и  российское  настоящее).  Такое  сложное  единство  историче-

ского времени и реального пространства обеспечивает наличие в поэзии

Майи Никулиной невероятно чистого, светлого и энергетически мощного

художественного хронотопа:

Не какие-то грозные вехи –

Мелкий камень да козьи орехи

Да прибитая пылью зима.

Околоток античного мира,

Вековая провинция – Тира

Древнегреческая Колыма…

Пространство и время, по М. Никулиной, едины, непременны и обя-

зательны для живых, живущих в любое время и в любом пространстве:

Мысли приходят высокие, как журавли,

Строятся клином и тянутся письмами с Понта…

432

Здесь М. Никулина возвращает «русскому» журавлю (как устойчи-

вому  символу  славянской  осени-весны)  его  повсеместную,  природную

«прописку»  –  африканскую,  греческую,  крымскую,  уральскую.  В  этом

выражается уникальная способность М. Никулиной, обобщая, уточнять,

или, уточняя, обобщать. Такова природа поэтического называния не изо-

бражать и подражать (по Аристотелю), а творить, делать из ничего, из

воздуха – вещь, и наоборот, из вещи – мысль и чувство:

Темна душа. Но истина проста –

Сядь на траву, дыши ребенку в темя,

И свяжется разорванное время,

И вещи встанут на свои места…

Такое свойство русской поэзии – творить (греч. poieo – творение), со-

единяя в одно целое эстетику и этику. Эстетика М. Никулиной абсолютно

этична,  совестна  и  сильна  правдой  жизни,  смерти  и  любви.  Этическая

эстетика позволяет поэту возвышать мысль до метамышления, а чувство

углублять и просветлять до метаэмоции:

Судьбу не пытаю. Любви не прошу.

Уже до всего допросилась.

Легко свое бедное тело ношу –

До чистой души обносилась…

Вечное и беспредельное, противящееся родству, Майя Никулина де-

лает, принимает сама и предлагает нам уже как сначала сродное, а потом

как свое, только свое, абсолютно родное. Такое породнение со всем и со

всеми основывается на таких утверждениях поэта (за которыми – жизнь,

судьба и любовь), как «душа права», «мужество и труд», «непросыхаю-

щие весла», «судьба сбылась», «смерти в жизни нет», «зрячий виноград»

и многие др. Это породнение происходит, по М. Никулиной, так:

…мы с тобой породнились тому назад

Не измерено, сколько веков и далей.

Тогда хлеб был пресен

И беден кров,

И земля неоглядна, суха, сурова,

И цари отличались от пастухов

Только тяжестью крови и даром слова.

Майя Никулина – не просто эрудит (двойное высшее образование) и

просветитель, она глубоко и всесторонне образованный (образованный

историей, книжной и вещественной культурой, наукой, жизнью и судь-

433

бой, а главное – поэтической интуицией). Есть в поэзии, в характере и

в натуре Майи Никулиной удивительная черта – оставаться свободной, не

изменять своей воле и индивидуальности и одновременно быть частью

неразделимого целого – народа, страны, языка, поэзии и культуры:

…вот тут и ставить эти города,

Не помнящие времени и срока,

И легкие счастливые суда

Причаливать у отчего порога.

Поэзия Майи Никулиной стала частью великой русской словесной

культуры. Ее чистый, твердый и ясный голос звучит сегодня, несмотря

ни на что. Ее поэтическое слово необходимо тем, кто мыслит, страдает

и любит.

майя никулина 

избранные стихотворения

*     *     *

В полмира снег, сугробы и метели,

сплошная ледяная благодать…

Ну где еще о Греции мечтать,

когда бы не Россия.

в самом деле, –

Как, возлюбив ее печальный дым

и в полузвездах небо жестяное,

не разобрать, что дальнее – седьмое –

должно быть теплым, синим и чужим,

что полновесный северный гранит

и долгих зим блестящие избытки

уже диктуют мимолетный Крит,

светящийся на журавлиной нитке,

что вставшая из плодоносных вод

скала обетованная всего-то

на расстоянье птичьего полета

от наших безразмерных непогод,

и просто выйти к южному крыльцу

и разглядеть в смятении туземном,

что небо общее над морем Средиземным,

как зеркало, приподнято к лицу.

435

*     *     *

Остыли тяжелые страсти,

остались простые слова…

О чем ты печалишься, мастер,

в часы своего торжества?

Недолгие светлые клены,

раскрытая на ночь тетрадь…

Замрешь ли ты снова, влюбленный,

увидя все это опять,

Сочтешь ли, что тайно обманут,

Зачем ты за каждой строкой

Струной легковерной натянут

И скручен пружиной тугой?

Замучен, заласкан, согласен

на славу, молву и беду…

Ты снова сбываешься, мастер,

имея все это в виду.

За то, что в слезах, хорошея,

ликует, звенит и поет

бездомное чудо, Психея,

почтившая слово твое,

твое полуночное знанье,

рискнувшее вдруг побороть

почти родовые страданья

души, обретающей плоть.

*     *     *

Травой ли стать, рекой ли течь,

понять бы птиц ночное бденье,

реки упругое биенье,

ее младенческую речь.

О, только б избежать беды –

стыдясь тоски своей упорной,

входить лазутчиком и вором

в пределы леса и воды.

Но затеваются дожди,

и снег идет, и полночь длится –

436

не с тем ли, чтоб забыть, уйти

и никогда не воротиться?

Не в том ли тайно повезло,

что верю трудно и нелепо,

что родственно земному лету

мое случайное тепло?

Что не безверие и зло –

а сумерки и непогода…

А быть несчастным – ремесло

уже совсем иного рода.