Текст книги "Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров"

Автор книги: Юрий Казарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 36 страниц)

Майя была права. Первая книга моя вышла тогда, когда мне было почти

36, в 1991 г. Книга большая, состоящая из трех книжек, страниц на 240,

за  которую  мне  не  стыдно  до  сих  пор.  (15  лет  я  жил,  как  и  многие  из

нас, со спокойной уверенностью в том, что в СССР моя книга не выйдет

никогда, – перестройка «помогла» – и одну книжку в  государственном

377

издательстве мне все-таки выпустить удалось – не без помощи М. Нику-

линой, С. Марченко и Е. Зашихина, в те поры главного редактора Средне-

Уральского книжного издательства).

Кухня Майи Никулиной – это академия культуры, философии, исто-

рии, языкознания и художественной словесности. Академия, работавшая

по типу академий древнегреческих: учителя и ученики общаются, взаи-

мообучаются и взаимовоспитываются (в поэзии учеников нет – есть учи-

теля, живые и вечно живые: живая Майя, не уча, научила меня, показала

мне – своим примером, – каким должен быть поэт в жизни и в литерату-

ре; а вот в поэзии – думай, мучайся и расти, дорастай сам). Майя Нику-

лина была образцом человека чести, культуры, литературы и поэзии. Без

преувеличений: никогда и нигде я не встречал такого, как Майя, человека

и поэта: честного, достойного, мудрого, гениального во всем. Кухня не

была  кухней.  Кухня  была  островом  везения  для  десятков  талантливых

людей, – островом русской культуры. Все здесь было просто и прямо –

по-дворянски,  по-крестьянски,  по-русски:  никто  не  был  любимчиком,

хотя любимцы были – и это нормально. (Позволю себе в этой главе пока-

зывать время от времени свои стихи, написанные в разные годы и посвя-

щенные Майе Никулиной: в них, как мне кажется, есть воздух Академии

Словесности Майи Никулиной, есть дух поэтической свободы дома на

Декабристов, есть вещество любви – любви к Майе, к России, к русской

поэзии, к русскому способу жить, любить и умирать.)

Майе Никулиной

На тесной кухне с газовой плитой

Мы хорошо о жизни говорили.

И мы, бывало, время торопили

Под лампочкой бесстыдно-золотой.

Пока декабрь и в горле горячо –

Особенно с утра, когда по-детски

Хозяйка поглядит через плечо,

Отмахивая с неба занавески.

И вваливалось снежное окно,

Под стать не шатуну, а мужичине,

Такому до апреля все равно –

Что в пиджаке, что в чертовой овчине.

Когда от счастья зябко и светло

И ест глаза тропинка вдоль забора

За сладкое пайковое тепло

Свободного, как воздух, разговора.

378

Когда смеется самый молодой,

Веселый и голодный спозаранку,

Целуя в лоб горячую буханку

На тесной кухне с газовой плитой.

Дом Майи Никулиной – это воздушный столп свободы. И дышалось

в нем – вверх. (Не стоит забывать, какие тогда были времена: однажды

я забыл, оставил в университетской аудитории, в парте, выпуск «Роман-

газеты» с солженицынским «Иваном Денисовичем»; ну, думаю, все – от-

учился, выгонят точно (книга была запрещена, да и Диму Воронкова, по-

эта и барда, жалко – его журнальчик), отчислят или втихую, или с шумом,

с собраниями комсомола и коллектива, с волчьим билетом, – вот отку-

да «сладкое пайковое тепло свободного, как воздух, разговора»; ничего,

прилетел в универ в 6 утра, вошел в здание первым, взлетел на четвер-

тый этаж в 417 аудиторию – и, слава Богу, нашел в парте Солженицына!).

Поэт должен научиться дышать вверх – в небо, в космос, в бездну. Там

воздух иной. А земного воздуха и так перепадет – не надышишься, не на-

кашляешься, не назадыхаешься (вспоминается Мандельштам. И – Пуш-

кин после дуэли. Умирающий Пушкин). Земной воздух – разный: и злой,

и сладкий, и теплый, и ледяной. И горький. Выбирай какой хочешь.

И пусть моей души не тронет зависть

К загадочным способностям людей –

За почкой видеть лист, цветок и завязь

И в белом цвете семь его частей.

Осенняя тоска всепониманья

Пускай минует и простит меня.

Как мне вернуть счастливое незнанье

Далекого мифического дня,

Когда все было розово и пусто…

И женщина с торжественным лицом

Нашла меня под утренним, капустным,

Счастливым и заплаканным листом.

Всеведенье поэта шарообразно, но прежде всего – вертикально. Майя

Никулина в этом стихотворении жаждет иного знания: знания-незнания.

Не – желание начать все с нуля (и уж, конечно, речь здесь идет не о по-

знании как таковом), а способность иметь в себе Великое Незнание того,

что было до сотворения всего на свете (и мира в том числе), вернуться

в досотворение, где незнание ничего есть знание всего – не истоков и ос-

нов, и не ядра, не центра, не сердцевины, а – сердца  Бездны, сущности не-

379

представимой, невообразимой. Ибо знание незнаемого, непознаваемого

и есть некое вещество взгляда, взора (вот откуда такого рода взгляд-взор

у Майи Никулиной) не Творца, а сотворителя Творца, лучше – задумы-

вателя Его! Вот та страшная и счастливая мысль, которой владеет поэт

Майя Никулина и которая оправлена в сосуд этого стихотворения.

Знаешь стихи Майи Никулиной давно; многие наизусть, и тем не ме-

нее они всегда внезапны: они настигают тебя или встают поперек глаз и

горла, или пережимают аорту, холодят сердце и мозг своими глубинными

и высоченными смыслами, открываясь тебе раз за разом (по десятому-

сотому прочтению) как нечто неслыханное, невиданное, невообразимое.

Майя Никулина создает неслыханные стихи.

Я счастлив тем, что я был и остаюсь слушателем Академии Майи.

Именно она познакомила меня с выдающимися и интереснейшими людь-

ми.  Добрейший  и  благороднейший  Марк  Рыжков,  врач  и  переводчик.

Ученейший Константин Белокуров, энциклопедист, полиглот и поэт-фи-

лософ. Константин Мамаев – человек-загадка, гений, колдун, писатель,

художник, явно появившийся здесь из ниоткуда – отовсюду и движущий-

ся в никуда – т. е. в повсюду. Благородный, прямой (офицерская выправка

наследственная?), с трубкой, немного зануда, но стихотворец талантли-

вый («Есть у меня еще Россия и доченька Анастасия!..») Андрей Комлев.

Богатырь Сергей Кабаков, поэт и переводчик («Визгливые струи / любви

деревенской / к горе подступили – / и смята, как шапка, гора!»), тонкий

и нервный поэт Игорь Сахновский (мой сопартник – сосед по универси-

тетской парте), знаменитый ныне прозаик. Красавец, поэт Аркадий За-

стырец, переводчик Вийона, драматург и умнейший человек. Добрейший

Евгений Касимов, поэт, писатель, журналист, работающий с интонацией

и музыкой стиха-фразы как никто. Похожий на кентавра длиннокудрый

Александр Калужский, переводящий Лермонтова (блестяще) на англий-

ский, поэт, живущий в США. Гениальный Кельт (Келя, как зовет его Майя

Никулина), Александр Верников, прозаик (блестящий), поэт и фитофило-

соф, эксперименталист, ориентолог-индолог, кастанедовед и майяникули-

налюб (один из ближайших сегодня друзей Майи Никулиной), человек,

написавший  свою  Нобелевскую  лекцию  за  несколько  десятилетий  до

получения/вручения ее, друг Бориса Рыжего и мой друг-враг (его слов-

цо), полиглот, точнее полилингвоэтимолог, автор финно-угорского эпоса,

в сущности очень добрый и нежный человек. Наконец Майя Никулина

дважды познакомила нас с Решетовым. Оба раза в присутствии обоих и

оба раза в частичном – по очереди – отсутствии одного из нас.

Майя Никулина, как я это вижу и понимаю сегодня, ценила и любила

всех: все мы (и вместе с ней) представлялись ей невероятным, огромным,

380

беспредельным совокупным талантом-гением. Мы часто вспоминаем те

годы и всех, кто был с ней, с нами, с кухней-академией, с домом Майи.

В сущности, дом остался: просто он разросся до размеров города, обла-

сти, края и страны – до тех пределов, где находятся наши.

Майя  Никулина  любит  людей  красивых,  сильных,  героических.

Естественно,  красота,  сила  и  героизм  могут  быть  разного  рода:  красо-

та души, например, сила духа, характер или тихий, незаметный героизм

человеческого существования в полупогибшем быту, в разваливающей-

ся стране, в «живых» и глянцевых картинках «современной» культуры.

(С  культурой  вообще  происходят  странные  вещи,  вернее,  с  восприяти-

ем  ее  и  пониманием:  во-первых,  появились,  оказывается,  потребители

культуры, а сама культура рассматривается как товар; во-вторых, вдруг

из культуры стали выделяться некие субкультуры – байкеры, рэперы, го-

мосексуалисты, бойлаверы, хипхоперы и проч., – скоро, видимо, объявят

о существовании сублитератур и субпоэзий). Знаю, как Майя Петровна

к этому относится, как остро и глубоко переживает «эпоху» посткниж-

ной культуры, или посткнижности, прямо говоря – бескнижности, без-

книжности. Она трезво смотрит и оценивает современный мир – и как

историк, и как мыслитель, и как культуролог, и как геолог, и как филолог,

и – главное – как поэт. Прогнозы здесь невеселые. Расчеловечивание че-

ловечества продолжается.

Человеческое  время  циклично:  это  проявляется  и  в  поколениях,  и

в биологическом возрасте человека, и в смене частей дня и времен года,

и  в  чересполосице  несчастий  и  удач,  и  в  перемене  настроения,  психо-

логических и эмоциональных состояний. Поэзия Майи Никулиной, весь

свод ее лирики представляет собой очень сложный поэтический-душев-

ный-языковой поток, влекущийся и влекущий мощно вперед и вверх, и

содержащий в себе водопады, омуты, водовороты (стиховороты). Именно

последние внедряют в поэтический континуум и взлет Никулиной циклы.

Циклы стихотворений (их несколько, и о них мы поговорим позже). Здесь

же хотелось бы упомянуть (но не более того) цикл стихотворений (с по-

священием и без), обращенных к Геннадию Шнайдеру, близкому другу

(ныне  покойному)  Майи  Никулиной.  Геннадий  Шнайдер  (я  никогда  не

видел его – не судьба) для меня – миф. Вернее, человек-миф. Как Одис-

сей. Ростом под два метра. Красив. Телосложение бога. Древнегреческо-

го. Крымец (а Крым – «Древнегреческая Колыма» – для Майи не просто

родной – он ключ ко всем временам: историческим, культурным, мифо-

логическим, художественным, – одним словом ключ к вечности [и – от

вечности]). Познакомились они в Крыму. Потом Геша (так его до сих пор

381

зовет Майя Петровна) часто наезжал в Свердловск (он учился на заочном

отделении истфака).

Г. Ш.

Любовь моя бедна –

Не дарит, не карает –

Последняя – она

Всегда такой бывает.

Она была такой

Всегда. Да мы не знали,

А мы ее порой

Случайной называли.

Не зла, не хороша,

С начального начала

Как старшая душа

При младшей продышала.

Высокие дела

И вечное сиротство

Она перемогла

По праву первородства.

Не слава, не слова,

Не подвиг, не награда,

Она еще жива,

Когда другой не надо.

Она в последний час

Присядет к изголовью,

Она и после нас

Останется любовью.

Задумаешь понять,

Да по ветру развеешь.

Затеешь вспоминать –

И вспомнить не успеешь.

Это стихотворение метаэмоционально насквозь: оно не о любви и не

про любовь. Оно есть само по себе вещество любви. Язык в нем свобод-

нее, вольнее и многозначнее птичьего щебета, посвиста ветра в осенних

голых  плетях  виноградника.  Это  уже  не-язык,  но  чистые  смыслы,  точ-

нее – их мышцы. Мышцы смыслов: сила невероятная сталкивает конец

и начало, сращивает их и гонит по кругу жизнь-смерть-любовь-жизнь-

382

смерть-любовь. Это песня соловья: если попросить его убрать все свои

трели и коленца и издать единственный, главный звук (не тон, не ноту –

но звук!), – то он запоет – выдохнет ультразвук, от которого полопаются

стволы сосен и опадет июньская крепкая листва. Это – ультразвуковые

стихи.

После трагической гибели Геннадия Шнайдера Майя Никулина соз-

дает цикл «Г. Ш.» из пяти стихотворений (о нем мы также поговорим

позже), в которых проступают, как палимпсест (иконный: более древнее

изображение лика любви мерцает и просвечивает сквозь верхний слой

более позднего иконописного рисунка), как отражение неба в воде, уже

отразившей лес и само небо, отраженное лесом, его листвой («Отража-

ется небо в лесу, как в воде, – и деревья стоят голубые…» – В. Высоц-

кий), в которых светятся и эхолалируют семь четверостиший процити-

рованного «Любовь моя бедна….»; особенно первая, третья, шестая и

седьмая строфы: любовь-смерть-любовь, и все это – жизнь, но уже иная.

Эта жизнь состоит из дожизни, из собственно жизни и из послежизни.

Очевидно, что стихотворение «Любовь моя бедна…» представляет со-

бой архетекст не только цикла «Г. Ш. », но и всей «любовной» лирики

Майи Никулиной (вообще-то, поэт всегда и везде говорит, плачет и поет

о любви).

Не буду больше говорить о друзьях Майи Петровны: когда выйдет

ее аудиокнига в печатном виде, у читателя появится счастливая возмож-

ность услышать/прочесть рассказы о них из первых уст.

Свою  книгу  «Имена»  (вторая  по  счету)  Майя  Никулина  подарила

мне сразу после ее выхода в свет с такой дарственной надписью: «Юре

Казарину.  Желаю  Вам  грозной  судьбы.  М. Никулина»  (это  произошло

после собрания литобъединения, и мы еще были на вы). Этот инскрипт,

содержащий  необычное  (ну,  явно  не  банальное)  пожелание,  определил

течение, скачки, провалы и взлеты всей моей жизни и судьбы. Пожелать

грозной судьбы – все равно что пожелать беды, несчастья, испытаний и

много еще чего горького и тяжкого. Но ведь судьба поэта иной и не быва-

ет (за редчайшим исключением). Поэт всегда в драме, в трагедии, в ката-

строфе, если он, конечно, не велеречивый и бесталанный глупец – глупец

самодовольный. Так оно и есть. У Майи Никулиной судьба, несомненно,

грозная.

Есть люди, которые живут только жизнью. Есть люди, живущие ис-

ключительно  воображением  –  в  мире  своем,  строящемся  фантазией,  –

живущие  жизнью  «внутрижизненной».  И  есть  люди,  которые  живут  и

жизнью, и воображением. Первые – прагматики, «конкретики», материа-

листы, считающие, что мир познаваем и все познаваемо до конца (наив-

383

ный позитивизм). Вторые – мечтатели, маниловы, часто это или дураки,

или хитрецы, или художники-примитивисты (в широком смысле). Тре-

тьи  –  деятели,  они  креативны,  изобретательны  и,  как  сегодня  говорят,

успешны. Есть люди, которые совмещают в себе черты всех описанных

типажей.  Майя  Никулина  –  другая.  Иная.  Она  успевает  и  жить,  и  тво-

рить иную жизнь, и создавать, сотворять абсолютно новое, невиданное

(ее стихи, ее проза, ее исследовательская, научная проза), неслыханное,

ультразвуковое,  ультратактильное,  ультрарецепторное  в  целом.  Майя

Никулина совмещает в себе черты и человека, и «дочеловека» (незнание

ничего, напомню, – есть до-знание до-всего), и «послечеловека»: она как

поэт существует, повторю, одновременно в праматерии, в материи (в ан-

тиматерии) и в постматерии. Таково свойство и качество ее поэтического

сознания.

Так среди прочих щедрот,

Летних, садовых и влажных,

Вздрогнешь и вспомнишь однажды –

Господи, липа цветет!

Мед от земли до небес,

Утренний воздух дареный –

И среди прочих чудес –

Венчик ее оперенный.

Ласковый шелковых пух

Бедные губы щекочет –

Слово не найдено. – Дух.

Дышит.

И дышит, где хочет.

Но быть, существовать  таким поэтом Майя Никулина может только

в жизни – в реальной, медвяной, знойной, терпкой, влажной, цветущей,

горькой, страшной, счастливой, любимой, теплой и живой. Дух дышит,

где хочет… Sic! Дух там, где свет, свет любой: и белый, и серый, и чер-

ный, и иной. Сила духа, сила света дана тому, кто одарен и озарен, и го-

тов к воспалению светом. Человек должен быть сильнее себя, чтобы вос-

пользоваться таким даром. Гений – тот, кто сильнее себя. Такова Майя

Никулина.

Майя  Петровна  Никулина  родилась  9  февраля  1937 г.  в  Свердлов-

ске  в  семье  лесного  специалиста,  выходца  из  дворян.  Очевидная  авто-

характеристика Майи Никулиной содержится в ее же мыслях и словах,

адресованных  Алексею  Решетову:  «Он  был  представителем  совершен-

но  особого  поколения:  с  ним  и  доживали,  и  выдыхались  две  великие

384

российские  культуры  –  дворянская,  ведомая  идеалами  чести  («Мой

долг  –  служить  Отечеству»),  и  крестьянская,  естественно  включенная

в природный круговорот (землю надо любить); и именно они, эти отцы

и дети, спасли нашу культуру и память после – тогда говорили именно

так  –  Великой  Октябрьской  Социалистической  революции  и  Великой

Отечественной войны. Лишенные имен, земли, дома и быта, они удер-

жали главное – язык и традиции» («Урал». 2002. № 12). И в Майе Нику-

линой, и в Алексее Решетове, следует заметить, дворянская культура не

выдохлась (до конца), кто общался с этими поэтами и людьми, знает и

помнит ощущение серьезной силы достоинства и чести, сдержанности

и душевной глубины, обеспеченной родовой энергией благородства, на-

копленной многими поколениями предков, т. е. семьи. И если Ахматова

была охранителем и хранительницей таких традиций и такой культуры

в  Петрограде-Ленинграде-Санкт-Петербурге,  то  Никулина  делала  то

же самое, – природно, естественно, твердо и уверенно защищая свое, –

в Свердловске-Екатеринбурге. Язык и традиции – здесь суть то, что хра-

нимо и защищаемо, и одновременно они суть орудие защиты – мощное,

совокупное, несокрушимое и неотразимое. Сегодня это особенно важно:

язык  и  традиции  в  «эпоху  бездуховности»  (словосочетание  вызывает

улыбку, но остается пугающе точным, называющим все как есть), в эру

денег – единственное, что осталось у русского и любого народа, что оста-

лось  у  нас  и  всех,  кто  отчетливо  видит  и  представляет  себе  очертание

и пыльное вещество посткультурного пространства и времени. Язык и

традиции (как память) пока еще защищают себя. Нами. Что будет даль-

ше? Второе пришествие хама? Грядущий хам (Д. Мережковский) – гость

неотвратимый. И он уже здесь.

В доме Никулиных традиции были сохранены: была отличная биб-

лиотека (поэзия Серебряного века и классика), была семья, живущая лю-

бовью и трудом, три поколения жили вместе душа в душу, сохраняя свой

язык, свою культуру, свой дух. Майя – человек жизни и книги. Читать она

начала с четырех лет и сама освоила классику. Лермонтов – первая любовь

(а поэзия – вообще увлечение отца, посещавшего в столицах поэтические

вечера и Северянина, и Маяковского, и других популярных в те времена

поэтов). Майя Никулина рассказывала, как ее поразили (в четырехлетнем

возрасте) стихи Лермонтова, в частности, его «Демон», вот эти строки:

Затихло все; теснясь толпой,

На трупы всадников порой

Верблюды с ужасом глядели;

И глухо в тишине степной

Их колокольчики звенели.

385

Разграблен пышный караван;

И над телами христиан

Чертит круги ночная птица!

Не ждет их мирная гробница

Под слоем монастырских плит,

Где прах отцов их был зарыт;

Не придут сестры с матерями,

Покрыты длинными чадрами,

С тоской, рыданьем и мольбами,

На гроб их из далеких мест!

Зато усердною рукою

Здесь у дороги, над скалою

На память водрузится крест;

И плющ, разросшийся весною,

Его, ласкаясь, обовьет

Своею сеткой изумрудной;

И, своротив с дороги трудной,

Не раз усталый пешеход

Под божьей тенью отдохнет…

Небо, воздух, вся природа, наконец, сам Бог – с ужасом, глазами вер-

блюдов глядят на побоище. И над всем этим круги черной ночной пти-

цы и тень божья! Уверен, что человек рождается поэтом (когда слышу,

и довольно часто: буду писать, мучиться, страдать и, может быть, стану

поэтом, – всегда удивляюсь – что вдруг? – стихописание, версифицирова-

ние – занятие игровое; поэзия, поэзиеговорение, поэзиедумание, поэзие-

видение – дар первородный, то есть недремлющий по 30–40 лет; он про-

явится  сразу:  Лермонтова  как  поэта  «разбудил»  в  детстве  (глубоком,

в 3–4 года) вещий и странный сон, ставший затем дежавю; Майю раз-

будили лермонтовские божественные верблюды, сам Лермонтов, взгляд

и  взор  Природы  на  дикость  человеческую).  Поэт,  родившись  таковым,

проявляется в раннем, нежном возрасте, как Лермонтов и Никулина, как

Пушкин и Мандельштам, как Блок и Есенин. Майя Никулина до сих пор

вспоминает силу воздействия на нее, четырехлетнюю, этих стихов, и про-

изошло это в 1941 году: Майя ощутила себя поэтом – и началась самая

большая и самая страшная война…

В школе Майя училась легко (все учебники прочитывались, просма-

тривались заранее, до начала учебного года, наперед). Это – как голод.

Познание – голод. Голод, который Майя Никулина узнала в годы военно-

го детства: мы – дети войны! – чудовищный оксюморон, но номинирую-

щий жизнь – жизнь особую, полную полунищенского существования, по-

луголода, которые приблизили – вернули – человека к земле, к растениям,

386

к травам, к картофелю, наконец! Город превратился в огород. Дворики и

дворы, скверы и пустыри перекапывались, вскапывались и засаживались

картошкой.  Ребятишки  жили  своим  детством  между  землей  (в  прямом

назначении) и небом (тоже в прямом значении – мечтой о победе, ожида-

нием победы. Победы). Поймут ли дети гламура детей войны? Не думаю.

Не в бою роковом,

Мне от долгой тоски помирать…

А уже за холмом,

За шеломенем русская рать.

– Ярославна, жена,

Голубица, кукушка, вдова,

Что ты ликом темна,

Что стоишь ни жива ни мертва,

Не бежишь со двора,

Лиходейку-разлуку кляня?..

Ярославна, сестра,

Или ты не жалеешь меня?..

Иль утешилась, девка,

Дареной обновой какой,

Скоморошьей припевкой,

Юродивой правдой кривой?..

– Не под вражьей рукой,

Не за черной проклятой рекой –

Незакатной звездой

Над беленой стеной городской,

От печали лихой,

Рукавом закрывая глаза…

Все уходят, уходят,

Никто не вернется назад.

У Майи Никулиной свои, очень сложные, пристрастные, полноду-

шевные и полночувственные отношения: она чувствует войну, как Ярос-

лавна, как Ева и как женщина. Она ощущает и осознает войну как дитя

ее, как ее сирота. Она знает войну как поэт, как мыслитель, как историк.

Майя Никулина знает – досконально – ход всей Великой Отечественной.

Майя Никулина знает все войны, прокатившиеся по русской земле. Майя

Никулина знает все войны (с античности до наших дней). Но видит в них

не только катастрофу и гибель – прежде всего она видит в войне челове-

ческую, мужскую, воинскую доблесть, силу, стойкость, отвагу и героизм.

387

Взгляд Майи Никулиной на войну – это взгляд сначала гомеровской гре-

чанки, царицы, жены, и только потом – историка и свидетеля. Ее рассказы

об обороне Севастополя, о Керченском десанте, о Сталинградской битве

и т. д. бесконечны: она знает сотни имен полководцев, офицеров-героев,

героев – под стать древнегреческим, божественным Ахиллесам, Парисам

и Одиссеям (Одиссей – любимый никулинский герой). Она знает все де-

тали, точное время и конкретное место самых героических боев, сраже-

ний и битв (слава Богу, рассказы эти существуют в аудиозаписи). Взгляд

Майи Никулиной на войну – это взгляд матери.

Вытянули рученьки по швам.

Положили в тот печальный ряд,

Где, согласно ранам и годам,

Мальчики убитые лежат.

Сколько мне заступницей дрожать

Возле колыбелей и могил –

Как бы ты души не отлежал,

Ноженьки б свои не застудил.

Пахнет неожиданной весной.

У тебя земля под головой.

Первые черемухи в слезах.

На губах земля и на глазах…

Птица засвистела не дыша.

Сыплется каленая хвоя…

До чего сегодня хороша

Вечная соперница моя…

Стихи потрясающие своим шаровым хронотопом: они охватывают

все времена и все пространство Земли. Они адресованы одновременно и

живым и мертвым: прошлому, настоящему и будущему. Пророческие сти-

хи. Стихи, содержащие в себе, источающие из себя три разнонаправлен-

ных (веером, в стороны, вверх, в землю) потока глубинных одновременно

эмотивных и онтологических смыслов. Первый поток – заступничество

за всех живых и мертвых, сопротивление смерти; второй – сопротивление

беспамятству (во всех смыслах) – «как бы ты души не отлежал»; третий

поток  –  слиянные  весна  и  смерть,  и  птица  певчая,  и  песня  побуждают

только к жизни, к заступничеству, к обороне жизни, памяти и любви. Ве-

ликие стихи.

388

Майя Никулина до сих пор переживает оборону (вторую, от немцев)

Севастополя и утрату его Россией после распада СССР. Подлинная боль

глубоко темнеет в ее светлых глазах.

Балаклавское шоссе

На месте великой тревоги,

Кровавых боев и потерь,

По всей Балаклавской дороге

Сажают деревья теперь.

Сравнялись могильные кромки.

И по истечении лет

Погибших героев потомки,

Наследники славных побед,

Ведомые долгом и правом,

Печальную память земли

Под общий венчающий мрамор

Торжественно перенесли.

Цветы на литом парапете,

Эпический бронзовый гул,

Счастливые строгие дети

Почетный несут караул.

А здесь только солнце степное,

Высокая даль, синева,

Качается полдень от зноя,

Пылится и сохнет трава.

С дороги сверну и заплачу

Над горькой осенней землей,

Над чашей Максимовой дачи –

Огромной, горячей, пустой…

Кто  сегодня  после  нас  сохранит,  понесет  «печальную  память  зем-

ли»? Потребительское общество, вообще тотальный потребитель печаль

не потребляет. Потому что печаль не товар. И память не товар. И куль-

тура не товар, потому что культура – это традиция, и традиция – память.

Неужели  только  война,  большая,  огромная  –  больше  огромной  страны

(«Вставай, страна огромная!») вернет память современному русскому че-

ловеку?

Майя Никулина помнит, как пришла Победа. Как воздух и свет из-

менили  свое  качество:  они  стали  яснее,  стало  легче  и  светлее.  Победа

внесла ясность: мы выстояли, несмотря ни на что.

389

В горчайшем и победном сорок пятом,

Когда весна сбывалась на земле,

Из окон тыловых госпиталей

На нас смотрели юные солдаты.

На нас – голодных, яростных, худых,

В синюшных пятнах, цыпках и коростах,

Всезнающих, в обносках не по росту –

На судей и наследников своих.

Мы тоже жили в прахе и золе,

И все-таки мы были не такие,

Не выжившие чудом, но живые,

Рожденные для жизни на земле.

Они не отрывали страшных глаз

От наших грозных лиц, –

Уже свершилось –

Расстрелянное время распрямилось,

Вдохнуло смерть и выдохнуло нас.

Майе  восемь  лет.  Тощий  подросток,  не  отроковица,  а  почти  маль-

чишка  –  само  военное  детство,  чистое  детство.  Детство  чистой  воды,

близкой и родной земли-кормилицы – и камня. Именно в эти годы Майя

Никулина  начинает  подбирать,  собирать,  рассматривать  и  влюбляться

в камень. Урал – это прежде всего камень. Камень, пересиливший все.

Камень выстоявший. Время уже вдохнуло смерть – и выдохнуло жизнь.

Учась в школе, Майя записывает первые (настоящие!) стихи. Была

тетрадь. И кавказский офицер, кавалерист Лермонтов, пройдя в сознании

юного  поэта  Великую  Отечественную  (имея  в  сердце  Отечественную

1812 года и «Бородино»), отозвался в школьнице, уже имевшей представ-

ление и о грозной судьбе страны, и о грозной судьбе поэта.

После окончания школы Майя Никулина учится на геологическом

факультете  Уральского  университета,  но  после  мутной  и,  в  сущности,

глупой истории, в которой она и не была замешана, Майя Никулина по-

кидает  факультет  и  в  качестве  своеобразного  наказания  проводит  не-

сколько  месяцев  на  севере  Казахстана,  переживает  там  зиму  и,  крепко

помороженная  и  обмороженная,  возвращается  в  Свердловск.  В  1959 г.

Майя Никулина окончила Свердловский институт повышения квалифи-

кации руководящих кадров лесной промышленности и работает в сфере

городского «зеленого» хозяйства (вот откуда у нее доскональное знание

географии  и  топонимии  города,  о  котором  она  напишет  несколько  от-

личных книг (в том числе в соавторстве с В. П. Лукьяниным). В 1968 г.

390

она оканчивает филологический факультет Уральского университета им.

А. М. Горького  и  работает  (25  лет!)  в  библиотеках  Свердловска-Екате-

ринбурга. Я заходил к ней, на «работу», – в Областную детскую библио-

теку (на Карла Либкнехта), видел, как уважают и любят Майю Петровну

коллеги. Как-то мы с Майей Никулиной подсчитали-прикинули, сколько

же  всего  пришлось  прочитать  ей  книг,  работая  библиографом/главным

библиографом в библиотеке. Вышла чудовищно большая цифра – более

150 тысяч книг! Вот откуда абсолютно безграничный и глубокий (и – вы-

сокий) энциклопедизм, уникальная эрудиция и когнитивная («знательно-

познавательная») гениальность этого поэта!

Майя Никулина много работала: и в библиотеке, и на дому – брала

рукописи для перепечатки. Сколько ни помню, ни знаю ее – Майя Нику-

лина всегда в работе, в заботах, всегда в пути, в дороге, в беге. Но – не

впопыхах. Такая беготня (простите за словцо) у Майи Петровны выгля-

дит весьма основательной, как и все, что она делает. Дом, семья – все, все

и вся (и мы в том числе) всегда были на ней (помню, как быстро и сно-

ровисто она чистила картошку; все у нее в руках горело – «ртуть-девка»

говорит о таких народ; помню, какой вкусной была еда, приготовленная

ею:  однажды  Сергей  Кабаков,  ночью,  принес  на  плече  тушку  сайгака

(страну тогда кормили – всю – сайгачатиной) прямо из вагона-холодиль-

ника, Майя приготовила такое жаркое, какое любил, должно быть, Одис-

сей – с большим числом и количеством приправ это было «пищей богов»,

да мы и были тогда богами, молодые – все боги).

В 1998–1992 годах Майя Никулина работает заведующим отдела гу-

манитарных наук в газете «Наука Урала» при УрО РАН и публикует наши

стихи – щедро и часто, целыми полосами да еще и с портретами.

В 1992–1998 годах Майя Никулина – заместитель главного редактора

[В. П. Лукьянин] журнала «Урал». Если в «Науке Урала» Майя Никулина

помогает  открыть  и  спасти  Аркаим,  уникальный  историко-культурный

комплекс, то в «Урале» Майя Петровна открывает и спасает уральскую

литературу, поэзию и публицистику (именно в те годы журнал щедро пу-

бликует среди многих и мои стихи, за что я благодарен и Майе Петровне,

и Валентину Петровичу, и Николаю Яковлевичу Мережникову). В 1995 г.

Майя Никулина становится научным сотрудником в Институте истории

и археологии УрО РАН (до 2004 г.), и одновременно, в 1993 г. начинает

преподавать языкознание и краеведение в гимназии «Корифей» (№ 210),

где и работает до сих пор. В «Корифее» Майя Никулина создает уникаль-

ные учебники «Как люди научились говорить и писать» и «Рассказы об

Уральской истории». Книги уникальные – и в познавательном, и в науч-

391

ном, и в методическом отношении (я рецензировал их; жаль, очень жаль,

что они до сих пор не изданы).

Майя Никулина – талантливый преподаватель. Дети не просто любят

ее (мой сын учился у нее в младших классах гимназии – я учусь до сих

пор: твердости намерений и полной независимости, внутренней, душев-

ной, интеллектуальной от мэйнстрима всех времен и эпох; учусь сдер-

жанности, тому, чем похвалиться не могу, – одним словом, учусь жизни),

дети ее боготворят. Ее уроки – это сама жизнь: жизнь языка, мысли, речи,

истории – материальной и духовной. Майя Петровна постоянно выводит

детей – классами – «на природу», где показывает или чудеса земли, гео-

логии, минералогии, следы древних людей, их быта, их труда. Это еще и

уроки Урала: не просто краеведение, а полное и фактическое, натураль-