Текст книги "Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров"

Автор книги: Юрий Казарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 36 страниц)

ное и естественное погружение – душевное и телесное – в мир земли,

в мир истории, в мир культуры. Майя Никулина как автор глубокого, му-

дрого и блестящего исследования мифологических и реальных, трудовых

и духовных отношений человека с землей и земли с человеком. «Камень.

Пещера. Гора» является – по призванию, по определению и по призна-

нию – не просто культуроведом, но – что очень важно в наш рыночный

век – культуроводом: она сводит маленького человека (во всех отношени-

ях: ребенка и взрослого) с культурой, она ведет – за руку, за душу, за раз-

ум – человека к культуре, а культуру (ослабшую и одряхлевшую от всеоб-

щего смеха и денег) – к человеку. Майя Никулина – не культуртрегер, она

сама часть души и сердца, сердцевины культуры. Она сама культура. Как

Волович, Брусиловский, Решетов и Бажов.

Майя Никулина много переводила: с испанского, словенского, чеш-

ского, грузинского и английского языков (Цирил Злобец – ее любимый

поэт из переводимых); и ее стихи переведены на словенский и украин-

ский.Майя Никулина, повторю, скромнейший человек. Но скромность ее

иная, нежели у Решетова: скромность Никулиной излучает силу самодо-

статочности, цельности и этико-эстетической (нравственно-художествен-

ной)  самостоятельности  и  автономности.  Когда  мы  с  ней  составляли

ее двухтомник (2007), Майя Петровна не единожды спросила меня – и

весьма строго – об источнике финансирования издания: спонсорская по-

мощь ею отрицалась и отвергалась начисто; удалось найти деньги в Ми-

нистерстве культуры Свердловской области  (низкий поклон). Помню, как

мы с Женей Касимовым (моя дикая и отчасти самоуверенно-нагловатая

идея) тайком собрали и издали в подарок Майе небольшую книжку ее

стихов (2002) к юбилею: притащили весь тираж (400 экземпляров в ко-

робке в дом на Декабристов, и вдруг я не на шутку перепугался – а вдруг

392

Майя  не  примет  подарок,  столь  самовольный  и  т. д.,  отвергнет,  прого-

нит – и все, все пойдет прахом (я знаю, как Майя Никулина реагирует на

подлость и прочие мерзости: холодно, молча, но бесповоротно и навсегда

забывает подлеца или мерзавца (чего ей это стоит!). Майя Петровна про-

стила столь бестактный и непрошенный подарок (а может быть, и бес-

полезный для нее – поэта истинного, но нужный и необходимый людям),

посерьезнела, побледнела, взяла книжку в руки, полистала – простила,

приняла. Уф, слава Богу! Пронесло. Майя Никулина никогда не заботи-

лась о своих изданиях. Не суетилась. Более достойного человека и поэта

(как человека) я не встречал. К наградам она равнодушна. Так и должно

быть. Майя Никулина удостоена нескольких литературных премий и на-

град. Одна из них – литературная премия им. П. П. Бажова, которой Майя

Петровна была удостоена за книгу о Бажове («Камень. Пещера. Гора»).

Явная тавтология: за книгу о Бажове – премию им. Бажова. Но культура

вообще тавтологична. И по вертикали (качество, содержание, поэтика),

и по горизонтали (эстетика, роды, жанры, виды искусства). Поэзия тоже

тавтологична (аллитерации дают фонетическую тавтологию; словообра-

зовательная сочетаемость – деривационную, этимологическую; Мандель-

штам, например, в этом отношении явно тавтологичен, и в этом его сила,

прелесть и красота). «Малахитовая шкатулка» – это «вещь в себе»: в лек-

сико-стилистической шкатулке располагается другая – явно фольклорная,

в которой размещается еще одна – более ценная – содержательная, ис-

полненная мастерства (в поливалентном состоянии: мастерство Бажова,

мастерство Данилы, мастерство Хозяйки, мастерство Земли, мастерство

Природы), в этой же шкатулке прячется самая главная (в которой, навер-

няка есть иные, совсем потаенные, не имеющие цены и доступа просто-

му, равнодушному глазу и уму), содержащая в себе начало и конец, между

коими клубятся в вечном и противоречивом единстве любовь, мука, вер-

ность слову и делу, жизнь горячая, живая и жизнь ледяная, «мертвая», –

все эти помещеньица (не этажами, не ярусами, а плотными неотрывны-

ми друг от друга слоями) не покоятся, но вырастают (как кристаллы) на

чем-то грандиозном, что хочется назвать душой и сердцем Земли, мира,

Вселенной, мироздания. Об этом и пишет в своей книге Майя Никулина.

Премия Бажова – первому бажововеду и бажововоду (Майя Петровна как

бы выводит Бажова из забвения, коим является любая литература – за-

читанная и замыленная цитированием и оглаживанием поверхностными

исследованиями шедевра). Премия – по праву. Премия – в точку. Так бы-

вает редко. Но у Майи Никулиной и в Майе Никулиной все уникально:

и жизнь, и судьба, и поэзия, и литература, и наука (слабое слово: лучше –

лингвоархеология).

393

Майя  Никулина  как  истинный  поэт,  как  поэт  большой  не  просто

реализует  свой  дар  (как  подавляющее  большинство  иных,  рассчитыва-

ющих на какое-либо «место в литературе»), она отчетливо представляет

(ощущает, чувствует, осознает) свое место в поэзии. Если литература –

это процесс и развитие (спорадическое, замедляющееся, ускоряющееся,

взлетающее,  падающее,  останавливающееся  и  опять  воскрешающее),

то поэзия – это не процесс и не движение (в плане формальной поэтики

это может быть и не так, хотя и эта сторона – звучащая – не может вы-

йти за границы естественности мысли, воображения, речи, языка, текста,

плача, смеха, крика, вопля и т. п.), поэзия – не литература. Поэзия – это

естественное состояние глобальной просодически ментальной и духов-

ной связи всего со всем, всех со всем, всего со всеми, всех со всеми и

одного со всем перечисленным и в комплексном и единичном виде. Поэ-

зия  постоянна.  Она  есть  всегда.  Она  константа  и  доминанта  познания,

культуры и духовности (от «душа», вне какой-либо религиозности). Майя

Никулина как поэт есть часть безграничного организма – пространства –

сферы – шара – вещества поэзии (поэзия – это круг, центр которого вез-

де, а окружность – нигде: спасибо Паскалю). Майя Никулина как поэт

не искала свое место: талант, и крупный, такой, как у Майи Никулиной,

уже имеет свое место в поэзии – оно уже запланировано Природой, Кос-

мосом, Культурой, Познанием, оно уже есть, и оно не отменимо, и его

никто не может занять. Оно – никулинское. Не «где-то между тем-то и

этим-то», а свое место. Поэтово место в поэзии. Майя Никулина – как

подлинный, первородный поэт, поэт по определению – есть часть того,

что « былоестьбудет» в поэтосфере. Потому стихи Майи Никулиной – ор-

ганическая и структурообразующая часть всей поэзии (не только нацио-

нальной, языковой, но и поэзии невербальной).

Ты не друг мой любимый,

Не добрый брат,

Нас с тобою не страсть и не дом связали,

Мы с тобой породнились тому назад

Не измерено, сколько веков и далей.

Тогда хлеб был пресен

И беден кров,

И земля неоглядна, суха, сурова,

И цари отличались от пастухов

Только тяжестью крови и даром слова.

«Поэт – ты царь. Живи один…». Потому что и один – ты не один:

поэты видят, знают, узнают в толпе поэта сразу, интуитивно, душевно.

394

Тяжесть крови и дар слова соединяют поэтов нерушимой, прочнейшей,

невидимой связью: поэт всегда знает и ощущает, где, когда и какой поэт

существует, думает, мыслит, страдает, говорит. Майя Никулина понимает,

что в поэзии (в поэтосфере) времени нет. И смерти нет. Есть только звук

державный и смысл божественный.

Майя Никулина – автор пяти именованных книг: «Мой дом и сад»

(1969),  «Имена»  (1979),  «Душа  права»  (1983),  «Колея»  (1983),  «Бабья

трава» (1987). И в каждой книге есть шедевры. Именно они, ключевые

стихотворения, определяют и закрепляют положение поэта в поэзии и в

культуре. Названия же книг, если их выстроить в парадигму, в ряд, начи-

нают «работать» семантически и становятся интерпретативными, то есть

понимаемыми (естественно, вариантно, по-разному). Вот этот ряд: мой

дом и сад → имена → душа права → колея → бабья трава. («Душа права» –

книга московская, и Майе она, насколько я знаю и помню, не нравится.

В ней есть московско-редакторско-составительский и издательский про-

извол,  который  странным  образом  снижает  уровень  поэзии  (качества),

опускает его до общей литер-линии (ватерлинии) тогдашнего советско-

го стихотворчества). Онтологически этот ряд имен книг может означать

следующее:  познание,  фиксация  и  обживание  своего  места  и  времени

(дом = место, сад = время) → именование мира, то есть присвоение его с

последующим дарением → духовное освоение принятого, обжитого, на-

званного и даримого (раздариваемого) → двойная интерпретация, двой-

ной (если не множественный вообще): мой путь (куда?) – свободный и

несвободный, но – мой; и дорога, которую необходимо преодолевать и,

проходя ее, прокладывать свою; может быть, вообще проложить, прода-

вить, пробить свою колею → судьба, моя судьба, судьба России, страны

(тоже «баба», «женщина»), судьба (женщина) жизни (женщина), поэзии

(женщина),  смерти  (женщина),  любви  (женщина).  Естественно,  такое

понимание не является единственным и окончательным. Могут быть и

чисто поверхностные, литературно-социологические толкования. Но они

явно примитивны.

Так грозно во мне убывает природа,

Что время летит напрямик.

Но живы мои херсонесские своды,

Но крепко вросли в материк.

Но так на пределе, но так на просторе,

Но так у сплошных берегов,

Что манит и манит в огромное море

Дельфинья улыбка богов.

395

Все лучшие стихи Майи Никулиной – о времени (плохих, средних и

проходных стихов у Майи Никулиной, как я уже говорил, нет, есть только

настоящие, но и среди них есть шедевры). И все названия книг (онтоло-

гически, бытийно, духовно) содержат в себе смысловые компоненты/от-

тенки, входящие в семантическую сферу времени. Время – летит, но его

удерживает пространство, наделенное памятью и теплом плоти и любви.

Вторая строфа – абсолютно гениальна: здесь все сказано прямо, честно,

грозно.

Читатель  может  здесь  задать  мне  справедливый  вопрос:  а  что  вы

считаете шедевром? Не буду повторять словарную статью из Ожегова,

Кузнецова или Брокгауза. Думается, шедевр – это некое художественное

произведение (любое: в живописи, в кинематографе, в прозе, в ваянии, в

архитектуре, в драматургии, в музыке и т. п.), созданное по велению Бо-

жьему, по велению природы, – не по замыслу (элементы которого могут

присутствовать), а по промыслу, или, если хотите, Промыслу, который

есть  совпадение  воли  природы  (Космоса,  Бога  и  т.  д.),  воли  художни-

ка, воли случая (очень важный компонент), воли времени, воли памяти

(истории), воли пространства и воли культуры. В нашем случае – еще и

воли поэзии, языка, мысли, образа, музыки и гармонии. (Как, например,

фильм Павла Лунгина «Остров»: все и вся совпало и породило серое –

серое  вещество  времени,  истории,  жизни,  греха,  Бога,  неба,  воздуха,

моря, Севера, камня, мха, головного мозга и т. д.; на этом сером и в этом

сером – душа (глаза монаха (Петра Мамонова) – исконно-светлые, бес-

контрольные, безмерные, сильные, вольные и абсолютно русские; вот –

шедевр.)

В  пяти  именованных  книгах  Майи  Никулиной  –  десятки  шедев-

ров. Покажу хотя бы по одному из каждой книги (оценка стихотворений

обычно производится по разным критериям: язык, стиль, мысль, образ-

ность и т. п.; шедевр – совершенен, и здесь один главный критерий – кра-

сота целостности и гармония в узком смысле (взаимодействие частей)

и в широком (неотъемлемая, первородная, бывшая всегда, вечная часть

поэзии общей, поэзии как единого и неделимого душевного простран-

ства)).

«Мой дом и сад»

Апрель

Короткий, южный, скоротечный,

В слезах, горячке и тоске,

Сгорающий грошовой свечкой

На сумасшедшем сквозняке,

396

Он начинался возле дома

И был, рассудку вопреки,

Сухой, шуршащий, насекомый,

Взлетающий из-под руки.

И резал ухо непривычный —

Еще не стон, еще не крик —

Его застенчивый и птичий,

Свистящий шелковый язык.

Он мучил гриппом и мигренью

И, утешая невпопад,

Вскипал трагической сиренью

Возле калиток и оград.

В  этом  стихотворении,  необыкновенно  красивом,  нежном,  чистом,

прозрачном, глубоком и животворном, сливаются в одно три потока време-

ни: время года, жизни, любви; время историческое и культурное (хотя, по-

вторю, для Майи Никулиной и Одиссей, и Катулл, и Хлоя живы, они – жи-

вые, и наши, и не наши, они архетипичны, это – архелюди, одновременно

и конкретные, теплые, дышащие, и металюди («люди людей»), т. е. боги;

для Майи Никулиной красивый человек – бог); вечность. Стихотворение

полно чистой энергии молодости, страсти и неба, отраженного одинаково

и в глазах, и в земных шарах винограда, вообще плодов, и в море. Поэзия

Майи Никулиной обладает уникальной энергией, природа, характер и ис-

точники которой, конечно, – в таланте, в даре, в гении, который адекватен

миру и всему, что видно и безвидно, но, несомненно, любимо.

«Имена»

*     *     *

Сохнет на камне соль.

Море о берег бьет.

В сердце такая боль,

Будто уходит флот.

Парусный, молодой,

Яростный, как тоска,

Выпростав над водой

Белые облака.

Просто глядеть вперед

С легкого корабля.

Он – еще весь полет,

Мы – уже все земля.

397

Нами уже стократ

Вычерпаны до дна

Суть и цена утрат.

Только теперь догнал

Юный несмертный грех –

Все мы в урочный час

Недолюбили тех,

Что провожали нас.

Стихотворение как итоговый текст во всей стихотворной и поэти-

ческой маринистике (от Гомера до Лермонтова, от Пушкина и Байрона

до Мандельштама). Итоговый – значит еще и начальный, изначальный,

оторвавшийся от предела. Здесь мысль является на диво эмоциональ-

ной, образной и музыкальной. (Следует отметить, что все стихотворе-

ния  Майи  Никулиной  крайне  красивы,  но  не  избыточно:  эта  красота

тождественна  земной,  отразившей  зеркалом  океана  красоту  осталь-

ную,  окрестную  –  близкую  и  дальнюю.)  Стихотворение  является  об-

разцом  русского  поэтического  говорения.  Стихи  молодые,  яростные,

мужественные.

«Душа права»

*     *     *

Страданий наших долгая надсада

Преобразилась в мужество и труд –

Так ветер принимает форму сада,

Кипящего и скрученного в жгут.

И так душа парящая моя

Вплетается в обычный ход событий,

В крест-накрест перетянутые нити

Единственной основы бытия.

Уже люблю свой многостенный дом

И чту его как суть свою и ровню,

Пока шумят деревья за окном,

И облака стучат дождем о кровлю.

Уже заметно, как сама собой

Над первым криком и последней глиной

Просвечивает грубая холстина,

И видно, как над крышей и судьбой

Легко восходит ясная звезда,

И в знак того, что не единым хлебом

398

Живем,

Светлеет длящееся небо,

Которым мы не будем никогда.

Майя  Никулина  редко,  очень  редко  пользуется  в  стихах  словом

«душа».  Это  существительное  –  опорное,  базовое,  ключевое  в  русской

поэзии. Это уже даже не слово, не просто понятие, семантика, это гло-

бальный, глубинно-высокий смысл, который может существовать и су-

ществует без поддержки других слов и их значений (душа, например, –

«такая-то»).  (Кстати,  Бродский  утверждал,  что  именно  он  возродил  в

стихах, т. е. вернул в стихи, слово «душа»; да, согласен: Бродский вернул

эту лексему в советскую и в современную литературу, в стихотворчество;

действительно же субстантив (как и субстанция) душа всегда был поня-

тием конститутивным для отечественной культуры.) В этом стихотворе-

нии поэт возводит свод, шатер, сферу, в которой может получить отдох-

новение душа, преувеличенная и возросшая страданием. Душе парящей

нужен только свод небесный. Но и он невелик для нее: и душа восходит

ясной звездой над садом, домом и ближним (к земле) небом, и длит его,

продолжает, растит его, выращивает и наращивает силой своей, обнов-

ленной и укрепленной страданием, любовью, землей.

«Колея».  Диптих  «Севастополь»,  который  впоследствии  станет

триптихом. Здесь, в «Колее» он состоит из двух стихотворений. Вот они.

«Колея»

Севастополь

1.

Вот только тут, где рядом хлябь и твердь,

Где соль морей съедает пыль земную,

Где об руку идут любовь и смерть,

Не в силах обогнать одна другую,

Вот тут и ставить эти города,

Не помнящие времени и срока,

И легкие счастливые суда

Причаливать у отчего порога.

Вон посмотри – весь в пене и росе,

Густой толпой, горланящей и пестрой,

Седой отяжелевший Одиссей

Несет непросыхающие весла.

Вот он идет по выбитой тропе,

Веселый царь без трона и наследства,

399

Рискнувший заглянуть в лицо судьбе

И на нее вовек не наглядеться.

О эта страсть, терзающая грудь –

Земля и море, встречи и утраты,

Последний дом, и бесконечный путь,

И белый берег, низкий и покатый.

Светло тебе, оставленный, сиять

И сладко сниться странникам немилым…

Земля моя, кормилица моя,

Какой печалью ты меня вскормила?..

2.

Попробуй оторви меня теперь

От этих бухт в сиянии и пене,

От августовских выжженных степей,

От моряков, погибших в Эльтигене,

От обелисков с жестяной звездой…

Ох, сколько их над миром засветилось…

Так время развело, что ни вдовой,

Ни дочерью – никем не доводилась.

Так годы развели и расстоянья.

Но с каждым часом горше и честней

Наследую великое страданье

От горя почерневших матерей.

И тоже признаю простую власть

Большой земли с полями и морями —

В горсти зажать, лицом в нее упасть,

Уйти в нее – цвела б она над нами.

Наследую последние права

Любить ее, покуда хватит силы,

И матерью ту землю называть,

Где отчий дом и братские могилы.

Сразу отмечу, что первое стихотворение в «Колее» завершается мно-

готочием, которое в последующих изданиях превратилось в вопроситель-

ный знак с многоточием.

Первое  стихотворение  уникально  тем,  что  каждая  строфа  в  нем

вполне  самостоятельна,  не  автономна,  но  самодостаточна,  как  отдель-

ный, цельный, связный и завершенный текст. Первая и вторая строфы,

400

в свою очередь, образуют восьмистишие, в котором сталкиваются двой-

чатки смыслов: любовь и смерть – пространством (суша – море) и време-

нем. Третья и четвертые строфы срастаются во второе восьмистишие –

портрет силы, вечной молодости, красоты и страсти, не дающей веслам

просохнуть. Пятая и шестая строфы – это отдельные части поэтического

звучания, музыки: стихотворение здесь – поэтический концерт (инстру-

менты – время, стихи и душа, страсть, земля), концерт четырехчастный

(редкая композиция в музыке скрипичной и симфонической). Но Майя

Никулина  это  делает.  Точнее,  не  делает,  но  улавливает,  «услышивает»,

слышит душу, землю и стихии, когда, в свою очередь, душа слышит все,

земля держит все, и море носит, как время, вечного странника. Великое

стихотворение. Одно из моих самых любимых.

Бабья трава

Дыханием, желанием единым

Утрату одолеть и превозмочь,

Осилить два коленца соловьиных

И повторить торжественную ночь

С боярышником, тесным и пахучим,

В древесной влажнодышащей толпе,

Где мелким блеском, кратким и колючим,

Блестит кремень на выбитой тропе,

Где наши разноцветные палатки

Большим венком уложены в траве

Под берегом, где ласточки и лодки

Живут в таком стремительном родстве,

Что ты, устав от долгого ночлега,

От легковерных дружеских забав,

Перелетел по лодкам через реку,

Реки не расплескав.

Стихотворение, как и все у Майи Никулиной, живет на предельной

скорости (и языка, и мысли, и ритма, и дыхания, и музыки, и силы-энер-

гии:  вообще  стихотворение  гениальное  как  perpetuum  mobile,  вечный

двигатель, движитель и себя, и времени – в любую сторону, у Майи Ни-

кулиной – вперед и вверх). Стихотворение – движение: здесь поэтическая

кинетика разрывает в клочья языковую, речевую и мыслительную (рецеп-

торную тоже) гравитацию. В нем сливаются в одно три вида движения:

душевное (одоление утраты), онтологическое (время, светила) и физиче-

ское (вода, хляби, путешествие, перебег по лодкам с берега на другой (яв-

401

ное эхо Мандельштамово, эхолалия «Разговоры о Данте»: скачки ума по

смыслам, как по джонкам (лодочкам китайским) через реку (Янцзы? Где

ласточки?)). Есть здесь и еще одно движение – «стремительное родство»

как синтез всего живого со всем, что может быть и стать живым («лодки»,

«палатки»). Это стихотворение, как вода живая, оживляет, одушевляет и

«острастивает», наделяет страстью все на свете. Волшебные стихи.

Между книгами «Бабья трава» (1987) и книгами «Стихи» (2002) и

«Стихи» (2003) – 15–16 лет. В эти полтора десятилетия могла и должна

была появиться еще одна (или две) книга стихотворений. Стихи, создан-

ные в этот период, частично вошли в названные сборники, а также в пер-

вый том двухтомника. Из них я также покажу одно стихотворение.

Таскать корзины и бутыли

В подвал, в сухую темноту,

Руками, белыми от пыли,

Соприкасаясь на ходу.

Закончить день, вернуться к сроку.

Свечу задуть и дверь закрыть

И лечь, как лодки – боком к боку, —

О чем без света говорить…

Но видеть сны – поля, погоду, —

И утром, наклоняясь к гряде,

Даруюшего свет и воду

Молить о солнце и дожде,

Просить защиты и покоя,

Смотреть, как замыкая сад,

Деревья, мутные от зноя,

Как тень от облака висят,

Качая белую ограду…

Закрыть глаза и наконец

Любовь оливы к винограду

Принять как высший образец.

«Жить естественной жизнью» – Пушкин. У Майи Никулиной всегда

был, есть и будет культ земли. Майя – поэт уникальный: она поэт и возду-

ха, и воды, и огня, и земли – одновременно. Причем ипостаси эти вполне

равноправны. Это стихотворение полно жизни и ожидания путешествия,

вернее,  продолжения  жизненного  путешествия  –  путешествием  иным

(прахом в земле: земля – к земле; душой – всюду): отсюда люди земли

ложатся, как лодки (боком к боку); они (люди) всегда готовы к отплытию

402

(ясно – куда) и видят земные сны, полные трудов и забот, которые и обе-

спечат им в грядущей вечности (хотя бы персональной, своей, родной)

становление и старое-новое существование любовью оливы к винограду.

Потрясающе просто. И невероятно глубоко-высоко и прозрачно ясно. Эти

стихи и новые, которые появились уже после 2003 года, ничуть не изме-

нились: они такие же молодые, стремительные и грозные. Грозные своей

прямотой, чистотой и абсолютной честностью.

Новые стихи («Урал». 2010. № 11). В последние год-два Майя Пет-

ровна часто заходила-забегала в Союз писателей (Дом писателя), особен-

но тогда, когда мы записывали беседы с ней, и почти всякий раз прино-

сила новые стихи. Светлые (и по дыханию, и по скорости все такие же

стремительные), сильные и красивые. Вот одно из них.

Только вдруг, различив следы

Птицы, порхнувшей из гнезда,

Ты припомнишь, откуда ты

И зачем ты пришел сюда.

Только выскользнув из сетей

Переулков и площадей,

Перекрученных, – как чалма, –

Желтый – солнце и синий – тьма, –

Только выбравшись из тенет

Домотканых цветных трущоб,

Выйдя враз из пяти ворот,

Затворяющих гору,

Чтоб

Из других долин и времен,

Прикрывая ладонью взгляд,

Зажимая блаженный стон,

Обернуться на вечный град...

Так старик, большеротый гном,

Не скрывая дурной слезы,

Смотрит в меркнущий окоем

Нежной порченой бирюзы,

Не затем, что так хороша

И прекрасней не может быть,

А затем, что она – душа,

И другой ему не нажить.

И  вновь  (как  и  все  у  Майи  Никулиной)  стихи  из  Путешествия.

Но стихи иные: поэтический тон Майи Никулиной всегда серьезен, очень

редко в них мерцает улыбка, правда, так улыбаются глазами – улыбка гла-

403

зами, взглядом. В этом же стихотворении тон (тональность, интонация,

речевая походка, нет – поступь) сверхсерьезен. Почему? Оказавшись на

чужбине, душа, возможно, ощутила чужбину иную – главную? (Не хочет-

ся произносить это слово.) Душа – из других долин (русских), из других

времен  (каких?).  И  старик  страшноватый,  а  может  быть,  чудаковатый,

с  дурной  слезой  в  глазу,  глядя  в  небесную  бирюзу  (порченную  –  как?

чем?  –  временем,  резцом?),  смотрит  в  себя  –  в  душу  свою.  Потрясаю-

щее стихотворение. Хореический анапест – суровый метр-ритм. Мужская

сплошная рифма. Анжамбеманы. Мужественные, мужские стихи. Здесь

не прямоговорение, здесь говорение внутрь – и глубоко! – всего, что мо-

жет слышать. Клинковое говорение (как в военном деле – «кинжальный

огонь», т. е. огонь на расстоянии прямого выстрела). В этом стихотворе-

нии – прямые слова, они прямее прямой речи. Это уже язык рока, судьбы,

самой земли и природы.

Поэзия Майи Никулиной, как я уже отмечал, циклична. Но циклич-

ность эта спорадическая (циклы иногда создавались не сразу – дописы-

вались и составлялись сами так, как это должно было быть по суровым и

точным законам поэзии и поэтической книги).

Майя Петровна любит Блока. Она обороняет от ругателей и ниспро-

вергателей этого гениального поэта (хотя я считаю, что у нас было два

Блока: первый – стихотворец, второй – гениальный поэт; первый напи-

сал – много, и это многое часто невнятно, смутно и, что греха таить, без-

вкусно; второй создал немного – но страшно, гибельно хорошо!). Мыш-

ление Блока, как известно и очевидно, является цикличным, точнее, его

поэтическое  мышление  и  выговаривание  стихов  (современники  Блока

свидетельствовали, что Александр Александрович произносил свои стихи

как раз наоборот – сплошняком, почти без пауз так, как читают вслух газе-

ту). Возможно, здесь и не обошлось без влияния великого поэта, но я все-

таки думаю (и – уверен), что цикличность поэзии Маий Никулиной – явле-

ние конститутивное и, что важно, системообразующее. Повторю: у Майи

Никулиной нет слабых стихов. Каждое ее стихотворение – это духовный

поступок. Тогда каждый из восьми циклов обязан выражать и отмечать

нечто  сверхважное,  абсолютно  глубокое-высокое  и  тотально  духовное.

Если стихотворение – поступок, то цикл – это целая деятельность, это уже

не поступок (шаг, прыжок, полет, падение), а поступь (или неокончаемый

взлет, путь без конца). Цикл стихотворений в силу своей арифметической,

а затем и геометрической прогрессии роста энергии и смысла есть тот са-

мый Паскалев круг, центр которого нигде, а окружность везде.

Циклы создавались в разное время жизни, судьбы и поэзии. Пере-

числю их: «Танец» (4 стихотворения); «Севастополь» (3 стихотворения);

404

«Письма»  (6  стихотворений);  Без  названия  (первое  –  «Надо  же  сраму

такому  случиться…»;  3  стихотворения);  «Катулл»  (5  стихотворений);

«Г.  Ш.»  (5  стихотворений);  «Разговоры  со  степью»  (8  стихотворений);

«Днестровский лиман» (4 стихотворения). К данному ряду циклов мож-

но также отнести длинное стихотворение (с поэмно-эпической интона-

цией) «Объяснительная записка» (208 строк). Всего 38 стихотворений и

1 стихотворение-поэма. Набирается на целую книгу. И такую книгу не-

обходимо издать, т. к. эти 39 стихотворений суть ключевые номинаторы

и выразители судьбы поэта, жизни и судьбы, души человека-поэта Майи

Никулиной. Никулинские стихотворные циклы – это не просто темати-

ческие единства текстов, они сердечно, интеллектуально и душевно зна-

чимые для поэта поэтические комплексы, системы, если хотите, друзы

поэтико-кристаллических образований. (По Майе Никулиной, стихотво-

рение растет, как кристаллы. Значит, циклы стихотворений – это тексто-

вые совокупности, появившиеся на свет как друзы горного хрусталя.)

Если  внимательно  прочитать  все,  написанное  и  созданное  Майей

Никулиной, взглянуть на ее стихи, прозу, публицистику, научную прозу

и литературную критику с точки зрения порождения мысли, то окажется,

что Майя Никулина как человек, личность, художник, мыслитель и поэт

обладает, как человек эпохи Возрождения (Леонардо да Винчи), универ-

сальным мышлением и, безусловно, комплексной, универсальной языко-

вой и текстовой способностью.

Циклы стихотворений также являются организаторами, концентра-

торами и выразителями различных и/или всех сторон сложнейшего нику-

линского хронотопа (время – место). Прежде всего ясно, что пространство

и время у Майи Никулиной неразрывны, но автономны: иногда место не

нуждается во времени, но время всегда прирастает к определенной точке

пространства. Если место называется точно и определенно (Тира, Сева-

стополь, Херсонес, Балаклавское шоссе, страна (Россия), горы, долины

(Урал, который никогда не номинируется прямо: именование происходит

опосредованно  через  камень,  лес  и  т.  п.),  море,  река,  Крым  (создается

странное впечатление, что Урал и Крым в сознании поэта существуют

неразрывно, в цельном единстве); Греция (Древняя) называется (указыва-

ется) также не прямо, а антропонимично (Одиссей, Дафнис, Хлоя); Рим

(Древний) – то же самое (Лесбия, Катулл); и главный номинатор места

(«оператор») – «земля», земля вообще, земля вся, земля как мать и твердь,

и суша, и берег, и остров, и город, и страна, и сад, и дом, и огород, и рас-

тительный  мир  (животных  в  стихах  немного:  птицы,  олень),  широкий

антропомир  –  люди  (их  очень  много:  и  незнакомцы,  и  общеизвестные

Шуберт, Моцарт, Шопен, и друзья Г. Шнайдер, Ю. Казарин – указание и

405

наименование посвящением и т. д.)), – итак, если место у Майи Никули-

ной определено, то время для поэта сущность более вольная, самоволь-

ная, неуправляемая – свободная. Время историческое – явно циклично.

Хмельной Катулл по городу идет…

Он болен, хмур, он долго не протянет…

Хотя еще влюблен, еще буянит

И даже плачет у ее ворот.

Спалит свои тетрадки сгоряча,

Шальной бокал невесело пригубит…

– Ах, Лесбия… она тебя не любит…

Она других целует по ночам.

Еще не так, не крайняя беда…

Ну, закричишь, ну, бросишь в реку камень –

И всхлипнет ночь, и поплывет кругами

Большого Тибра темная вода.

Сомнет траву у дальних берегов…

И мир другой, и песни не похожи…

Но точно так же весел и тревожен

Дремучий воздух вечных городов.

И люди умирают от забот,

И кони задыхаются от бега,

И вздрагивает старый звездочет,

Поняв судьбу измученного века.

Вчерашние веселые бои

И завтрашний, последний и кровавый…

Какой рассвет сегодня небывалый….

О римляне, о смертники мои…

Катулл прежде всего воспринимается как время, которое идет по го-

роду, то есть пересекает, пронзает пространство. Безусловно, здесь исто-

рическое время явлено, утверждено и выпущено на волю. «Измученный

век» (на излете Римской империи) глядится в темные воды (физическое

время – пространство!) Тибра, то есть в зеркало пространства. Так и есть:

время и пространство зеркальны, хронос и топос поочередно смотрятся

друг во друга, и, видя, себя, ужасаясь или восторгаясь, наблюдают своего

визави, замечая и в нем страшные или чудесные изменения. Хмельной

Катулл по городу идет, – а на дворе, на улице – Россия: это Кабаков, Вер-

ников и Казарин идут по Екатеринбургу, это Блок идет по Петербургу, это

Пушкин идет по Москве, это Иванов Иван Иваныч идет по Сысерти. Они

406

идут и вдыхают «дремучий воздух вечных городов» (гениальное поэти-

ческое определение состояния исторического времени!). Круг замкнулся:

Катулл – Кабаков (Сергей, Серега) – чудо состоялось, цикл времени осво-