Текст книги "Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров"

Автор книги: Юрий Казарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 36 страниц)

ен, вербализован и стал частью литературы, поэзии, культуры.

Время земли тоже циклично (времена года: осень – зима – весна –

лето – осень…), и этот временной круг земли впускает в себя круг исто-

рического времени.

Любовь к земле, вскормившей белый свет

И солнцем озарившей наши лица, —

Покуда это множится и длится,

Душа права, и смерти в жизни нет.

И смерть права.

И, вспомнив наконец

Слепой предел судьбы своей скудельной,

Легко самоуверенный певец

Переложил на голос плач свирельный.

И не узнал. И вздрогнул. Потому,

Что вдруг один в прозрении опасном

Увидел мир чужим и неподвластным

Ни доблести, ни делу своему.

Так гордый Рим, тоскуя по Элладе,

Не мог ее осилить и понять,

Так тяжкий дух, лишенный благодати,

Не знает правды и не может знать.

Но слышит боль.

И боязно душе

Счастливо разместиться в звуке тесном,

И слово не вмещается уже

в напеве допотопном и прелестном.

И музыка свершается одна.

И мука кровью горло обжигает,

Потом грудная жаба донимает,

И красота, как заговор, страшна.

На форумах бесчинствует молва.

Лихое семя древний город губит.

И хлеб не свят. И правда не права.

И Лесбия тебя уже не любит.

407

Время земли («Любовь к земле, вскормившей белый свет…») содер-

жит в себе время человека, время любви, время мысли, время страдания –

время всего на свете («И смерть права», «и душа права»). «И смерти в

жизни нет» – вот переход из цикла земного времени (точнее его включе-

ние) в вечность! И душа размещается «в звуке тесном», «и музыка свер-

шается одна», «и красота страшна». Красота уводит все времена в веч-

ность. Вечность – понятие условное, но сущность – безусловная. Вполне

ощутимая, но непредставимая. Потому что мы и есть она – мы и земля.

Время России – это время жизни, любви и смерти. Оно совмещает

в себе время историческое (война, Севастополь, Победа), время мировое

(«Древнегреческая Колыма» – исторически – в России, до сих пор в на-

шем русском сознании, и это не реваншизм, а историческая картина мира

России – единая и неделимая) и время земли (адекватное, по Майе Нику-

линой, вечности).

Попридержи себя, не торопи,

Не обольщайся истиной бесспорной –

Ты черный сторож на краю степи

У закромов ее нерукотворных.

Она кругом шевелится во мраке

И множится.

Уже со всех сторон

Возносится и мечется во прахе

Незримый муравьиный вавилон.

Разрушенная птичья колыбель

Вросла в песок и повторилась летом.

Сейчас она зайдется синим цветом

И втянет в неумелую свирель

Скорлупный треск,

И мотыльковый шквал,

И долгий крик:

– Ох, матушка, доколе?..

И обернется говорящим полем

Рокочущий и страшный сеновал.

Гениальное стихотворение. Когда ко всему циклу, особенно здесь си-

лен двойной (как у Вивальди (Бах потом научится такому финалу имен-

но у него, транскрибируя итальянское барокко – Марчелло, например)),

удвоенный финал: «свирель» и «сеновал» – третья и четвертая строфа,

где  тебя  (со  временем  и  памятью)  со  степью,  –  степь  втягивает  в  сви-

408

рель  и  делает  тебя  совокупным,  общим  звуком,  а  затем  –  одновремен-

но – воскрешает на сеновале скошенную плоть свою и заставляет – после

смерти, – разрешает говорить. Как стихи после смерти поэта. Рокочущий,

заговоривший – страшно – сеновал, – это чудо времени земли, череспо-

лосного времени погоды, сезонов и труда насекомых, зверя и человека, –

труда земли. Время земли заговорило. Так и должно быть. В этом цикле

(«Разговоры со степью») все стихи замечательны, но одно из них просто

чудесное (№ 5) – «Все горец птичий, все кукушкин лен…».

Все горец птичий, все кукушкин лен,

Все таволга, да заячья капуста

Нежней, чем тихо, и тесней, чем густо, —

И до, и после, и со всех сторон,

Все мятлик, мята —

Все шуршит, летает,

Все гонит цвет и сыплет семена

Рожает, забывает имена,

И дыры допотопные латает.

Все хмель, цикорий, дикая горчица —

Потатчица, прощальница, тоска,

Знахарка, топяница, сушеница —

Трухой в ладони, лесом у виска…

Да чем она, несмертная сыта,

Чем кормится в заботе невеликой —

Все донник, журавельник, повилика,

Крапива, чернобыльник, лебеда…

Вот – имена Земли и времени земли. Чу́дные и чудны́е имена: сама

степь породила их, и, назвав себя степью, поименовала детей своих – са-

мых красивых, умных и верных. Имя травы. Имя цветка. Имя жизни. В

них таится имя времени земли, да и самой земли. Никто не знает и не

помнит ее имени, потому что оно множественное, повсюдное, потому что

оно – и твое имя! Поэт Майя Никулина делает это открытие – уверенно,

спокойно, достойно и точно. Поэзия Майи Никулиной вообще абсолютно

эвристична: в ней нет ни одного банального слова и строки, это чистая

поэзия в свое прямой номинативной функции.

Поэзия Майи Никулиной «увязывает времена» (цикл «Днестровский

лиман»).

Ох, матушка моя, хохлушка и кацапка,

Таврических степей двоюродная бабка,

Куда как ты зимою хороша.

409

Вольно тебе равниной расстилаться,

Вольно тебе полгода умываться

Снегами из небесного ковша.

К лицу тебе холодные светила.

Куда ж ты, бабка, внучку отпустила —

Под эллинов, под мраморных богов.

С больших ступеней Крымского нагорья

С разбегу в бездну Средиземноморья,

Под сень благословенных парусов.

Легко тебе, кормилица благая,

И к северу, и к югу напрягая

Рожденные тобою племена,

Катить свои медлительные реки

И крепкой ниткой из варягов в греки

Увязывать моря и времена.

Это – ода земле (хочется сказать, взяв нотой выше: «Се – ода Зем-

ле!»).  Ода  в  форме  обращения.  Обычно  обращение  к  грандиозным  яв-

лениям (к земле, к небу, к богу, к погоде, к времени и т. п.) риторично.

У Майи Никулиной же здесь все чистое золото: она как человек, поэт и

как сама земля слиянна с землей родной и общей для всех.

Есть в этом цикле замечательное стихотворение «Тира». Если пер-

вое в цикле стихотворение написано шестистишиями («русские» сек-

стины),  то  «Тира»  композиционно  и  дискурсивно  сложнее:  здесь  две

секстины (Греция!) разделены и закрываются русскими четверостиши-

ями («французскими» катренами – Россия), причем первое с перекрест-

ной  рифмовкой,  оно  как  бы  и  расталкивает  секстины  и  связывает  их

одновременно,  крестя  их  рифмой;  а  второе  с  рифмовкой  опоясываю-

щей, окольцовывающей, то есть опять же повторяя общее строфическое

строение всего стихотворения в целом. Уверен, что Майя Никулина сде-

лала это и именно так – интуитивно (как Блок и Мандельштам). «Древ-

негреческая Колыма» – (!) Овидий (в ссылке) – счастливец: его «Скорб-

ные элегии» – это плод счастливых страданий его. Каждый поэт мечтает

об уединении. Решетов мечтал о доме и о жизни в деревне. Пушкин луч-

шее создавал в деревнях своих (Болдино). Лермонтов, как Овидий, но

Овидий воительный, писал в кавказской ссылке и на войне. Мандель-

штам – в Воронеже. Ахматова – по чужим углам и в Комаровской будке.

Цветаева – по чужим домам и странам; и покончила с собой в чужом

крестьянском  доме,  находясь  в  эвакуационной  –  гибельной  –  ссылке.

Современники наши забираются на дачи (Русаков), пропадали («отды-

хали») в домах творчества (Тарковский). Иные же думали свои стихи

410

в лагерях и тюрьмах (Даниил Андреев, Шаламов). Майя Петровна каж-

дое лето проводила в родном Крыму, на древнегреческой Колыме, а на

Урале – часто и подолгу живет в деревне, поливает деревья, кустарники,

цветы и грядки. Думает стихи.

В  «Тире»  увязываются  вещи  более  эфемерные,  нежели  «моря  и

времена»  (оппозиция  сложнейшая,  поскольку  море  тоже  есть  время,

может быть, материализованная часть времени, вечности («время – те-

чет»);  однако  море  есть  также  и  часть  океана  и  часть  суши,  покрытая

водой  и  являющаяся  дном  морским,  хранящим  память  и  «геотектони-

ческую», и «биотектоническую»). Здесь временем слова (а это время –

о-словленное – есть время и деятеля, и самого дела) связаны и простран-

ства, и времена, и время души (бессмертной?). «Тира» – вообще сгусток

времени, окаменевшего, но до сих пор болящего (Колыма). Время печали.

И словосочетание «грозные вехи» здесь остается в глубине лексического

массива, точнее, где-то за ним, – и все еще тем не менее мерцает грозно и

печально. Такова грозная печаль.

Цикл  без  названия  (из  трех  стихотворений),  по  первому  стихотво-

рению – «Надо же сраму такому случиться…» – это самое таинственное

творение Майи Никулиной (ну, одно из самых). Здесь явная (и явленная:

безымянный, ненареченный, сначала и безместоименный, а потом «он»,

«вы», «ты», сравнение «тебе, как брату» – и в прямом монологе героя –

«я») тайна. Таинственность, загадочность, энигматичность – первичное,

природное качество поэзии.

1.

Надо же сраму такому случиться –

Встал над душою у всех на виду

И закричал, как подбитая птица –

Бабе сподручней жалеть сироту.

Сладко ей верить, что он, помирая,

Только и ждет ее жалких щедрот.

Если последний кусок отбирает,

Значит, уж точно, родню признает.

Да на такую обычную муку,

Да на такую беду налетел –

Как перед светом смертельной разлуки

Пообещать ничего не сумел.

Только кричал кукушонком нежданным –

Коли голодный – уже не в долгу…

Пусть будет сладок твой хлеб окаянный…

Покараулю, сколько смогу…

411

2.

Все ваши соловьиные затеи,

Все шепот, волшебство да колдовство….

Ты маленький, и я тебя жалею

И больше не умею ничего.

Я всякий грех прощу тебе, как брату,

Я доживу и страшно, и легко.

Я знаю все, покуда знаю правду:

Все – черствый хлеб. Ты – мед и молоко.

3.

Из какого ты царства приехал,

Доконал удалого коня,

Не за радостью, не за утехой…

– Посмотри, – говоришь, – на меня.

Я летел, времена обгоняя,

Я не помню ни ночи, ни дня…

Посмотри на меня, дорогая,

Все равно посмотри на меня.

Не всесилен же я и не вечен,

Не всегда мне дышать над тобой…

Ничего я тебе не отвечу.

Ничего у меня за душой.

Разве только случайное право

Пощадить и потом пожалеть…

Мы как жизнь и посмертная слава –

Нам друг другу в глаза не глядеть.

Отношение  поэта  к  «кукушонку  нежданному»  трудноопределимо:

здесь  и  жалость  (бабья),  и  нежность  (женская),  и  сочувствие  (челове-

ческое), и любовь, но любовь зародышная, еще в семени, не проросшая

(но земля-то готова принять это семя!), и презрение, и отторжение, и…

и т. д. (Такая модальная, эмоциональная, психологическая, интеллекту-

альная и духовная неопределенность – чисто русская черта, вспомним:

«Я  вас  любил…»  Пушкина,  –  нельзя  точно  сказать-интерпретировать-

понять, – любит ли герой Ее (их? его? нечто?), не любит, разлюбливает,

влюбляется заново, тянет время и душу, мучает себя и ее и т. д. и т. п.).

Зато финал цикла однозначен: «Мы как жизнь и посмертная слава – нам

друг  другу  в  глаза  не  глядеть…».  Майя  Никулина  –  мужественный  и

сильный человек и поэт. Этот цикл грозен. Поэт здесь грозен и по от-

412

ношению  к  объекту,  и  к  себе,  и  к  тому  сгустку  чувству  (как  к  сгустку

крови), который отдает и трагедией и даже оттенком угрозы – грядуще-

го наказания («жизнь и посмертная слава» не дотянутся глазами друг до

друга). Страшные стихи. Странный, щемяще-загадочный – и жалобный,

и грозный – тройной вскрик тремя стихотворениями. Самый потаенный

(и интимный, как личное письмо обиде своей) цикл стихотворений Майи

Никулиной.

Цикл «Письма» – это семь поэтических посланий. Адресаты угады-

ваются, но я их не назову (так же, как и героя безымянного цикла, на-

чинающегося со стихотворения «Надо же сраму такому случиться…»),

правда,  на  одного  из  них  Майя  Никулина  в  одном  из  очерков  указала

сама: седьмое письмо – Решетову.

Экое дело –

Нам на беду

Птица белая

В голом саду.

В перышках редких

Трепет живой

С розовой ветки

Вниз головой.

Жалкого праха

Теплый комок,

Ласковой птахи

Вечный урок.

Что же ты вперил

Очи в нее,

Словно поверил

В сердце свое?

Водишь руками –

Крыша, окно,

Дерево, камень, –

Точно, оно.

Дерево, камень,

Истина, дом…

Маленький ангел

С пестрым крылом.

Все поэтические письма и послания Майи Никулиной к неизвест-

ным лицам представляют собой стихотворения, характеризующиеся по-

413

вышенной  энигматичностью.  Интимная  природа  таких  текстов  Майи

Никулиной  силою  ее  таланта  и  абсолютного  любовного  слуха,  зрения

и интуиции чудесным образом превращаются в природу и характер ин-

тимных (не в бытовом, но онтологическом смысле) отношений с миром.

Поэтическая интимность Майи Никулиной – онтологична насквозь: боль

персональная становится болью воздуха, земли и всего на свете. Стихот-

ворение  о  птице-«маленьком  ангеле  с  пестрым  крылом»  (соловей?  пе-

ночка? одна из 40 разновидностей овсянок?) выражает прежде всего то

место, и ту почти пустоту («в голом саду»), которые остались после ухода

времени. Утрата времени. Утраченное время. Стихи мужественные, пря-

мые и честные о том, чего уже не может быть; без каких-либо фантазий

о том, могло бы  это быть, и о том,  как бы  это было. Это – значит лю-

бовь. Это – значит жизнь. Это – значит судьба. Птичка поет: не судьба.

 Несудьба.

Майя Никулина – человек земной, а поэт – небесно-земной. И мор-

ской. И степной. И горный. Как человек и как поэт Майя Никулина (я это

знаю)  всегда  чувствует  и  крепит,  и  осуществляет  внутреннюю  связь

с теми, кто ей дорог. Поэтому Седьмое письмо («Птичка запела…») – это

прежде  всего  внутренний  монолог,  который  должен  быть  обязательно,

непременно услышан адресатом. Это не мистика и не парапсихология,

и не ясновидение, и не колдовство (хотя… это – и то, и другое, и третье,

и остальное отчасти), это – прямая, непосредственная ментальная связь

поэта с поэтом (не телепатия, а куда мощнее, непредвиденнее и постоян-

нее). (Признаюсь: мы с Майей Никулиной снимся друг другу. Почему –

другой вопрос. Но снимся. Объяснений много. Но главное – наличие той

самой вибрационной связи (поэт всегда чувствует другого поэта, где бы

он ни был: Гандлевский в Москве, Кублановский в Сорбонне, Верников

в Екатеринбурге, Леонтьев в Санкт-Петербурге и т. д.), связи, которая то

усиливается, укрепляется, то ослабевает, но  пребывает неразрывно по-

стоянной. Однажды мы с Майей приснились друг к другу в одну и ту же

ночь. И вот – ей посвященные стихи – по этому странному для всех и

обычному для нас поводу.)

М. Никулиной

Так холодно, что снится

Сама себе синица,

И это снится мне…

Так холодно во сне –

Чужом, большом, громоздком, –

Что вспыхивает мозгом

Воздушный шар зимы.

414

Где пара мыслей – мы:

Синица и прохожий,

На дерево похожий,

Растущее из тьмы,

А на плече – синица,

Которой бездна снится,

Которой снимся мы…

Стихи без посвящений, но посвященные конкретному лицу – самые

загадочные, и частная загадка у Майи Никулиной всегда превышает свой

уровень  неопределенности  и  превращается  в  онтологическую  (бытий-

ную) энигматичность.

Повторю:  поэтическое  мышление  Майи  Никулиной  разнообраз-

но, и цикличность – не единственный способ поэтического погружения

в мир и поэтического освобождения от персональной гравитации, при-

тяженности к какому-либо предмету.

Майя Никулина – поэт. Истинный поэт. Но как крупная личность,

как большой человек она умеет совмещать поэтическое, литературное за-

творничество (хотя бы на час, на день, на неделю) с социальной актив-

ностью. Майя Петровна никогда не отказывается кому-либо помочь, не

избегает публичных выступлений (которые она, прямо скажу, не очень

любит),  постоянно  сотрудничает  с  Музеем  писателей  Урала,  вообще

с музеями, с библиотеками, школами, с Домом писателя, СМИ и т. д.

Сама Майя Никулина, говоря о Решетове, невольно автоидентифи-

цируется  и  дает  определение  творческому  поведению  (и  своему  тоже)

поэта, литератора, вообще человека: «Единственный способ жить – это

быть самим собой, иначе не стоит и начинать. Жить самостоятельно труд-

но всегда, безупречная самостоятельность – редкость, удел посвященных,

тайна». И опять о Решетове, но и о себе: «Никогда не требовал особого

отношения к себе, не унижался до сведения счетов, не обижался на вре-

мя, родину и народ, понимал, что за отрицанием всегда стоит невежество,

не кичился ни своим даром, ни своими утратами, говорил то, что думал,

делал так, как говорил… Человек на все времена – всегда человек не ко

времени…».

И  здесь  оказывается  крайне  интересным  следующее:  гений  –  яв-

ление, состояние и процесс, имеющие дуалистический характер. Двой-

ственность  (для  Майи  Никулиной  вообще  множественность)  и  спасает

(одно поддерживает второе), и позволяет действовать без интервалов и

перерывов вечно, – конечно, в рамках своей человеческой бесконечности,

вечности и беспредельности. Майя Никулина является «человеком на все

времена» (это бесспорно) и одновременно «человеком не ко времени»:

415

ее стихи пока страной (всей страной) не востребованы – они не ко време-

ни; но ее поэзия на все времена, как и главные ее работы, исполненные

в  «двойной»  прозе  –  литературной  и  научной.  Майе  Никулиной  и  лег-

ко, и невероятно трудно, тяжело нести такой двойной (не крестообраз-

ный  ли)  груз,  предмет,  массу  своего  дара,  таланта,  гения,  который  и

окрыляет, и убивает. Знаю, как ей нелегко. Вижу, насколько достойно и

продуктивно такое ее состояние.

Майя Никулина также говорит (и это крайне важная мысль): «Су-

ществует естественная и совершенно искренняя привязанность челове-

ка к родному краю, существует связанная с надеждой на исцеление вера

в спасительную силу природы, но редкие люди могут любить землю, как

живое существо, тосковать и болеть без нее и умирать в разлуке с нею.

Это не тема природы и не пейзажная лирика, это главная любовь в жизни,

это все обо всем… Это преданность делу, только потому, что дело – тоже

любовь и служение земле». Великая мысль. Все сказано прямо. И не оце-

ночно. Это не утверждение и не пролегомены к закону жизни, слова, дела

и любви – это сам закон, сформулированный кровью.

Творец всегда и во всем интуитивен, то есть делает то и так, как это-

го требует кровь, душа, инстинкт (а душа, по И. Канту, В. Далю, П. Фло-

ренскому и в целом по канонам русской философии, – это рацио, здравый

смысл, основные инстинкты, воля, интенция (главная направленность де-

ятельности личности на нечто доброе/недоброе, светлое/темное и т. д.),

интуиция, предвидение, ясновидение и др.). Могу утверждать, что Майя

Никулина живет душой.

Душа убывает легко,

Не слышно, не видно.

Летает не так высоко…

Да ей не обидно.

Душа убывает, как свет

Июньский, приветный.

Редеет и сходит на нет…

Да ей не заметно.

Узрела заоблачный знак

И срока не чает…

Не больно, не стыдно, никак

Душа убывает.

Ничего подобного по силе, по ясности и точности в словесности нет.

Ни в русской, ни в мировой. Так сказать и такое сказать может только

416

Майя Никулина, поэт и человек земли. Такое выговаривается только зем-

лей (кровью, камнем, водой) и самой душой. Душа бессловесна, у нее

иной, тайный язык, внятный только свету, земле, воздуху, небу, огню (и

нужно быть ангелом-хранителем всех стихий, чтобы произнести нечто

подобное),  и  этот  тайный  язык  способен  восприниматься  и  воспроиз-

водиться только поэзией и музыкой. Звук (нота) и слово – толмачи: они

переводят сей язык в нашу речь, не называют уже названное землей и ду-

шой («Богом»), а транслитерируют, фонетизируют чудовищно глубокие,

высокие и беспредельно широкие смыслы.

У Майи Никулиной великая душа. Безмерная. Она и позволяет по-

эту, женщине, гражданину, писателю, исследователю, мыслителю-мудре-

цу быть и заниматься сразу многими делами, которые, в сущности, есть

дело  одно  –  целое,  цельное  и  неделимое.  Душа  любит  Майю.  Доверя-

ет  ей.  (Мы  доверяемся  душе  и  доверяем  ей,  она  же  доверяет  не  всем,

а иногда просто уходит из человека, который не живет жизнью и судьбой,

а потребляет их.) Майя Никулина – сплошная душа, особенно когда она

думает  и  говорит  о  России,  о  Родине.  Когда  живет  (всегда)  и  страдает

любовью к Отчизне.

Здесь я позволю себе привести ряд высказываний Майи Никулиной

об истории отечества, о России (из интервью, взятого Ириной Клепико-

вой для «Областной газеты»).

Майя Никулина об истории России и об отношении к истории долж-

ном:  «Как  в разные  времена  русский  человек  относился  к своему  Оте-

честву?  В русской  литературе  это  зафиксировано,  рассказано,  описано,

воспето многократно. Начиная со «Слова о полку Игореве», где – помни-

те? – «за землю русскую, за раны Игоря…». В сущности «Слово…» даже

не столь  призыв  к объединению,  это  песнь,  плач,  воззвание.  О своей

земле. Вспомните, какая она у автора?! «Своя». «Родная». «Красавица».

Встать за нее стеной, любить с ней друг друга – ничего больше не надо!

Таков пафос «Слова…».

Дальше  –  XV век,  Афанасий  Никитин  с его  «Путешествиями…».

Никитин  объездил  экзотические,  совершенно  сказочные  страны,  а воз-

вращаясь назад, пишет: вот такая-то земля – красивая и другая – всевоз-

можными красотами и благами наделена, а русская земля… И после пау-

зы – «нет другой такой на свете. Боже, храни ее, храни. Хоть князья живут

немирно, хоть несправедливостей много – Боже, храни ее, храни…». Вот

отношение русского человека к русской земле!

Когда  такое  отношение  в каждой  душе  «пламенем  горит»,  тогда

мы и становимся народом, тогда наша независимость обеспечена, пото-

му что жизни своей никто не пощадит, дабы родная земля жила. По клас-

417

сическому  российскому,  традиционному  представлению,  земля –  она

все: мать, Родина, Отечество, семья, любовь… Все едино. Когда я встаю

за свою землю, я защищаю не только ее, но и свое, своих детей будущее.

Так  ощущали  себя  россияне  на Куликовом  поле.  И на Бородинском –

тоже…

Шагнем дальше. XVIII век. Тредиаковский, «Россия-мать и свет мой

безмерный…». Опять нет другой и большей любви, чем любовь к Оте-

честву. Во всей литературе XVIII века – Ломоносов, Державин – у всех

только так. Вплоть до Пушкина, провозгласившего: «Красуйся, град Пет-

ров, и стой неколебимо, как Россия…». Какая гордость!

Но и гораздо  ближе  к нам,  у современников-соотечественников

можно  встретить  такие  чувства.  Вспомните  мальчиков,  погибавших

на полях Великой Отечественной: «Не до ордена – была бы Родина…».

Совершенно  то же чувство.  Воевать  до последней  капли  крови,  жизни

не щадить –  во имя  Отечества!  Заметьте:  тогда  не произносили  слова

«независимость». Это подразумевалось.

И сегодня я думаю: если в душе нашей пребудет то чувство, о кото-

ром писали Афанасий Никитин, Пушкин, мальчики Великой Отечествен-

ной, –  нечего  беспокоиться  о России,  ее суверенитете  и независимости.

Однако именно сегодня есть очень серьезные основания для беспокой-

ства. Когда молодой, здоровый, симпатичный человек, научный сотруд-

ник, говорит мне, что он уезжает из России, потому что «там ему заплатят

больше, чем здесь» – это страшно!»

В этих словах Майи Никулиной выражается (модально) уже не бес-

покойство, не призрак страха и боли за Россию, а сама боль. Думаю (и за-

мечаю это постоянно), что процесс расчеловечивания (утрата сознанием

Центра  жизни,  существования  и  мироздания  в  целом)  сопровождается

гибельным  для  души  явлением  денационализации,  деэтнотизации  со-

знания.  Этнокультурные  единства,  группы  и  т. д.,  объединяясь  сначала

в население, а затем в толпу, как это ни парадоксально, не способствуют

укрупнению культуры, а производят ее распад. Распад на несколько сфер,

центрами которых являются шоу-бизнес, телевидение и СМИ. Словесно-

сти, а значит мышления, познания, страдания там нет и не будет. Мыш-

ление (и сознание) человека абсолютно лингвистично, языково. Нельзя

мыслить  танцем,  кинокартиной,  вообще картинкой  –  они  не  называют,

а показывают готовый к потреблению образный товар. Вот и все. Визу-

ализация раздавит левое полушарие головного мозга человечества – его

понятийную  способность.  Голова  человечества  скособочится  вправо,

а правое полушарие может бесконечно поглощать картинки самодвижу-

щиеся.  Боль  здесь,  вообще  боление  не  от  того,  что  литература  помрет

418

(она останется, пока есть поэзия, а поэзия есть сущность вечная и неиз-

бывная), а от того, что пошлость поедает человека.

Майя Никулина о проблемах расчеловечивания: «9 Мая нам пока-

зывают по телевидению сюжет, где в череде интервью о блокаде Ленин-

града выдержавшие ее старики рассказывают, как это было, а потом слово

берут молодые, и девять из десяти говорят: да нужно было сдавать город,

зачем было отстаивать его такой неимоверной ценой? – это тоже страш-

но. Очень страшно. Делаю скидку на возраст, на обстоятельства времени,

сформировавшие молодых. Понимаю: то, что произошло в 1980–90-х го-

дах,  все  это  переустройство  государства,  смену  ценностей,  молодому

человеку адекватно осознать трудно. Нам, старшему поколению, в этом

смысле легче. Мы – из поколения победителей. Я живой памятью помню

войну. Всю жизнь мы себя ощущали, образно говоря, младшими солда-

тами в этой армии – сыновьями и дочерьми Отечества. Мне даже один

из молодых авторов сказал: «Ну, вам хорошо – вы войну помните…» По-

завидовал! Но дело-то в том, что мы помним, чего стоила Победа. А еще

мы свято верили, что именно так и надо поступать – не жалея собствен-

ной жизни во имя Отечества.

За нами – великая история. Героическая! Не знаю государства с рав-

ной  по трагизму  и величию  Историей.  Это  надо  помнить.  И категори-

чески  никому  не уступать.  История –  наше  богатство,  наше  достояние.

Так  должно  быть,  должно  чувствоваться  каждым. Как,  спросите,  этого

добиться? Да начинать надо с младых ногтей, с молока матери. Нелишне

вспомнить,  как  это  было  в советское  время.  Мы,  дети,  сами  голодные,

дистрофики,  а шли  помогать  семьям  погибших –  дров  натаскать,  воды

принести. Никто не заставлял. Это не было результатом идеологической

обработки. Мы помогали вдове погибшего, потому что прекрасно пони-

мали: ей досталось больше, чем нам. Ее страдания больше…

Такое воспитание – гражданина, патриота, соотечественника – воз-

можно и сейчас. Нужно только поверить, что возможно. Это во-первых.

Во-вторых, знать свою историю. И категорически не допускать того, что

с нею делают сейчас. Категорически!

Когда по центральному телевидению один из ведущих журналистов

заявляет: «Если бы не было американской помощи, еще не известно, чем

закончилась бы для Советского Союза, для России война». Да что же это

такое?! Есть же цифры, статистика – количество танков, самолетов с той

и другой стороны… Но дело даже не в цифрах. Победа была неизбежна.

Другого не могло быть. Это было предрешено воспитанием, самосозна-

нием народа.

419

Слава Богу, нашему народу свойственно в час испытаний сплачивать-

ся,  вставать  единым  духом.  Вспомните  «Волоколамское  шоссе»  Бека –

об обороте Москвы, а это самые трагические, чудовищные моменты во-

йны.  Как  командир  воспитывает  там  своих  солдат?  «У тебя  дети  есть?

Мать у тебя есть? Ты хочешь вернуться домой? Вот ради этого ты должен

подняться в атаку. Это все – твоя Родина…». Или «В окопах Сталингра-

да» Некрасова. Другая страница войны, но то же отношение к Родине как

к святыне. И война – народная, потому что нет больше на свете другой

такой –  родной,  любимой,  святой –  Отчизны.  «Погибну –  лишь  бы она

жила!..»

Так  было.  Нельзя  говорить  полуправду  или  четверть  правды.  Это

хуже  вранья.  Да,  у нас  были  тяжелые,  трагические,  страшные  момен-

ты. Но в нашей Истории нет страниц, которые стыдливо нужно прятать

от своих детей.

Я работаю в школе и вижу: к сожалению, все реформы нашего школь-

ного образования решительно «пропалывают» гуманитарные предметы.

Убеждена: в основе образования должны лежать отечественная история

и великая отечественная литература. А у нас на первом месте – компьюте-

ризация и английский язык. В российской-то школе! В свое время я знако-

милась с образованием во Франции – сидела на уроках, изучала школьные

программы. Вот пример. Когда детям рассказывают там про Наполеона –

на нескольких, многих (!) страницах учебника речь идет обо всех его ре-

формах, победах, величии, честолюбии, блеске военной стратегии, про-

явившейся в походах. Но вот армия Наполеона идет в Россию, и об этом

в учебнике, в трех с половиной строчках сказано: «…и только страшные

русские морозы заставили великую армию повернуть назад». Представ-

ляете!  Наполеон-де не потерпел  поражение  в России.  В школе  об этом

не говорят. Маленькое умолчание. Зато сохраняется уважение к великому

полководцу.

…Самая  безумная  печаль  (воистину –  «за  державу  обидно») –  это

разрушенные в годы перестройки отношения человека с землей, со стра-

ной, в которой он живет. Эту землю должно любить. Должно! Обратитесь

к нашему фольклору – песням, сказкам. Еще там предками нашими ска-

зано: связь с родной землей – залог твоего человеческого благополучия.

Если у тебя с родиной полное взаимопонимание, твои отношения с роди-

телями, с семьей, детьми – все приложится. Это – следствие. Главное – от-

ношения с родной землей. К сожалению, мы разрушили это главное. Эту

землю оплевали до такой степени, что стало престижным ее не любить.

Хотя было, есть и будет – нет большего счастья в жизни, как любить свою

Родину. Нет! Именно на Урале это отчетливо слышно, заметно. Это – ос-

420

нова  уральского  мировосприятия,  уральского  мировоззрения,  которое

сформулировано раз и навсегда еще в «Малахитовой шкатулке»: не быва-

ет отдельного от родной земли счастья. У Бажова это черным по белому.

Так что «Малахитовая шкатулка» – не просто сказы. Она учебник жизни,

твоих отношений с малой и большой Родиной. Только – открой, вчитайся.

Задумайся…»

Здесь комментарии не нужны. Все, как и в стихах, сказано Майей Пе-

тровной прямо.

Майя Никулина о возможности разрешения проблемы образова-

ния,  воспитания:  «Но начинать  надо  с учителей,  с родителей.  Недав-

но  я делала  обзоры  литературы  в школе.  По всем  классам –  с первого

до одиннадцатого. Вспоминала события войны, а к ним «подверстывала»

рассказ о литературных произведениях. Что говорить, наша литература

о войне дорогого стоит. Она не просто документ времени, а Литература.

Как это слушалось, как воспринималось! Но беда в том, что именно эти

произведения не включены в школьную программу. Более того, некото-

рые учителя сами уже многого не читали из этой литературы, посколь-

ку в свое время тоже учились по «прополотой» программе. Так что надо

действительно с них начинать. С учителей и родителей. А еще лучше –

с воздуха вокруг. Надо «надышать», организовать атмосферу любопыт-

ства к собственной истории, гордости за нее, чтобы вдыхался этот воздух

сам собой.