Текст книги "Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров"

Автор книги: Юрий Казарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 36 страниц)

Книга издана при 

поддержке Министерства 

культуры и туризма 

Свердловской области 

в рамках реализации 

проекта «Библиотека 

семейного чтения» 

Ю. В. Казарин

БЕСЕДЫ  

С МАЙЕЙ НИКУЛИНОЙ:

15 вечеров

Екатеринбург

Издательство Уральского университета

2011

УДК  821.161.1-14

ББК  Ш5(2=Р)6-335

К 143

З а п и с ь: Е. Ю. Дуреко, Е. В. Шаронова.

Р а с ш и ф р о в к а: Т. А. Арсёнова,

А. И. Бушланова (координатор), Е. Ю. Дуреко,

О. О. Сергеева, Г. Ю. Скорикова.

Казарин Ю. В. 

К 143

Беседы  с  Майей  Никулиной:  15  вечеров  /  Ю.  В.  Казарин.  –

Екатеринбург : Изд-во Урал. ун-та, 2011. – 476 с.

ISBN 978-5-7996-0651-0

Книга  «Беседы  с  Майей  Никулиной:  15  вечеров»  включает  в  себя  пись-

менную  запись  (50  часов  звучания)  разговоров  поэта  и  ученого  Ю. В. Казарина

с  выдающимся  поэтом,  писателем,  историком,  краеведом  и  мыслителем  Майей

Петровной Никулиной. Кроме того, в книге представлены избранные стихотворения

М. Никулиной и очерк Ю. Казарина «Поэт Майя Никулина». Центральный сюжет

цикла  монологов  замечательного  писателя  представляет  собой  движение  истори-

ческой  судьбы  России,  Урала,  отечественной  культуры  и  литературы.  В  целом  в

книге  запечатлена  история  страны,  нашего  края  и  русской  словесности  от  Майи

Никулиной.

Для широкого круга читателей.

ББК Ш5(2=Р)6-335

В оформлении обложки использована  

фотография В. Осипова

© Казарин Ю. В., 2011

© Уральский федеральный университет, 2011

ISBN 978-5-7996-0651-0

© Осипов В., фото, 2011

Содержание

Предисловие ................................................................................................................. 6

Вечер первый ................................................................................................. 11

Вечер второй .................................................................................................. 36

Вечер третий .................................................................................................. 60

Вечер четвертый ............................................................................................ 85

Вечер пятый ................................................................................................. 108

Вечер шестой ............................................................................................... 129

Вечер седьмой .............................................................................................. 153

Вечер восьмой .............................................................................................. 174

Вечер девятый .............................................................................................. 197

Вечер десятый .............................................................................................. 217

Вечер одиннадцатый ................................................................................... 238

Вечер двенадцатый ...................................................................................... 266

Вечер тринадцатый...................................................................................... 289

Вечер четырнадцатый ................................................................................. 312

Вечер пятнадцатый ...................................................................................... 338

Поэт Майя Никулина ............................................................................................... 366

Майя Никулина. Избранные стихотворения ......................................................... 435

5

ПредиСловие

Майю Петровну Никулину в Екатеринбурге знают все. Она пользу-

ется  всеобщим  уважением  и  как  поэт,  и  как  прозаик,  и  как  историк,  и

как краевед, и как искусствовед, вообще культуролог, и как эссеист, и как

библиограф и библиофил, как преподаватель, и как эксперт широчайше-

го профиля – от словесности и театра до камнерезного дела и железо-

делательного производства (в любом хронологическом направлении: от

древнейших времен до нынешних). Многие, и я в том числе, смотрят на

Майю Никулину (в узком кругу – просто на Майю) как на чудо. Она и

есть чудо: красавица, умница, образованнейший человек, сильная жен-

щина, пережившая массу невзгод, человек не просто «с принципами», но

с  честью,  достоинством,  совестью,  мудрый  человек;  ее  прямая  осанка,

сильный (долгий и краткий) взгляд, зеленые глаза, излучающие мысль,

чувство и красоту; на мой ум (Майино выражение!), она – ангел, явлен-

ный в наш мир неслучайно. Чудо не бывает случайным и прихотливым.

Чудо не судьба. Чудо спасает и организовывает пространство и время.

Майя – время. Само время. Наша земная вечность и наше земное бес-

смертие. Майя – творец. И это – главное.

Знаю Майю 35 лет. И все это время ощущаю в себе и окрест ее зем-

ную, небесную, антропологическую, языковую, культурную, женскую и

поэтическую энергию.

Поэзия  –  подлинная,  чистая,  воздушно-земная  и  земляная  –  роди-

лась,  возникла  в  Екатеринбурге  в  тот  момент,  когда  появились  на  свет

стихи Майи Никулиной. До Майи все было стихотворчеством, стихопи-

санием  –  талантливым,  бездарным,  серым,  ярким,  чаще  социально  об-

условленным и заказным. Майя выдохом своим поэтическим, выдохом-

вдохом,  вздохом  преобразила  наш  уральский  воздух  звучащий,  родила

наш новый (в ином, истинном, первичном качестве) слух. И мы услыша-

ли. Майя воспитала своей поэзией, своей жизнью, своим примером не-

сколько десятков талантливых, одаренных, интересных и ярких стихот-

6

ворцев, прозаиков и поэтов. Майя Никулина здесь, в этой «поэтической

педагогике» действует по принципу «делай, как я» и «не делай, как все».

Майя  положила  начало  редкому  феномену  –  культуре  поэзии,  или

поэтической культуре, которая не может возникнуть на пустом месте и

сама по себе. Поэтической культуре нужны земля, вступившая с челове-

ком в серьезные духовные отношения; небо, уступающее свою вечность

и  бессмертие  нам,  грешным;  пространство,  отзывающееся  на  взгляд  и

мысль поэта, способного отнимать у пустоты прекрасное, красоту; люди,

задыхающиеся и расчеловечивающиеся без поэзии; историческое время,

жаждущее переживания его и фиксации; материальная культура и культу-

ра духовная как память и как прапамять; и, наконец, талант. Поэтический

талант.

Майя никогда и пальцем не шевельнула для того, чтобы ее услышали

(публикации, книги, пиар и т. п.). Но ее услышали. Подлинное слышится

всегда  и  везде.  Жизнь  поэта  и  человека  Майи  Никулиной  –  это  жизнь

земли (всей и со всей биосферой) и камня (кристаллография). Жизнь кри-

сталлизуется и растет, как стихотворение.

Давным-давно  задумал  я  (возмечтал)  написать  две  книги  (именно

книги, а не статьи, эссе или еще что-нибудь): о Майе Никулиной и Алек-

сее Решетове. «Написать» – сильно сказано. Точнее будет не «написать»,

а сделать. О Решетове сделал: «Материалы к биографии» (как мы тогда

потеряли в проклятом компьютере статью Майи о Решетове? До сих пор

переживаю  и  простить  себе  этот  недосмотр  не  могу!).  Сделал  книжку

(биобиблиографическую) о Борисе Рыжем – для родителей его прежде

всего: они просто помирали от горя, и пришлось занять их этой общей

работой над биографией погибшего поэта. И вот книга о Майе. Но книга

иного, особого рода: это, скорее, книга Майи о себе, вернее, о своей душе,

о своих думах, о своем опыте, о своих радостях, о тревоге, о литературе,

об истории, об Урале, о войне и войнах, о друзьях и любимых и многом

другом.

Книга о Майе Никулиной – это собрание ее монологов, записанных

на диктофон (около 50 часов звучания) во время бесед с ней, происходив-

ших весной-летом 2010 года.

Однажды после череды моих больниц, я понял, что если не начну

работать над Майиной Книгой (так я ее мысленно называл) сейчас, сию

минуту, сию секунду, то я не сделаю Ее никогда (именно так: Ее с пропис-

ной буквы!). Писать о родном, самом близком и бесценном друге трудно

(хотя после наших аудиальных вечеров, через полгода я напишу большой

очерк о Майе для книги «Поэты Урала» – спасибо Алексею Бадаеву, ны-

нешнему  министру  культуры  Свердловской  области,  за  то,  что  заказал

7

мне эту книгу, точнее, заставил ее написать). О поэте писать в сто раз

труднее. А о Майе, человеке возрожденческого типа и характера, просто

невыносимо трудно. Почти невозможно. Мешала (и помогала!) любовь.

Наша дружба. Наша преданность друг другу. Все – мешало и помогало…

И я решил и решился.

Майя  Никулина  –  человек  необыкновенно  скромный  и  сложный.

Мое предложение записать на диктофон беседы с ней и потом, после рас-

шифровки аудиотекста, издать книгу – мое предложение потратить на это

все огромное количество времени, – Майя Петровна обдумывала недол-

го, но вместе с тем строго и пытливо выясняла: зачем и кому это нужно?

кто я такая, чтобы записывать мои слова?.. В общем, можно, так сказать,

обойтись и без этого. Не обошлось.

12 апреля (День космонавтики, годовщина полета в космос Ю. Гага-

рина) мы сели за стол в Доме писателя, включили диктофон, и я сказал:

«Поехали!»

В то время я еще руководил (последние недели) Союзом писателей,

но уже собирался уходить (здоровье и все такое). У меня была команда за-

мечательных людей и две девушки-секретари: Елена Владимировна Ша-

ронова и Елена Юрьевна Дуреко. Обе они буквально преклонялись перед

Майей,  ее  талантом,  умом,  книгами,  стихами.  Встречались  мы  раз-два

в неделю, иногда раз в две недели в течение апреля-мая-июня и начала

июля. Мы сидели в моем кабинете за «заседальным» столом (в кабинете,

кстати сказать, П. П. Бажова) с диктофоном, чаем, закусками на столеш-

нице. Я тщательно готовился к каждой беседе (вопросы, проблемы, име-

на, тематика и проч.), девушки Лены запасались чаем, любимым Майей

сахаром кусочками и снедью. Вести беседу было необыкновенно легко

(мы все – друзья) и чрезвычайно трудно: Майя Петровна всегда норови-

ла уйти от намеченной темы к своим любимым концептам: Урал, Бажов,

камень, железоделательная промышленность, заводы, Севастополь, Ве-

ликая отечественная война, Екатеринбург и др. Тем не менее мне с по-

мощью обеих Лен удавалось как-то (невероятными усилиями) держать

разговор не только в ушах, но и в устах своих. Иногда нам мешали-помо-

гали посетители (незапланированное вторжение поэта Вадима Дулепова

или сотрудницы Музея литературы Урала Анжелины Ивановны Рязано-

вой,  или  Тамары  Решетовой  (жены-вдовы  Алексея  Леонидовича),  или

еще кого-то, кого Лена Дуреко как-то быстро и ловко выставляла. Потом

мы просто стали закрывать на замок дверь в приемную Союза и Дома

писателя).

Иногда, очень редко, к разговору присоединялись Лены, чем удивля-

ли Майю, привыкшую уже к дуэту М. Н. – Ю. К., и раздражали меня, так

8

как уводили Майину мысль от намеченного мной обсуждения какого-то

конкретного лица или события.

15 вечеров – цифра цельная: конечно, их было больше, но уж слиш-

ком  они  разнились  по  продолжительности.  15  вечеров  –  это  не  15  тем

разговора, не 15 событий и исторически значимых лиц; и это не 15 моно-

логов, цельных, связных и завершенных. Почему «вечера»? Потому, что

вечер не есть текст, но вечер, несмотря ни на что, все-таки текстом яв-

ляется.  Текстом,  характеризующимся  свободной  цельностью,  вольной

связностью (и симпатичной порой бессвязностью), и открытой настежь

завершенностью: книгу можно продолжить! И это – хорошо и важно, так

как разговор – это тоже и жизнь, и судьба, и любовь.

Монологи Майи Никулиной диалогичны, а диалоги Майи с Ю. К.,

Е. Ш. и Е. Д. монологичны. Так есть. Так получилось. И я этому рад, по-

тому что в целом «15 вечеров» – это история жизни и судьбы М. П. Ни-

кулиной, России, Урала, русской культуры, русской литературы и поэзии

от Майи Никулиной. Майя Петровна настолько цельный человек, что все,

что она произносит, есть часть воздуха, земли, огня, воды, растений, со-

бытий, времени. Говорить с Майей Никулиной – все равно что говорить

со временем. Мы в течение 15 вечеров беседовали со Временем!

Необходимо помнить, что беседы наши – это образцы русской разго-

ворной речи, в которой вполне нормативны свобода, повторы, умолчания

и стилистические вольности.

Главное техническое условие появления книжного варианта бесед –

это расшифровка и подготовка текста (без переписки его кардинальной,

а лишь с незначительной редакцией и редактированием). И здесь необ-

ходимо  поклониться  до  земли  тем,  кто  все  это  записал,  расшифровал,

вывел на бумагу и предоставил мне для окончательного вычеркивания,

исправления и редактирования. Я безмерно благодарен Елене Шароно-

вой и Елене Дуреко за общую организацию 15 вечеров, за запись бесед,

за помощь мне и Майе в наших диалогах – ее монологах, за пищу и чай,

за постоянную душевную поддержку, оказывавшуюся Майе и (особен-

но!) мне, тогда очень больному и державшемуся только на уколах. Лены,

Елены создали пространство для времени этих наших странных вечеров,

когда  мы  собирались,  как  заговорщики,  затевающие  некий  (литератур-

но-культурный)  переворот   (шучу).  Я  чрезвычайно  благодарен  тем,  кто

перевел звучащую речи в письменную ее форму: Елене Дуреко, Оксане

Сергеевой, Галине Скориковой, Татьяне Арсёновой и Александре Бушла-

новой. Именно последняя (и как мой литературный помощник) сыграла

ключевую роль в появлении этой книги на свет Божий. Саша Бушланова

подгоняла всю команду с расшифровкой, собирала материалы, все пере-

9

слушивала и правила, а затем, наконец, выдавала мне текст для оконча-

тельной «серьезной» правки. Бескорыстная – от сердца – помощь, работа

всегда ценнее и качественнее любой другой.

Трудно определить точно жанр «15 вечеров». Беседы? Лекции? Се-

минары? Исповедь? Поучение? Монологи? Диалоги? Рассказы? Не знаю.

Я уверен только в том, что история страны, культуры и литературы от

Майи Никулиной нужна читателям, особенно сегодня, в эпоху новой пос-

ткнижной культуры, когда, несмотря ни на что, такие явления, как жизнь,

поэзия и любовь, слава Богу, остаются самыми важными для тех, кто жи-

вет душой.

вечер Первый

Ю. К.: Итак, твоя книга. Книга о тебе… Эта книга нужна прежде

всего, на мой взгляд, людям пишущим, людям сочиняющим, людям, ко-

торые думают стихи. Людям, которые живут в поэзии, в музыке, в сфе-

рах, которые не подверглись визуализации. Литература вся визуализи-

рована…

М. Н.: Ну как тебе сказать насчет литературы… Это другой жанр,

другой вид искусства и практически сравнивать не надо.

Ю. К.: А поэзия и музыка не визуализированы, точнее они никогда

визуализации не поддадутся, потому что это явление духовное, глубоко

проникающее в бытие, в человека, в место в бытии человека и т. д. Да-

вайте разработаем стратегию и тактику работы. Нужно сделать книгу раз-

говоров с поэтом, где будут и монологи и диалоги, естественно. Чтобы

получился такой хороший, майеникулинский кухонный жанр. Этой будет

разговор  о  поэте,  разговор  о  человеке.  Есть  такие  случаи,  когда  жизнь

поэта и поэзия неразрывно связаны. Есть такие случаи, когда жизнь не

имеет к поэзии никакого отношения.

М. Н.: Нет, связи есть…

Ю. К.: Связи есть, но они бывают очень слабыми, а бывают капи-

тальными. У Блока жизнь и поэзия – это практически одно, а у Бориса

Чичибабинова жизнь и поэзия – абсолютно разные вещи.

М. Н.: Ну, видишь, это ведь и поэты очень разные.

Ю. К.: Майя, давай говорить о жизни, о поэзии, не искать каких-то

мощных связей, слабых связей… Не знаю, что важнее в этой ситуации,

когда есть такое существо – поэт. Вот передо мной человек сидит, а в нем

есть поэт. Вообще, это одно и то же или нет? Понимаю, вопрос сложный,

но ты ведь все равно об этом думаешь.

М. Н.: Ответить  на  этот  вопрос  очень  трудно.  Связь  существует

всегда – сомневаться в этом не надо. Просто если человек, который пишет

стихи, да и прозу, если это художественная проза, пишет всем своим не

только чувством, но и всем своим опытом, всей своей кровной памятью,

11

ошибками своих прадедов и прабабок – всем, то это пространство, кото-

рое есть в его работе, в конце концов реализуется в то, что мы называем

художественным пространством. Чем более мощным пространством че-

ловек входит в свою работу, тем более мощное пространство он реали-

зует. Вот я не далее как сегодня ночью, точнее, вчера в 7 часов вечера

села, а сегодня кончила читать Ю. Бондарева «Последний залп», и там

я  нашла  вещи,  которые  –  я  вообще  очень  ревностно  отношусь  к  воен-

ной литературе, я пережила войну, я ее помню и постоянно о ней думаю,

потому что для человека, который ее пережил, она навсегда становится

основоопределяющим в жизни – несколько вещей, которые откровенно

меня смутили. Не то чтоб я хотела править чужое произведение… Вот,

скажем,  «сбитая смертью пилотка» – с одной стороны, совсем непло-

хо. Но я вдруг вспомнила, что В. Некрасов «В окопах Сталинграда» так

бы не сказал. Я читала огромное количество всяких писем, репортажей

с фронта и видела очень большое количество необработанных фронто-

вых лент. Раньше в Севастополе это просто неделями все крутили, это

был абсолютно доступный материал. Город был военный, закрытый, и

вот мы все сидели и смотрели. Это чтение и зрелище очень поучительное.

Поучительно вот в каком плане: ничего подобного у Некрасова нет. Что

есть у Некрасова… Мы знаем, что ситуация в Сталинграде была такова:

это была идеальная в оборонительном отношении ситуация, когда война

была одновременно и отечественной и народной. Как сейчас стало из-

вестно, все партийное и все военное начальство перебралось на другой

берег, за Волгу, а в городе осталась армия и жители. На сегодняшний день

не подтверждается, что Сталин действительно издал такой приказ, чтоб

жителей не эвакуировать, так как, если в городе никого не будет, солдаты

не будут его защищать до последней капли крови. Жителей там оставили,

но, естественно, не всех, а тех, у кого не было сил, средств, возможностей

и связей, чтобы перебраться на тот берег. Таким образом, остался этот

незащищенный народ – старики, женщины, дети и солдаты. Про Чуйкова

я не говорю, Чуйков был на месте. Это была ситуация действительно на-

родной войны. И дальше нам Некрасов показывает, как каждая единица,

каждый человек, за которым весь этот народ стоит, каждый таковым себя

в сущности и понимает. И очень это вот на что похоже: самая ближай-

шая  аналогия  «Севастопольские  рассказы»  Толстого.  Где  он  прямо  так

и говорит, что вы никакого тут показного героизма не найдете, никакого

бряцания оружием, никакого ажиотажа пафосного нет, люди занимаются

своим делом. И также не сдают город Севастополь – это наше нравствен-

ное чувство, в которое естественно входит привязанность к своему род-

ному дому, к своей земле, на этом все держится. И поскольку Некрасов

12

рисует нам каждого человека, за которым эта идея стоит, ему же ничего

не надо объяснять.

Ю. К.: Я понимаю, о чем ты говоришь. Но давай посмотрим с точки

зрения исследователя на Виктора Некрасова и на Юрия Бондарева. Оба

художники, и нельзя даже сравнивать, кто лучше, а кто хуже. Но как чело-

век Некрасов более древен, более продолжителен что ли…

М. Н.: Что касается «В окопах Сталинграда» – это да…

Ю. К.: Ты проецируешь на себя, потому что ты – человек известный

в городе…

М. Н.: Нет, я человек неизвестный.

Ю. К.: Ты  человек  известный,  уверяю  тебя.  Многие  подходили  и

рассказывали, что видели тебя по областному телевидению, где ты много

говорила и читала стихов. Ты – явление в городе и в России глубоко куль-

турное, просто Россия не информирована. Точнее, информация приходит

другого характера: не художественная, поэтическая и духовная, а, напри-

мер, упал самолет, кто-то кого-то задавил, изнасиловал и т. д. Вот ты че-

ловек. Ты – красивая женщина.

М. Н.: Спасибо.

Ю. К.: Ты – образованнейший человек. Я образованнее человека не

встречал, сколько живу, а я видел образованных людей. И одна из самых

красивых женщин, которых я видел. Ты человек не просто образован-

ный, а человек глубоко мыслящий и глубоко переживающий. Все пере-

житое ты невероятным образом эффективно, продуктивно преобразуешь

в какие-то вещи. Например, в то, что лежит на столе: сборники стихов и

очерки, посвященные краю, пещере и камню и т. д. Меня интересует вот

что: ты поэт, ты историк, ты философ, как эти три разных рода занятия

чередуются  или  совмещаются,  или  наслаиваются?  Мне  это  интересно

самому,  потому  что  я  тоже  занимаюсь  стихотворчеством  и  занимаюсь

нау кой.

М. Н.: Что касается ответа на твой вопрос, то, что я говорила про

Толстого, про абстрактное чувство, это все туда входит. Мы только с то-

бой договорились до того, что Виктор Некрасов пишет своим мощным за-

пасом, потому что он человек более длящийся, человек более длительно

расположенный во времени. Обрати внимание вот на что: очень мощный

человек, очень сложный человек В. Астафьев в конце жизни полностью

обиделся на жизнь и умер со словами:  «Я пришел в этот мир добрый, 

родной и любил его безмерно. Ухожу из мира чужого, злобного, пороч-

ного. Мне нечего сказать вам на прощанье» 1 . Виктор Некрасов никогда

1 Слова из завещания В. П. Астафьева.

13

не обидится на жизнь. Он никогда не был диссидентом, никогда! И даже

когда его отсюда выслали, никаких обид и никаких претензий он никогда

не имел к своему отечеству. Этого просто не могло быть. И мне очень по-

нравилась одна подробность. Когда в 90-е годы начался разговор о том,

что всех диссидентов надо возвращать, В. Максимов заявил о том, что

они ждали извинений от правительства или даже не знаю, от кого. Вик-

тор Конецкий ответил на это: «Да какие извинения, о чем вы говорите!

Некрасов бы приехал в первые полчаса». И вот эту разницу между одним

замечательным явлением и другим… Ну, кто спорит, что это мощное яв-

ление?

Ю. К.: Вот ты поэт. Я считаю, что ты прежде всего поэт и в книгах

своих прозаических, философских, и в других работах, в статьях и так

далее. Как у тебя произошел этот переход, скажем, от поэзии к прозе, от

прозы художественной к прозе научной?

М. Н.: Нет, научной прозы я не пишу. Это не мое. Я никогда не хо-

тела работать в науке. Это не мое пространство, и мне там делать совер-

шенно нечего.

Ю. К.: Почему  ты  в  стихах  не  написала  «Камень.  Пещера.  Гора»?

У тебя ведь нет этого в стихах.

М. Н.: Об этом нельзя писать в стихах.

Ю. К.: Почему?

М. Н.: Ну ты же сам понимаешь, что поэзия не занимается тем, что

передает информацию.

Ю. К.: Ты ведь не передаешь никакой информации…

М. Н.: О чем-то я все-таки там говорю. У меня даже есть один вы-

сокоумный товарищ, который мне говорит, чтобы я не становилась экс-

курсоводом. Что касается поэзии, давай сразу вспомним Мандельштама

и Блока. Она начинается там, где все эти геологические слои, подвижки,

все эти невероятные движения, вибрации от которых доходят сюда, и мы

их здесь ловим. Это действительно, наверно, так. Я уже много раз гово-

рила, потому что это меня ужасно удивило. Павлова Вера сказала, что

писать стихи можно только о том, о чем стыдно говорить вслух. Это со-

вершенно ужасно и какое-то такое очень вульгарное…

Ю. К.: Она просто мэйнстримщица.

М. Н.: Или, может быть, провокационное, для того чтобы привлечь

к себе внимание. Поэзия занимается как раз улавливанием этих самых

вибраций, которые, может быть, через какое-то время можно будет опи-

сать и в прозе. Но, допустим, когда Блок начинает нам петь о том, что

14

« Над бездонным провалом в вечность, / Задыхаясь, летит рысак» 2 – ведь

это же страх! – и сейчас все это наше прекрасное, цветущее отечество

ухнет туда и будет тонуть в крови. Прямо так вот можно одно за другим

стихотворение читать – и слышно, что это движение усиливается, и мы

приближаемся к этому краю, и при всем при том просвечивает еще рай,

где  «Свирель запела на мосту / И яблони в цвету» 3 .  Это всем дано видеть,

и тем не менее мы летим в бездну. Обрати внимание, жутко интересная

вещь: он не дописал «Возмездие», потому что об этом говорить уже было

не надо. Это уже случилось. Это уже случилось. Все.

Ю. К.: Майя, а кто у тебя самые родные поэты? Из русских только.

М. Н.: Ну, их, естественно, несколько. Мне было 4 года, когда меня

потряс М. Лермонтов. Я до сих пор люблю его так же. Я перед этим чита-

ла Пушкина и так далее…

Ю. К: Сама читала?

М. Н.: Сама читала. Да у меня и Маша читает с 3 лет. Я даже пре-

красно помню, где я его прочитала: у нас был такой двухэтажный сарай,

с галерейками, чрезвычайно романтическое, приятное место. Что меня

поразило в Лермонтове: не эта роскошная красота в говорении Демона,

где  действительно  красиво,  где  все  эти  роскошные  камни  и  так  далее,

а то, где он ведет разговор о событии, меня совершенно поразила фраза:

« На трупы всадников порой верблюды с ужасом глядели…»4. И вот эти

верблюды… Я стояла, я ходила, я не знаю, что было со мной. Что я по-

няла: ну солдаты, караван идет… Но ощущение ужаса, того, что смерть –

навсегда, это что-то невероятное и зависит только от слова  верблюды. По-

тому что это, во-первых, безумная фонетика, а во-вторых – это смотрение

сверху вниз. Да что ты! И еще одно, сейчас я тебе скажу, вот что:  «Поныне 

возле кельи той /  Насквозь прожженный виден камень / Слезою жаркою, 

как пламень, нечеловеческой слезой» 5 . Где  прожженный и  жаркий – ши-

пящие и рычащие, и вот они как сверлом это камень прожигают. Меня

потрясло как раз вот это. Я «Демона» читала много раз. И как-то посреди

ночи проснулась и поняла, что если сейчас его не прочту, то все, жизнь

моя  кончится.  Вещь  немыслимой  красоты,  совершенно  загадочная,  на

мой ум, до сих пор не прочитанная. На мой ум, вся поэзия так и должна

читаться. Она должна тебя волновать, колебать, вводить в какой-то тре-

2 А. А. Блок. «Черный ворон в сумраке снежном…».

3 А. А. Блок. «Свирель запела на мосту…».

4 М. Ю. Лермонтов. «Демон».

5 Там же.

15

пет, и мне совершенно не нужна информация, которую человек получает,

нажимая какую-то кнопку, и ему идут какие-то данные.

Вообще, надо сказать, что есть фразы, которые до сих пор передо

мной стоят. Например, фраза из «Бежина луга»:  «Побледневшее небо ста-

ло опять синеть – но то была уже синева ночи»6. И эта неотвратимость

наступления ночи – это просто невероятно! Вот эти чудовищные заряды,

казалось бы, обычных фраз, я их слышала очень рано. Дело в том, что

они, правда, слышны. Но, когда человек читает, он вычитывает содержа-

ние, он ищет информацию. И надо сказать, что те люди, которые читают

стихи, совершенно не заинтересованы в информации. Чаще всего то, что

в стихотворении есть, ты уже знаешь, потому что стихи – это вечная тема:

жизнь, любовь, смерть, встреча, невстреча. Ну вечные.

Когда я начала читать древнюю литературу, я просто была совершен-

но потрясена и сейчас я потрясена «Сказанием о Гильгамеше». До Гомера,

в сущности, все темы, над которыми бьется теперь великая философская

литература, обозначены. И меня совершенно поражает, что в 4–3 тысяче-

летии до нашей эры человека волновало абсолютно то же самое: откуда

мы, кто мы, куда идем. И вот, в конце концов, вспомним Достоевского:

«Тварь я дрожащая или право имею?» 7  Над этим же самым бился Гильга-

меш. Это совершенно удивительно. И удивительно то, что это все одето

в совершенно другие одежды. Вовсе не в худшие, чем нынешние.

На  мой  ум,  абсолютно  никакого  поступательного  движения  в  ис-

кусстве  нет.  И  не  может  быть,  и  не  надо  ждать.  И  вот,  что  меня  пре-

жде всего поразило в Лермонтове… Я и сейчас считаю, что Лермонтов

оказал  на  русскую  литературу  гораздо  большее  влияние,  чем  Пушкин.

Я не вижу прямых наследников Пушкина. А вот Лермонтова, этой его

горечи… Блок – ну, конечно, Лермонтов, об этом и думать нечего. Об-

рати внимание, ты помнишь, какая природа у Пушкина?  «И равнодушная 

природа…» 8  А у Лермонтова?  «Надо мной чтоб вечно зеленея, / Темный 

дуб склонялся и шумел» 9 . Она у него одухотворенная и живая. У него есть

стихотворение «Сон», ну это, в сущности, фантом. Он там сон в сон поме-

щает, это повторение сигнала фантома, это что-то невероятное. Степень

одухотворенности природы у Лермонтова с Пушкиным ничего общего не

имеет. Зато именно отсюда пошел, конечно, Тютчев. Никакого сомнения.

И даже Фет. Нет, я считала и согласна с тем, что Пушкин – наше все.

6 И. С. Тургенев. «Бежин луг».

7 Ф. М. Достоевский. «Преступление и наказание».

8 А. С. Пушкин. «Брожу ли я вдоль улиц шумных…».

9 М. Ю. Лермонтов. «Выхожу один я на дорогу…».

16

Какой разговор!.. Но я всегда удивляюсь, когда мне говорят, что Иосиф

Бродский – пушкинская традиция. Ну, какая традиция…

Ю. К.: Нет…

М. Н.: Ну, конечно, нет.

Ю. К.: Это  истерика  цветаевская,  постоянная,  тщательно  скрывае-

мая. М. Н.: Нет, по градусу – не цветаевская. Я от восторга дрожу, когда

вижу, что Цветаева поэзию делала из истерики. Ну, это же классно! Что

касается « Мой милый, что тебе я сделала?!» 10  – это в сущности все. Это

не перекрыть. Вот сколько бы кто бы ни кричал, это не перекрыть.

Ю. К.: А Бродский русский поэт?

М. Н.: Европейский. Ты знаешь, я тебе скажу, еще когда Бродский

ходил напечатанный на папиросной бумаге…

Ю. К.: Ты мне давала, он не произвел никакого впечатления.

М. Н.: Я тогда сказала: «Уверяю вас, этот человек уедет». Как только

он начал расширять свое поэтическое пространство не за счет нутра, – то,

что мы говорили про Виктора Некрасова, – а за счет излишних красот и

слов, совершенно стало понятно, что он это отработает реально.

Ю. К.:  Да,  «мексиканский  дивертисмент»,  «литовский  дивертис-

мент». Какое мне дело до Трескового мыса?!

М. Н.: Я не знаю.

Ю. К.: И что такое «дивертисмент», объясните мне?

М. Н.: Тут я замолкаю, и вот почему: я не живала в Америке. Когда

Дима Месяц жил в Америке, а он, как ты знаешь, очень талантливый че-

ловек, с идеальным слухом, на наших глазах проделавший чудовищную

духовную работу. И когда он начал простынями писать такие «американ-

ские» стихи, я говорю: «Дима, что ты делаешь, для кого, зачем?» Я безум-

но счастлива, что он вернулся, что он это понял сам. Однако у Бродского

никакой идеи вернуться не было.

Ю. К.: Когда ты сказала про Виктора Платоновича Некрасова, что

он вернулся сразу, я вспомнил Бродского.

М. Н.: Мы все видели по телевизору, в Финляндии или в Швеции

была  какая-то  конференция,  и  к  нему  подходят  и  говорят:  «Ведь  вот

ваша страна, через море, через Финский залив, вам не хочется обратно?»

А Бродский сказал: «Да, это та страна, где я имел несчастье родиться».