Текст книги "Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров"

Автор книги: Юрий Казарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 36 страниц)

это неправильно, это неправильно!

Ю. К.: За тебя кто-то уже подумал, нашел и выбрал.

М. Н.: Ну конечно! Мне как раз очень нравилась эта старая форма

работы, поскольку я сразу, как вот в это пространство входила, и когда

достаю один ящик, второй – и все об этом, и я вижу, какие люди об этом –

это одна работа, а когда теперь нажимаешь кнопку, и тебе ответ – это дру-

гая работа… С этой стороны мне работа нравилась, хотя платили нам…

Ну, товарищи, меньше, чем библиотекари и музейщики, в Советском Со-

юзе никто не получал. Я всегда, на всех своих работах, всегда получала

меньше всех. И сейчас точно так же. Вот так вот, никаких амбиций, ника-

142

ких претензий к судьбе не предъявляю. Когда как-то, помню, к нам при-

ехали (ну, какая-то декада была) чехословацкие библиотекари (мы устро-

или им прекрасный прием, они были от нашей библиотеки в восторге,

у нас здание было такое прелестное) и спросили: «Как же, вы, женщины,

на такие деньги?..» Мы им и отвечаем: «А мы работаем не из-за денег».

Они, видимо, истолковали это так, что у нас мужья там типа летчики. Вот

так. Тогда, товарищи, муж-летчик – это было что-то… Ну и вот, ни о ка-

ких деньгах никто никогда не думал. Мы были методическим центром

и ездили по всему Уралу. Это было тоже очень хорошо, потому что, во-

первых,  на  Урале  очень  много  замечательных,  красивых  мест,  которые

можно было посмотреть в таком вот частном порядке, и потом еще одно:

понимаете, тогда была жизнь такая, какой сейчас нет, она утрачена на-

всегда. Вот мы приедем в какую-нибудь глухомань, где под полками гри-

бы эти (ну от сырости) растут… В сельских библиотеках были прекрас-

ные фонды! Это сейчас вот…

Ю. К.: Все разорили! Закрывают библиотеки.

М. Н.: Вот, понимаешь, прекрасные фонды!..

Ю. К.: На 40 % сократили.

М. Н.: Деревенские библиотеки, я смотрю: древнекитайская фило-

софия, дневники Байрона – ради Бога!

Ю. К.: Мы были в Тавде. Это, в общем, город зэков. То есть люди

освобождаются с зоны и там оседают, на поселении… И там есть библи-

отеки. И там до сих пор люди ходят в читальню семьями. То есть в про-

винции как раз это и сохранилось еще…

М. Н.: Ой, да ты что!

Ю. К.: В провинции!

М. Н.: Мне  не  нравится,  что  это  провинция,  если  это,  товарищи,

Урал, то это не провинция. Я однажды в Синячихе, помню, как-то шла

с Иваном Даниловичем Самойловым. Я безумно его почитаю, и поэто-

му… Ну героический человек! Вот пока такие люди есть…

Ю. К.: Он еще архитектурой деревянной занимался, да?

М. Н.: Он не архитектурой деревянной занимался, он обыкновенный

землемер. Давайте я вам расскажу его историю, это просто невероятно.

Я считаю, что вот это классический русский человек. Вот я говорю, что,

допустим, Бродский не герой, а вот Иван Данилович никогда бы в жизни

он не согласился с тем, что он герой. Но вот это и есть тот самый геро-

изм – не который от наших беспорядков, а который… Вот он сам по себе,

понимаешь, подвижник, героическое явление.

Значит, суть такая. Он из семьи крепкого крестьянства, которую со-

ветская власть разорила полностью. Его даже в школу не брали, поскольку,

143

он, мол, такой-сякой, кулак, враг народа, но потом сказали: иди в сельский

поселок, в заводской, там берут в школу, он там окончил школу. В общем,

как он сказал, из дома выгнали, растащили мебель, на улицу вывели – все,

что можно было претерпеть от советской власти, он претерпел. Никогда,

нигде – ни в его книгах, ни в личном разговоре – никогда я не слышала,

чтобы он как-то пожаловался. Вот когда я слышала от Василия Аксёнова,

как он «претерпевал»… Это ужасно! А вот здесь была этика такая: это

неприлично. Вот я, слава Богу, жив-здоров, надо мною небо, вот моя жена

и дети – какие жалобы?.. Так вот потом он окончил школу и выучился на

землемера, техникум какой-то окончил. Сами понимаете, сколько он мог

получать. Тут началась война. Естественно, он пошел, Родина же в опас-

ности, и вот, когда его ранили в первый раз, потом второй, и второй раз

что-то у него было с ногой, понятно, что больше воевать не будет, лежит

он в госпитале, смотрит в потолок. И я этому человеку говорю (а я была

уже тогда с ним знакома, много раз слышала, была полна немыслимого

почтения и уважения к нему): на Урале-то были потолки расписные, и вот

он посмотрел на этот потолок и сказал: «Вот эти расписные потолки…»

И вот он идет домой, и когда он пришел сюда, то он увидел вот что: ну

война, товарищи, мужиков нет, в деревне голод и все такое, и всю эту

красоту жгут в печах, потому что народ голодает (в деревнях было хуже,

чем в городе, потому что там даже продовольственных карточек не было).

И он понимает такую вещь: вот сейчас последнее эти несчастные бабы

жгут… На Урале жили в расписных домах, как в центре букета… Вот

Женя Ройзман сделал, понимаешь ли, музей Невьянской иконы, а то, что

сделал Иван Данилович, – это, в сущности, даже и больше. Женя молод,

красив и небеден, вот так. И вот Иван Данилович понимает одно: если

сейчас это исчезнет, то этого больше не будет никогда, что эту красоту

нельзя будет повторить, потому что никто ее не будет помнить, и надо ее

удержать. И тогда он стал – можете себе представить? – землемер, у него

были одни сапоги и одни штаны, потому что все свои средства, все свои

деньги он тратил на то, чтобы удержать вот эту самую красоту. Стал он

собирать эти расписные стенки, потолки, лари, сундуки. Пришел однаж-

ды он к бабке одной, а та и говорит: «Так что, Иван Данилович, я бы рада

была, но обезножила я, вот на печи лежу, купи мне дрова». Три года он ей

дрова покупал – вы можете себе представить?

Ю. К.: Да-а-а-а…

М. Н.: Да. А когда умерла, разобрал все – полотенца, все эти распис-

ные посудины, туеса, половики… Собирал-собирал-собирал, все думал,

что  пропадет.  Потом  есть  в  Синячихе  собор  XVIII  века,  изумительной

красоты, превращенный в руины (я вам говорила, что я его видела, я его

144

видела, каким он был, вся вот эта лепнина пооббита, вместо окон такие

зияния, а он такой – как кокон кружевной стоял, в нем было что-то, склад,

что ли…). И вот он задумал поднять собор. А деревня очень маленькая

уже. Там, где стоял собор, раньше был завод (кстати, Яковлева). И вот

я была, когда он и его жена Клавдия Ивановна этот собор мыли. Это был

конец  октября,  грязь  непролазная…  И  он  сидит,  снял  сапоги,  ноги  бо-

сые, – видимо, уже напахался, а она – вот так вот грудью налегает на эту

палку, и вот волной вот такой высоты, волной грязи гонит ее. И вот я при-

шла, сапоги сняла, тут мы с ними познакомились. Да, и я видела сама – это

была руина. И закончилось все тем, что он поднял этот собор, отрестав-

рировал его, и говорит: «Вот только золота мне не найти». Он прекрасно

понимал, что советская власть на реставрацию собора никаких денег не

даст. И тогда он пришел и говорит: «Люди! Собор надо бы поднять, иначе

дети наши не увидят, какая красота была на земле!» А у него мечта была,

если собор-то этот поднимут, он же никому не нужен будет, пустой, так

он туда все эти росписи перенесет – типа музей был бы.

Собрались мы, пять пенсионеров… Я несколько раз видела в тече-

ние  этой  работы,  как  они  очищали  оконные  проемы…  Все  здание  они

подняли, они вернули всю лепнину… Главный работник был Иван Дани-

лович. Всю лепнину! Все абсолютно сделали! Все купола! Подняли весь

собор сами, по кирпичику по камешку, сами! Да притом стройматериалы,

кирпич – сам платил, можете представить, из зарплаты землемера? И тут

собор уже был готов, Б. Н. Ельцин был уже нашим генсеком, и где-то они

там проезжали (а он же был такой… самодурный человек, импульсивно-

го плана), и как-то он этот собор заметил. И Ивану Даниловичу оказали

какую-то помощь, когда этот собор был уже готов. Но все равно это было

очень  хорошо.  А  поскольку  оказали  помощь,  то  он  стал  на  эту  терри-

торию свозить гостей… Изба, усадьба XVII, XVIII, XIX веков, часовня

одна, часовня другая, ветряная мельница, часовня на погосте, стороже-

вые башни, кузница, и устроил там такой большой деревянный музей под

открытым небом. Некоторые товарищи говорили – ну, это, мол, непро-

фессионально сделано, по этому поводу всем остальным лучше молчать.

Нашелся один человек! И все, что он сделал, сделал он один. Правда, Бог

ему жену такую дал, Клавдию Ивановну, которая ему во всем помогала.

Я просто (я туда постоянно езжу и детей вожу) вижу, как у него по-

степенно все прибывает, прибывает, да больше того – когда я последний

раз видела его в Коптелово он мне рассказывал, как они разбирали сторо-

жевую башню (ее там где-то хотели сносить, она на заводскую террито-

рию пришлась), и он выпросил то ли день, то ли два (товарищи, а ему уже

было лет… он меня на 10 лет старше), и вот они залезли туда, и поскольку

145

там все было очень старое, работали только руками, все руками разбира-

ли. А башня-то высокая. И вот, говорит, сидим, ну понятно, что ни по-

пить, ни поесть, и в туалет не спуститься, поскольку уж если спуститься,

так забираться-то обратно сколько я времени потрачу? Так вот чтоб время

не тратить, сидели весь световой день и на веревках по бревнышку спу-

скали. И все это снова собрали в этой Синячихе… Ну, просто совершенно

невероятный человек! Совершенно замечательный! Так больше того, он,

прекрасно понимая, за какое он дело взялся, он не просто был доброход-

любитель, он все это изучил. Золочение и так далее – он по всем этим во-

просам стал докой, поскольку понимал, что помощников у него не будет.

Он все это изучил и совершенно профессионально ко всему подошел.

Ю. К.: Так он описывал памятники, да?..

М. Н.: Конечно,  он  и  сохранил  все,  теперь  там  музей,  и  там  все

есть. Три года назад он умер и похоронен прямо возле церкви. Я даже

французов туда привела, и так я им о нем рассказала, что они перед его

могилой встали, чтобы поклониться. Ну, просто удивительный человек!

Он написал (притом сам!) книгу «Сокровища Нижней Синячихи». Так

вот. Ну хоть бы ползвука каких-нибудь обид, о каких-нибудь репрессиях!

Боже мой, только о деле! Вот что нужно изучать, и на таких примерах

делать жизнь! В конце концов, я не могу сказать, что это неудачная жизнь.

Это великий человек, проживший прекрасную, сознательную, великую,

честную и, надо сказать, счастливую жизнь! Ибо когда я видела, как-то

он стоял на крыльце и смотрел на это все, и вот у него лицо – лицо счаст-

ливого человека.

Ю. К.: Ангела увидел.

М. Н.: Ну да! (У меня Машенька, когда маленькая была, она сна-

чала улыбалась, а потом открывала глаза, говорила, что это ангелы ее

смешат.) Вот ангела увидел! Вот это, на мой ум, вне всякого сомнения,

русский  человек.  Вот  это  жизнь,  прожитая  по  законам,  которые  нам

должны быть совершенно понятны и близки. Вы бы посмотрели, как он

с людьми общается. Это что-то невероятное! Когда там собрались музей-

щики, я там про какой-то музей сказала, так он ко мне обратился: «Как

вот ты хорошо говоришь! Какая ты умная!» Я: «Иван Данилович, да Вы

что говорите!» Вот так, он еще был удивлен! Не себе удивляется! Это

что-то невероятное!

Но на этом не кончилось. Он поднял большую церковь в Алапаевске.

И у него была мечта – в Коптелово очень большой красоты церковь! И вот

мы с ним по этой церкви ходили. Я ему и говорю: «Иван Данилович! Да-

вайте вот сейчас… Вот вы у нас уже, можно сказать, народный герой.

И начальство против вас никогда не пойдет. Давайте вот напишем, мы

146

только объявим, что вы высказали такую идею, и, уверяю вас, найдутся

люди, которые дадут деньги, найдутся, если вы скажете!» Он: «Ну вот как

я могу сказать, ведь я уже старый!» Я говорю: «Все мы не вечны, но вот

вы только объявите, что, мол, поднял бы я, так все…» Но вот не пошел

он уже на это, побоялся, что не хватит сил, не успеет, и церковь эта, она

стоит в Коптелово, и ее уже, думаю, не поднимут. И книгу, надо сказать,

написал очень хорошую. Книга эта была издана в последние советские

годы, и цена ее была 50 рублей. Я и говорю: «Иван Данилович, да Вы что!

Таких цен сейчас нет, понимаете! Сейчас нет цен 50 рублей, нет! Сейчас

книга стоит 500 рублей!» – «Так как же я могу!..» – «Все равно ведь купят,

еще и рады будут!» И что вы думаете? Не убедила. 50 руб лей – цена ее.

Е. Ш.: А дети у него остались?

М. Н.: Сын. Больше того, я вам расскажу, какое значение было Ива-

на Даниловича в Алапаевске. Там появились самодеятельные художники

(притом жутко интересные, две женщины), там появились какие-то фото-

графы, люди стали писать стихи…

Ю. К.: Ну, в общем, воздух появился…

М. Н.: Да, вот один Иван Данилович надышал культурный воздух на

весь Алапаевский район.

Ю. К.: А Серега-то Кабаков у нас из Алапаевска…

М. Н.: Да-да-да.  И,  надо  сказать,  благодаря  этому  в  Алапаевском

районе у них поднялся хороший музей в Коптелово. В последние годы

до революции была такая идея – сделать экспериментально, но бесплат-

но, естественно, среднее образование. И вот район один Урала попал под

этот эксперимент. И там уже эксперимент не был проведен, поскольку

тут революция, но уже были сделаны школьные здания. Так вот в одной

деревне сами жители удержали вот это школьное здание (ходят моют, чи-

стят эти парты, топят избу). Это все Иван Данилович. Да он никого и не

воспитывал. Да он просто был.

Ю. К.: Был, да.

М. Н.: Притом  денег  у  него  никогда  не  было,  какая  там  машина,

и они каждый день, особенно летом, пешком с Клавдией Ивановной из

Алапаевска в Синячиху собор мыть ходили. Совершенно замечательный

человек был!..

Ю. К.: Вернемся к библиотекам.

М. Н.: Да. И между тем, пока мы ездили в то время, мы видели очень

много прекрасных мест, и таких людей и такой образ жизни, которые сей-

час утрачены навсегда. Мы, допустим, когда приезжаем, а там ни лавки,

ни столовой – то есть ничего нет, и вот нам библиотекарши волокут еду:

«Девочки, девочки…» Притом ты не можешь себе представить: «Ой, вот

147

у  меня  дочка  поет,  давайте  я  вам  ее  приведу,  послушаете?»  –  «Приве-

дите». Знаешь, это вот такое событие было, культурные люди все-таки.

Когда  мы  приезжали  в  Верхотурье,  товарищи,  вы  знаете,  вот  я  сейчас,

когда говорю, мне кажется, что это сон, вымысел, но это чистая правда.

Вот мы приходим: «Ой, девочки (а мы по двое ездили)! Что вы мне такое

изладите?» А мы просто приезжали и все им делали. Сделаем им каталог

на год, потом приедем и снова продлим. Потому что там работали тетки,

вполне такие хорошие, душевные, то есть матери были совершенно спо-

койные, попить она ребенку даст, в туалет его сводит, на улицу босиком

не выпустит, как говорится, они и при книжке – вполне надежно… И я

считаю, это очень хорошо, они с работой справлялись, а что касается опи-

сания книг – это мы им делали. Очень, по-моему, такой правильный стиль

работы. Так вот, «Может, вам грибной икорки взять, может, вам пирогов

испечь?» – ты приходишь, а тебя так встречают… Просто невероятное

что-то. Поскольку мест у нас очень много, и я не знаю, до какой степени

(сейчас  уже  не  бываю  там  так  часто),  но  еще  где-то  в  первые  капита-

листические годы Синячиха меня, помню, потрясла (как раз вот мы там

были  с  Иваном  Даниловичем):  собрались  там  люди,  и  зашел  разговор,

что, мол, зарплату не платят (а там маленький старый металлургический

завод, зарплату не платят уже несколько месяцев). Мы им: «Ну и что вы

там, ребята, как живете?» – «Ну, там вот огород, грибы-ягоды…» – «По-

нятно,  грибы-ягоды,  но,  вообще-то,  сапоги-то,  к  примеру,  починить  на

что-то надо…» – «Так что ж, по-вашему, завод закрывать?!» Представ-

ляете, вот они согласны, что они будут жить так, лишь бы завод не за-

крывали. Вот это и есть то, о чем я говорила, что эта земля – это место,

где энергия земли встречается с энергией человека, и нельзя допустить,

чтобы произошел разрыв. Вот так. И еще что хорошо – ведь у нас же все

дети в библиотеках выросли, при книгах, в красивом здании, это было

даже очень хорошо.

Е. Ш.: А какое здание?

М. Н.: Ну, на Карла Либкнехта областная детская библиотека, кра-

сивое здание.

Ю. К.: Красивая библиотека, да.

М. Н.: Красивое здание. Его строили, помню, в начале века.

Ю. К.: Это был частный особняк?

М. Н.: Нет, не частное здание. Какой-то общественник его строил…

Ю. К.: Я говорю по времени, как Оперный театр.

М. Н.: Да-да-да.

Ю. К.: Ладно, а потом ты попала в «Урал»?

148

М. Н.: Вот пока я работала в библиотеке, у меня баба Саша умер-

ла,  отец  умер,  Вова  умер,  мама  ослепла,  Маша  болела  все  эти  жуткие

годы. А потом я еще работала в библиотеке, когда пришел Дима Месяц

со своими стихами. Он был в «Урале», а они его отправили в библиотеку:

мол, иди в библиотеку, там сидит такая женщина, пусть она посмотрит…

Они не взяли на себя ответственность. И приходит Дима Месяц – очаро-

вательный  молодой  человек,  очаровательный,  обворожительный,  такой

олененочек…

Ю. К.: Глаза у него еще такие шибко живые…

М. Н.: Такие глаза, да… Шапка кудрей. Приятный молодой человек,

да. И вот приносит он эти стихи, мы сидим с ним в зале. И я, значит, про-

смотрела стихи и говорю ему: «Ты песни, что ли, туристские писал?» –

«Откуда, – говорит, – знаете?» – «Ну, Дима… это слышно». А вообще,

песни туристские писать смешно. И вот как я разобрала его стихи, он ска-

зал (он, кстати, очень талантливый, очень умный и способный на неверо-

ятную перестройку и работу глобального масштаба): «Давайте работать».

И вот мы эти стихи собрали, и получилась его первая подборка. Стихи та-

кие молодые, такие бесстрашные, и это вообще очень видное явление…

Дима окончил физический факультет и писал уже диссертацию (он ее за-

щитил), талантливый физик, папа у него, так сказать, гениальный ученый

мирового масштаба и все прочее… Но папа у него, обратите внимание,

Геннадий Андреевич, человек совершенно редкий. Он первый образован-

ный человек в семье, то есть Геннадий Андреевич сделал потрясающий

рывок из никуда в академики, вот такой он рывок сделал потрясающий,

что он продвинулся за Диму, и Дима занимался уже не физикой, а языком.

Вот когда я все это прочла, сказала ему: «Дима! Ты не будешь физикой

заниматься, все с тобой совершенно ясно». Человек может откуда угодно

уйти, но вот отсюда уже не уходит, поскольку это самая предельная ин-

станция.

Вот как-то много лет подряд ходил ко мне все и приносил стихи свои

плохие один товарищ. Тогда была эпоха (не ты, иди ты!..  – отмахивается 

в шутку от Ю. К.) освоения нашего тюменского нефтеносного района, и

этот мужик заведовал отрядом каким-то (авиация, вертолеты), и вот хо-

дит-ходит, ходит-ходит, и вот мы уже много лет были знакомы, и я гово-

рю: «Слушай, ну скажи мне, ради Бога, вот зачем?.. Ты посмотри, ведь ты

прекрасный мужик, у тебя прекрасная работа, ну все пред тобой: и земля,

и небо, и деньги, и бабы – ну что тебе еще надо?..» Он мне и говорит:

«Все отдам, все – за одну хорошую строчку!» Вот, товарищи, это просто

невероятно…

Ю. К.: Вот дает!..

149

М. Н.: Ну, это просто невероятное что-то!

Ю. К.: Это русские, абсолютно сумасшедший народ…

М. Н.: Ну безбашенный совершенно! Вот что прекрасно знают евро-

пейцы, а мы никак не желаем знать – что и сколько стоит. Больше того, не

просто не желаем знать, но и сопротивляемся. Вот все бы отдал за одну

хорошую строчку. Вот так.

Ю. К.: А Диму можно было бы приписать к кухне?

М. Н.: Дима же появился уже, так сказать, на исходе…

Ю. К.: Но все равно…

М. Н.: Нет, Дима – человек очень интересный, вообще очарователь-

ный. Вот так мы и познакомились с Геннадием Андреевичем… У того,

конечно, была уже тема оставлена для Димы…

Ю. К.: Он считал, что Дима продолжит его дело.

М. Н.: Да, и еще тот человек, у которого Дима писал и защищал дис-

сертацию, сказал мне: «Майя Петровна! Знаете, что… Дима – очень та-

лантливый физик!» И я ему: «Это, знаете, уже не ко мне. Это к… выше!

Это уже не ко мне!» Я и Геннадию Андреевичу сказала: «Геннадий Андре-

евич, сами понимаете, это будет так, и иначе никак!» Дима – совершенно

взрослый человек, никогда не занимался литературой, совершенно к ней

равнодушный, притом атмосфера Томска, где Геннадий Андреевич делал

чудеса, вот этот институт и все такое прочее… Геннадий Андреевич, дей-

ствительно, ученый глобального масштаба, я, правда, очень долго не мог-

ла понять, что он сделал (я и сейчас с трудом это осознаю, это не нашего

ума дело), но мне один товарищ, тоже ученый и тоже из академии, сказал:

«Я тебе объясню, чтоб ты поняла. Вот «звездные войны» – слышала ког-

да-нибудь об этой идее? Так вот Геннадий Андреевич сделал идею звезд-

ных войн бессмысленной.

Ю. К.:  (Смеется.)

М. Н.: Это все для того, чтобы понять масштаб его открытия. Това-

рищи, я честно пробовала даже читать, но это не для меня. А Дима-то,

представляете, в какой атмосфере он жил: в атмосфере высокого научного

напряжения, где люди все были жутко увлечены этим делом. И поэтому

он, конечно, попал в сложную ситуацию… Но выхода у него абсолютно

не было. Он пишет очень хорошо. Мало того, что он писал классно сти-

хи… Мне не нравились только те его стихи, которые он написал в Амери-

ке, где пошел вот этот длинный Бродский…

Ю. К.: Ну понятно, он попал под обаяние…

М. Н.: Нет, у меня уже было такое ощущение, может, действитель-

но, стоит уехать отсюда туда, остаться без общения на родном языке, во-

обще без этой кормящей почвы, чтобы понять… А какие он песни пишет!

150

Классные песни, совершенно такие русские, душевные, трам-тара-рам.

И  прозу  хорошую  пишет,  вот  этот  последний  его  роман  очень  хорошо

написан. Слава тебе, Господи, у него сейчас трое детей, это прекрасно,

я очень рада, что у Геннадия Андреевича есть трое внуков…

Так что вот Дима появился уже в конце этого периода. Понимаете, на

самом деле человек писал туристские песни, и там ребята же пели их, они

им нравились… Я когда эти песни прочитала, я подумала: «Так, может,

те наши товарищи, которые писали все те наши бардовские песни, может,

они  тоже?..»  Тогда  так  было  востребовано  это,  что  они  и  не  подумали

делать что-то другое.

Ю. К.: То есть погибли?..

М. Н.: Да кто его знает. Такая мысль у меня была, да. Так вот Дима

на моих глазах писал совершенно классно, совершенно своеобразно, со-

вершенно ни на кого не похоже. Поскольку он не имел специальной та-

кой поэтической начитанности, которую имеют люди, которые готовят-

ся к тому, чтобы писать стихи, он совершенно не знал, как можно, как

нельзя, как правильно, как неправильно, как хорошо, как плохо. Поэтому,

с Божьей помощью, он говорил так, как слышал, и вот получалось заме-

чательно. С тем он отсюда и уехал… Я и сейчас его очень люблю, очень

ценю то, что он делает… Но одно для меня осталось совершенно непо-

нятным: как человек, обладающий абсолютной свободой (а у него все,

что он захотел, немедленно было бы исполнено), захотел уехать в Амери-

ку?.. Я никак не могу понять. Вот почему, товарищи, не в Тибет, ни в Ги-

малаи, почему не на дно океана – не могу понять. Мне бы даже в голову

это не пришло, имея такие возможности, поехать в Америку. Я бы даже

не то чтобы не подумала поехать туда, я бы даже не рассматривала это

как  вариант…  Вот  что  удивительно!..  Это  для  меня  осталось  непонят-

ным. Ну не знаю, почему. Не объясню. Но этому я удивляюсь до сих пор.

Он мне, правда, из Америки часто звонил и всегда говорил: «Не любите

вы Америку!» Как же я могу ее любить? Естественно, я ее не люблю, я и

Германию не люблю, Англию… Но не в этом дело… Во-первых, ну как

я могу любить то, что никогда не видела и не слышала? А во-вторых, то,

что я люблю, это место уже занято, а то, что на это незанятое место он

выбрал Америку, меня совершенно поражает.

Ю. К.: Ты пошла в «Науку Урала»…

М. Н.: Да, и пошла в «Науку Урала» я вот почему. Тогда же в мире

начали происходить всякие разные изменения, и тогда Геннадий Андрее-

вич Месяц, очень хороший человек, широкомыслящий, без всякого такого

чванства своим тотальным положением… Он очень крупномасштабный,

очень хороший человек. А он был человек умный, он полагал (и совер-

151

шенно справедливо), что классность научного подразделения определя-

ется  классностью  гуманитарных  институтов,  и  вообще  гуманитарных,

так сказать, проявлений. Это совершенно правильно, потому что это за-

метно, понятно, это может быть прочитано и усвоено многими, в отличие

от, например, физики металлов; физика и химия понятны только каким-то

специалистам, а вот работа институтов истории, языка и т. д. становится

внятной, ясной сразу. И у него была такая идея: сделать лабораторию ли-

тературы, газету, что я вот, мол, вам отдаю ее, и вы можете с ней делать

все, что угодно. И у него была газета хорошая.

Ю. К.: Да, я помню.

М. Н.: Газета, пока мы там с Аркашей работали, была очень хоро-

шая. Очень хорошая, да! Она у нас вся расходилась, вот просто очень хо-

рошая! Была прекрасная литературная страница, мы там печатали и Ме-

режковского о Лермонтове! И вообще, у нас была действительно очень

хорошая газета, а как раз вот случился Аркаим, и получилось так, что

она стала штабом по защите Аркаима. А поскольку Геннадий Андреевич

действительно сделал очень многое, правда… То, что я сейчас вам скажу,

товарищи, это правда – ведь к нам действительно приходили потрясаю-

щие письма  – что Уральское отделение должно выйти  в знак протеста

из  Академии  наук,  что  «если  чиновникам  не  нужен  Аркаим,  то  он  ну-

жен нам!» Это же правда! Делалось что-то невероятное! И тогда как раз

нашли останки царские, газета этим очень занималась, многие докумен-

ты первые опубликовали, и Аркаим. И тут произошло невероятное дело.

Мы сделали письмо от художественной интеллигенции Урала и послали

его, в том числе в президиум академии. Так вот это письмо за три дня (по

телефону) подписали абсолютно все. Вот вы знаете, ну, Бог помогал! Вот

я только снимаю трубку, мне говорят: «Да!» – и подписывают подтверж-

дение. За три дня мы собрали все. И послали в этот президиум, а в пре-

зидиуме у нас такой закон, что на письма такого рода должны отвечать, и

Геннадий Андреевич нашел выход. Ну, он умный человек, не мелочный!

Да, дело в том, что Аркаим был уже обречен, плотина была уже постро-

ена, и это единственный случай за всю историю СССР, когда вытащили

объект тогда, когда было закрыто финансирование. И тогда нашли такой

выход: мы его выкупим, заплатим все деньги, которые потрачены на соз-

дание плотины. Он того стоит, это действительно памятник уникальный.

Вот я и говорю, что была свидетелем того, что в науке, оказывается, на-

пряжения ничуть не меньше, чем где-нибудь в театре или в кино…

Ю. К.:  (Смеется.)

вечер Седьмой

Ю. К.: Итак, газета «Наука Урала» и Аркаим.

М. Н.: В  «Науке  Урала»  мы  работали  хорошо,  поскольку  там  был

Геннадий Андреевич Месяц, который нам полностью руки развязал, ска-

зал, что мы можем делать, что хотим. Во-первых, тут были всякие разные

идеологические и политические перемены, но я этим никогда не зани-

малась, этим занимались другие. У меня была гуманитарная сфера, гу-

манитарная наука. Аркаим стоит сейчас самого дорогого и пристально-

го внимания, но поначалу, когда все это начиналось и открывалось, там

была сплошная любовь, братания, все ночи не спали, только ходили, об-

нимались и радовались. Это можно понять. Они очень долго этого ждали,

они прямо так вот на ощупь, так сказать, к этому шли. За всю советскую

историю это был первый случай, когда памятник вытащили уже из-под

готовой плиты.

Самое поразительное насчет инициативы… Интерес, народное вол-

нение были таковы: нам шли письма такого содержания, что, если б я не

держала их в руках, я б просто не поверила, я б решила, что это жур-

налистская подстава. Это всем известно, это делается, и, как говорится,

в этом нет ничего страшного. Но это была чистая правда. Когда приехали

туда, люди просто шли, дорог никаких не было, они просто шли по степи:

что вы тут такое делаете, что вы тут за город такой открыли…

Это  вообще,  надо  сказать,  абсолютно  знаковое  явление  во  многих

отношениях.  Более  полутора  веков  мировая  наука  искала  место,  отку-

да арии двинулись в Индию. В Индию, в Иран и т. д. Естественно, что

Европа исход полагала где-то на своей территории, поскольку… ну это

правда, это древняя цивилизация, это действительно чрезвычайно высо-

кий уровень миропонимания… Но тем не менее не было никаких данных

и памятников не было. Памятников, что это Египет или там древняя Пер-

сия. Не было. Была помощь только лингвистов, больше помощи неоткуда

было ждать. По корням выслеживать, по родству и близости, и как они

сходятся и расходятся, и как между собой род с родом соседствует… Но

153

этот путь никогда не был подтвержден. Аркаим – это первый памятник,

который дал: вот это арии были. Где-то в конце 60-х годов (у меня книж-

ка даже куплена, стоит на полке) Мэри Бойс, такая известная иранистка,

очень большой авторитет в этой сфере знаний, сказала, что следы ариев

надо искать восточнее, в сухих степях, к востоку от Волги

Ю. К.: А Аркаим – само слово, название?.. Тюркское?

М. Н.: Как тебе сказать… Ну ты знаешь, что у нас с названиями на

Урале… Название-то ведь нынешнее. Хотя существует очень много тол-

кований. Существует такой легендарный царь Йима, который, дескать…

Ну, миф традиционный: Бог сказал, что идут холода, не хватит урожая

для того, чтобы накормить народ и скот… И лучше всего что сделать? –

найти место, обнести его двойной стеной, свести туда людей, мастеров,

скотину,  животных…  Но  это  действительно  было  так.  Действительно

было изменение климата, случилось то, что боги сказали: не хватит теп-

ла и урожая, чтоб накормить людей и скотину. Возможно, город-то они

построили,  но  тем  не  менее  они  ушли.  Значит,  и  царь,  которого  звали

Йима, – поэтому Аркаим. Название нынешнее. Как называлось раньше?

В этом отношении Урал молчит. Это величайшая загадка.

Мы ничего не сказали, ничего не писали, кроме вот настенных ро-

списей,  наскальных  рисунков:  гора,  центральная  Азия,  Индия,  прямо

туда и уходим, прямо в Тибет… Мифологическое родство, которым никто

всерьез не занимался, – Урал, Алтай, внутренняя Азия, Тибет – мифоло-

гически спокойно доказывается. Это работает как единое пространство.

По данным науки, в то время на Урале жили предки угров… «В то вре-

мя» – это 2–3 тысячелетие до н. э.

А дело вот в чем: Аркаим сейчас описан как памятник чисто архео-

логический, как место, где жили арии. Но он, вообще-то, памятник для

археоастрономов… Но у нас на Урале нет археоастрономов. И поэтому

люди,  которые  потом  обрабатывали  и  описывали  Аркаим,  единство  их