Текст книги "Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров"

Автор книги: Юрий Казарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 36 страниц)

великое, их привязанность и спайка распались, так как одни считали, что

достаточно описать его вот в таком виде, а другие считали, что надо все

просчитывать археоастрономам. Археоастроном – чудовищно редкая ква-

лификация. Но я держала в руках, они у меня лежат дома, рецензии, кото-

рые написаны на книгу К. К. Быструшкина. Уже вышло три таких тома.

Вот первый том я редактировала. Я была литературным редактором. Он

абсолютно умный, самоотверженный человек, подвижник, не жалеющий

ни сил, ни собственной жизни, ни времени. Сейчас его материальное по-

ложение наладилось, но тогда ему даже было сложно приехать на автобусе

в город, приехать сюда. Но вот Аркаим как объект, доступный изучению

прежде всего археоастрономии, – вот этим занимается К. К. Быструшкин.

154

Книги все жутко интересные, умные, сложные… Но мы с ним нашли та-

кой хороший ход. Это жутко сложно, это все равно не поймут, как теорию

плазмы… В конце каждый главы мы сделали достаточно обширное резю-

ме, в котором все понятно. Если тебя это зацепит, то сиди и копайся. Если

человек захочет, то он все, что угодно сделает. А если не захочет, то ему

хватит этого.

Там у него есть изумительно интересные, захватывающие, интригу-

ющие трактовки, понимания, прочтения древней мифологии – так, как

она должна прочитываться. А как мы читаем? Ну, мы берем, например,

Куна и считаем, что читаем мифы Древней Греции. Мы ни в коем случае

их не читаем. Мы к ним даже не прикасаемся. Мы читаем сделанное евро-

пейским автором для европейских читателей краткое изложение. Мы все

ненужные подробности уничтожаем. Но самая суть и самое главное – вот

в этих подробностях.

Скажем,  вот  огромное  количество  чисел…  Вы  знаете,  как  древ-

ние к числам относились… Мифы числами просто набиты. Вот у меня

в книге «Камень. Пещера. Гора» приведен пример об «Одиссее». Когда

я работала в библиотеке, я проводила эксперимент: я опросила огромное

количество людей, о чем «Одиссея». И все сказали одно: что вот… воз-

вращается Одиссей с войны… Но миф вообще не об этом. Миф не про-

читывается. Ну, здесь Гомер. Гомер дисциплинирует, полоть Гомера не

каждый осмелится. Но чисел в мифах очень много… То, что постоянно

интересовало и цепляло Рериха… Наша православная церковь не любит

Рериха и выступает против него. У него взгляд на мир, с  церковью не

согласующийся. Его внимание к тому, что существуют сюжеты, которые

абсолютно вечны, и существуют у всех…

И вот подробности, которые делают картину мира цельной… Вот,

например, миф о Гильгамеше: на грудь она надела украшения, достойные

груди, на шею она надела украшения, достойные шеи… А для нас – на-

вела макияж и надела бижутерию. Поскольку все это так раскладывается

по полочкам, значит, все это важно. Это все для них важно. В этих книгах

есть масса интересного для человека, который вовсе не археоастроном и

даже не историк… Когда это читаешь, понимаешь, что эта тысячелетняя,

вечная мудрость не уступала нашей. Они почти все сказали. Нам бы за-

ниматься только тем, что все это выискивать, прочитывать. Может, мы бы

сильно поумнели и жили иначе… Но этого не происходит и, надо думать,

этого не будет происходить.

Поэтому я книгу К. К. Быструшкина очень высоко ценю. Если най-

дутся люди, способные прочесть хотя бы мифологическую часть, – это

будет  замечательно.  Кроме  Константина  Константиновича,  никто  этим

155

больше не занимается. Но даже если его работа останется – это очень

хорошо.

Аркаим – очень важное открытие. Арии здесь были, и пошли… Кав-

каз, Иран, Индия… Вы же знаете, что все они иноприродные лица, они не

монголы, не китайцы. Они пришли откуда-то отсюда. До конца и сегодня

никто  не  знает,  откуда  они  пришли.  Ведь  и  сюда  они  откуда-то  приш-

ли. Тутошнее пребывание их позволяет понять, что мы живем на земле,

культурно освоенной в древние времена, в очень древние времена. Как

только открыли Аркаим, стали собираться клубы и компании, стяжения и

поездки. Например, была поездка Аркаим – Полевской. Казалось бы, ни-

чего общего. Но что касается Бажова, он вытащил эту древность и сделал

ее чуть ли не карманной ценностью нашей, мы приняли это немедленно.

В моих глазах это делает большую честь русским, которые сюда пришли

и тем самым сделали чрезвычайно много для формирования нашего са-

мосознания. Во-первых, мы не ушли с этих гор, и приняли идею высоты

и подземелья (мы же формировались как народ равнинный, у нас этого

не было, в трехмерный мир внесено измерение – дополнительное изме-

рение, мы его сразу приняли). Это очень хорошо. И второе: гении пра-

вы. Достоевский прав: эта наша всеотзывчивость – это правда. Не знаю,

в какой мере она цела, сейчас, кажется, сейчас мы ее теряем… Но то,

что мы пришли на землю, где жили угры, башкиры и так далее, и все это

вдышали как свое – это здорово интересно! В этом отношении Аркаим –

памятник замечательный. Мы стали как бы центром, штабом таким…

В то время челябинские борцы под руководством Геннадия Борисовича

Здановича тоже не бездействовали. Когда я познакомилась со Зданови-

чем,  тоже  самоотверженный  человек,  но  его  просто  запинали  не  знаю

как… Когда мы в это дело с нашей академией встроились, стало ясно, что

они  героически  начали  борьбу  совершенно  бесперспективную,  потому

что деньги были освоены, плотина была построена… И они начали от-

крывать Аркаим. И вот они находят этот Аркаим. Его можно понять. Его

никто не хотел услышать. Но тут произошло невероятное событие: мало

того,  что  подключились  студенты,  местный  народ,  далекий  от  архео-

астрономии, от передвижения ариев по земле, они стали писать письма,

совершенно потрясающие. Мы выполнили важную работу. Это все очень

трудно. Когда я написала семи нашим ведущим археологам письма в выс-

шей степени почтительные: мне не нужно от вас заключение (я понимаю,

что памятник только что открыт), но в двух словах – ваше отношение или

самая  краткая  оценка  для  того,  чтобы…  ну  люди-то  изо  всех  борются,

стараются… Никто ни звука. При этом я не частное лицо, мы же это си-

дючи в академии. Никто ни слова. С одной стороны, я могу их понять, по-

156

скольку никто не желает прослыть в науке авантюристом и спекулянтом,

и прежде чем делать какое-то заключение, они должны иметь какое-то

основание считать так, а не иначе. Но, с другой стороны, вот Мэри Бойс,

я вам говорила, сказала, что надо искать следы ариев к востоку от Волги,

в сухих степях – уже этого одного достаточно… Но ни один человек.

И когда мы поняли, что спасение утопающих – дело рук самих уто-

пающих, мы решили эту огромную народную инициативу организовать.

На письмо, которое у нас было, нельзя было не ответить. Но, к нашему

счастью, Геннадий Андреевич – человек великодушный, умный, с мощ-

ным кругозором… Таких людей очень мало. Обычно если человек про-

фессор (я тебя не имею в виду) или тем более академик… если, например,

академик биологии или математики, он считает, что он академик вообще

и знания его предельны. А Геннадий Андреевич мог спокойно сказать:

«Вы разбираетесь в этом лучше, чем я». Это просто невероятно, но он

это может. Была масса планов, как его (памятник) обиходить. Но это не-

дешево обходится. Но нам не жалко денег только на выборы, у нас есть

деньги только на выборы. Это недешево, но это правда памятник очень

интересный. Думали, оставить это так, один кусок – под стеклянный ку-

пол, второй – полная реконструкция, как оно было, смотровые площадки,

там огонь горит… В общем, эта практика в мире существует. И сейчас

народу туда много едет, тогда вообще туда народ валом валил. Но этот

памятник нельзя терять еще вот почему: это ни один был Аркаим, это

была мощная цивилизация, страна городов. На сегодняшний день больше

сорока городищ. Действительно, там, на Южном Урале, Северный Казах-

стан, до Тобола дела вершились большие. Оставлять без внимания это

просто не надо.

Я всю жизнь замечаю, что археология в плане идеологического вос-

питания имеет огромное значение. Люди любят чудеса. А тут – вот чуде-

са, где уж большее чудо найти. Археология вот чем хороша: человек, не

зная никакой подоплеки, никаких исторических фактов, впечатлен тем,

что это из вечности вытащено, этот объект. Это впечатление производит.

Он давно закопан, но я вообще детям говорю в школе, что надежда вся

на  них.  Вырастете, почувствуете, что  это  ваша земля, и  вы  ее хозяева:

пойдете  –  и  сделаете.  Все  это  осталось:  стеклянный  купол,  смотровые

площадки… И ваши внуки будут ходить и смотреть. Еще не поздно. Про-

лежал столько тысяч лет, пролежит еще. Да тут еще в связи с тем, что это

было такое время: была международная конференция археологов (очень

интересно, кстати), было оживление…

Поначалу после капиталистической революции (терпеть не могу ка-

питализм и демократию. Никак не могу понять одного: как можно счи-

157

тать устройство мира на деньгах хорошим? Это полное падение. Ну, пол-

ное. Ниже падать нельзя. Деньги  (презрительно), ну, я не знаю… Слава,

героизм… Ну, почитать хоть XVIII век… Исключительно поучительно.

Там речь шла о славе, о служении отечеству… Но если б это было глав-

ным мерилом… Нет, главное мерило – деньги! Вот это просто ужасно.

Надо немедленно признать, что это очень плохое устройство жизни, а нас

заставляют верить в то, что это хорошо…

Но тогда было какое-то оживление, еще благодаря тому, что Геннадий

Андреевич – человек очень широкий, контактный, все это приветствует.

Газета у нас была занята хорошими делами, а ушла я оттуда только по-

тому, что Валентин Петрович стал меня звать в «Урал». Я сказала: «Зна-

ете, Валентин Петрович, говорю вам совершенно честно, как на Страш-

ном суде, подойдите к Геннадию Андреевичу, если Геннадий Андреевич

скажет, что он не против, тогда я уйду». Что касается художественного

журнала, то это мне ближе, чем наука. Художественная жизнь при всей

своей сложности, мучительности, трагичности где-то чище. Поскольку

там работают одинокие охотники. Вот мои материалы, сама своей душе

плачу, сама синим пламенем горю… Чем связан человек, который пишет?

Редактору не понравится? Да плевать я на тебя хотел! И не так ты мне и

нужен, потому что у меня всегда есть прекрасный выход: написал гени-

альное произведение, положил его в стол и умер… Это мой одинокий,

одиночный труд, за который я сама отвечаю исключительно своей душе.

Если я сволочь (а это видно, если я сволочь), корыстный (ну, это видно),

нужно быть зверски талантливым человеком… Вот Гончаров. Жуткий ха-

рактер был у человека… Тем не менее романы его читаешь, и почти нигде

тебя не скребет эта мысль, что что-то тут не чисто. «Обломов» вообще

жемчужная вещь. Поразительно. А если вспомнить все эти его обиды на

Тургенева, что он крадет у него сюжеты… Рядом с ним люди маялись и

мучились, потому что его ни с кем нельзя было примирить, ничего нельзя

доказать. А читаешь – вроде ничего. А еще в науке ведь в какой-то мере

коллективный  труд,  бюджет,  программа  –  очень  сложно.  Я  бы  никогда

не пошла в науку по этим самым причинам. В науке мне нравилось (вот

я – Галилео Галилей), когда наука была как художественное творчество.

Я включила свой телескоп, одна гляжу на звезды, одна своей головой ри-

скую и говорю, что земля вертится. А нынешняя наука совсем не то.

Ю. К.: Ну а гуманитарная сфера?.. Есть же Бахтин, Лотман… Они

были вне школы, вне чего-либо…

М. Н.: Вот мне тут очень понравился математик, которому некогда

за миллионом съездить, дабы не отвлекаться. Но сейчас, когда книга о по-

158

эзии должна быть развлекательной, ну я понять не могу этого… Главная

задача автора – снять с читателя любую возможность работать и думать.

Что касается «Урала»… Мне тогда казалось, и сейчас кажется, «Урал»

никогда  не  был  принципиально  хуже  читаемым  журналом.  По  уровню

поэзии  он  не  уступал  просто  никогда.  Вот  взять  60-е  годы:  там  были

 Евтушенко, Вознесенский, Рождественский, их тогда в журналах привет-

ствовали. У нас не приветствовали, но у нас люди писали совершенно на

таком же уровне, не хуже, не на худшем уровне. Что касается прозы…

«Диафантовы уравнения» А. Ромашова… Вот это интересно читать. Это

ритм, напряжение. Это мало кто умеет делать. Для журнала «Урал» это

было чрезвычайно важно. Урал – ведь это трудовой, заводской край. Все

люди тут этим живы, этим заняты. Это за последние годы город Екате-

ринбург чудовищно изменился, стал городом торговым, офисным, но до

самого последнего советского издыхания он был трудовым городом.

Ю. К.: В какие годы ты работала в «Урале»?

М. Н.: 87, 88, 89, 90, 91, 92… Крушение Советского Союза. Для ра-

боты журнала «Урал» это годы были очень интересные. Как вы знаете,

народ мы особенный. Уему нам нигде нет. Меры мы не знаем. И пусть!

Пусть не знаем. Тогдашнее понимание свободы было невероятным. Тогда

нам шли такие рукописи!.. Я сижу, напротив – Николай Яковлевич Ме-

режников, тут еще Костя Белокуров, рядом – Валера Исхаков… Я сижу…

Я вот так вот сижу  (показывает). Я читаю… Свобода – значит, можно

все. Я читаю рукопись, никто не видит… Я помню один роман… это был

кошмар!  Ну  поскольку  свобода  есть  свобода…  Прежде  всего  она  –  на

самом  низшем  уровне  –  уровне  сексуальном.  Вот,  значит,  пришел  мне

такой  роман.  Дело  происходит  в  научно-исследовательском  институте.

То, что там происходило, я даже не знаю, как это называть… Описано

это как механическое действо. В чертежной, в буфете, на чердаке… Да

что с человеком делается? Ну, допустим, он озабочен, но неужели он по-

лагает, что все до такой степени озабочены?!  (Смеется.) Ужас какой-то!

Было просто страшно писать рецензии… Я в этом отношении – чистый

Штирлиц. Я два месяца мозги чешу, прежде чем придумать фразу, кото-

рая бы никого не обидела… И однажды мне пришла… Я эту авторессу

знаю: – Ты же с ума сошла, у тебя дети! – Ну, напечатай!.. – Я тебе руко-

пись твою верну, ты мне потом спасибо скажешь.

Вообще,  были  вещи  очень  интересные.  Пришел  товарищ,  такой

классический российский тип, такой калика перехожий, нигде постоян-

но не жил, то там, то сям. «Гулящие люди» называлось это в XVII веке,

разрешалось так жить.  Ну, душа у  него такая была, не держала его на

одном месте. Внешне он замечательный был: прозрачные голубые гла-

159

за, седая борода. И он принес шесть папок. Страшно интересная вещь.

Если б я была очень богатый человек, я б за свои деньги это издала, чтоб

это просто лежало в моей квартире. Это глазами народа увиденная на-

родная жизнь: он из раскулаченной семьи, что было с дедом, что было

с бабкой, все набито этнографией, песнями, причетками, приговорками.

Потрясающе. В зоне он жил, и пасечником он был, и садоводом… И все

это в таком вот духе. С присказками, с песнями. Ну, классный материал!

Я была обеими руками за. Но мы бы были вынуждены на пять лет за-

крыть журнал и печать только это. Кусок из этого выбрать было нельзя.

Зверски интересно.

Потом нам была одна принесена толстенная про Соньку – Золотую

Ручку. Намного интереснее, чем ныне показывают в кино. Так круто все!

Точно такая же штуковина – огроменная…

Ну, это я к чему… хочу сказать, что были люди, которыми эта навя-

занная свобода понималась вполне грамотно. На мой ум, журнал «Урал»

уступал столичным журналам раньше только в одном – в критике. То есть

она была всегда, не отставали от времени, раньше это считалось призна-

ком квалификации журнала, но в доблести выражения, в личной отваге

говорящего она уступала. Поскольку здесь прислушивались к тому, что

там скажут… Вот сейчас С. Беляков там – сейчас и критика вполне нор-

мальная. Печатали достаточно любопытные вещи, тогда же журнал был

гонорарным. Интересные вещи там были. Но потом все это начало па-

дать. Зарплату нам там не платили, гонораров не платили давно. Но ге-

роическая деятельность Валентина Петровича, совершенно героическая,

когда он с утра ходил по чиновничьим кабинетам, ни к чему, конечно, не

привела. Это было то же самое, что нам только что было заявлено: жур-

нал – это продукт, он должен быть реализован. Но журнал как продукт

не может быть реализован по той цене, которая назначена. Так не бывает.

А если вы помогаете филармонии, театру, то почему не журналу?!

Деньги  на  журнал  дали  только  Николаю  Владимировичу  Коляде.

Я считаю, что это в высшей степени талантливый человек. Что касается

его как режиссера, за последние годы самый интересный и потрясающий

текст – это колядовский «Гамлет». Ну, это грубо, местами даже до ска-

брезности  доходит,  но  это  мощно!..  Все  мне  предлагают  иллюстрацию

идеи, одевают Гамлета в бархатный камзол, или там… в зависимости от

видения режиссера. А Коляда – во плоти. Надо сказать, что плоть Сред-

невековья была не самая надушенная, не самая красивая. Уровень этой

мощности  и  грубости,  который  предлагает  Коляда,  это  действительно

очень  интересно.  Совершенно  понятно  было,  что  журнал  будет  совер-

шенно другой.

160

Я журнал «Урал» никогда не осмелюсь ругать, я к нему хорошо от-

ношусь. Они печатали несколько вещей, были несколько вещей, не ре-

дактированные, в общем-то, сырой материал. Теперь у них другой стиль

работы. Я вполне понимаю все их трудности. Опять же они без денег. Тем

же рогом в ту же стенку. На следующий номер же денег нет. Но журнал

«Урал» настолько дешево обходится, настолько грошовый, что смешно

поднимать этот вопрос.

А из журнала «Урал» я – в школу. К тому времени мы придумали

уже эту школу… Я и Маша. А Алексей Бабетов просто гений. Если идею

какую-то родить, это я – пожалуйста. Директор гимназии в общем рас-

кладе (чиновники, министерство, управление), как я сказала: ты – Чуйков

в Сталинграде. Это Сталинград. Работать в сегодняшней школе – это не-

вероятно. Уже достаточно введения этого ЕГЭ. Дело же не в том, что дети

будут нервничать. Если детей приучить работать в таком ритме, они не

будут нервничать, и все сдадут. Вон наши который год сдают прекрасно.

Ужас в том, что все остальные предметы, кроме ЕГЭ, становятся ненуж-

ными. Больше ничего не надо. Все остальные предметы переходят в раз-

ряд не просто второстепенных, а в разряд абсолютно ненужных.

Говорили наш президент академии Ю. Осипов и некая журналистка,

она действительно понимает в науке, и была озвучена очень печальная

цифра: из количества нынешних поступающих максимум один процент

желает идти в науку. Больше никто не желает идти в науку, все хотят быть

банкирами  и  менеджерами.  Наука  стареет  стремительно,  без  поддерж-

ки научные школы разрушаются. Во время Отечественной войны самая

мощная была чья наука? Гитлеровской Германии. Атомная бомба, раке-

ты – все это гитлеровская Германия. Часть этой науки, большая часть,

перекочевала в Америку, частично – сюда. Сегодня есть две страны, у ко-

торых есть фундаментальная наука – США и мы. Они ее не потеряют.

У них приток молодых кадров в науку постоянный со всего света, а у нас

не  приток,  а  отток.  И  самое  поразительное  –  почему?  Потому  что  там

платят  столько,  а  здесь  –  столько.  Суждение,  совершенно  немыслимое

во времена академика Вавилова или Раппопорта: человек не то что бы не

осмелился сказать – мысль такая в голову не приходила. И больше того,

нам это представляют по телевизору как доблесть.

Ю. К.: То есть главное сегодня – проблема чести, достоинства, со-

вести, нравственности?

М. Н.: Честь была отменена в 1917 году. Сегодня нет ни чести, ни

стыда. На сегодняшний день нельзя понять, что такое достоинство. Ибо

достоинство – это жить сообразно законам чести. Ярчайший пример того,

что значит жить достойно – судьба императорского флота, эскадры чер-

161

номорской, севастопольской, которую офицеры из-под красных, которые

уже наступали, увели в Бизерту. В Бизерте уже распоряжались французы.

Это были их колониальные владения. Но поскольку у нас никогда не было

надежных союзников… Император Александр II был прав: у России есть

только два союзника – армия и флот. Все остальные нас всегда бросали.

Это совершенно точно, достаточно вспомнить вот что: в 1945 году мы

вступили в Германию, и Черчилль о чем хлопочет? О том, чтобы силами

войск американских, французских, английских и сдавшихся в плен не-

мецких остановить Советский Союз. Вот он о чем хлопочет! Такие у нас

союзники! Но в то время французов побили, они предоставили в Бизерте

базу для этого флота. Наши выехали оттуда офицерским училищем, они

выпускали новые кадры, они были в полной боевой готовности. И когда

французы отказали им в месте, спустили флаг, они все сошли на берег,

и все стали жить на берегу в мусульманской Бизерте. Морские офице-

ры – цвет нации – работали на самых страшных работах: на дорожных,

в  пустыне,  землемеры,  разметчики,  а  их  жены  –  прислугой,  прачками.

Никто не попросил другого гражданства. И жили так, вели себя так, что

когда они стали строить храм, все местные – и католики, и протестанты,

и мусульмане – помогали, несли деньги. И последние из них, оставшиеся

в живых, все умерли достойно. Сейчас что такое «достойно» надо рас-

сказывать на примере. Потому что если я вам расскажу по словарю – со-

образно законам чести, – это ни для кого ничего не значит, потому что

законов чести больше нет.

Ю. К.: Итак, придумали вы школу…

М. Н.: Школу мы придумали вовсе не на пустом месте. Перед этим

я 20 лет работала в библиотеке… Я уже тогда абсолютно точно знала,

что самый потрясающий возраст для образования: от трех до семи лет.

Не  с  семи  лет,  когда  ребенка  ведут  в  школу.  Когда  в  семь  лет  ребенка

ведут  в  школу,  он  уже  потерял  пять  лет.  Вот  раньше,  этим  временем,

вспомним:   «Ах!  умолчу  ль  о  мамушке  моей,  /  О  прелести  таинствен-

ных ночей, / Когда в чепце, в старинном одеянье, / Она, духов молитвой 

уклоня, / С усердием перекрестит меня / И шепотом рассказывать мне 

станет  /  О  мертвецах,  о  подвигах  Бовы…» 57.  Это  был  тот  самый  воз-

раст,  когда  дети  от  бабушек,  нянюшек  и  мамок  осваивали  могущество

языка, все ритмические рисунки (ведь что такое колыбельные песни, при-

баутки:  с гуся вода – с Ванюши худоба – это народная культура). А как

это было? Еще моя бабушка… Каждая травка тебе называлась, где какая

птичка поет… Это все было. Сейчас это все совершенно потеряно. И сей-

57 А. С. Пушкин. «Сон».

162

час, когда в садике – два притопа, три прихлопа, змейкой и паровозиком

дети ходят, – этого совершенно недостаточно. Если я веду детей (мы это

все в школе делали) змейкой и паровозиком, я спокойно им расскажу, как

работает паровоз, и они абсолютно все поймут. «Я вам сейчас расскажу,

и вы больше ни у кого спрашивать не будете. Почему уральский завод

рождался из-под плотины? Утром умываетесь? Кран открываете, ручки

подставляете? А если сильно откроете? – Она мне спину сломает». Все,

ты все понял. Если я сильно эту воду, которая спину сломает, пущу, она

начнет работать… Что и требовалось доказать. Было у меня такое наблю-

дение, что ни в каком другом возрасте, человек не слышит так подводное

движение текста – интонацию, ритм.

Мы  постоянно  детям  складывали  на  стол  Лермонтова,  Пушкина,

Гёте, Есенина, Мандельштама, Бунина, Барто, Маршака, Михалкова – вот

ты  возьми,  посмотри,  что  тебе  понравится.  Никто  никогда  не  выбирал

Михалкова, Маршака. Вот это то, что у нас в школе читают. Ибо дети со-

вершенно не любят навязанного назидания. И то, что они говорят об этих

текстах… Когда я в первый раз услышала – у меня крыша поехала… Пя-

тилетний мальчик был… У меня были такие занятия – надо было к чему-

то привязать: весна, лето, зима, осень. И вот этот мальчик берет «На севере

диком…». Я ему: «Это про зиму?» Он: «Это не про зиму, это про любовь».

И  вот  этот  мальчик,  на  глазах  слезы,  срывающийся  голос:  «Это  не  про

такую любовь, как по телевизору!» Это пятилетнее дите. Без малейшей

подсказки. «Мороз, Красный нос»: «Это про богатырство стихи! Мороз –

он богатырь и есть, вот он идет, он проверяет, крепость, надежность про-

веряет». И я им сказала: «Вы знаете, это часть большого повествования,

там есть другие части: « Есть женщины в русских селеньях…» «Это тоже

про богатырство! Он – богатырь, она – богатырша». И когда я процити-

ровала им конец  «И Дарья стояла и стыла / В своем заколдованном сне»,

пятилетние дети сказали мне: «Значит, он взял ее к себе!» Поняли, про что

«Мороз, Красный нос»? Пятилетние дети. Просто невероятно.

У меня была задумана такая штука: литературоведение для нечита-

ющих. Идея такая: надо было взять рассказик, который можно прочесть

мгновенно, и тут же разобраться, что и как. Начали мы, конечно, со стра-

шилок.  Детям  нравятся  страшилки.  Почему?  Для  чего  тебе  надо,  чтоб

душа замерла? Да чтоб я знал, что она есть! Дальше, пожалуйста, – да-

вайте «Майскую ночь или утопленницу», душа уже готова, да и Пушки-

на «Русалку», Лермонтова «Русалку».  «Русалка плыла по реке голубой, / 

Озаряема полной луной» 58 ; «По небу полуночи ангел летел, и тихую песню 

58 М. Ю. Лермонтов. «Русалка».

163

он пел…» 59 .  Они мне говорят: «Это же одно и то же: вот там русалка – не-

чисть, а там – ангел». «А она не виновата!» – говорят они. Это девочка

сказала. Мальчики начинают отставать от девочек в этом возрасте. Мой

ребенок, Григорий, в пятилетнем возрасте написал гениальный стих:  Вол-

ки встречаются чаще / Елки становятся гуще, / Значит, мы с вами из 

пущи / Перемещаемся в чащу.  Я ему говорю: «Гришенька, а чем же чаща

гуще пущи?» А он: «Да тем, что там Ч!»

Ю. К.: А помнишь, у Геши Шнайдера «Ах, туманы-растуманы…»?

Прочитай его.

М. Н.:  Ах, туманы-растуманы / Дождик проливной. / Мой пиджак, 

во-первых, рваный, / Во-вторых, не мой.

Ю. К.: А он писал стихи? Или это единственное?

М. Н.: Нет,   стихов  из  тех  парней  не  писал  никто.  Ну  один  был  –

Миша, красавец, изумительно пел. Знаете, это воплощенная молодость.

Молодость – это не жар. Молодость – это Байкал. Вода очень холодная,

но ты в нее прыгаешь, и тебе кажется, что это кипяток. Человек разо-

гревается потом. А в молодости – природа, никакого еще осознанного,

грамотного,  человеческого  градуса  у  молодости  нет.  Именно  поэтому

нам все эти молодые стихи нравятся: там прямо ярость прет. У него был

прекрасный  голос.  Воплощенная  молодость.  Я  даже  репертуар  помню.

(Напевает, выстукивая ритм пальцами): « Свадьба не праздник – святой 

ритуал… В жены мужчина женщину взял – жизнь искалечена…Сколько, 

мужчина, тебе пережить, выплакать горя сколько! Весело-весело буде-

те жить – горько-горько-горько!»; «Проходит жизнь, проходит жизнь, 

как ветерок по полю ржи…» То, что они говорили и делали, было очень

хорошо.

(Возвращается к рассказу о школе): Так вот, и поскольку я все это

уже знала… Дети совсем не любят детскую литературу, они любят взрос-

лую. Скажем, есть вещи, когда я так скажу: дети животом отличают высо-

копробные вещи от невысокопробных. Есть такая книга «Рассказы о при-

роде» Снигирева, по-моему. Она была включена в литературоведение для

нечитающих. Допустим, там рассказик кончается криком чайки: «Что она

кричит? Птенцов, что ли, своих потеряла?» А в следующем абзаце про

жадный клюв или лапки. Вот я им прочитаю, а они все говорят: «Вот это-

го не надо. Про жадные лапки». Душа уже на пределе. «Что она кричит,

птенцов, что ли, своих потеряла?» Вот здесь надо заканчивать.

А тут как раз Гриша у нас подрос. Мы решили устроить так, чтоб

дети  узнавали  природу,  мифологию,  язык,  чтоб  они  хорошо  говорили.

59 М. Ю. Лермонтов. «Ангел».

164

Мы в этом плане очень многого достигли. Когда наши поступали в Ака-

демию госслужбы, там экзаменатор сказал: «Ну, что, это же дети из «Ко-

рифея». Они откроют рот и говорят». Потому что я им четыре года гово-

рю: «Давай, отстаивай свою версию», – и отстаивает, и слова находятся,

и все находится. Надо заставить человека говорить от себя. Не надо за-

давать им вопросы, на которые нужен ответ  да или  нет. Задавайте такие

вопросы, на которые нужен большой, обстоятельный ответ. Вот у меня

Грише было пять лет, я ему говорю: «Гриша, я опаздываю, поди послу-

шай, там говорит Явлинский, мне расскажешь. Пошел и все понял. Гово-

рите с ними на таком уровне, которого вы от них ждете. Вот у меня был

предмет  «Языкознание  для  дошкольников»  (такие  предметы  не  нужны

в школе, которые ориентированы на ЕГЭ): если я говорю про клинопись,

я им показываю – вот глиняные таблички, даю им палочки – они у меня

пишут. Прошу написать цветочек или восьмерку – ребенок видит, что это

невозможно. А прошу нарисовать галочку – нормально. И все понятно,

и ничего не надо объяснять. Как легче – вот так. Я им рассказываю про

Гильгамеша, они мне: «На следующий урок тоже. Это же еще». Это пер-

вая вещь, где друг пошел спасать друга. Не любимую девушку, не мать,

не отца – друга! Были у меня несколько уроков, где мы с детьми дела-

ли-делали-делали.  Вот  стрелы.  Я  выдаю  им  палочки,  выдаю  резачки  –

строгайте эти палочки, потом их надо протягивать сквозь шарики. А я им

рассказываю: у Одиссея – стрелы, и наши богатыри – стрелы, и у Пушки-

на – « Ломит он у дуба сук / И в тугой сгибает лук»60, а они мне тем часом

делают эти стрелы. И вот в начале урока я спрашиваю, какая должна быть

стрела, все говорят: должна лететь, легкой должна быть и т. д. Ну мак-

симум 12–13 определений. А в конце урока, когда они мне сделали эти

стрелы, до 72 определений дошло!.. Стрела должна быть выструганной,

выглаженной, выровненной и так далее. Совершенно понятно, что слово

наживается рукой.

Ю. К.: А твой учебник? Судьба учебника?

М. Н.: Находился  для  этого  даже  художник…  Я  им  говорила:  не

тратьте деньги, ничего не выйдет. В самом начале у меня там было про

рисуночное письмо – все это протягивается до сегодняшних дней спокой-

но. Вот у меня был кусок ткани (я забыла, из какой я страны привезла),

там были знаки майя. Безумно сложно. Ужас какой-то! Это безумно детей

привлекает. У меня был один мальчик, он всю тетрадь исписал иерогли-

фами. Это безумно сложно, а дети сидят и их вырисовывают! В этом что-

то есть. Писали на дереве, на камне – и мы с детьми тоже на этом всем

60 А. С. Пушкин. «Сказка о царе Салтане…».

165

пишем. Это не составляет ребенку ни малейших трудов. Но это не игро-

вая форма. Это не игра. Мы в это не играем, мы это делаем. Один ребенок

маме об этих уроках сказал: «Мама, уйди, здесь – наука!» Дети говорили,

что это уроки обо всем. Ну, это правильно.

Что касается языка – это точно. Вся история человечества настолько

осажена  историей  языка:  вот  тебе  каменный  век,  шумеры,  Египет,  фи-