Текст книги "Прорицатель (СИ)"

Автор книги: Юлия Пушкарева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 36 страниц)

ГЛАВА XIII

Наверное, Белка мечтал о море с тех пор, как впервые узнал о его существовании. Играя с братьями, он любил представлять себя воином-мореходом, пиратом-островитянином или купцом с юга, перевозящим тюки каких-нибудь княжьих тканей и специй. В его мыслях море всегда было бескрайним и грозным, полным опасностей – бурь и чудовищ, а он боролся с волнами и ветром, рвущим паруса, чуя на губах привкус соли. Иногда его, чудом спасшегося, прибивало к берегу далёкой, никому не ведомой страны или необитаемого острова, и дальше события уже не обязательно связывались с морем напрямую.

Однако всё оказалось куда более приземлённо: уже на третий день плавания уныло-серая водная гладь, пронзительный ветер вперемешку с мокрым снегом, вечная качка и солонина с сухарями опротивели Белке, и он вдвое сильнее затосковал по родным лесам и речушкам. Кроме того, его деятельность на борту ладьи сводилась обычно всё к тому же «подай-принеси-вымой-почисти»: некоторых оруженосцев отобрали в гребцы, но его не взяли, сочтя слишком щуплым. Конечно, были и преимущества: во-первых, Белку почему-то не тронула морская болезнь, и он мог лишь с сочувствием смотреть на тех, чьи лица в первые же часы приобрели нежно-зеленоватый оттенок и кто то и дело с чаячьим стоном перегибался через борт. Во-вторых, на той же ладье плыли Карп и Чибис, приписанные к одному десятку, но они были так заняты на посменной гребле, что он почти не пересекался с ними.

Ну, и в-третьих: конечно же, Белка впервые в жизни покидал материк – и не просто так, а во имя битвы. Большая часть гарнизона Яргли на следующий же день после прибытия хайлира отправилась в ближайшую гавань, а ещё через пару дней отплыла к Армаллиону, где затаился Серый Князь. Многие были воодушевлены обещанным решающим сражением и ждали конца войны; другие, вымотанные всем этим, просто и не рассуждая выполняли приказ; третьи шли в бой впервые, как Белка и другие младшие оруженосцы, и сходили с ума от скрытого страха и предвкушения. Четвёртые же – а именно Карп, Чибис и Волк – плыли мстить за Балури. Он видел это по их лицам, по безмолвным, серьёзным кивкам друг другу – и думал, что войску Князя не поздоровится.

Он не знал точную численность этого войска, но хайлир и сотники объявили, что оно в меньшинстве, и не верить было бессмысленно. Говорили, что Князь собрал весь островной сброд – наёмников, изгнанников из кланов, простых рыбаков, – который только согласился его поддерживать; что вооружены они кое-как; что из всех укреплений – частокол вокруг городка, который легко поджечь, да Храм Богини, куда жрицы не пустят мужчин и которому не стать крепостью. Говорили много чего, но почему-то молчали о драконах и магии, хотя именно этот вопрос Белку больше всего тревожил.

Так или иначе, ладьи неуклонно шли вперёд, разрезая водный простор, как стая упрямых, голодных исполинских уток. Надувались от ветра жёлтые имперские паруса, а вёсла равномерно поднимались и опускались в скрипучих уключинах. Ладей было двенадцать – как раз хватит, чтобы окружить небольшой Армаллион и обречь Князя на поражение.

Однажды вечером, грызя сухарь, Белка услышал странный звук, который принял вначале то ли за крик незнакомой птицы, то ли за кошачье мяуканье – тонкий, жалобный и протяжно звенящий в воздухе. Потом он сообразил, что никаких птиц, кроме чаек, тут не услышишь, а кошке на ладье взяться уж совсем неоткуда; чуть позже – различил продолжение, плавное созвучие, уходящее наверх и сменявшееся почти всхлипом. Белка вспомнил о русалках, которые заманивают неосторожных путешественников песнями, чтобы утянуть их на дно, и покрылся мурашками. Однако, выглянув из-за мачты, возле которой приютился, он понял, что это всего лишь Чибис, играющий на дудке.

Он уселся, скрестив ноги и отдыхая после смены, а вокруг него собрался народ, причём никто не смеялся, не травил байки, не дрался и даже не ел – просто удивительно. Слушали, сосредоточенно нахмурившись, как важную сложную речь; кое-кто опустил голову или и вовсе закрыл лицо руками.

И было от чего. Длинные и тонкие, совершенно не воинские пальцы Чибиса бегали по отверстиям, помогая губам, и в каждом прикосновении было столько нежности – так не дотрагиваются и до детской кожи. Он прикрыл глаза, нащупывая мелодию, и она неслась, обретая чёткость, над ладьёй и всем миром – прямо к темнеющим небесам. Переливы не были ни весёлыми, ни печальными и казались совсем простыми, но говорили обо всём сразу. Белка слышал в них свой дом – тот, первый, сгоревший, – видел мать в живых и отца рядом, видел сестёр и братьев, и поля, и горы, в которых не бывал, и настоящую зелёную траву, которую видел последний раз в далёком детстве, когда эта долгая зима ещё не началась. Он валялся в этой траве под соснами, где нашли пристанище его рыжие тёзки, и смотрел на букашек и муравьёв, живущих собственной жизнью, и слушал пение птиц. И, будучи воином, он знал, что войны уже нет, что никто не умер, как тот дезертир, и что сам он вернулся живым.

Чибис оборвал игру на последнем звуке – резком и решительном, точно треск рвущегося холста или взмах косы – и Белка вздрогнул, возвращаясь к реальности. Не было никакого лета, травы и сосен; только ночь, море и палуба, открытая всем ветрам.

– Хорошо...  – сказал Волк, стоявший, как оказалось, совсем рядом; Белка не слышал, как он подошёл, и чуть сухарь не выронил. После трепетной мелодии его надтреснутый голос резал слух. – Хорошо он играет, шельма. Правда ведь?

– Да, – осторожно согласился Белка. – Очень.

– Совсем молодой ещё, – продолжил Волк, будто не расслышав и как-то странно глядя на Чибиса, который сосредоточенно протирал дудочку лоскутом, – а тоже – столько гнили видел... Всё война, будь она проклята. Вот ты, – он неожиданно ткнул пальцем Белке в грудь и обвинительно уставился на него; Белке в страхе подумалось, уж не приложился ли Волк к фляжке вьёнге. – Ты, небось, рад, что плывёшь на Армаллион? Рвёшься в битву, а? Доблесть свою доказывать?

– Ну...  – протянул Белка, на всякий случай отодвигаясь и ёжась от налетевшего ветра. – Не то чтобы доблесть...

– Ага, значит, на других поглядеть охота?

– Ну да... Поучиться, – Белка всё ещё не понимал, откуда в загрубелом лице Волка такое любопытство с зачатками свирепости. – Если я стану дружинником, я ведь должен знать... Разве это плохо?

Чибис на другом конце палубы поднялся по окрику и направился к вёслам, запахнув плащ – пришла его очередь. Он спрятал свою дудку, смехом ответил на чью-то колкость, подышал в горсть ладоней, пытаясь согреться... Что-то неуловимо-прекрасное покинуло его облик вместе с музыкой, и теперь это был просто Чибис – такой же, как всегда.

– Да нет, не плохо, – вздохнул Волк, точно потеряв к нему интерес. – Всё верно. Время учиться убивать... На вот, – он запустил руку за пазуху и вытащил что-то тёмное, скомканное. – Держи. Тебе она больше пригодится, а я не хочу руки марать.

Белка взял вещь и понял, что это шапка – пушистая, соболья, под стать воину вроде Волка. А потом догадался, какая именно – одна из тех, которые раздавали в войске от имени хайлира как тайное оружие Империи. Белке стало жутко, и он не знал, от чего больше – от слов Волка или его внезапного подарка.

– Мне не положено, – он протянул шапку назад, но Волк лишь досадливо отмахнулся. – Я же только оруженосец, я и биться-то не буду...

– И слава Бдящему, что не будешь, – сурово оборвал Волк. – Говорят тебе, забирай. Не учили, что старшим не перечат?

– Но тогда ты останешься без защиты...

– Уж я как-нибудь разберусь; всю жизнь обходился без сопливой заботы и колдовских штучек, и сейчас ничего не поменялось... Забирай. И, как доплывём, не суйся под клинки и драконье пламя. Держись ближе к Карпу, парень, – Волк развернулся и ушёл к трюму, громыхая сапогами, оставив Белку тонуть пальцами в дорогом меху, а мыслями – в догадках.

Волк что, считает бесчестьем скрываться за магией шапок? Ищет смерти? Хочет защитить Белку? А может, всё сразу?...

Белка прижал подарок к груди и огляделся – не видел ли кто. Кажется, нет... Как бы там ни было, надо хорошенько спрятать шапку, не то первый же десятник скормит его рыбам в наказание. И ни за что не поверит, что Волк отдал её сам.

* * *

Прибыв на Армаллион, Серый Князь очень быстро разобрался в ситуации – даже быстрее, чем предполагала Сейхтавис. На берегу, возле пышущего жаром, громадного чёрного ящера у них состоялся довольно короткий разговор, и на следующее утро предательница-Верховная без суда была заперта в той самой темнице, где накануне томилась беременная Ашварас.

Откровенно говоря, Сейхтавис и не протестовала. Она чувствовала себя такой измученной и опустошённой; а точнее – вообще себя не чувствовала. Будто вместе с рукой Ашварас отрубили её душу. Она как бы со стороны, с лёгким недоумением наблюдала за собой, оставшейся за тяжёлой дверью с засовом, за собой, свернувшейся на набитом соломой тюфяке и оставшейся в полном одиночестве. Князь приставил к ней сменявшихся охранников из своей дружины, и они обращались с ней очень почтительно: называли, точно в насмешку, «Верховной» или «госпожой жрицей», рвались исполнить любую мелкую просьбу, спрашивали, не нужно ли чего добавить к и так недурной еде... Впрочем, Сейхтавис почти и не ела – разве что жевала изредка безвкусный хлеб, чтобы хоть чем-то себя занять, да чертила взглядом узоры на каменной стене.

Равнодушие охватило её, и даже доходившие «сверху» новости почти не занимали. Жрицы, может, и решились бы на восстание, но на стороне Князя была сила, а они всё-таки оставались горсткой женщин. К Сейхтавис, разумеется, не пускали никого из них, поэтому судить о настроениях в Ордене она не могла; но стражники делились сплетнями более охотно, чем одобрил бы Князь. Сейхтавис знала, что Храм и Армаллион готовятся к осаде, что Князь подновляет укрепления и проверяет запасы, что он покрыл берег сторожевыми постами, а в гавани оставил ладьи с частью воинов. Из города выпускали только по особому разрешению, и, несмотря на разумную основательность действий Князя, там, судя по всему, царила паника; один из стражников со смехом рассказывал, что женщины ударяются в рёв и рвут на себе волосы даже при виде рыбацкой лодочки на горизонте – так боятся имперских кораблей.

Сейхтавис не знала, где Князь держит драконов – в самом Армаллионе или в окрестностях Храма. Они явно наводили ужас на горожан и жриц, а может, и на княжеское войско. Иногда Сейхтавис слышала отдалённый рёв, и тогда ей казалось, что стены содрогаются. Стражники уверяли, что в городе что ни день, то пожары, и власти возмущаются, но, конечно, не в открытую – кто рискнёт пойти против Серого сиятельства?... А вообще-то «они твари добрые и огнём редко дышат, коли сытые», как уверял один из них. Мясом, как все надеялись, Князь предусмотрительно запасся.

Сейхтавис больше не гадала, кто победит в этой войне; ей вообще стало трудно сосредоточиться на этом. Она и молиться-то толком не могла, а уж вопросы о Князе и Императоре и вовсе скрылись в тумане. Ашварас, одна Ашварас занимала её – она хотела и не смела спросить о ней, попросить её увидеть. Вина мучила жрицу, грызла изнутри, и она снова и снова теребила порез на руке, не давая ему до конца затянуться – словно лишь это и держало её в мире живых. Богиня отступилась от неё, перестала слышать, она не прощена – это всё, что Сейхтавис знала, и не могла думать, не могла спать. Каждую ночь она металась в каком-то полубреду, и стражники первое время чесали в затылках, не представляя, чем ей помочь; она то бормотала о каком-то жемчужном браслете, то сбивалась на заклятия на чужом языке, то, покрываясь испариной, жаловалась на жар. Сейхтавис мерещилась сестра, лицо которой она едва помнила, и давно умершие родители в далёком северном селении на материке, а ещё – почему-то местная повитуха, грозная, мужеподобная старуха Медведица; в детстве Сейхтавис – тогда ещё Змейка – ужасно боялась её.

– Надо найти Медведицу, обязательно надо...  – твердила Сейхтавис, скребя ногтями по тюфяку, и стражник, смущённо переглядываясь со своим товарищем, осторожно промокал мокрой тряпицей её пылающий лоб. – Она облегчит роды... Тогда ей не будет слишком больно... Ей не должно больше быть больно...

– Всё будет хорошо, госпожа жрица, – говорил воин, кутая в одеяло дрожащую женщину. – Всех найдём, никому не будет больно...

– И она простит меня? – жарким шёпотом спрашивала Сейхтавис, распахивая покрасневшие глаза; стражник отшатывался, натолкнувшись на этот безумный взгляд.

– Обязательно простит, – успокаивающе произносил второй воин. – Поспите, госпожа, Вы больны и устали.

– Нет, не могу, – и Сейхтавис, обмякнув, откидывалась обратно на тюфяк; судорожно вздымалась от каждого вдоха её узкая грудь, и резко выступали приоткрывшиеся ключицы. – Она не простит меня, никогда не простит... Какой милый крепыш, вы только посмотрите – пухлые щёчки, горластый... Он будет воином, храбрым воином, но не жестоким, не как отец... О Матерь, она никогда не простит меня...

– Слышь, а это ведь она про княжью девку, – шептал один стражник другому, как только жрица ненадолго погружалась в забытье. – Ну, ту, рыжую, что на сносях...

– Точно, – мрачно кивал другой. – Не к добру он её при себе держит, ох не к добру...

И оба сочувственно смотрели на Сейхтавис, на алые пятна, выступавшие на бледном строгом лице. Так проходила каждая ночь, а утром её снова охватывала апатия – и оставалось всё меньше дней до первых боёв на Армаллионе...

ГЛАВА XIV

Мей в бессильной ярости сжимал железные прутья решётки, больше всего на свете жалея, что не способен расплавить их взглядом или просочиться сквозь них. За спиной у него чадил, потрескивая, факел – он немного разгонял холод и мрак этого тесного каменного мешка. В углу на подстилке лежал Кнеша, по-домашнему закинув ногу на ногу и подложив под затылок руки. Испробовав последний амулет и последнее заклинание против злополучной решётки, Мей не выдержал:

– Может, попробуешь сделать что-нибудь?

– Например? – уточнил Кнеша, не шелохнувшись.

– Придумать, как нам выбраться отсюда!

– Я тебе уже сказал, что решётку трогать нет смысла, – вздохнув, Кнеша перевернулся на живот. – Ты же видишь, что чары на ней снимет только тот, кто их наложил. Усиленное запирающее заклятие, а автор – этот Доминик, как я полагаю.

– Будь проклят этот Доминик... Интересно, это ему принадлежит чудесная идея разбудить Богиню?

– Какая теперь разница. От твоих проклятий сейчас мало толку, Мей. Сядь и подожди.

Мей сердито уселся на другой конец подстилки – её длина, собственно, равнялась и длине всей камеры, которая явно не была рассчитана на двоих. Окон не наблюдалось, как и других выходов. Они находились в подвале замка, не так далеко от земли – по крайней мере, спускались недолго, – да и сама постройка была не слишком извилистой. Мей был уверен, что легко отыскал бы дорогу наверх, если бы вышел отсюда. Если бы вышел... Они провели здесь, наверное, не больше пары часов, и даже с относительным удобством (по крайней мере, без крыс, плесени, костей и цепей в кровавых пятнах), но ему начинало казаться, что прошли уже сутки. Мысль о том, что беда так близко, а они ничем не могут помочь, приводила в ужас.

– Чего ждать? – спросил он, вдыхая затхлый воздух. – Нашей казни или конца света?

– Всего лишь вечера, – терпеливо ответил Кнеша.

– И что нам даст вечер?

– Ну, нам как минимум принесут ужин.

– И ты можешь сейчас думать о еде?!

Мей одарил Кнешу недобрым взглядом. Ему очень не нравилось выслушивать такие высказывания в замкнутом пространстве – сразу хотелось совершить что-нибудь противозаконное. Хотя, если подумать, даже в этом нет уже никакого риска – они и так в темнице, точно преступники. До чего же нелепо всё получилось, до смешного глупо.

По шее Мея – там, где стояла печать Альвеох, – от этих раздумий прошёлся предупреждающий приступ боли; по губам Кнеши скользнула усмешка – и тут же скрылась.

– Речь вовсе не о еде, прорицатель... Включи наконец здравый смысл, – Кнеша понизил голос. – Скорее всего, вечером будет смена караула. Чтобы передать нам ужин, стражнику придётся подойти вплотную к решётке... Понимаешь, о чём я?

– И что ты собрался сделать – задушить его? Ткнуть в лицо факелом? – Мей пытался хладнокровно просчитать варианты, отодвинув отвращение. Убить невинного человека, чтобы сбежать из тюрьмы – какой подходящий способ спасения мира. – Не забудь, что они все в кольчугах и при оружии, а мы с голыми руками...

«По твоей милости», – добавил он про себя. Перед его глазами встал меч – тяжесть и острота, сияющее лезвие, изумруд в рукояти... И зачем только он оставил его Троллю?...

– У нас и ножи-то отобрали, – напомнил Кнеша, угадав ход его мыслей. – Думаешь, этот чурбан-Император не заметил бы твоего двуручника? Бессмысленно было тащить его сюда, а так он в полной сохранности. Больше того – обещаю, что скоро вы встретитесь.

Кнеша говорил так безмятежно, оттеняя каждое слово своими плавными ораторскими жестами, что раздражение Мея сменилось тревогой: а не свихнулся ли он часом окончательно?... Но не успел он озвучить своё предположение, как из коридора донеслись тяжёлые шаги. Кнеша улыбнулся с видом победителя и, вскочив, двинулся к решётке.

– Ну наконец, а то у меня уже живот подвело, – почти ласково пропел он. – У вас принято держать пленников впроголодь, уважаемый воин?

– Посторонись, – буркнул толстый краснощёкий мужчина с подносом в руках; на подносе расположились две плошки с дымящейся похлёбкой, два солидных куска хлеба и расписной глиняный кувшин. – Разговаривать не положено.

– Это почему же? – делано удивился Кнеша и задержал руку у шеи – будто бы почесался. Мимолётное и вполне естественное движение, но Мей насторожился.

– Я солдат Империи, – гордо пророкотал толстяк, стараясь свободной от подноса рукой отвязать от пояса связку ключей. – А вы бунтовщики, хоть и знатные.

– Э, дяденька, да у вас тут тогда бунтовщик каждый, кто ум сохранил и добра хочет – невесёлая жизнь получается...  – Кнеша наклонился к подносу, почти прижавшись к решётке лбом, азартно потянул носом. – Похлёбка рыбная?

– Рыбная.

– Да ты бы хоть бородищей не тряс над ней, солдат Империи...  – и тут же, даже не договорив фразу, Кнеша резко дунул в крошечную трубочку, словно из ниоткуда взявшуюся у него в руке. Рот стражника раскрылся в беззвучном крике, он захрипел и начал заваливаться назад; Мей сорвался с подстилки и едва успел подхватить поднос – иначе поднялся бы жуткий грохот. Воин опустился на пол, подёргался в судорогах и застыл, закатив глаза; кровь прилила к его лицу, сделав его ещё краснее. В шее у него, пониже ушной мочки, торчала чёрная игла. Мей медленно поднял глаза на Кнешу, не находя слов.

– Стащил пару штук у Отравителя, – невозмутимо пояснил тот и, присев рядом на корточки, стал возиться с ключами. – Крайне полезная вещь. Не бойся, он жив, но – полный паралич и потеря сознания на некоторое время... Да поставь уже поднос, не собираешься же ты есть эту гадость?...

* * *

Кнеше пришлось пустить в ход ещё несколько отравленных игл, пока они пробирались по полупустым коридорам замка, вжимаясь в стены и стараясь потише дышать. Действовали по отработанной схеме: Мей придерживал стражника, вынырнув из-за поворота, чтобы Кнеша мог прицелиться. Естественно, Мей при этом рисковал куда больше: можно быть хоть сотню раз прорицателем, но это не спасёт от здоровяка с мечом или секирой, пусть даже сравнительно неповоротливого. Однако другого выхода не было, да и Кнеша проделывал всё молниеносно и устрашающе хладнокровно.

Они отсиделись до темноты в какой-то заброшенной нише, набитой хламом, – дождались, пока пройдёт вечерний обход и слуги потушат факелы. Замок окутала темнота и тишина; потянулись сквозняки, застучали лапками мыши, готовясь штурмовать кухню. Туда же направились и Мей с Кнешей, уже приметившие, по какой лестнице сбегают слуги, возвращаясь с пустой посудой. В кухне, как и предположил Кнеша, помимо съестного изобилия обнаружился чёрный вход – неприметная круглая дверца. Кнеша двинулся было прямо к ней, но потом передумал, задержавшись задумчивым взглядом на огромном котле с чем-то, приготовленным на завтра. И, как выяснилось, передумал не зря: Мей, поднеся ладонь к дверной ручке, ощутил лёгкое покалывание и отшатнулся. Прищурился, сосредоточившись на Даре, изучая дверь взглядом глубже обычного... Так и есть – колдовство. Скрытая от посторонних глаз полупрозрачная пелена нежно-золотистого цвета колыхалась перед проёмом и была совершенно непроницаема. Необычайно красивые чары – и настолько же смертоносные.

– Кем бы ни был этот Доминик, он очень сильный маг, – негромко сказал Мей, любуясь тонкой работой. В отличие от защиты в подземелье, эту завесу снять было можно, но отнюдь не просто. Оголодавший Кнеша, как раз расправлявшийся с куриной ножкой, подошёл и озадаченно хмыкнул:

– И верно, ни одного просчёта... Надо же – в такой глуши. Ни за что не поверю, что он лично обходит замок на ночь и запечатывает все выходы.

– Я где-то читал, что можно делать это на расстоянии, – отозвался Мей. – Но не встречал никого такого уровня.

«Разве что Анну – и то не факт».

Хотя... Он вспомнил о Нери и о пропасти сил, которые прятались в ней и проснулись после смерти отца – наследие родной земли, нутро Маантраша. Конечно, ничего общего не было между изощрённым, отработанным веками мастерством Анны и её стихийным вдохновением, поднимавшимся, точно лесной пожар, из глубин зелёных глаз, ярче и чище которых не найти, наверное, во всём Мироздании... Иногда Мей жалел, что не чувствует Нери, как Кнешу, но потом обрывал себя: страшно представить, сколько боли и горя причинила бы ей такая связь.

– Помоги мне, Мей.

Они с Кнешей встали плечом к плечу; Мей закрыл глаза и дал волю Узам, сплетая своё сознание с чужим. Единая воля – и единый удар. Вместе они нащупали точку, куда требовалось приложить энергию, а слова и жесты пришли сами собой. Ещё чуть-чуть – и ловушка стала таять, пока не исчезла совсем.

Тёмный задний двор дохнул морозом им в лица. Мей неважно ориентировался в окрестностях, но Кнеша чуял дорогу не хуже гончей на охоте. Городок был почти пуст, а тесная застройка удваивала тень, но почти весь путь до харчевни они просто неслись, захлёбываясь холодным воздухом, – до сих пор казалось чудом, что их бегство пока не замечено.

Разбуженный трактирщик долго ворчал, но, сквозь дверное окошко признав в ночных гостях тех самых богатеньких постояльцев, смилостивился. Мей буквально взлетел по лестнице и ворвался в их комнатушку, опрокинув в спешке пару кружек, забытых на стойке, и вообще произведя уйму ненужного шума. Тролль почему-то не спал, а возился с вещами, и сразу устремил на Мея полные тревоги глаза:

– Вы ранены, господин волшебник?

– Нет, – пропыхтел Мей, счищая снег с сапог. Следом за ним ввалился Кнеша, успевший-таки стащить с императорской кухни мешочек съестного. – Но нам нельзя больше оставаться в Лирд'Алле, Тролль. Прости, мы уходим. Некогда объяснять.

– Да-да, я знаю, – закивал Тролль, и Мей моментально очутился на скамье с кружкой горячего отвара в руках и приготовленной возле сменой чистого белья – только что от прачки. – Я всё собрал, как просил господин Кнеша. Ваш меч, карта, деньги и камни – всё готово. Я даже лошадей достал, настоящих южных, – зардевшись от гордости, прибавил он. Мей медленно поднял взгляд на Кнешу, безмолвно требуя объяснений. Тот пожал плечами:

– Ну да, я предполагал, что всё так сложится, поэтому поручил всё Троллю и прихватил иглы... Лучше перестраховаться, чем оказаться в дурацком положении, разве нет?

Мей вздохнул. По его мнению, он сейчас был в более чем дурацком положении.

– Кто из нас двоих обладает Даром, интересно?... Почему ты никогда не посвящаешь меня в свои планы? – спросил он, не очень надеясь на ответ. Кнеша снисходительно улыбнулся:

– Потому что обожаю лицезреть твоё замешательство... А теперь поторапливайся, если хочешь до рассвета уехать из этой дыры. До ближайшей незамерзающей гавани день пути, и то при загнанных лошадях и без метелей. И до Армаллиона ещё плыть и плыть.

– Кто тебе сказал?

Улыбка Кнеши стала сладкой, как любимый сироп леди Таисы.

– Дочка трактирщика, кто же ещё... Ну так что, ты всё ещё хочешь, чтобы Богиня почивала дальше?

* * *

В спешке распрощавшись с Троллем, который упорно отказывался от своей доли сокровищ в знак благодарности, они покинули город через единственные ворота. Их, разумеется, уже закрыли на ночь, но стражники оказались более падкими на золото, чем императорский привратник, и к тому же откровенно туповатыми. Вид же огромных, кровавого цвета коней и двуручника у Мея за спиной и вовсе сразил их наповал.

Ночь мчалась навстречу в такт хрусту снега под лошадиными копытами, и Мей не заметил, как занялся рассвет. Сквозь тучи стала пробиваться тусклая Льёреми, и, глядя на неё, Мей впервые подумал, что ей, возможно, не так уж долго остаётся гореть. Он сжал ногами бока коня, и тот ускорил галоп, покорный, казалось, одной мысли. Мей никогда не ездил на таком замечательном животном: не врут всё-таки местные жители по поводу южных лошадей.

Он был голоден, замёрз и обессилел; дрожали руки, сжимавшие поводья, но Мей прикусил щёку изнутри, как когда-то учил его старик Вейр, чтобы не тошнило от запаха краски, и продолжал погонять коня, пока тот не покрылся пеной и не стал сбиваться с шага. Кнеша окликнул его, ругаясь на чём свет стоит, и они устроили вынужденный привал у подножия холма.

Короткий день уже клонился к вечеру. Мей накормил лошадей и начал разводить костёр, но искра долго не высекалась, и даже крошечная задержка раздражала его. Он уже готов был прибегнуть к магии (хотя обычно принципиально не пользовался ею для мелочей), но тут услышал из-за спины сдавленный возглас Кнеши. Мей схватил лежавший рядом меч (это движение уже стало для него почти инстинктивным), вытянул его из ножен и резко развернулся. Кнеша медленно пятился прочь от бугристого холма; на его лице застыл ужас. Мей недоумённо осмотрелся: ни души вокруг, ничего подозрительного; и всё-таки что-то определённо не так. Он посмотрел вверх – и понял, что именно.

Холм открыл глаза.

Именно так: два больших янтарно-жёлтых глаза с кошачьим вертикальным зрачком распахнулись по обе стороны округлого выступа и изучающе – по крайней мере, Мей назвал бы это так – уставились на них. Выступ с хрустом подался вперёд, и Мей увидел, как из толщи камня формируется вытянутая голова ящера с мощной челюстью и узкими раздувавшимися ноздрями. То, что казалось холмом, пришло в движение, и земля под ногами явственно задрожала; существо потянулось, расправляя исполинское тело, расшвыривая снег и мелкие камешки. Обозначились четыре когтистые лапы, длинная, по-лебединому изящно изогнутая шея, сужающийся к концу гибкий хвост, похожий на змеиный, но длиной с небольшой переулок... Освободившись от пыли и мха, засияла чешуя – чёрная и богато блестящая, точно полированный оникс или обсидиан; гребень из жёстких пластин, начинавшийся на лбу, сбегал к кончику хвоста по всему позвоночнику.

Мей осознал, что уже пару минут стоит с дурацкой восхищённой улыбкой. Сошла она только тогда, когда существо запрокинуло голову и взревело, расправив кожистые, заслонившие полнеба чёрные крылья. Лошади не выдержали и с громким ржанием скрылись. От рёва по горам и долам прокатилось чудовищное эхо, и Мей не сомневался, что это закончится парочкой обвалов и, вполне возможно, смертью какого-нибудь незадачливого путника.

– Эсалтарре, – сказал Кнеша, с глубоким почтением поднося руку к груди и сгибаясь в поклоне. Немного удивившись, Мей последовал его примеру.

– Эсалтарре? – переспросил он шёпотом.

– Что-то вроде «крылатые и бессмертные». Так называют себя драконы, – пояснил Кнеша. Мей не стал спрашивать, откуда он знает.

«СМЕРТНЫЙ ВЛАДЕЕТ СВЯЩЕННЫМ ЯЗЫКОМ ЦИТАДЕЛЕЙ?» – пророкотало так оглушительно, что Мей зажал уши – но через мгновение понял, что дракон молчит, а голос лишь у него в голове. Ужасный и одновременно чарующий голос; наверное, так блоха слышит человеческую речь.

– Совсем немного, великий. Буквально парой слов, – Кнеша явно смутился – зрелище крайне непривычное.

«О ДА, Я ЗНАЮ ТЕБЯ. Я ЧУЮ ТВОЮ СИЛУ, МАГ. НО ТЫ НАПРАВИЛ ЕЁ НА ПРОЛИТИЕ КРОВИ, И ТВОЙ РАЗУМ ИЗУРОДОВАН».

– Ну... Можно сказать, что я отошёл от этого, – неубедительно отшутился Кнеша.

«ЛОЖЬ. СМЕРТНЫМ СТОИТ ТОЛЬКО ДАТЬ ВОЛЮ СВОЕЙ ЖЕСТОКОСТИ – И ОНИ НИКОГДА НЕ ОТКАЖУТСЯ ОТ НЕЁ... КАК ТВОЁ ИМЯ, РАЗБУДИВШИЙ МЕНЯ?»

– Мон Кнеша, сын Ритхи из Рагнарата.

Мей никогда раньше не слышал, чтобы Кнеша произносил имя своего отца. Это поражало, пожалуй, сильнее его смиренного тона.

«Я ЕРЛИЕНН СА'АХ НЕЙШ, ОГНЕННЫЙ ВЕТЕР ИЗ ПЛЕМЕНИ СКАЛИСТЫХ. ЧТО ТЕБЕ НУЖНО ЗДЕСЬ, КНЕША, СЫН РИТХИ? ТЫ ЧУЖАК В ЭТОМ МИРЕ».

– Спросите у моего друга, – хитро перевёл внимание Кнеша, и Мей вздрогнул, ощутив на себе тяжесть изучающего взгляда драконьих глаз.

«А ВЕДЬ И ПРАВДА, С ТОБОЙ ВСЁ ЕЩЁ ИНТЕРЕСНЕЕ... ДАВНО НЕ ВСТРЕЧАЛ ТАКИХ НЕОБЫЧНЫХ СМЕРТНЫХ, – Ерлиенн по-кошачьи присел на передние лапы и уютно свернулся в громадный клубок, не переставая разглядывать Мея. – ТВОЮ СИЛУ Я ТОЖЕ ЧУЮ, НО ОНА СОВСЕМ ДРУГАЯ. НЕУЖЕЛИ Я НЕ ОШИБАЮСЬ?...»

– Думаю, что нет, – тихо ответил Мей. Он мог предположить, что за этим последует, и ощутил знакомую тоску.

«ВИДЯЩИЙ СМЕРТНЫЙ, СМЕРТНЫЙ-ПРОРИЦАТЕЛЬ...  – дракон помолчал, задумчиво барабаня по сугробам кончиком каменного хвоста, который теперь оказался в опасной близости от Мея. – Я СЛЫШАЛ О ТВОЁМ ДАРЕ – ТАМ, НАД ЗВЁЗДАМИ, КУДА НЕТ ДОРОГИ ВАМ ПОДОБНЫМ. МНОГО ПЕРЕПЛЕЛОСЬ НИТЕЙ И СОШЛОСЬ ДОРОГ ДЛЯ ТВОЕГО РОЖДЕНИЯ. Я ЖДАЛ, ЧТО КОГДА-НИБУДЬ ВСТРЕЧУ ТЕБЯ».

– Я тоже ждал, – признался Мей. – Очень ждал, что увижу одного из вас... Эсалтарре. И даже надеяться не смел, что услышу.

«СЧИТАЛ НАС БЕССЛОВЕСНЫМИ ГОЛОДНЫМИ ТВАРЯМИ, А? – послышался рокот, похожий на звук камнепада, и Мей не сразу догадался, что дракон смеётся. – ЛЮДИ НАХОДЯТ УРОДЛИВЫМ ВСЁ, ЧТО НА НИХ НЕ ПОХОЖЕ... ВОЗМОЖНО, ПОЭТОМУ МОИ СОРОДИЧИ ДАВНО ОСТАВИЛИ ТВОЙ РОДНОЙ МИР... ВСЁ-ТАКИ ЭТО ЗАНЯТНО. ВЕСЬМА ЗАНЯТНО, – Ерлиенн заинтересованно потянул носом. – ТЫ ПАХНЕШЬ ДОЛГОЙ ДОРОГОЙ И ДОЛГОЙ ЖИЗНЬЮ. ОЧЕНЬ ДОЛГОЙ ДЛЯ ЧЕЛОВЕКА, НО СЕЙЧАС ТЫ ТАК МОЛОД. ТЯЖЕЛО ПРОЗРЕВАТЬ ГРАНЬ, БУДУЧИ ТАКИМ ЮНЫМ».

– Тяжело, – кратко отозвался Мей; на самом деле он давно не чувствовал себя молодым и вообще как-то не думал о своём возрасте. А уж упоминания его предполагаемой долгой жизни почему-то совсем не приносили радости.