Текст книги "Прорицатель (СИ)"
Автор книги: Юлия Пушкарева
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 36 страниц)
ГЛАВА VI
«Дочери мужа найти, о мой сын, не стремись средь латинян,
С тем, кто избран тобой, не справляй задуманной свадьбы...»
(Вергилий «Энеида», VII, 96–97. Пер. С. Ошерова)
Мону Гватхе всегда нравились знаменитые сады в Альдараке, ярусами спускавшиеся к Великой реке. Прадед ныне царствующего рагнара разбил их в честь своей любимой наложницы, прекрасной рабыни, имя которой не сохранили в летописях – наверное, потому, что законная супруга того рагнара не была увенчана такой посмертной славой.
Мон Гватха пришёл сюда по просьбе рагнара после лёгкой утренней трапезы. В Альдарак, в пределах которого пока пребывал рагнар с семьёй и двором, Гватха прибыл только вчера утром: его вызвали сразу по нескольким срочным делам, и весь предыдущий день прошёл в заседаниях Совета с редкими и недолгими перерывами. Сам рагнар на Совете не присутствовал; мон Гватха не знал точно, но предполагал, что занимала его охота или белокурая рабыня-северянка. Следуя в этом вопросе примеру прославленного предка, рагнар почти всегда держал свою жену взаперти и относился к ней довольно-таки холодно, имея от неё единственного сына, мальчика тринадцати лет. Он был властителем Рагнарата, повелителем неба и земли, подвластным только духам да тем тайным силам, к которым и сам мон Гватха по праву крови был причастен и о которых предпочитал не думать. Его род не прерывался, теряясь в глубине времён вплоть до трёх тысячелетий; одним движением пальца он мог даровать жизнь или смерть, и ни один его поступок не подлежал обсуждению. Но в то же время рагнар был человеком с обычными человеческими слабостями, добрым и неглупым, но ограниченным и жадным до удовольствий, статным мужчиной с приятным голосом, на десяток лет моложе мона Гватхи. Знатные придворные моны, облечённые властью, и особенно Владетели, собственным рождением связанные узами с соками земли необъятного Рагнарата, усваивали это противоречие чуть ли не с молоком матерей и привыкали жить с ним.
Теперь мон Гватха неспешно прогуливался по узким, посыпанным песком дорожкам, дыша омытым дождём воздухом (сезон суши наконец-то близился к концу) и глядя, как вьющиеся растения жадно впиваются в блоки из желтоватого песчаника и мраморные колонны. Над головой шелестели стройные кипарисы, лавры, пальмы и даже несколько царственных кедров – все они пустили корни в специальных громадных кадках. Крошечные попугаи и краснохвостки, любимицы рагнара, с чириканьем носились по воздуху; мон Гватха задумался, сколько требуется рабов, чтобы их кормить, да и вообще – чтобы содержать всё это великолепие. Должно быть, безумно затратно.
Этот ярус садов утопал в кустах жасмина; его тонкий и вкрадчивый аромат напоминал о Рее, наполняя сердце мона Гватхи старой горечью. Он любил свою жену, несмотря на то, что их обручение состоялось, когда она ещё не родилась, а сам он только начал ходить. Он полюбил Рею после брака, найдя новую радость в трепетной заботе и дружбе с ней; первые годы их союза стали лучшими в его жизни. У них долго не было детей, и они вместе молились духам Маантраша, которые вскоре откликнулись на их просьбы и послали им Ниэре, а ещё позже – Танара. Впрочем, Танара потом так же легко отняли, прихватив и его мать. Мон Гватха любил жену – но не то, чем она теперь стала. Он не мог заставить себя относиться к этому существу – то находящемуся в ребяческом забвении, то бьющемуся в судорогах внезапной ярости – как-то иначе, кроме как с жалостью и отвращением.
После того двойного горя его единственным сокровищем осталась Ниэре – безгранично любимая и так похожая на Рею, но странная и взбалмошная девочка. Своими выходками она нередко доводила мона Гватху, от природы мягкого и миролюбивого человека, до открытого гнева, но он ни разу не осмелился поднять на неё руку или поручить кому-то это сделать. Он никогда не знал, чего от неё ожидать, а её не по-детски серьёзные, но совершенно безумные по сути рассуждения ставили его в тупик: все свои слова и поступки, даже самые неподобающие, она всегда могла обосновать чётко и логически, как смогут не все старые мудрецы, но эта логика оставалась недоступной мону Гватхе. Она могла кого угодно вывести из себя своим непослушанием, мгновенными сменами настроения, болтливостью или показным равнодушием, неопрятностью, дикими мнениями о самых простых и общепринятых вещах. А ещё гордостью: мон Гватха, кажется, ни в ком не встречал такой независимости и такого самомнения, как в этом худеньком, недавно расцветшем подростке. Всё это было, конечно, совершенно лишним в девушке, тем более – наследнице Маантраша. И, тем не менее, она оставалась единственной и ненаглядной дочерью мона Гватхи, его отрадой и надеждой, эхом его юности. И сейчас он предпочёл бы озаботиться предстоящей свадьбой этого эха, а не государственными делами.
По дорожке навстречу мону Гватхе шагал высокий, широкоплечий человек в тёмном одеянии; он легко узнал его. Они поравнялись и раскланялись.
– Мон Гватха.
– Мон Бенедикт.
Бенедикт был одним из главных перлов и одновременно главных загадок двора. Давно, лет двадцать назад, будучи тогда молодым ещё мужчиной, он появился у ступенек трона бывшего рагнара буквально из ниоткуда: никто не знал, откуда он родом и каково его настоящее имя (мон Гватха не сомневался, что Бенедиктом он назвался просто так; трудно было представить более нелепое слово). По его словам, он родился свободным, но какое-то время оставался при одном из Владетелей в качестве простого раба-слуги. От этого жалкого положения он сумел подняться до места в Совете Рагнарата, приобрести громадное влияние на рагнара, а ещё прославиться необыкновенным умом, дипломатичностью и, как ни странно, безукоризненной честностью. Сейчас он, кроме прочих своих дел, учил сына рагнара; мон Гватха был уверен, что для него невозможно было бы найти лучшего наставника. Он всегда относился к Бенедикту с искренним уважением и отдал бы Нери ему, если бы не его тёмное происхождение и напрочь закрытый, почти жреческий образ жизни.
– Я думал, сам повелитель придёт поговорить со мной. Он сказал, что дело чрезвычайной важности и требует обсуждения с глазу на глаз.
– Так и есть, – кивнул Бенедикт. В его речи никогда не ощущалось следов северного акцента, хотя внешность явно была внешностью северянина: светлые волосы, в которых почти невозможно заметить проседь, и серые глаза. – Но рагнар не смог прийти и поручил дело мне. Речь о кентаврах, конечно.
– Кентавры... – протянул мон Гватха; они пошли рядом. – Неужели на границе опять неспокойно? На Совете я не слышал ни слова об этом.
– И правильно – пока это в строгой тайне. Моны слишком хорошо помнят события десятилетней давности и слишком злы на кентавров. Они только ждут повода, чтобы развязать войну, поэтому я отговорил рагнара от обнародования переговоров.
– Ты думаешь, что войны можно избежать? – усомнился мон Гватха. – Каким же образом?
– Рагнарат мог бы пойти на уступки. Например, в отношении земель между озером Кенд и Заповедным лесом. У кентавров есть все основания считать их своими.
Мон Гватха некоторое время обдумывал эту мысль. Нет, чистой воды безумие. Даже странно слышать такое от разумного и довольно расчётливого Бенедикта.
– Там слишком много наших поселений, часть земель распахана. И даже если бы это было не так, рагнар бы никогда не одобрил это. Это ущемляет гордость Рагнарата.
– Я знаю, – Бенедикт вздохнул. – Потому мне и нужна помощь такого умного человека, как ты.
– Помощь в чём? Хочешь, чтобы я убедил рагнара не вступать в войну? – мон Гватха усмехнулся, едва удержавшись от приступа хохота. – Видишь ли, Бенедикт, я уже немолод, но не могу позволить себе умереть. Ты предлагаешь мне бросить Маантраш на плечи шестнадцатилетней девочки?
– Кто знает – может быть, ты возродишься в будущем управителе земель, – скупо улыбнулся Бенедикт; на щеках и в уголках глаз у него собрались морщинки, выдававшие возраст. – А если серьёзно – ты ведь знаешь, сколько ты значишь для рагнара и всего Совета; твоё слово – слово одного из первых Владетелей. Если бы ты поддержал мои взгляды, вместе мы доказали бы их. Хотя ты, разумеется, вправе отказаться и делать с этим всё, что тебе заблагорассудится. Я и так рискую головой, доверяя тебе эти сведения... Мон Гватха, мы не можем воевать с кентаврами. Ты знаешь, какой разброд в наших войсках. Конечно, в широком смысле Рагнарату ничего не угрожает, но они опять разорят северо-запад, который едва оправился от прошлого раза. Пострадают невинные люди. Этого нельзя допускать.
– Хорошо, я поговорю с рагнаром, – сдался мон Гватха, – но обещать ничего не могу... Надо полагать, ты уже начал действовать.
– Да, сегодня утром к ним отправлено ещё одно посольство с новым вариантом договора – и возможностью исправления. Тебе придётся дождаться здесь результатов, если ты собираешься повлиять на ситуацию.
– Дождаться результатов? – мон Гватха остановился и снизу вверх недовольно посмотрел в невозмутимое лицо Бенедикта. – Через двенадцать дней свадьба моей дочери, и вряд ли ты не слышал об этом. Я не могу остаться надолго. Только не сейчас.
Они как раз подошли к небольшому фонтану в форме цапли, одного из воплощений духа Гвейи. Тихое журчание перекликалось с далёким шумом Великой реки, которая делала излучину за холмами, видневшимися в стороне от исполинской башни-сада.
– Мне жаль, но я действительно не слышал, – сказал Бенедикт, рассеянно дотронувшись до воды в фонтанчике кончиками пальцев. – Свадьбу можно перенести.
– Это не так просто сделать – мон Кнеша, знаешь ли, не пахарь или цирюльник...
– Мон Кнеша? – моментально изменившимся тоном переспросил Бенедикт. – Ты выдаёшь дочь за мона Кнешу?
– Не трудись, мне известно, что ты его ненавидишь, – отмахнулся мон Гватха, – причём для этого нет никаких причин. Всё решено, и они уже помолвлены.
– А я и не собираюсь ничего говорить. Это твой выбор, Гватха, – впервые, кажется, Бенедикт не прибавил к его имени статус. – Однако ты ошибаешься дважды – я не ненавижу его, но со всей ответственностью заявляю тебе и ещё кому угодно, что мон Кнеша – последний негодяй и не принесёт твоей дочери ничего, кроме горя.
– Ну, об этом уж позволь судить мне, – вспыхнул мон Гватха. Он всегда считался с мнением Бенедикта, но в этом вопросе он, на его взгляд, давно не отличался беспристрастностью. – Он достойнейший человек – умный, прямой, обходительный...
– Прибавь: лживый, как торговка.
– Сдерживай себя, когда говоришь о моём зяте... Прекрасно зарекомендовавший себя перед рагнаром, перед двором, передо мной... Храбрый, но осторожный. К тому же поэт и художник с прекрасным образованием и вкусом. Конечно, он не равен Нери по рождению, но на свете вообще не так много тех, кто с ней в этом сравнится – говорю не хвалясь...
– Ладно, мон Гватха, не будем продолжать этот разговор, – взмолился Бенедикт, примиряюще воздевая руки. – Просто он искусно задурил тебе голову, как и всем другим. Главное, чтобы того же не случилось с твоей Нери. Она ещё так молода.
– Это верно, – вздохнул мон Гватха. – Я боюсь за неё – конечно, боюсь. Мне тревожно, как перед бурей. Не тревожь меня ещё больше.
* * *
На верхнем этаже дома, как всегда, было темно, так что Нери поднялась туда со свечой. Старые половицы поскрипывали под её шагами, а тени на стенах напоминали о страшных сказках, которые она всегда любила слушать. Она прошла через длинный ряд пустующих комнат и добралась наконец до последней; везде стояла гнетущая тишина.
Этот проём, единственный внутри постройки, был закрыт крепкой дубовой дверью. Нери осторожно толкнула её, и ей навстречу из полумрака выскользнула Фасхи, молодая ещё рабыня, которая могла бы считаться красивой, если бы не оспа, когда-то изуродовавшая её лицо. Она поклонилась и приложила палец к губам.
– Спит?
– Только что уснула. Боюсь, у неё сегодня жар, – Фасхи отступила, пропуская её. – Ты с гостинцем, мона Ниэре?
– Что? Ах да, – Нери почему-то разволновалась и только что вспомнила о блюде с апельсинами, которое держала в другой руке. – Поставь возле неё.
В глубине комнаты на вышитых золотом покрывалах лежала мона Рея из Маантраша. Её тяжёлые косы расплелись и сбились в спутанную тёмную массу, испарина выступила на бледном лбу, а щёки покрывал лихорадочный румянец. Потрескавшиеся губы беззвучно шевелились, как если бы она молилась во сне. Нери осторожно присела возле покрывал и отсюда заметила, что глаза матери приоткрыты и из-под полоски подрагивающих ресниц виднеются белые глазные яблоки. Ей стало не по себе.
– Как ты думаешь, ей не принести воды? – шёпотом спросила она у Фасхи.
– Думаю, не стоит будить её сейчас, хозяйка.
Нери кивнула и некоторое время просто сидела рядом, осматривая комнату. Сколько она помнила, здесь всегда находились только вещи первой необходимости и – сердце в который раз сжалось – моток верёвки, припрятанный под софой. Слава духам, ему давно уже не находилось применения.
Вдоль стен были приколочены полки, на которых рабы расставляли подарки от Нери – она приносила их на все праздники, да и просто так. Детские рисунки на обрывках пергамента, птичьи перья, засушенные цветы и необычной формы ветки, всевозможные ракушки и камешки, гребни, зеркала, ларчики для украшений... Челядь с большой заботой ухаживала за этими безделушками, но той, кому они предназначались, до них не было дела.
Не выдержав, Нери пододвинулась ближе и нежно дотронулась рукой до материнского лба. Горячий, такой горячий. Сходить на кухню – попросить, чтобы приготовили жаропонижающий отвар? Она уже собиралась исполнить своё намерение, когда её запястье вдруг сжали неожиданно сильные пальцы. Нери невольно ахнула от боли. Мать широко распахнула глаза и смотрела будто сквозь неё.
– Здравствуй, матушка, – Нери нерешительно улыбнулась. – Вот... Пришла повидать тебя.
Рея помолчала, а потом нахмурилась и резко отбросила её руку.
– Грязь касалась твоей плоти. Уходи!
– Грязь? – беспомощно переспросила Нери. – Что ты, мама. Я только что из бани.
– Мона Ниэре... – встревожено вмешалась рабыня, стоявшая поодаль.
– Оставь нас, Фасхи.
Она почтительно поклонилась и вышла. Во взгляде матери по-прежнему читалась настороженная враждебность. Нери пыталась совладать с собой.
– Посмотри, что я принесла. Они такие сочные, и пахнут чудесно. Как ты любишь.
Но Рея даже не посмотрела на апельсины, лишь несколько раз обвела глазами дочь, а потом улыбнулась – широко, почти до оскала. На фоне дикого блеска в глазах улыбка выглядела жутко.
– Так много грязи. Как на той реке, – (естественно, река появлялась в её речах очень часто, и такие разговоры ни в коем случае нельзя было поддерживать – они заканчивались рыданиями и мучительными припадками). – Ты вся в грязи. Оставь меня, блудница! Какой стыд...
И она закрыла лицо руками, дёрнувшись зачем-то в сторону.
Блудница? Стыд? Иногда, особенно в лихорадке, мать говорила ей грубости, но такое Нери слышала впервые. Она сглотнула, стараясь прогнать противное ощущение кома в горле. «Мне не обидно. Это моя мать, и она больна; она не помнит меня, она не знает, что говорит».
Но убедить себя в этом стало почти невозможно, когда Рея потянулась к ней с поднятой рукой, видимо намереваясь ударить по лицу. Нери вскрикнула и вскочила.
– За что, мама? – она невольно повысила голос, но быстро взяла себя в руки. – Я чиста, я не блудница, и стыдиться тебе нечего. Я твоя Нери. Я скоро выхожу замуж.
Нери не надеялась, что матушка это запомнит, однако гневное выражение её лица внезапно сменилось мягким и жалостливым. Густые, красиво изогнутые брови сдвинулись к переносице, и между ними собрались складки; она сложила руки в умоляющем жесте.
– Замуж? Не надо. Прошу тебя. Нет, нет, только не замуж.
– Почему? – спросила Нери, отступив на шаг. Её всё больше охватывал страх.
– Тихо, – Рея приложила палец к губам и подмигнула. – Тише, не то он услышит. Я вижу огонь – столько огня и крови... Нет-нет, не выходи замуж. Омой тело и одежду. Не выходи замуж.
– Кто он? – Нери с досадой услышала, как дрожит её голос. – О ком ты, матушка? Отца нет дома, он уехал к рагнару в Альдарак...
– Твой муж, конечно, дурочка, – прошептала Рея и, схватив один из ароматных оранжевых шаров, принялась раздирать его кожуру.
ГЛАВА VII
«Дерзкий! Умри за сие пагубное любопытство! – Мечи застучали надо мною, удары сыпались на грудь мою...»
(Н.М. Карамзин «Остров Борнгольм»)
Пиарт никогда не доверял всему, что связано с магией, ведьмами, волшебниками, ритуалами и прочими несуразицами в этом духе. Однако Ректор довольно быстро уговорил его не вызывать обратно приставов из Меертона («От них всё равно никакого проку – Вы ведь сами убедились, разве не так?»), а обратиться к человеку, обладающему Даром; он вообще прекрасно умел уговаривать.
– Почему тогда сразу не к Отражениям? – мрачно спросил Пиарт, выслушав доводы Ректоры.
– Отражения – это чересчур, согласен, – отозвался Ректор, по-видимому взволнованный открытием Пиарта гораздо меньше его самого и почти безмятежный, – а вот кое-кто из их учеников нам не помешает... Ступайте, профессор, Вы помогли Академии и мне лично. А сейчас, мне кажется, Вам требуется отдых – Вы слишком возбуждены.
И это было правдой. Эта находка настолько потрясла Пиарта, что он вовсе не хотел доверять её какому-нибудь чернокнижнику и тем более не понимал, почему в таком случае не рассказать об этом ограниченному кругу доверенных лиц внутри Академии. Но нет же, Ректор настоял на сохранении этих сведений в строжайшей тайне. Пиарту оставалось только вздохнуть и смириться – кажется, свою долю в поиски преступника он уже вложил, а дальше ему следовало отступиться.
Но отступаться было выше его сил, и вскоре он это понял. Его встревожила и взбудоражила вся эта история – он словно помолодел сразу лет на десять-пятнадцать. Изучив записи Карлиоса, Пиарт увидел, как укреплялся и становился всё более серьёзным интерес юноши к этой сфере знаний, многим казавшейся просто сказкой; сам он давно не мог похвастаться такой научной смелостью. Карлиос прекрасно изучил историю вопроса, подробно законспектировав множество трудов – по большей части достаточно древних; по крайней мере, все они принадлежали ещё временам королевств. Львиную долю всего написанного по этому поводу можно было назвать разве что нелепыми домыслами и фантазиями (причём, судя по пометкам Карлиоса, он был согласен в этом с Пиартом), но кое-что определённо заслуживало внимания. Например, знаменитый учёный Тоддиар аи Зентен, прославившийся открытиями в области астрономии, механики и оптики, написал целый трактат по теории иных миров с точки зрения физики, где довольно убедительно обосновывал их существование – даже для скептически настроенного Пиарта.
Естественно, из предположения о существовании других реальностей вытекал вопрос о том, что они могут из себя представлять и как попасть туда. И каких только безумных догадок на этот счёт не строилось!.. Создание специальных механизмов, магические ритуалы и жертвоприношения, искусственные крылья, огромные подводные корабли... Чертежи, расчёты и инструкции обычно прилагались, но пара каких-нибудь мелочей всегда разрушала вдохновляющую картину и делала её невозможной. У Пиарта от всего этого захватывало дух, и он чувствовал, как здравомыслие, которое он старательно в себе пестовал, потихоньку рушится под напором чего-то юного и томительно-сладостного, давно утраченного, сквозившего в каждой строчке этих бумаг.
Изучив пути, предлагавшиеся другими, Карлиос, по-видимому, решил найти собственный. Эта часть его заметок носила гораздо более обрывочный и загадочный характер и очень напоминала дневник, значительную часть которого занимало повторение слов «Неудача» и «Не получится». Сохранились явно не все листы, так что Пиарт не смог понять, в чём именно состояли его опыты и добился ли он в итоге чего-нибудь. Но одна из бумаг, написанная другим почерком, давала хотя бы частичный ответ на главный вопрос. Это была короткая записка, измятая и выглядевшая так, будто её нацарапали в спешке:
Господин Шегт, мне известно, чем Вы занимаетесь, и я думаю, что нам обоим было бы полезно встретиться. Так же, как Вы, я боюсь огласки своих изысканий – попав в дурные руки, они могут наделать больших бед – и поэтому не подписываюсь. Предлагаю увидеться завтра, во второй бане, во время утренних занятий – там как раз никого не будет, и нам не смогут помешать. Если Вы мне не верите, возможно, вас убедит это: скорее всего, я нашёл четвёртый компонент.
Яснее ясного было, что письмо пришло от убийцы или от того, кто его подослал; подлый и умный ход. Но кто именно написал его? Откуда он узнал о том, чем занимается Карлиос? Почему ему была так уже необходима его смерть? И, наконец, что ещё за «четвёртый компонент», ни одного упоминания о котором Пиарт у Карлиоса не встретил? В общем, вопросов стало только больше, и, решившись помочь, Пиарт понял, что даже в ботанике увяз, пожалуй, не так прочно, как в этом деле. Он выяснил, что совершенно не знал Карлиоса и даже недооценивал его, почти гениального в своей безрассудной смелости и поразительном трудолюбии. В его годы Пиарт таким не был. Бедняга Карлиос.
* * *
– Профессор, скоро закрываюсь.
– Да-да, извините, Рефин.
Дряхлый Рефин с вытянутым желтоватым лицом и гноящимися глазами служил библиотекарем в Академии ещё в ту пору, когда Пиарт учился, да и немудрено – эта должность была пожизненной. Он и тогда точно так же не выставлял за дверь засидевшихся до ночи студентов, на что имел полное право, а только мягко напоминал им о том, что пора бы заканчивать. Наибольшее количество напоминаний равнялось пяти, после чего лампы просто тушились, помещение закрывалось, и нерадивый юнец, не успевший подготовиться вовремя, оставался внутри ждать рассвета. Преподаватели, разумеется, в такие ситуации не попадали, а если и попадали, то ночёвка среди стеллажей им явно не грозила.
В этот вечер Пиарт засиделся над ещё парочкой книг из «списка Карлиоса», как он его про себя называл, причём настолько заинтересовался, что совершенно забыл о времени. Он устроился в удобном кресле с бордовой обивкой, разложив перед собой книги и выдержки из записей покойного (бумаги, конечно, после его донесения забрал Ректор, но Пиарт предусмотрительно выписал наиболее интригующие места). Книги были из подземного хранилища – редкие, потрёпанные издания. Рефин шаркал вдоль стен, тяжело дыша и задувая одну за другой масляные лампы; в остальном стояла тишина, а за высокими окнами была непроглядная темень.
Пиарт откинулся на спинку кресла, потирая зудевшие глаза, и как раз подумал, что пора и честь знать, когда прямо над ним раздался очень знакомый голос:
– Что-то Вы зачастили сюда в последние дни, профессор. Даже странно.
Пиарт сначала замер от неожиданности, а потом удивление сменилось злостью. Голос был приятным, даже слишком, но он давно научился не поддаваться его обаянию. Он заставил себя поднять голову; возле стола стоял Вораго, одетый не в мантию Академии, а в мирской костюм с изысканной небрежностью какого-нибудь городского щёголя. В тусклом свете черты его лица, в юношестве изящные и даже нежные, казались ещё более чёткими и жестковатыми, а взгляд – не менее цепким, чем прежде.
– Добрый вечер. Чем могу быть полезен?
– О, ещё и отвечаете мне. Действительно, что-то переменилось в мире.
Пиарт скрипнул зубами и принялся сосредоточенно складывать записи в папку.
– Так чем могу служить? Час поздний, я уже ухожу.
– Служить? – Пиарт не увидел, но почувствовал, что Вораго улыбнулся. – Нет, у Вас это никогда не получалось – слишком много гордыни. Сколько лет мы не разговаривали на этот раз? Два года, три?
– Вас мучает бессонница, и Вы решили об этом побеседовать? – Пиарт затянул узел на свитке так, что чуть не оторвал кусок тесьмы.
– По-моему, она мучает Вас, – Вораго кивнул на Рефина, который уже приближался к ним в своём сосредоточенном путешествии. – Вот верный знак, что человеку не спится... И даже не ботаникой Вы заняты, как я погляжу.
Пиарт спохватился: конечно же, он уже что-то заметил... Он поспешно закрыл верхнюю книгу и пододвинул всё к себе. И вдруг похолодел: а что, если Вораго связан с?... Ведь такое вполне возможно. И даже весьма вероятно. Проклятье. С этим человеком он всегда был недостаточно бдителен. Но всё изменилось. Должно было измениться – ведь столько лет прошло с тех пор, как они были друзьями. После первого, самого страшного предательства Вораго они ещё каким-то чудом помирились, но потом Пиарт получал по своим иллюзиям снова, и снова, и снова – пока наконец прилюдно не дал Вораго пощёчину. Он жаждал драки, а ещё больше – поединка, хотя драться толком никогда не умел. Однако Вораго только взглянул на него серьёзно и надменно, повернулся и вышел. А Пиарт остался стоять, как круглый дурак, задыхаясь от гнева и боли. Преподаватели не одобрили его поступка; даже один из его коллег, тоже изучавший ботанику и всегда благожелательно к нему настроенный, шепнул, проходя мимо: «Право же, Пиарт, это чересчур. Не знаю, что он Вам сделал, но ведёте Вы себя, как брошенная невеста». Пиарт сам не понял, как не убил кого-нибудь в тот день. Наверное, спасло природное отвращение к насилию.
– Это Вас не касается, – твёрдо ответил он и поднялся.
– Не спорю. Но, помнится, Вы всегда уверяли, что лучше проведёте неделю в своих теплицах или на грядках, чем два часа в библиотеке.
«Зачем? Зачем показывать, сколько он знает обо мне?... Низкий, грязный человек».
– Мне известно Ваше отношение к ботанике. Только графиками и формулами тоже не всё объяснишь, – он хотел идти, но ноги будто приросли к полу. Вораго непринуждённо облокотился о стол; сверкнуло серебряное шитьё на его рукаве. Пиарт задался вопросом о том, куда это он собрался на ночь глядя. А впрочем, какая разница.
– И всё же в числах есть поразительная гармония, что бы Вы ни говорили. Они превращают беспорядок в стройность, почти в музыку.
– В таком случае у меня нет слуха.
– Это точно. С математикой у Вас всегда было туго.
– Что Вам нужно, Вораго? – решился наконец Пиарт. – Я знаю, Вы бы не подошли ко мне просто так.
– Откуда такая уверенность? Может быть, у меня всего лишь появился порыв поговорить.
– Скорее порыв в очередной раз поиздеваться надо мной... Спокойной ночи, – Пиарт взял папку с записями под мышку, сложил книги и свиток на стоявшую тут же библиотечную тележку и зашагал к выходу.
– Стойте, Пиарт! – окликнул его Вораго. Он остановился, вздохнул и оглянулся.
– Да?
– Вы правы, у меня к Вам дело, – Вораго по-кошачьи бесшумно приблизился, запустил руку в карман и вынул оттуда свёрнутый вчетверо лист. Пиарт осторожно принял его.
– Что это?
– Думаю, это поможет Вам в том, чем Вы сейчас занимаетесь.
Пиарт ещё сильнее напрягся и развернул лист. Перед ним была карта, явно изображавшая окрестности Академии. Четыре места на ней отмечали жирные кресты.
– Ничего не понимаю. О чём Вы говорите?
– Об убийстве молодого Шегта. Незадолго до смерти он отдал это мне на хранение. Кажется, сейчас она Вам нужнее.
– Отдал Вам?... – Пиарт задохнулся от возмущения и совершенно запутался. – Значит, он посвящал Вас в... То есть Вы знали, что... И с чего Вы взяли, что я...
Вораго тихо засмеялся.
– Полагаю, скоро Вы и сами во всём разберётесь, но будьте осторожны – по-моему, Вы ввязались в кое-что опасное... А теперь, боюсь, мне пора. Одна молодая особа в Меертоне уже считает секунды.