Текст книги "Прорицатель (СИ)"

Автор книги: Юлия Пушкарева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц)

ГЛАВА XXXII

Хоронили градоправителя через день, пышно и со знанием дела. Шестеро жрецов помоложе пронесли его тело на своих плечах сначала по малому кругу – по площади вокруг Сини, а потом – по большому, вдоль городских стен. На стенах рыдали хорошо помнящие своё ремесло старушки-плакальщицы, и ветер играл их траурными балахонами и седыми космами. Сам Айрег аи Декар был облачён в синее с вышитым источником – в последнее одеяние градоправителя. Жреческая процессия вокруг него молилась, поливая высыпавшие на улицу толпы освящённой водой. Никто в этот день не работал, и чуть ли не весь Город собрался взглянуть на это зрелище и проводить Айрега. Дорогу перед процессией забрасывали цветами; некоторые женщины пускали тайком слезу, а из мужчин кто-то угрюмо молчал, кто-то думал или рассуждал с сожалением: «А мужик-то толковый был, что ни говори». Даже торговцы покинули свои бессменные посты за прилавками – всё равно покупателей им в эти часы ожидать было нечего.

Следом за основной процессией шли городские вельможи и советники разных рангов, горстка приехавших почтить Айрега лордов и леди, дальние родственники через браки и единственный кровный – младший брат, который, несмотря на своё тяжёлое состояние, предпочёл пойти пешком, как положено. Меакар не приехал – скорее всего, печальная весть долетела до него слишком поздно.

Пройдя до конца большой круг (солнце уже давно оставило зенит, хотя выдвинулись ранним утром), тело вынесли к Западным воротам и за стену – оттуда недалеко было до кладбища и усыпальницы семьи Декаров. Следуя обычаю, тело положили на сооружённый ночью постамент, окружили хворостом с ароматными травами, и одна из жриц Льер почти ласково дотронулась до хвороста зажжённым факелом. Пламя занялось легко; когда верховный жрец дочитал наконец молитвы и прекратился скорбный вой плакальщиц, всё уже было кончено.

– Да хранят тебя боги, Айрег аи Декар, – сказал верховный жрец, бережно ссыпая его прах в узорчатую урну. – Да оплачет тебя дождями Льер, да согреет тебя дыханием Шейиз, да разобьёт твои оковы Эакан, да упокоит тебя Дарекра. Город тебя помнит.

– Город тебя помнит, – нестройным гулом прокатилось по тем немногим, кто дошёл до конца церемонии. Потом все стали расходиться, и один Мезор ещё долго стоял, глядя, как закапывают урну.

– Собирается дождь, господин Декар, – робко кашлянув, сказал один из охранников.

– Что? – рассеянно откликнулся Мезор.

– Скоро дождь будет, говорю. Вам бы лучше пойти домой – простудитесь, а завтра ведь церемония.

Церемония. Ему в торжественной обстановке вручат ключи от Города. Странно, но он почти забыл об этом; он вообще стал ужасно забывчив. Он разговаривал с городским Советом по этому поводу и убеждал их перенести её, продлив траур, но они были непреклонны – им всё мерещились какие-то назревающие волнения.

– Конечно. Пойдёмте.

Под сгущавшимися тучами Мезор добрёл до своего дома (в градоправительскую резиденцию он не собирался заглядывать до завтра) и заперся в кабинете. Его уже успели навестить толпы соболезнующих, устроителей церемонии и просто льстецов, поэтому он закрылся на ключ и велел никого не впускать.

«Совсем никого, – устало добавил он про себя. – Даже если явится Меакар».

Какое-то время он сидел, спрятав лицо в ладонях – когда-то давно, ещё в детстве, он часто делал так, когда бывало тоскливо. Если бы Айрег мог видеть его сейчас, он бы назвал его слабым.

«Так и есть. Я слаб, я трус. Я боюсь так, как никогда не боялся, – боюсь смотреть в лицо твоей смерти, Айрег. Это меня она должна была забрать».

Хотя в таком случае ему было бы несравненно легче. Что и говорить, мир слишком жесток, чтобы дарить ему такие поблажки; да он ничем их и не заслужил.

В кабинете отчего-то было холодно; он встал и захлопнул приоткрытое окно. А потом вспомнил, что ничего не ел, кажется, со вчерашнего утра – и голода совершенно не чувствовал. И Мезора посетила странная мысль.

Он вышел, прошёл через коридор и спустился к подвальным помещениям – на кухню. Служанки, кухарки и поварята испуганно и почтительно от него отшатывались, сгибаясь в поклонах, – их господин забредал сюда пару раз за всю жизнь. Стоял дымный чад, в котором мало что можно было разобрать; звенела посуда, сверкали ножи, и со всех сторон давила грубо сколоченная деревянная мебель.

– Вам что-нибудь угодно, господин градоправитель? Прикажете подать обед?

Мезор дёрнулся от этого обращения и увидел главного повара – бодрого мужчину лет за сорок, необычно худощавого для своего места.

– Нет... Отчего так шумно?

– Готовится обед к завтрашней церемонии, конечно. Хотите взглянуть? Свежайшая говядина, запечённая стерлядь, как Вы любите...

– Нет, спасибо. Мне нужна Кейла эи Онир.

– Кейла? – повар нахмурился, припоминая. – Судомойка? Пойдёмте, я отведу Вас к ней. Надеюсь, она ничего не натворила?

– Я просто хотел бы поговорить с ней, – сказал Мезор, наблюдая, как вытягивается лицо повара. Он подобострастно умолк.

Лавируя между столами, они прошли в дальний конец кухни – туда, где стояли чаны с посудой. Мезор увидел Кейлу сразу – такая же моложавая и статная, как прежде, она как раз наливала в лохань горячей воды. Заметив его, выпрямилась, отставила ведро и поклонилась, отбросив выбившиеся из-под косынки волосы с раскрасневшегося лица. Повар удалился.

– Господин Декар, – сказала она, и Мезор мысленно поблагодарил её за отсутствие «господина градоправителя».

– Вы удивлены моим приходом?

– Да, – сказала она, глядя ему в глаза, но он видел, что она лжёт. Морщинки, чересчур впалые щёки, наверное, чуть более тяжёлая нижняя челюсть – в остальном же вылитая Атти. Мезор вздохнул.

– Я отвлёк Вас от работы. Простите. Можете продолжать.

Пожав плечами, она невозмутимо наклонилась над лоханью и стала оттирать сковороду. Мезор невольно залюбовался точными и сильными движениями её рук.

– Как Ваша дочь? По-прежнему не замужем?

– По-прежнему.

– А сын? Закончил школу?

Она замерла на мгновение, но в лице совсем не изменилась.

– Мой сын уехал... И пока не вернулся.

– Где он, Кейла? Скажите мне прямо.

– Я не знаю, господин Декар. Правда не знаю. Позвольте спросить, зачем Вам это?

– Выходит, он пропал?

Кейла старательно протёрла сковороду, потом сложила её в стопку чистой посуды и взялась за большое блюдо, не поднимая глаз.

– Выходит, так.

– Но Вы верите в то, что он до сих пор жив?

Она не ответила.

– Может быть, сейчас он беседует с моим братом, – продолжил Мезор, испытывая странное наслаждение от боли, которую ей причинял; он хотел, чтобы целому миру было так же больно, как ему, – на равных.

– Не думаю, что Ваш брат был при жизни слишком разговорчив, мой господин.

Такого хлёсткого ответа он не ожидал. На равных... Беседовал ли Айрег на равных когда-нибудь с кем-нибудь, даже с родителями, или с Клариссой, или с ним?

– Вы не знали его, Кейла.

– А Вы не знаете моего сына. Оставьте его в покое.

Он бы мог лишить её жалованья за такую дерзость.

– Если он когда-нибудь вернётся... Скажите ему, что в стенах Города-на-Сини ему ничего не грозит. Я обещаю это.

«Как я могу обещать? Разве я спасу его от Близнецов?»

Гибельная, гибельная связь Айрега с Цитаделью Порядка – слишком крупную он поймал рыбу.

Но почему, проклятье, почему даже сейчас его так беспокоит этот неприкаянный мальчишка?

– Я скажу ему, господин Декар.

– Кейла, – прошептал он так тихо, чтобы их не слышали – хотя в окружавшем лязге, шипении, шкворчании и разговорах это и так было бы почти невозможно, – я не знаю, что мне делать. Я потерял всё.

Он не знал, зачем ей всё это говорит. Вот теперь она снова вскинула на него глаза – тёмно-карие, ясные и умные. Мезору вспомнилось, что у мальчишки глаза были светлые – в отца.

– Жить, господин Декар. Жить и править Городом.

ГЛАВА XXXIII

Мей пришёл в себя под странный шорох. Он лежал на песке – мелком, тёмно-золотистом, совсем не похожем на приозёрный, а скорее напоминающем тот, что сыпался в часах в лавочке господина Лерто. Подняв голову, он понял, что на этот песок плавно, одна за другой набегают мелкие волны и легко откатываются обратно. А посмотрев ещё выше, увидел бескрайнюю водную гладь, тянувшуюся до самого горизонта – насквозь синюю, с густым тёмным отливом, облитую рыжими, почти красными лучами громадного заходящего солнца.

– Море, – сказал он вслух, самому себе не веря. Он не думал, что когда-то увидит его. Он встал и стряхнул с себя песок, чтобы окончательно убедиться, что не спит.

Воздух был лёгкий и прохладный, а на языке быстро появился солёный привкус. Неподалёку от себя Мей увидел лихо закрученную раковину – о таких он только читал, – а оглянувшись – странного вида деревья с шипастыми стволами и пористой листвой. Совсем крошечные в начале, они постепенно переходили в сплошную стену и образовывали настоящую чащу; их сплетавшиеся, как в объятиях, ветви с трудом пропускали солнечные лучи.

– Это остров Феалтах, – сказала Анна, подойдя откуда-то сбоку. – Когда-то он был сердцем огромной и сильной империи. Её границы охватывали почти весь мир, а молва о славе докатывалась до Центра Мироздания и обеих Цитаделей.

Неслыханная печаль звучала в её голосе, пока она обводила взглядом пустынный пейзаж. Мею вдруг захотелось просто обнять её и прижать к себе, утешая; это место явно причиняло ей сильную боль, которую она даже не особенно пыталась скрыть. Но вместо этого он только спросил:

– И что с ней стало потом?

– Она пала, – лоб Анны прорезала морщинка; она нервно потёрла плечо, обтянутое простой тёмной тканью. – Примерно так, как ваши королевства. Изнутри её грызли гражданские войны, с границ напирали дикие племена, но в итоге дело решил случай. Это была катастрофа, Мей. Страшные вещи творились – землю трясло почти непрерывно, море гневалось, и целые города оказывались затопленными. С неба низвергались потоки огня, и поля горели – видел бы ты, как жёны крестьян рвали на себе волосы. Не было спасу от мора: падала скотина – все дороги были завалены трупами коров, волов, лошадей; а люди гибли от чумы и других болезней, которые распространялись быстро и убивали в несколько дней. То и дело налетали ураганы, в степях – суховеи, в пустынях – пыльные бури, но по сравнению со всем прочим они даже не казались таким уж ужасным бедствием. Всё было кончено легко – вероятно, империя слишком возвысилась для государства смертных. Ты не представляешь, какой властью она обладала, Мей, какие здесь строились города и замки, какие открытия делались, какая музыка звучала... Иногда мне снится всё это. Изредка.

– Мой отец тоже отсюда родом? – спросил Мей, помедлив. Анна качнула головой.

– Он родился на окраинах империи, на севере, если я правильно понимаю. Лично я не знала его... Не знаю, жив ли он сейчас. Моя же юность прошла прямо здесь, на Феалтах. Я не до конца рассказала тебе эту историю, Мей. Те немногие, кто спасся после конца света – некоторые говорили, что это был суд за наши бессчётные грехи, – уже не надеялись выжить на развалинах всего, что им было дорого. И тогда духи Цитадели Порядка собрали нас и дали нам возможность ходить по мирам, нигде не задерживаясь надолго. Постепенно за нами закрепилось имя Странников – тех, кто остался без родины. Тот портал под камнем создали такие же, как твой отец и я.

– Так сколько же тебе лет?...

Она улыбнулась – своей вечной улыбкой с не двойным даже, а тройным дном – и не ответила.

– Как по-твоему – здесь красиво?

– Очень, – честно сказал Мей.

– То, что ты видишь, никак не сравнится с прошлым великолепием... Здесь теперь только чаща; эти деревья – гхоули – нечто вроде сорняков на всём Юге...

Она очень оживилась – в глазах появился блеск, которого Мей раньше не видел; не прежнее золотистое мерцание, а какой-то потаённый огонь. Ему было и горько, и радостно смотреть на неё в тот миг.

– Покажи мне остров, – попросил он, чувствуя, что Анна ждёт этой просьбы.

– Не думаю, что тут теперь есть хоть что-то кроме этих зарослей... Ты действительно хочешь?...

– Да.

– Что ж, пойдём.

* * *

Они бродили до тех пор, пока не наступила ночь – а не наступала она очень долго, гигантскому солнцу было будто бы тяжело уходить за горизонт. Гхоули правда заполонили остров, и Мей ломал голову над вопросом о том, сколько же лет должно было уйти на то, чтобы от человеческого присутствия на Феалтах не осталось ни малейшего следа. Иногда ему казалось, что скрытые под узлами корней камни напоминают когда-то заботливо отшлифованные плиты или что в груде листвы поблёскивает нечто металлическое, но обычно это оказывалось иллюзией. Анна рассказывала что-то почти непрерывно – нараспев, неспешно, получая явное удовольствие от каждого шага и вдоха. С её слов Мей пытался представить себе все эти мосты, арки, дороги, фонтаны, но у него ничего не выходило. И ещё – не получалось вообразить Анну юной и наивной перед лицом смерти, настигшей её мир.

Скорее всего, это и сделало её такой, какой он её встретил.

Задавать лишние вопросы он почти не пытался, справедливо полагая, что у них и так уйма времени. И всё же осмыслить тот факт, что они вдвоём в целом мире, он пока не мог. Это было слишком безумно и слишком желанно.

– А кем ты вообще была, можно узнать? – решился всё-таки спросить он, когда они сидели у нехитро разведённого ближе к берегу костра из ветвей гхоули, поедая их полосатые плоды, по вкусу похожие на груши.

– В каком смысле?

– Чем ты занималась до катастрофы? Кто твоя семья?

– Я была колдуньей, Мей, – неожиданно просто ответила Анна, внимательно глядя на него через костёр. – Я всегда ею была, и поэтому удел Странницы дался мне проще, чем многим другим.

Мей задумался над этими словами, глядя на взошедшие три луны – две серебристых и одну зеленоватую – в окружении прихотливо изогнутых созвездий.

– Помнишь, ты пела мне песню в Долине? Спасут высокие стены героя...

– Конечно, – она тихонько рассмеялась. – Приятно, что ты помнишь. Да, это вольный перевод одной из баллад моей молодости. Тебе допеть?

– Да... На твоём родном языке, если можно. Так, как это должно звучать. Пожалуйста.

– Погоди немного, я вспомню, – несколько мгновений она посидела, зажмурившись, а потом тряхнула головой, бросила огрызок плода на землю и запела.

... Чуть позже Анна уже заснула, но Мею, опьянённому этой ночью, не спалось. Он думал о своей семье, об отце, об Анне... Видений не было, но он всё-таки покопался в вещах и достал свою тетрадку с записями. Обмакнул перо в дорожный флакончик с чернилами.

Стихи лезли откуда-то изнутри, безжалостно раскраивая его; он был как котёл над огнём с плотно прижатой крышкой. Строчки летели одна за другой в каком-то угаре, и каждая дышала Анной и безысходностью; но он понимал, что это совсем не то, что нужно, что он никогда не сможет выразить и воспеть её так, как это сделал много веков назад, например, бард Эйвине Золотая Флейта из королевства Кезорре с далёкой северянкой, дочерью правителя Альсунга.

Мей выдрал листы и поджёг их. Долго смотрел, как бумага чернеет и съёживается. Рядом ровно дышала, свернувшись калачиком на покрывале, Анна, шумело море, и Мей успокаивался.

И тогда он написал одну фразу, уже не думая о стихах. В тот момент он даже не боялся Близнецов, и не тревожился за маму и Атти, и не размышлял о Гэрхо или Ниисах, и не ненавидел Эйтона, и не сгорал от страсти. Он был спокоен, как то самое море перед ним – и всё это тонуло в нём, не умея насытить. Фраза была простая и ясная – намного проще и яснее, чем он предполагал; и в то же время она с поразительной точностью воплощала именно то, что он хотел сказать, о чём думал и из-за чего волновался. «О боги, чем я занимаюсь», – с отвращением подумал Мей и написал следующую фразу. И понял, что ему нравится.

ГЛАВА XXXIV

В один из дней на исходе весны Атти стояла за прилавком на рынке. Перед ней на потрёпанной скатерти лежал каждодневный скарб – вышивание, шитьё (в основном для детей), блюдо с вишнёвыми пирожками... Иногда над блюдом принимались кружить ленивые, объевшиеся мухи, и она отгоняла их веткой. Солнце парило беспощадно, так что Атти была несказанно рада навесу, создававшему тень. Впрочем, это было лучше, чем пронизывающий зимний холод. Атти безумно устала, её пошатывало от голода, и думать ни о чём не хотелось. На рынке царила сутолока – как обычно, драли глотки торговцы и торговки, шныряли беспризорники, женщины важно бродили от прилавка к прилавку; среди них Атти заметила Риэти – далеко, у лотка с кусками мыла. Выглядела она счастливой, и Атти с острой скорбью вспомнила Мея. Она давно уже почти не верила в его возвращение, хотя видела, что мама не теряет надежды.

Пару дней назад к Атти посватался подмастерье красильщика Вейра – неглупый прыщавый парень с кошельком сбережений. Мей был мельком знаком с ним. Она не нашла в себе сил ответить ему сразу, но по глазам матери видела, что отказать не сможет, – они обе и так понимали, что без мужской помощи и защиты просто умрут от голода, рано или поздно. То состояние, которое с господского плеча подарил им Мезор аи Декар, они разнесли в лечебницу, храм и нищим. Глупый поступок, конечно, но ни она, ни Кейла принять это не могли.

– Завернёшь мне два пирожка, красавица?

Не приглядываясь к подошедшему молодому человеку, Атти кивнула, будто очнувшись, и кинулась к блюду.

– Шесть медяков, пожалуйста.

На прилавок со звоном высыпалась горсть серебра. Атти изумлённо подняла глаза.

– Но это слишком...  – и осеклась. Незнакомец смотрел на неё с тёплой и виноватой улыбкой. Веснушки, нос с горбинкой. Нет, этого не может быть. – Эйтон?

– Атти. Я скучал.

* * *

Время на острове Феалтах текло медленнее, чем привык Мей. Дни неспешно переваливались в ночи и обратно; он не считал их – может быть, потому, что чувствовал себя по-настоящему счастливым; его, разломанного, как будто склеили изнутри. Ему нравилось бродить в одиночестве и слушать море, нравилось вспоминать и строить планы... Он планировал, как вернётся в Город-на-Сини и добьётся влияния при градоправителе: его Дар – нешуточное преимущество для любого политика. Они втроём станут богаты, и у них появится свой дом – большой и удобный. Мама сможет больше не мыть посуду и начнёт одеваться, как леди, а Атти выйдет замуж за надёжного человека и будет счастлива. Наведается он и в Долину – поживёт там пару лет или хотя бы месяцев, доучится у Гэрхо, побеседует с Деос, покажет Отражениям свои сочинения – что они, интересно, скажут по этому поводу? Пусть даже ничего хорошего – всё равно интересно узнать. И Ниис хотелось бы навестить – отблагодарить лорда Тернегара с леди Амельдой чем-то более значительным, чем слова, сказать Маире спасибо за гелиотроп, послушать язвительные монологи Веттона, посмотреть на жену Таллиама... И ещё он обязательно разузнает всё, что сможет, о своём отце. А если получится – найдёт его.

Он, конечно же, знал, что всего этого может никогда не произойти, что он может умереть на этом пустынном острове, прячась от Близнецов рядом с женщиной, к которой привязан намного больше, чем это позволено, и которой не нужен.

Однажды Мей сидел со своими записями на любимом месте на берегу, вытянув ноги так, что периодически пальцев касалась вода. Где-то вдалеке раздавались крики чаек – хотя это были и не совсем чайки, но Мей не знал их названия. К нему подошла Анна и села рядом – Мей увидел пару её босых маленьких ступней рядом со своими костистыми ногами.

– Я подумала о том, что ты сказал о грехе, и всё-таки не могу с тобой согласиться.

– И почему же? Потому что я красильщик? – хмыкнул Мей, искоса взглянув на её точёный профиль.

– Глупо говорить так – ты же знаешь, что нет. Просто ты сказал, что грехом называется...

– Грехом перед богами и людьми, – машинально поправил Мей, вспомнив жреческую формулировку.

– Я не верю в богов... Но пусть так – перед богами и людьми. Так вот, им, по-твоему, называется всё, что не является естественным, правильным и положенным. Но откуда ты знаешь, что именно естественно и правильно?

– Это все знают. Нельзя отрицать, что убить или украсть – это грех.

– А убить по случайности или в битве за своих родных? А украсть во имя спасения чьей-то жизни?

Мей вздохнул. Он не представлял, что ответить, к тому же уже и не помнил, с чего у них начался этот разговор. Он положил тетрадь и перо на песок между ними.

– Не уверен, что здесь могут быть какие-то оправдания.

– Тогда и твой Дар – грех. Вряд ли кто-то в здравом уме будет считать его естественным.

– Вполне вероятно – невольный, но грех. Я вижу то, что не дозволено видеть людям, и никогда не утверждал, что меня это радует, – запальчиво сказал Мей.

– Ты невыносим, красильщик... А любовь, по-твоему, тоже может быть грехом?

Мей собрался было ответить «Вполне», но не решился. В голове у него вертелось множество возможных слов, и ничего не подходило.

– Вряд ли вообще кто-то может ответить на этот вопрос, – тяжело вымолвил он наконец. По водяной кромке полз пурпурный морской ёж, и Мей стал смотреть на это маленькое чудовище. Жаль, что Теиг не видит.

– И всё-таки? – тихо произнесла Анна. «Чего ты добиваешься?» – с тоской подумал Мей.

– Если даже и может, я не откажусь от неё. Я люблю тебя, и пусть боги и люди проклянут меня, если это грех.

В следующую секунду в воздухе что-то тонко просвистело, запахло жаром и копотью. Анна вскочила, хищно изогнувшись, и Мея поразила перемена в её лице – раздувшиеся ноздри, встревоженно раскрытые глаза. Она смотрела куда-то за его спину. Поднялся ветер, и песок змеисто зашевелился. Мей осторожно встал.

– Анна, что слу...

Не ответив ему, она коротко вскрикнула что-то на незнакомом языке. Мей оглянулся. Перед ним стояли Близнецы – единые в двух телах, смуглые, вихрями перелетающие с места на место и одновременно неподвижные, как вода. И Мей только сейчас понял, на чьи глаза похожи их – на глаза Анны, и примерно с той же долей безумной, волчьей желтизны. Он замер.

– Мы пришли, сестра, – их голоса звучали в унисон. – Мы пришли по твоему зову.

– Сестра?...  – переспросил Мей. У него спазмом сжало горло. «Нет. Нет, нет, нет».

– Я не приводила вас.

– Нет, ты привела нас. Это так, брат? – спросил один из них.

– Так, брат, – ответил другой. – Исполнилось то, что нам предначертали. Открылся путь к сердцу видящего, и открылась наша дорога.

– Путь к сердцу? – слабо повторил Мей. Так вот в чём дело. Как можно было быть таким идиотом и не понять сразу – сначала эта история с Атти, а потом... Он просто баран, предназначенный в жертву, и принести её мог только человек, к которому он привязан – только тот, чей удар способен нарушить его защиту. Он никто, он пешка.

– Мей, выслушай меня.

– Я тебе верил, – всё рухнуло так быстро и так неправдоподобно легко. Всё это время Анна не охраняла его, а вела к гибели; вся её помощь – одна большая ложь, призванная лишь заставить его абсолютно довериться... И полюбить. Зато теперь не надо бояться – всё, что можно потерять, уже потеряно. – Что ж, делайте, раз пришли. Убейте меня.

Близнецы не шелохнулись – должно быть, ожидали приказа своей сестры – или повелительницы. Анна молча смотрела на него, и Мею вскоре надоела эта немая сцена.

– Ну же, бездна тебя возьми, – он думал, что закричит на неё, но вместо этого голос сбился почти на шёпот. – Скажи им. Я ведь прорицатель, а ты из этой Цитадели Порядка – или как её там. Меня не должно существовать. Вот только интересно, как ты обвела вокруг пальца Отражений, особенно Гэрхо? А впрочем, неважно. Не отвечай. О боги, прекрати это немедленно. Я прошу.

– Мей...

– Не тяни, Анна. Ты и так потратила на меня уйму времени. На меня, красильщика, сына судомойки. Прекрати это.

– Мей, тебя не убьют, – её голос окреп, и она по-королевски подняла руку – хрупкая и величественная фигура, озарённая солнечными лучами. – Я так решила, и воля моя нерушима. Он останется жить, и его Дар будет при нём. Он подчинил его себе. Мы ошибались.

– С тобой не согласятся, сестра, – отстранённо и хором ответили Близнецы.

– Пускай, – Анна скрутила с большого пальца золотой перстень с массивным чёрным камнем, который Мей не видел раньше, и протянула ему. – Возьми. Это перстень, чтобы ходить по мирам, перстень странника. Ты увидишь всё, что захочешь, Мей, и тебя ждут великие и сложные пути – хоть и не мне предсказывать прорицателю.

– Нет в тебе жалости, – сказал Мей, принимая перстень. – Намного милосерднее было бы меня убить.

– Значит, считай меня жестокой, – на тонких губах играла грустная улыбка. – Но теперь ты можешь вернуться домой – всё закончилось, всё прошло.

– Закончилось, когда ты передумала?

– Когда я передумала. Как можно скорее забудь меня.

– Мне проще отказаться от Дара, – сказал он, и перстень услужливо сжал его палец.