Текст книги "Прорицатель (СИ)"

Автор книги: Юлия Пушкарева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 36 страниц)

КНИГА ТРЕТЬЯ

«Есть зловещие виденья,

От которых нет спасенья:

Тайной силою пленён,

В круг волшебный заключён,

Ты нигде их не избудешь,

Никогда один не будешь -

Ты замрёшь навеки в них, -

В тёмных силах чар моих»

(Дж. Г. Байрон «Манфред»; I, 1. Пер. И.А. Бунина)

«И приложился пророк к народу своему, насыщенный днями и не заметив конца своих дней»

(И.А. Бунин «Смерть пророка»)

ПРОЛОГ

Он сидел на краю постели, выпрямившись так, будто в спину вогнали штырь. Это давалось нелегко, но так было проще переносить почти постоянную ломоту в костях – один из печальных уроков, подаренных старостью. К числу других относились и голос, давно утративший благозвучие, и ставшие пепельными волосы, и, конечно, кожа, напоминавшая теперь изморённую засухой, растрескавшуюся землю. Однако больше всего хлопот доставляло, пожалуй, испорченное зрение – вокруг терялись очертания, расплывались формы, и вот уже несколько лет, как он не мог читать и писать самостоятельно. И это удручало сильнее мышц, лишившихся мощи и гибкости.

Живая развалина – вот чем он стал. Жалкое подобие себя прежнего. Ну что ж – такова участь всего живого в Мироздании, и ничьи боги не ответят, хорошо это или дурно. Но, говоря по совести, он не имеет права жаловаться: век Странника и без того дольше века обычного человека, а главная его привилегия и главное проклятие – в том, что смерть не заберёт его, пока он сам не пожелает. Тело стареет и разрушается, но разум, память, способность рассуждать никуда не уходят – а значит, нет и опасности стать безвольным растением, бессловесной обузой для окружающих. Хотя бы это обнадёживает.

И ещё кое-что, конечно. Пророческий Дар. Нет силы, которая смогла бы изгнать или сломить его, поэтому видения приходят снова и снова – по-прежнему разные, по-прежнему запутанные и странные. Но он уже не видит в этом пытки, как в юности, или досадной привычки, как в зрелые годы, – он наслаждается ими, смакует каждую деталь, словно задыхающийся, который глотнул свежего воздуха. Потому что они – знак жизни. Живёт прорицатель, и роятся вокруг него бесчисленные миры, и переплетаются, вторя или противореча друг другу, тысячи тысяч судеб и возможностей. Всё идёт так, как должно быть.

– На чём я остановился? – спросил Мей, заметив, что слишком надолго умолк. Молодая женщина, сидевшая за столом у окна, поспешно зашуршала бумагами.

– На том, как сокол схватился с вороном.

– И это всё?

– Пока да.

– Дальше, Айвин, – он прикрыл глаза, вспоминая подробности, – они долго дрались – клювами, когтями; всюду летели перья. Ворон ранил сокола, но был повержен, и на его костях вырос сад.

– Добавите описание сада? – деловым тоном осведомилась Айвин, как только перо прекратило скрипеть по листу. Мей улыбнулся: эта дотошность напоминала ему давно почившую с миром сестру. Что и говорить, Айвин полностью влилась в их семью, и Тоддиар, его праправнук, поступил верно, когда женился на ней.

– Не стоит, это не так важно. Разошли в Академию, к Белому Камню и к господину аи Сейту на острова Минши. Пусть пересылают оттуда, куда сочтут нужным.

– А экземпляр для градоправителя?

Мей поморщился.

– Не думаю. Это явно его не касается.

– Но, господин Меидир, договор...  – несмело начала она. Мей вздохнул.

– В бездну все договоры, дитя. Градоправителю вовсе не обязательно знать о каждом моём видении, я ведь уже объяснял. Я, разумеется, считаюсь его почётным советником на городской пенсии, но не слугой.

Айвин благоразумно не стала спорить. Мей слушал, как она переносит запись видения на другие листки. Он уже практически не мог её видеть, но отлично помнил, как она выглядит: бойкие глаза, приятная полнота, роскошная грива волос. Не женщина, а находка – прекрасная жена для Тоддиара и мать для детей, рачительная хозяйка, вдобавок – сиделка и секретарь для дряхлого, полулегендарного предка своего мужа. И всё в одном лице. Не позавидуешь такой жизни.

Мей поселился в этом доме на Улице Кровельщиков одиннадцать лет назад, когда Тоддиар аи Батвиг, правнук Инис, младшей дочери Атти и его племянницы, ещё жил там один. Тоддиар был человеком необычным для пришедших новых времён: здравомыслие сочеталось в нём с добротой, а доходящая до застенчивости скромность – с живым интересом ко всему новому. Должно быть, поэтому он с искренним уважением отнёсся к чудаковатому старику с родственной кровью и радушно принял его под свою крышу. Мей им гордился: Тод оказался не только последним его родичем, оставшимся в живых, но и лучшим врачом в Городе-на-Сини. Он много и честно трудился, так что мог позволить себе, а после и Айвин с детворой безбедную жизнь.

Здесь Мей обрёл тихое пристанище после своего долгого, безумно долгого пути. Может быть, и странно называть тихим пристанищем место посреди Города, который за последние десятки лет ещё больше разросся, а по громкости шума и степени загрязнённости превзошёл даже Город-у-Красной-Реки. Однако иначе Мей не сумел бы описать это: он был как лодка, которую швыряло о скалы в бурю и прибило наконец к берегу.

Новые звуки вплелись в гомон с улицы и грохот проезжавших мимо экипажей: снизу донёсся дробный топот и детские голоса. Айвин вскочила из-за стола.

– Вернулись. Пойду встречу.

– Конечно, ступай, – сказал Мей. Он оживился: каждый день с нетерпением ждал возвращения этих маленьких бестий из школы. Он не сумел бы подобрать слова, чтобы описать, как исступлённо любил их и какая светлая грусть охватывала его на семейных ужинах Тода и Айвин. «Сентиментальный старик», – с мысленной усмешкой пожурил он себя. Ну и пусть. Боги не послали ему, неприкаянному, собственных детей и собственного покоя, так что не смеют теперь мешать любоваться чужими.

Айвин отсутствовала недолго, но Кенрад и Эвви опередили её, ворвавшись в комнату с возбуждёнными криками.

– Дедушка Мей, скажи ему, что он дурак! – восьмилетняя девочка кинулась в его объятия, и он с улыбкой почувствовал знакомое сооружение из косичек на голове и карамельный запах из кондитерской лавки. Как всегда, требование звучало весьма решительно. Её брат – на полтора года старше и куда более степенного нрава – остановился поодаль, сердито чертя носком по ковру.

– Это почему же? – поинтересовался Мей, пока Эвви по-свойски усаживалась к нему на колени.

– Я не подкидывал рыжей Гилти мышь за шиворот, я уже говорил! – возмущённо вмешался Кенрад. – Я даже не знал об этом!

– Зато ты вместе со всеми дразнил её, и меня заодно!

– Вот ещё, даже не думал. Против тебя я слова не сказал.

– Всё ты врёшь! Я заступилась за неё, а ты сказал, что все девчонки дуры и трусихи.

– Ну я же не тебя имел в виду! – вскипел Кенрад, ожесточённо теребя статуэтку с комода. – И вообще, никто не просил её вопить так, будто её режут!

– Я попрошу дедушку Мея позвать Отражение, чтобы на вас наложили заклятие безмолвия, – пообещала Айвин, открывая дверь. – А ну быстро мыть руки и в столовую!

– Ну, нет, Отражение – это перебор, – сказал Мей и, подумав, добавил: – Хотя... Многие из них не любят девочек, которые обзываются по пустякам, а ещё больше мальчиков, которые смеются над чужим страхом.

– Откуда тебе знать? – подозрительно спросил Кенрад. – Вряд ли вы с ними это обсуждали.

Мей вздохнул. Ох уж это беспощадное взросление. Жаль, что они перестали верить каждому его слову.

– Я могу судить об этом по многим другим вещам. Честное слово, – он помедлил, осознав, что даже чуть-чуть лукавит. Гэрхо, да и некоторые из прочих знакомых ему Отражений определённо были бы в восторге от затеи с мышью и долго хохотали. Но детям необязательно об этом знать. – Так или иначе, думаю, вам пора забыть эту глупую историю и пообедать. Не стоит злиться друг на друга – бесполезное занятие.

– К тому же суп остывает, – напомнила Айвин. – А Тэлли сегодня сварила тот самый, с опятами.

И точно – по дому уже разносился густой грибной аромат. Мей решительно попытался высвободиться из ручонок Эвви, чтобы встать; с годами это становилось всё сложнее.

– Историю, – попросила она неожиданно смиренным голосом. – Только одну, ну пожалуйста.

– Да, пожалуйста! – поддержал Кенрад, усаживаясь на полу у кровати; уж в этом они всегда были единодушны. – Мы не голодны, мама.

– Опять эти капризы, – как можно суровее сказала Айвин. – Потом вы уйдёте бродить по улице, а уроки снова останутся неприготовленными.

Дети наперебой принялись разуверять её, а Кенрад даже сгоряча пообещал выучить годы правления всех королей Дорелии. Мей подумал, что к вечеру он точно пожалеет об этом, и заверил:

– Сразу после обеда, договорились? Я не забуду. Какую вы хотите?

– Про сокровища из лабиринта! – вдохновенно воскликнул Кенрад. – Ты её тогда не закончил.

– Об этом можно и позже, – возразила Эвви и застенчиво добавила: – Ты давно обещал рассказать, как женился.

Кенрад пробормотал что-то вроде «Какая скукота», а потом повисла неловкая тишина. Айвин кашлянула.

– Разберётесь потом. А если сейчас же не спуститесь, я оставлю вас без десерта. Сегодня – действительно.

Звучало весомо. Мей вздохнул. Ничего в этом страшного нет, в конце концов; надо выходить из ситуации. Можно опустить всё, что непригодно для детского слуха – всю кровь, все метания...

И всего Кнешу.

Он до сих пор не понял, как умудрился рассказать им примерно треть своей насыщенной жизни, ни разу не упомянув Кнешу. В самой просьбе ничего страшного не было: о Ниэре он мог говорить бесконечно. Она осталась самым чистым, самым горьким в его жизни, его недолгим счастьем, пронзительным, как мелодия для флейты. Итогом его видений, его памятью и защитой. Его женой.

Иное дело – попытаться рассказать о ней и о тех сокровищах так, чтобы они поняли – и так, чтобы не упомянуть Кнешу. Почти невозможно. И нужна будет долгая предыстория.

– Всё в порядке, – он потрепал Эвви по макушке. – Я расскажу и то, и другое. Эти истории легко совместить.

ГЛАВА I

Белка увяз в очередном сугробе почти по пояс и тихо выругался, начав выбираться. Он даже задохнулся, пока выуживал из-под снега мешок под дрова, топорик и обе ноги. И вздумалось же отцу послать его в Бор после метели, которая разыгралась вчера.

Белка до сих пор был сам не свой от унижения – такого, какое только может охватить двенадцатилетнего паренька после клеветы и несправедливого наказания. У него и в мыслях не было стащить последнюю краюху у маленькой Синицы; более того, он понятия не имел, кто бы мог до этого додуматься. Может, Барсук – вечно ищет, чем бы набить себе брюхо. Или Выдра, он всегда рад подставить Белку. Так или иначе, его недурно выпороли – треклятые розги, теперь он долго не сможет сесть – и внеурочно выгнали за дровами и хворостом на лютый мороз. Чудный предстоит вечер.

Белка вздохнул, отряхнулся и побрёл дальше. Неподалёку послышался какой-то хруст, но он не обратил внимания: наверное, заяц проскочил. А может, прошагал мимо олень – кто знает. Зимой в бору красиво: еловые лапы и ветки вязов под пушистым снегом похожи на кружева, которыми торгует толстая Куница, а если приглядеться, можно различить в их переплетениях очертания зверей, птиц или человеческие лица. Белка бы сейчас с радостью плюнул в ухмыляющуюся рожу Выдры, даже будь она выложена в дереве.

А ещё лучше – в холёное лицо мачехи. Но об этом лучше не думать. О ней в деревне ходили такие слухи, от которых только вздрагивать – и, что самое пугающее, Белка ни один из них не мог оспорить с чистым сердцем.

Житьё у Белки в последнее время, что греха таить, было незавидное. После новой женитьбы отца всё пошло наперекосяк – правду, верно, говорят, что Бдящий Бог не одобряет вторых браков. Мачеха, красивая и смешливая, казалась приветливой и доброй только при гостях; на деле она невзлюбила всех детей мужа от покойной Перепёлки, а Белку – в особенности, и с тех пор ему то и дело доставалось за чужие огрехи и шалости.

К тому же и других проблем было навалом – Белка уже достаточно вырос, чтобы это понять. Бесконечная война Императора с Серым Князем разоряла их, еды становилось всё меньше, зима свирепствовала и тянулась дольше обычного, скот падал, деревня вымирала. Не хватало рабочих рук; Белка, конечно, помогал чем мог, но не вошёл пока в силу. Поэтому он не так уж винил отца, которому просто недосуг было разбираться в семейных сварах: ещё бы – столько забот и голодных ртов на шее, а к тому же молодая и любимая жена. И Синичка – их первое дитя, недавно оторвавшееся от материнской груди, совсем крошечное и хрупкое.

Белка поднял голову в мутновато-серое небо, кое-как освещённое тусклым светом Льёреми – точно сквозь бутылочное стекло. Сказители говорили, что когда-то, бесчисленные годы назад, Льёреми сияла ярко и дарила куда больше тепла. В ту пору земля рождала множество ныне позабытых ягод и плодов, люди не знали нехватки пшеницы, а дети не успевали вырасти за то время, пока на реках не тронулся лёд. День можно было легко отличить от ночи – а всё потому, что Спящая Богиня не была Спящей.

Но всё изменилось после Великой войны. У Белки сохранилось только очень туманное представление о том, из-за чего война началась и между какими противниками происходила. Знал он лишь, что в итоге она охватила весь мир и поставила его на край гибели. И тогда Богиня-Мать согласилась принести себя в жертву, чтобы спасти людей и тех существ, которые населяли эти земли раньше них; она погрузила себя в вечный сон, и вместе с ней почти погасла Льёреми. Так что не вернётся настоящий день и настоящее лето, пока не разбудят Богиню – но она спит далеко, под толщей воды, на священном острове, и это всё не более чем красивые легенды.

Белка выбрал подходящее дерево, остановился рядом и занёс топор, собираясь примериться к нижним веткам. Но его отвлёк скрип снега и шум голосов, нарушивший лесную тишину. Кто-то негромко переговаривался, и они приближались.

За годы многочисленных стычек князей друг с другом и с новоявленным Императором у Белки сполна выработалось полезное знание: если есть возможность, прячься. Отец втолковывал это им всем, особенно после того, как сгорел их прежний дом в селении на берегу Мортули. После того, как погибла мать.

Поэтому Белка юркнул в густые заросли запорошенного орешника, поскорее освободив то, что осталось от тропы. Он присел на корточки и плотнее закутался в куртку, спасаясь от холода. Потом осторожно раздвинул ветки и вытянул шею: увидеть путников глубоко в бору в такое время – событие неожиданное, а опасность щекотала его любопытство. Хотя Белка был уже слишком взрослым, чтобы верить в сказки о лесных троллях, его всё ещё влекло всё загадочное и таинственное, и братья частенько смеялись над тем, с какой бессмысленно-счастливой улыбкой он слушал захожих сказителей.

Их было трое, и у каждого лошадь в поводу: верхом тут не проедешь. Белка вытаращил глаза; густо-вишнёвые шкуры лошадей роскошно лоснились, чёрные гривы падали почти до земли, сумрачно блестели жуткие, горящие красным глаза, а из ноздрей валил пар. Настоящие южные кони. В пределах новорождённой Империи они ценились выше золота, и позволить их себе могли далеко не все княжеские дружинники. А это, скорее всего, они и были. На всех троих – кольчуги под распахнутыми меховыми плащами и лёгкие шлемы, простые и ничем не украшенные. Двое мужчин шли чуть впереди и переговаривались; к поясу одного из них, того, что повыше, были привязаны ножны с коротким мечом, другой казался безоружным. За спиной третьего висел колчан, полный стрел с жёлтым оперением. Белка вздохнул с облегчением: значит, это имперцы, и бояться в общем-то нечего. Но его вздох оборвался где-то на середине, потому что солдаты вдруг остановились как раз напротив его укрытия. Белка проследил за направлением взгляда человека с мечом (к слову, из-под шлема на его спину падала толстая светло-русая коса – знак воинской славы) и похолодел. На снегу чернел его забытый топорик.

– Кто здесь? – мужчина возвысил голос, положив ладонь на рукоять. Белка сжался.

– Поражаюсь упорству его Серого сиятельства, если это новая засада, – расслабленно и даже весело сказал его спутник, шагавший позади. Из троих он казался самым узкоплечим и молодым.

– Это не засада, – решился Белка, вылезая из кустов и мысленно проклиная себя. Как можно быть таким дурачком?! Может, мачеха не так уж и неправа...  – Это только я. Простите, господа, я сейчас уйду.

– Э, нет, – мужчина с мечом пристально оглядел его, не отнимая руку от ножен. – Что ты тут забыл, парень?

– Ладно тебе, Волк, – примиряюще заметил безоружный. Белка, робея, поднял глаза: у этого было широкое скуластое лицо с курчавой чёрной бородой; он по-доброму улыбался. Что до Волка, то имя очень подходило ему – от пронзительного взгляда и резких складок возле рта пробирал холодок. – Просто деревенский мальчишка. Держи инструмент, – он наклонился и ловко кинул топорик точно в руки Белке. Тот благодарно кивнул.

– Кто знает, – покачал головой Волк. – Забыл ту хорошенькую прачку из предгорий?... Как тебя звать?

– Белкой... Я за хворостом пришёл.

– Откуда пришёл?

– Из Местечка, – Белка махнул рукой в сторону деревни. Она была совсем молодой и потому не успела обрести настоящего названия. Путники переглянулись.

– О, нам, кажется, светит ночлег под крышей, – насмешливо протянул лучник, подходя ближе. На вид он был не старше лет двадцати и обладал прямо-таки медовым голосом – такому бы позавидовали певцы. – Я умру от счастья, как только у меня в желудке окажется хоть что-то горячее.

– Я бы не стал доверять...  – начал Волк.

– Да брось. Льёреми заходит, кони устали, а мы закоченеем в этом лесу. Ты проводишь нас к себе в деревню, Белка?

– Конечно, – он закивал, и сердце сладко замерло в предвкушении чего-то неописуемого. Воины Империи – так близко! Интересно, в скольких боях они побывали? Плавали ли на ладьях? А вдруг встречались с самим Императором или – страшно подумать – с Серым Князем?... Белка теперь жадно ловил каждый их жест. Волк – его решения, очевидно, ждали все – ничего не сказал, но неодобрительно поморщился. Заключил беседу чернобородый:

– В общем, заканчивай с хворостом, мы пока подождём, а там покажи нам дорогу. Я Карп, а это Волк и Чибис. Из всего отряда нас осталось трое, и мы не причиним вреда твоим родичам.

Белка даже разомлел, слушая его. Он давно предполагал, что молва о дружинниках – безмозглых грубиянах, которые не могут связать двух слов и рубят всё, что движется, – не более чем молва. Однако Волк подпортил его восхищение, гаркнув:

– Не распускал бы ты язык перед каждым... Ладно. Только давай быстрее со своим хворостом, парень.

* * *

Оказавшись в домашнем тепле, Белка блаженно вздохнул и поскорее избавился от мешка, свалив его на скамью. Внутри, как всегда, было душно из-за обилия народа: вместе с отцом жило несколько старших родичей и боковых семейных ветвей – братья с детьми и жёнами. Вся деревушка, по сути дела, состояла из четырёх таких же больших семей.

Женщины как раз собирали на стол – разливали по мискам дымящуюся похлёбку, резали хлеб и сыр. Дядя Крот плёл корзину, засветив лучинку – он считался лучшим в Местечке корзинщиком; другой дядя, Вепрь, опять отчитывал за что-то свою нерадивую жену; дедушка Ворон уже спал в своём углу, отвернувшись лицом к стене; Синичка тихонько возилась с деревянными фигурками; бабушка Сова, как обычно, монотонно покачивалась, устремив в огонь слепые глаза... Но, как только Белка показался на пороге не один, а с тремя дружинниками, жизнь точно остановилась, и почти все уставились на них, умолкнув и замерев. Ласка, сестра Белки, старше его пятью годами, тихонько вскрикнула и выронила поварёшку. Мачеха, оправившись от собственного изумления, сердито шикнула на неё.

– Мир вашему дому, добрые люди, – Карп шагнул вперёд, снимая шлем. – Можно ли переночевать у вас?

– Странники измучены дорогой и битвами, – белозубо улыбнулся Чибис, – и готовы заплатить, если нужно.

– Низко брать плату за кров, – тихо сказал отец, отрываясь от счётов. Он встал и со спокойным достоинством оглядел вошедших – здесь, в этих стенах, он был господином, и никакие дружинники не пугали его. Однако Белка в такие мгновения боялся его даже сильнее, чем во время вспышек гнева, которым отец часто бывал подвержен. – Милости просим. Но негоже всё-таки приводить домой незнакомцев. Времена сейчас неспокойные, – добавил он, не глядя на Белку. Тот почувствовал, как горит лицо, и поспешил к своему месту за столом.

– Низко и шарахаться от каждого чужака, хозяин, – с какой-то затаённой скорбью произнёс Чибис. Волк вздрогнул от этих слов, но промолчал. – А больше смешно. Мы подданные того же Императора, что и ты.

Отец недоверчиво хмыкнул. Все присутствующие ощущали, что собирается гроза: подобные темы с ним лучше было не затрагивать.

– А давно ли это так?...

– Ах, ну к чему сейчас такие разговоры? – с приятной улыбкой вмешалась мачеха. – Скоро всё остынет. Садитесь, господа дружинники, отужинайте с нами. Еда бедная, но – что послали Отец и Матерь.

– У крыльца наши кони, – хмуро бросил Волк. – Мы просим...

– Да-да. Выдра, отведи лошадей в хлев и насыпь им овса, – распорядился отец (конюшни у них в Местечке, само собой, не было ни у кого). После слов мачехи он как будто смягчился. – И правда, садитесь. Уже поздно, а вы явно голодны.

Скоро дружинники отложили оружие, все расселись, и некоторое время ужин тянулся в тишине – жильцы только временами украдкой поглядывали на нежданных гостей, и младшие дети еле удерживались от шушуканья. Дружинники ели много и жадно, особенно Карп, который к тому же не забывал благодарить за каждый кусок широкой улыбкой. Судя по имени, он из Озёрного края или даже с берегов Кьёлле, а люди оттуда славились любовью к хорошей еде.

Вскоре, однако, отец не выдержал и задал пару незначительных вопросов; отвечали ему Карп или Чибис, Волк продолжал угрюмо молчать. Чтобы заполнить неловкую паузу, Чибис предложил песню, достал диковинную лиру (Белка никогда не видел такой: струны натянуты на черепаший панцирь) и под её переливы исполнил несколько коротких сказаний, перемежая их весёлыми песенками, да так мастерски, что на самых печальных местах глаза Ласки наполнялись слезами, а Пчёлка, младшая дочь дяди Крота, забывала есть от восхищения. Белка и сам заслушался и с завистью думал, уж не был ли Чибис менестрелем при каком-нибудь князе до того, как взялся за лук.

– Недурно, – хрипло одобрил Волк после того, как Чибис умолк, – но не мужское это дело – выводить трели. Особенно теперь.

– Отчего же? Не только на войне мужчина должен быть храбрым и умелым, – возразил Чибис, посылая Пчёлке проникновенный взгляд.

– Всё-таки для песен и правда мрачновато, – промолвил отец и вдруг резко спросил: – Куда вы сейчас направляетесь?

– В Яргли, – без удивления ответил Чибис. – Вливаться в новый отряд. Там назначен сбор.

– В Яргли... Довольно далеко к востоку. Дня четыре конного пути. Почему вас только трое?

– Это все, кто выжил, – Волк криво улыбнулся, прожигая глазами столешницу. Обветренные пальцы сжались в кулак от сдерживаемого бешенства. – Три дня назад кончилась осада Балури. Мы взяли её.

– Балури? Самая укреплённая крепость Серого Князя? – оживился отец. Он всегда алчно ловил все военные новости – даром что жил в глухом углу на самом севере.

– И к тому же его последний оплот на материке. Карп поднял над ней знамя Лирд'Алля, но в округе весь снег покраснел от крови, – Волк качнул головой, и выражение его лица сделалось по-настоящему страшным, Белку даже мурашки пробрали. Интересно, какой Волк в бою? Вот уж чьим врагам не позавидуешь. – А Князь сбежал, только его и видели. Один Армаллион у него остался...

– Но ведь Остров Богини не признал его власти, – внезапно сказала мачеха. Отец с досадой повернулся к ней.

– Женщина, сколько раз я просил тебя не вмешиваться...

– Прости, муж, – она смиренно склонила голову. Белке даже плюнуть захотелось – такая она притворщица!.. – И всё-таки всем известно, что Орден Спящей Богини вне войн и князей, и даже вне власти Императора.

– Ну, это ненадолго, – заметил Карп.

– Откуда хозяйка столько знает о дальних землях? – полюбопытствовал Чибис. Мачеха изобразила смущение.

– Моя сестра – жрица Ордена.

Несколько мгновений длилось почтительное молчание; отношение к Ордену было более чем особенным. Его служительницы с детства посвящали себя служению Богине и сами считались чуть ли не полубожественными существами, мудрыми и могущественными колдуньями. Белка привык к тому, что мачеха к месту и не к месту вспоминает свою уважаемую сестру. Кое-кто за столом закатил глаза, в очередной раз услышав об этом.

– Так или иначе, – возобновил беседу отец, – это значит, что война идёт к концу, не так ли?

– Если бы, – вздохнул Карп. – Как только Серый Князь заручится поддержкой Ордена, Императору несдобровать. Его положение сейчас очень непрочно.

– Да и слава богам, если так, – злобно швырнул отец. – Он сделал не меньше зла, чем Князья, только ещё прикормил лживыми обещаниями.

После этих слов мачеха дрожащей рукой тут же принялась убирать посуду. Женщины бросились ей помогать, а мужчины помрачнели, но прервать главу рода никто не осмелился. Даже пламя в очаге заметалось, будто почуяв недоброе.

– Думай о том, что говоришь, хозяин, – медленно проговорил Карп. – Император создал Лирд'Алль, сделал сильными наши земли. Князья больше не грызутся, как псы в своре, и ты можешь жить спокойно, не опасаясь, что завтра твой род уведут в рабство.

– Разве? – взвился отец; лицо у него покрылось красными пятнами – опасный, очень опасный признак. Белка сжался на скамье; больше всего он хотел стать невидимым, как беляк на снегу. – Это всё просто ложь – наглая и бессовестная, и сам ты прекрасно это знаешь, дружинник! Неужели прекратились набеги с островов и юга? Неужели налоги Императора легче княжеских? Или меньше стало казней, или меньше наших сыновей посылают умирать? Или не собирается он сделать меня своим рабом; так в чём же разница?

– Разница, – весомо и угрожающе сказал Волк, – в том, что он законный властитель этих земель, и в его праве заставить Князей подчиняться.

– Законный? – насмешливо повторил отец и плюнул на пол. – Вот что такое этот закон! Удобно слушаться законов, которые пишешь сам!.. Мне тошно вас слушать: ваших же товарищей перерезали, как свиней или кур, а вы защищаете того, из-за чьих приказов это случилось...

– Хозяин, образумься, – взмолился Чибис, вставая из-за стола и с тревогой глядя на Волка; он явно предчувствовал бурю так же, как и все присутствующие. – Нехорошо восставать против своего господина, каким бы он ни был. Мы обязаны Императору всем...

– О, вы-то да, – осклабился отец. – Сколько подачек вы уже получили? Сколько земель, которые сейчас заняты такими же, как я, он уже обещал вам, дружинники?

– Нет, я не намерен это терпеть! – взревел Волк и вскочил, швырнув об стену свою миску. Синичка расплакалась, и кто-то унёс её; слепая бабушка принялась громко молиться Богине; остальные домочадцы быстро ретировались – все, кроме Белки. Он и сам не знал, почему остался – его словно цепями приковали к скамье. – Грязный изменник! Мы жертвуем жизнью, чтобы процветали такие черви, как ты!..

Отец побледнел и схватился за стол; дядя Крот предупреждающе положил руку ему на плечо и что-то горячо зашептал. Драться с имперскими дружинниками – значит подписывать себе смертный приговор, да и их оружие совсем недалеко. Кроме того, пока они совещались, Чибис и Карп успели примкнуть к Волку: встали по обе стороны от него и выхватили спрятанные до этого в голенищах сапог ножи.

– Мы не причиним никому вреда, – поднял руку Чибис, – если ваш хозяин извинится, как подобает.

– Муж мой, пожалуйста, – громко прошептала мачеха из противоположного угла. Отец вздохнул и неохотно процедил:

– Я извиняюсь, был слишком резок. Это всё, господа дружинники?

Чибис и Карп определённо удовлетворились бы этим, но Волк строптиво вскинул голову:

– Нет, не всё. Сам знаешь, что теперь предписано нам по новому закону.

У Белки сжалось сердце – он понял, о каком законе речь. О нём много говорили в Местечке. Подошедший сзади Барсук красноречиво пихнул его локтём.

– Ни за что, – отрезал отец. – Я никогда не пойду на это. Отдать сына в число воинов Императора?

– Воинов Империи Лирд'Алль, – поправил Волк. – Для благородного дела. Рано или поздно тебе всё равно придётся это сделать.

– Но не сейчас.

– Не тебе решать. Ты оскорбил нас, – он крепче перехватил нож и улыбнулся – точнее, оскалился. – Теперь плати. Не отдашь по доброй воле, хозяин – и мы сами возьмём любого.

На лице отца, да и многих других, отражался искренний ужас. Волк мог потребовать кого угодно – наследника, или самого сильного, или считавшегося самым смышлёным... Для отца это будет не просто удар – это будет крах рода, гнев богов. А мачеха, пожалуй, обрадуется – её сыновей здесь нет, и она видит в них соперников для собственных будущих детей. Белка сглотнул – в горле у него пересохло, а сердце неистово колотилось. Кого угодно мог потребовать Волк – кого угодно, кроме самого незаметного, хилого и невзрачного...

– Давайте я пойду, – услышал Белка свой голос.

Вот так, ни с того ни с сего, и решилась его судьба.