Текст книги "Прорицатель (СИ)"

Автор книги: Юлия Пушкарева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 36 страниц)

ЭПИЛОГ

Летом того же года в Город-на-Сини через Восточные ворота вошёл светловолосый паренёк, легко одетый в поношенное тряпьё, загорелый и немного облезший от солнца, худой и долговязый. При нём был только небольшой узел с вещами, кошель да перстень, словно снятый с какого-нибудь лордовского сынка в трактирной драке.

Мей уплатил положенную пошлину, отметив про себя, что она несколько выросла, и пошёл по Городу. Его приветствовали до боли знакомые, наизусть выученные камни, улицы, звуки и запахи. Он помнил всё – лошадей, угрюмых прохожих, здания – от ажурных и величественных, как Храм или резиденция градоправителя, до жалких и одинаковых, каких было намного больше, – черепичные крыши, бродячих кошек, неопрятных сорок, ворон и голубей, маленькие палисадники с цветущими купами деревьев, крики возниц и торговцев, вывески на лавках – где сапог, где часы, где бутыль с лекарством, – манящий запах булочных и едкий – красильных мастерских, проросший между камней редких вымощенных участков подорожник... Это было то, чем он жил, где он вырос, – но так странно было теперь видеть всё это, как во сне, когда ты уверен, что скоро проснёшься, что это лишь морок. Мей не встретил ни одного знакомого лица (что и неудивительно – всё-таки разгар рабочего дня), но уже предвкушал это – и в то же время почему-то побаивался.

Он дошёл до Сини и постоял возле беломраморного барьера, ограждавшего её; даже стражники, патрулировавшие площадь, не сказали ни слова – наверное, их, в их громоздких доспехах, окончательно сморила жара. Синь летела к небу тем же мощным фонтаном, непередаваемо чистым и свежим, обнажая дремлющие соки земли. Потом Мей направился домой. Его сердцебиение участилось, а ноги сами несли по этому заветному маршруту. Даже если он не застанет их дома – он подождёт, он сможет передать...

Однако дома (вот двор, вот порог, вот дверь, вот лестница на второй этаж; вдох-выдох, вдох-выдох... ) оказались они обе. Ему открыла Атти – и замерла, смешно приоткрыв рот. Она была бледная и похудевшая, но такая же тоненькая и красивая, как раньше, с той же безукоризненно аккуратной чёрной косой под белой косынкой. Несколько секунд они просто смотрели друг на друга, а потом Мей шагнул вперёд и обнял её, а она глухо, надрывно расплакалась.

– Я вернулся, – шептал он, не зная, что ещё сказать, и гладил её по голове. – Не плачь, сестрёнка. Всё хорошо.

– Атти, кто там? – из комнаты вышла Кейла – она сильно постарела; у Мея больно кольнуло сердце, когда их взгляды встретились. – О боги...  – простонала она и, подойдя, дрожащими руками обняла их обоих.

Мей не знал, сколько они так простояли – у открытой двери, в обнимку и молча. Потом мать, не то вздохнув, не то всхлипнув, разжала объятия и сказала:

– Пойдём, мой мальчик. Хочешь вина?

– Вина? – опешил Мей. – Откуда такая роскошь?

– О, – Кейла улыбнулась, а Атти, к удивлению Мея, чуть покраснела, – ты ведь не знаешь. Наша Атти теперь госпожа Фелм. Скоро они с Эйтоном переедут – и мои старые кости с собой возьмут, если позволят боги... Ты можешь тоже переехать или остаться – всё, что захочешь, – как-то боязливо прибавила она.

– С Эйтоном?... Подождите, я ничего не понимаю...

Следующая пара часов прошла в непрерывных, захлёбывающихся разговорах – причём говорили в основном женщины. Мей мог рассказать столько всего, что хватило бы и для летописи, но ему будто сковало язык. Он не представлял, как передать то, что случилось с ним, даже приблизительно – особенно устно. Поэтому больше молчал, только вкратце упомянул, что Близнецы больше не охотятся за ним, что он учился у Гэрхо, что гостил в настоящем замке. И о встрече с Эйтоном рассказал – опуская, конечно, подробности, которые могли ранить Атти.

– А откуда у тебя это кольцо? – осведомилась Кейла, и Мей с досадой потёр злосчастный камень. Обо всём, что касалось Анны и последней части его путешествия, он не собирался и упоминать, поэтому ответил:

– Да неважно. Это долгая история. Скажите лучше, где теперь Эйтон?

– Он работает писцом при одном из советников господина Мезора, – ответила Атти. – Вместе с Теигом, кстати. Он так беспокоился за тебя.

Произнеся имя Теига, она прикусила губу и отвела глаза. Мей заметил это и решил перейти в наступление.

– Очень хорошее место... Господина Мезора? Айрег умер?

– Да, ещё весной. А его сын отрёкся от поста – говорят, это и свело его в могилу.

– Так, а что там со стариной Теигом? Как он поживает?

Сестра снова замялась, а мама смущённо кашлянула и пододвинула к нему блюдо с курицей.

– Попробуй ножку, Мей, не вышло ли жестковато.

– Мама...

– Ладно, ладно, – ещё один вздох. – Видишь ли... Я не знаю, что ты сейчас думаешь по этому поводу, но...

– Скажи мне, что бы это ни было.

– В общем, Теиг женат на Риэти. И она ждёт ребёнка.

Мей помолчал, уставившись в стол. Он давно не был влюблён в Риэти и не держал зла на Теига, но ощущал во рту пепельный вкус предательства – такой же, как на острове Феалтах. Отчего-то ему стало холодно. Он встал, разминая затёкшие ноги.

– Ты куда? – встревожилась мама.

– Я скоро вернусь. Хочу повидать Риэти.

– Сынок, послушай меня...

– Да всё в порядке. Просто зайду проведать.

– Точно? – она с мольбой заглянула ему в глаза. – Обещай, что не наделаешь глупостей.

– Когда это я совершал глупости? – усмехнулся Мей и вышел. До Медного переулка он добрёл в каком-то жару. В голове у него росли и ширились стройные ряды фраз, цеплявшихся одна за другую.

Реакция Риэти на его приход в целом походила на реакцию Атти, но он осторожно отстранил её, когда она, плача и повторяя его имя, попыталась его обнять.

– Успокойся, пожалуйста. Я жив и здоров.

– Проходи, – она прерывисто вздохнула. – Наш дом – это твой дом.

Наш... И правда как во сне. Не понять только, кошмар это или нет.

– Спасибо, я ненадолго. Здесь теперь так... Чисто.

– Да, – смеясь сквозь слёзы, Риэти показала ему огрубевшие руки. – Как ты выжил, что ты видел? Расскажи мне всё.

– Боюсь, не получится... Поздравляю вас с Теигом, – добавил он, предупреждая дальнейшие расспросы. Улыбку с её лица будто смыло.

– Мей, прости нас. Мы оба думали, что ты умер... Все так думали. Меня хотели выдать за Лерто...

– За часовщика?

– Да.

Повисло томительное молчание, столь ненавистное Мею. Мысленно махнув на всё рукой, он взялся за ручку двери.

– Что ж, удачи вам. Передавай привет Теигу, – и вылетел на улицу, не дожидаясь ответа.

... Он жил дома ещё несколько дней, беседуя о том-о сём с сестрой и матерью, стараясь не замечать испуганные взгляды Эйтона, подыскивая себе работу. Атти и Кейла были счастливы – Атти почти светилась, так что и Мею было радостно, но сквозь эту радость он обречённо понимал, что не может, совершенно не способен здесь остаться, что стал этому месту абсолютно чужим. Он не знал, хорошо это или плохо, но знал, что не в силах это изменить. Он отвратительно спал по ночам – просыпался то от кошмаров, в которых Анна убивала его или умирала сама, то от видений (как-то раз он даже ясно увидел Атти с двумя славными дочерями и не преминул рассказать ей об этом), то от неотвязных мыслей о своей книге. И однажды утром принял решение.

Все ещё спали, что было Мею только на руку: он не хотел драматичных прощаний и искренне не желал кого-то расстраивать. Он зажёг свечу, написал короткое письмо и оставил его на столе, прижав чернильницей. Потом собрал свои пожитки и с лёгким сердцем спустился, чувствуя приятную тяжесть подаренного Анной перстня.

Он шёл, и вокруг бушевало цветущее лето, но в мыслях его была зима – снег, летевший белесой стеной и покрывавший всё вокруг, как кровавые реки после битвы. И не было рядом ни отца, ни матери, ни сестры, ни друга, ни возлюбленной, ни учителя – только он один, наедине со своим Даром. Он шёл и смотрел вперёд, а снег засыпал следы, монотонно отмеряя мгновения.

КНИГА ВТОРАЯ

«... Не неволь уходить, разбираться во всём не неволь,

потому что не жизнь, а другая какая-то боль

приникает к тебе, и уже не слыхать, как приходит весна,

лишь вершины во тьме непрерывно шумят, словно маятник сна»

(Иосиф Бродский «Ты поскачешь во мраке, по бескрайним холодным холмам...»)

ГЛАВА I

«... Сражён ты не в бою,

А пал от рук убийцы – ведь добрый щит твой цел.

Ах, если б только знала я, кто сделать это смел!»

(«Песнь о Нибелунгах», XVII, 1013–1015. Пер. Ю.Б. Корнеева)

На главной башне зазвонил колокол. Глухой и протяжный стон металла, поцелованного металлом, волнами растёкся по воздуху и через несколько мгновений повторился. А потом ещё раз, и ещё, и паузы становились всё меньше.

Собственно, в самом звоне ничего необычного не было – Пиарт привык к нему очень давно и слышал несколько раз на дню. И давно возненавидел, особенно когда старания не в меру усердных звонарей Академии отвлекали от работы. Однако в этот раз время явно было непривычное – не завтрак, не обед и не ужин, не праздник, не собрание профессоров. Видимо, что-то случилось; может быть, опять какой-нибудь идиот с начальных курсов забрёл в лабораторию зоологов, пока там никого. Послушав звон какое-то время и напрасно понадеявшись, что он прекратится, Пиарт с мысленным проклятием оторвался от записей. Он как раз занимался описанием интересного экземпляра бурой крестовинки, которую нашёл сегодня утром. Это должно было неоценимо помочь его масштабной работе – той, которую Ректор одобрил совсем недавно как раз из-за чрезмерной масштабности. Но Пиарт с юношества любил замахиваться на большие начинания – и обычно достигал в них успеха, благополучно пройдя в аскетических стенах Академии Ти'арга все стадии от «подающего надежды юноши» и «блестящего студента» до «мастера в своей области» и «наставника молодых дарований». «Молодых дарований», оказавшихся под его началом, он обычно просто не выносил – вспоминал себя в их возрасте и не скрывал отвращения.

Однако, хотел он этого или нет, Академия и ботаника стали его жизнью, главной обузой, заботой и обязанностью с тех пор, как он сделал выбор и принёс обет в день пятнадцатилетия. Теперь, в свои сорок четыре, в ту пору, которую принято именовать расцветом тела и духа, Пиарт был преуспевающим и маститым учёным, состоял в Совете профессоров, возглавлял кафедру ботаники, имел недурные отношения с Ректором, да и вообще прекрасно чувствовал себя в такой совершенно особой реальности, как Академия за Рекой Забвения, древнее сердце учёности Обетованного, когда-то неподвластное королям, теперь же – градоправителям. Студенты по большей части не любили его (кроме совсем уж фанатиков, которые почти перевелись), и он отвечал им взаимностью; коллеги или считали его чудаком, или сами были чудаками куда большими. Пиарт начал свой путь так же, как все здесь – любознательным мальчишкой, родители которого осмелились дать чаду настоящее образование. Его отец владел лесопилкой недалеко от Города-под-Соснами; решение Пиарта остаться в Академии когда-то стало для него, как и для всей остальной семьи, неприятной неожиданностью, но наследником он не был, так что относительно скоро все смирились с этой причудой. Застенчивый и нескладный подросток, он прошёл через все обычные вопросы, метания, сомнения, смутные желания и страсти – и в конце концов успокоился, примирился со своим положением, научился трезво и немного злобно шутить, а ещё ценить хороший гербарий выше хорошенького женского личика.

Так или иначе, теперь он вышел из своей комнаты и, спускаясь по винтовой лестнице, увидел несколько проворно сбегавших по ступенькам младших преподавателей.

– Гарлис! – окликнул Пиарт одного из них – пышущего здоровьем, обычно немного заторможенного историка. Тот оглянулся, кивнул с рассеянной улыбкой и остановился подождать его. – Куда Вы так спешите? Разве горит библиотека?

– Не кощунствуйте, профессор Пиарт, – Гарлис сбавил шаг, и они пошли рядом. Духами от него разило, как от девки. – Я думаю, случилось что-то серьёзное. Вы слышите – колокол всё звонит.

– Ректор уже в роще?

– Наверное, да. Я вышел, как только закончил с делами.

Пиарт демонстративно зевнул. Стёршиеся каменные ступеньки наконец закончились, и бок о бок они покинули башню. Стоял довольно тёплый день, но шальной ветер, шумящий в кронах, немедленно заиграл полами их мантий.

– Не переживайте, я уверен, что там ничего действительно важного. Вы нервничаете, как перед защитой степени.

Гарлис коротко хохотнул.

– Другой на Вашем месте сказал бы – как перед свиданием... Надо же, сколько народу.

И правда – по мере приближения к дубовой роще, традиционному месту всеобщего сбора в необходимых ситуациях, их обгоняло всё больше людей, а за кованой оградой, на пересечении посыпанных песком тропинок, вообще кишел бормочущий сплошной муравейник – сотни студентов и профессоров. А колокол всё звонил.

Разминувшись с Гарлисом, Пиарт с ругательствами протолкался поближе к деревянному возвышению рядом с огромным узловатым деревом в центре рощи. Этот дуб был поистине необъятен и представлял для любого ботаника громадный интерес; по личным подсчётам Пиарта, пять веков ему уже стукнуло.

Вскоре появился Ректор в сопровождении эскорта, и разговоры стали утихать. Какой-то низкорослый студентишка шумно дышал Пиарту в затылок, и он старался не обращать на это внимания. Ректор остановился посреди помоста, излюбленным плавным движением поправил мантию с синей окантовкой, огладил богатые седые усы. Выглядел он спокойным, разве что слегка расстроенным; Пиарт снова сказал себе, что ничего серьёзного произойти не могло – и всё же он чувствовал непонятную тревогу.

– Сообщество Академии, – хорошо поставленным голосом проговорил Ректор, приподняв руку. Колокольный звон стих, – я созвал вас, чтобы сообщить ужасную новость, только что подкосившую меня. Около получаса назад студента факультета естествознания Карлиоса аи Шегта нашли мёртвым в бане. У него было перерезано горло.

Карлиос?

Нет, не может быть. Ну что за ерунда. Это какая-то ошибка.

Пиарт стоял молча, слушая сбивчивый ропот множества голосов вокруг. Тот самый колокол будто опустили ему на голову – в это нельзя поверить. Карлиос, сын простого крестьянина каких-то северных лордов, был его учеником. Если ещё конкретнее – он был на данный момент лучшим и, что греха таить, любимым, хотя Пиарт не позволял себе заводить любимчиков и никогда не выделял его слишком откровенно. Тем не менее, это было очевидно: явный талант и искреннее рвение Карлиоса всегда поощрялись и одобрялись. Однако он был юношей скромным, даже слишком, к тому же немного неуклюжим, но в то же время болезненно самолюбивым – его задетая гордость доводила до крупных ссор и драк, поэтому близких друзей среди студентов у него, насколько Пиарт мог судить, не было. Он всегда держался особняком, с чисто сельским достоинством, и необычайно много времени посвящал занятиям. Их общение с Пиартом в общем-то не выходило за рамки ботаники, но он уже года два был абсолютно уверен, что только Карлиоса может допустить кандидатом на своё место – и, скорее всего, так когда-нибудь и сделает.

Теперь же выяснилось, что его грубо лишили такой возможности. Какой-то абсурд: кому понадобилось убивать студента Академии, безобидного парня без гроша за душой? Может, друзей у него толком не было, но врагов и подавно.

К тому же – баня. Какая низость. Очень может быть, что убийца сейчас в этой же роще.

Выдержав скорбную паузу, Ректор поднял руку в новом призыве к тишине.

– Мы сделаем всё возможное, чтобы уличить убийцу, будь он из этих стен или нет; прошение в суд Меертона [6]6
  [6] Меертон – городок недалеко от Академии. После падения королевства Ти'арг большинство крупных Городов на этих землях пришло в упадок.


[Закрыть] уже отправлено. Семье Карлиоса также сообщат об этом в ближайшее время. Погребение состоится послезавтра в полдень – на нашем кладбище, поскольку Карлиос уже отдал себя Академии. Призываю всех, кто знал его, и всех, кому небезразлично это чудовищное событие, прийти и попрощаться. А сейчас прошу подойти ко мне для совещания профессоров, обучавших юношу, и всех тех, у кого есть какие-то сведения или подозрения по поводу преступления. Остальные могут направляться на занятия. Следующие два дня объявляю временем траура.

Сквозь гул и топот Пиарт протолкался к помосту. Его жгло множество срочных и внезапно возникших вопросов. Льдистые глаза ректора были глубоки и печальны.

– Пиарт, старина, могу представить, как Вам тяжело. Держитесь, – Ректор даже притянул его к себе и дружески приобнял – никогда раньше он не позволял себе ничего подобного. Подходили и другие преподаватели: подслеповатый, не расстававшийся с посохом астроном Киард, молодой и нервный географ с козлиной бородкой – Пиарт не помнил его имени...

– Когда именно это случилось? И где се йчас тело? – спросил он, высвободившись.

– Сегодня утром, надо думать... Лекарь сказал, что кровь недавно остановилась, когда мы обнаружили его. Тело обмывают и осматривают.

– Я могу его увидеть?

– Мне жаль, но пока доступ запрещён всем.

– Я не все, господин Ректор. Я руководитель Карлиоса... Был им. Я должен...

– Есть какие-то подозрения? – спросил, чуть заикаясь, географ. Жарко не было, но на лбу у него блестел пот.

– Это я хотел узнать у вас, – Ректор посмотрел на него со своим зорким прищуром. – Кем бы ни был убийца, он искусно скрылся и не оставил заметных следов... Дождёмся остальных.

– Да в бездну остальных! – неожиданно для самого себя взорвался Пиарт. – Мне надо увидеть Карлиоса и баню, где это случилось. Немедленно!

– Мы понимаем Ваши чувства, но это невозможно. Кажется, я выразился ясно, – Ректор говорил, как всегда, ровно и доброжелательно, и это как никогда бесило Пиарта. – Баня оцеплена, с часу на час прибудут приставы из Меертона. Вы ведь не врач, не жрец и не юрист, Пиарт. Что Вы хотите там увидеть, кроме мёртвого молодого человека?

– Наверное, он считает, что в деле замешана ботаника, – саркастично подметил неслышно подошедший математик Карлиоса. Когда-то они с Пиартом вместе учились – и много между ними осталось незаконченных разговоров. Вораго, родом из северных просторов бывшего Альсунга, стал первым его другом и кумиром в Академии. И ещё названым братом, а потом – предателем, тоже первым. Целые моря утекли с тех пор, но Пиарт по-прежнему предпочитал не сталкиваться с ним – с его холодным умом, неповторимой язвительностью и болезненно-синими глазами.

– Очень может быть. Возможно, кто-то решил, что мальчик знает слишком много в своей области. Это могла быть банальная зависть, – как мог спокойно сказал он.

– Перерезать из зависти глотку средь бела дня в общей бане? Боюсь, это чересчур даже для нашей родной Академии, – и Вораго принялся невозмутимо набивать трубку.

– Сейчас не время для цинизма, – урезонил его Ректор, и Пиарт мысленно возликовал.

– А, собственно, что м-молодой человек д-делал в этой самой б-бане в учебное время? Он отсутствовал на м-моём уроке, – вмешался географ.

– Вот это нам всем и предстоит выяснить, – подытожил Ректор. Пиарт пообещал себе, что после пойдёт в теплицы – только там, наедине с растениями, он мог обдумывать такие важные вещи.

ГЛАВА II

«Но что от этого мне осталось? одна усталость,

как после ночной битвы с привидением, и смутное воспоминание,

исполненное сожалений»

(М.Ю. Лермонтов «Герой нашего времени»)

Гостиница была скверная. Мей понял это, как только переступил порог: уж оценивать гостиницы он научился неплохо. Промозглый и влажный холод, толстый слой грязи на подгнивших досках, устойчивый запах дыма и эля, который так любят северяне, плесень, гнездившаяся по углам... Пара постояльцев оборванного вида жевала пригоревшую яичницу, а хозяйка – дородная женщина в засаленном переднике – оттирала стойку так яростно, будто надеялась проскрести в ней дыру.

Мей подхватил свои вещи – благо их было немного, он привык путешествовать налегке – и направился к стойке. Он, в конце концов, сам решил остановиться в самой дешёвой гостинице, так что нет смысла жаловаться. Зато здесь тихо и даже почти безлюдно, пока остальной Город-во-Льдах сходит с ума.

– Добрый день, – поздоровался он с хозяйкой. Она промычала что-то, не отрываясь от своего занятия. – Есть свободные комнаты?

– Чердак. Или без окна.

– Простите?...

– Без окна. С выбитым стеклом, – снисходительно пояснила женщина. Мей поразмыслил; весна на севере была порой странной и именовалась весной разве что исключительно формально. С тем же успехом он мог просто спать на улице.

– Тогда я займу чердак.

– Серебряник в день, – тряхнув головой, хозяйка подняла взгляд, и Мей увидел, что у неё ужасное косоглазие. – И семь медяков за завтрак.

– Обойдусь без завтрака, – сказал Мей и развязал кошелёк.

Хозяйка достала учётную книгу и огрызком карандаша поставила крестик в одной из граф. Мей заподозрил, что писать она не умеет. Либо она вдова хозяина и гостиница перешла к ней недавно (этим можно объяснить сумрачное настроение), либо подменяет его, пока он в отъезде.

– Проводить или сам дойдёшь?

– Спасибо, сам.

Завершив нехитрую процедуру, Мей снова подхватил сумку и поднялся по лестнице. Как и следовало ожидать, чердак оказался до невозможности пыльным и набитым каким-то хламом – а ещё таким же промёрзшим, как всё здесь. Да и надежда на то, что в постели нет клопов, была слабой. Впрочем, жить доводилось и в худших местах – тем более, здесь он только на время ярмарки.

Ярмарка в Городе-во-Льдах была, во-первых, значимым событием, которое он ещё не видел и на которое стоило посмотреть, а во-вторых – хорошим поводом покинуть Город-над-Пещерами, правители которого явно намеревались нарушить условия их договора и загнать его в пожизненную кабалу. Те несколько месяцев, что Мей провёл при их дворе, были, несмотря на удобства, деньги и почёт, далеко не лучшим временем в его жизни. Как и всем прочим, им требовался его Дар – и, как все прочие, они ровным счётом ничего в нём не смыслили. Судя по их вечному недовольству, им казалось, что видения обязаны приходить к нему по некоему подобию расписания и, кроме того, всегда касаться именно Города-над-Пещерами, к тому же желательно быть ясными и немедленно объясняться самим же Меем. Его работа как секретаря (между прочим, одного из самых грамотных в той глухомани) их интересовала мало; однако, вскоре рассудив, какое стратегическое преимущество им даёт Мей, они определённо не собирались выпускать его из-под контроля. Мей не привык к такому обращению – за три с лишним года странствий он не заключил ни одного пожизненного соглашения и сразу честно сказал, что может уйти в любой момент. В конце концов – ушёл и возвращаться не планировал.

Мей сел на кровать и стал распаковывать вещи. Узел с одеждой и куча тетрадей с записями – вот, собственно, и всё, что у него было. Замер, прислушиваясь.

– Новое место, – зачем-то произнёс он вслух, нарушив пыльную чердачную тишину. Где-то за стеной спорили на незнакомом языке соседи – наверное, южане. Далеко же их занесло; хотя – кого только не заносит на ежегодную ярмарку в Город-во-Льдах. С севера его удобно прикрывают Старые горы, а на восток недалеко до моря.

Эта привычка – разговаривать с собой – появилась у Мея не так давно и изрядно его раздражала... Действительно, это снова было новое место – очередное, в который раз. Да, он насмотрится на диковинные товары, поговорит с людьми издалека, увидит столицу древнего Альсунга и те земли, где разыгрывались когда-то кровопролитные битвы за северное королевство мореходов и охотников. Должно быть, сходит в горы (надо будет поискать проводника), взглянет наконец-то на их вечно заснеженные вершины и на озёра, о которых говорят, что они прозрачнее самой Сини... Однако всё это, увы, давно не радовало его по-настоящему, хотя и занимало. Он не знал, что будет делать дальше и зачем на самом деле пришёл сюда. Он давно не знал, зачем куда-то приходит.

Конечно, Мея прельщала такая жизнь – эта абсолютная, завораживающе-пряная свобода и независимость. Он сам их выбрал. Но, покинув Город-на-Сини, он очень скоро начал ощущать, как это тягостно – быть словно быком, которого гонят куда-то жалящие оводы, или перекати-полем, которое не в состоянии сохранять неподвижность. Не иметь места, куда хотелось бы возвращаться. Хватало пары дней, чтобы любые впечатления наскучили ему.

Разумеется, он любил родных, с трепетом хранил и часто перечитывал каждое письмо от сестры, написанное коряво и с ошибками. Слава богам, они были счастливы. Совместными усилиями Мей, который пересылал в Город-на-Сини большую часть своих заработков от службы на высокопоставленных особ, и Эйтон, который арендовал помещение в Городе на свои сбережения и открыл преуспевающую лавку по торговле разным мелким скарбом, вытащили их из нищеты. Теперь они жили в другом доме – собственном; госпожа Кейла больше не была судомойкой, а Атти – торговкой. Атти вела именно такую жизнь, какой всегда хотела. Она искренне обожала Эйтона и ценила его робкую любовь, ей нравилась возня с хозяйством (хотя они даже позволили себе нанять кухарку), вечерние посиделки с соседками и, конечно, воспитание двух дочек-погодок – Кейлы и Инис. Мей так пока и не видел своих очаровательных племянниц. В каждом письме его просили приехать – и с каждым ответом он обещал сделать это, как только сможет, чувствуя себя последним подлецом. Он понятия не имел, когда наберётся сил для этого и наберётся ли вообще.

Первые месяцы после отъезда он провёл в Долине Отражений, продолжив обучение у Гэрхо; его встретили радушно, как в прошлый раз – и, как в прошлый раз, проводили без особых огорчений. Чуть ли не первым делом Мей заявил Гэрхо, что хотел бы научиться драться на мечах – ему некуда было деть накопившуюся злость. Гэрхо удивился, но не стал вдаваться в расспросы, и Мей где-то полсотни рассветов встречал, покрытый синяками и ссадинами, с тупой болью в мышцах и готовясь опять обливаться потом. Но ему нравилось – это отвлекало; можно было не думать ни о чём, кроме себя и противника, ни о чём, кроме того, куда в следующий момент поставить ногу и как лучше отбить удар.

Гэрхо ничего не спросил об Анне, и за это Мей был благодарен ему больше всего. Он только изредка посматривал на него с задумчивым сочувствием, когда забывал о своей обычной язвительности.

Мей ушёл из Долины осенью, исходил много земель, много видел – и не видел ничего. Города и деревни, замки, люди – уже немало, конечно, но ему вечно чего-то не хватало. Он старался ни к кому и ни к чему не привязываться, потому что каждый раз знал, что вскоре уйдёт; что-то непрерывно тянуло его дальше – может быть, Дар, а может быть, что-то, чему и не подберёшь имени.

В последнем своём видении, после которого Мей и решился покинуть Город-над-Пещерами, он видел лес. Там стоял тихий летний день, и солнце, видневшееся сквозь просветы в узорчатой листве, обильно поливало золотистыми лучами замшелую тропинку, залежи листвы, шершавые стволы и камни. Много было берёз – белых, тонких и как-то по-девичьи робко жавшихся друг к другу, но попадались и тёмные, пахнущие страшной сказкой ели, а в воздухе летал тополиный пух. В буйной поросли трав мелькали дикие цветы; где-то упорно стучал дятел и пронзительно верещали ещё какие-то птицы (Мей никогда в них не разбирался), а по его коже (сам он тоже был там) почему-то десятками ползали муравьи.

Это было самое дивное и одновременно самое странное его видение. Среди своих записей он обозначил его просто: «Лес», поскольку не знал, что ещё добавить. Но это не выходило у Мея из головы – он будто опять и опять видел себя там, среди агрессивно лезущей отовсюду пышной листвы и хвои, в прелой прохладе, под синим небом, которое, казалось, можно было рассмотреть сквозь молодые берёзовые листья – а заодно пересчитать в них прожилки.

В Городе-во-Льдах о таком буйстве зелени мечтать не приходилось, и он убедился в этом, когда вышел прогуляться. Наверное, здесь было интереснее зимой (особенно если учесть знаменитые ледяные скульптуры) – сейчас же он увидел просто множество каменных и (изредка) деревянных зданий, бедные проблески растительности, серое небо и не лучшего состояния дороги. Побродив немного без всякой цели, Мей узнал у прохожего направление и пошёл к одной из трёх городских площадей, на которых велись приготовления к ярмарке. Вот где было полно народу и царила суматоха: ставили помосты, велись ремонтные работы; его чуть не сбили тачкой с известью. Мей извинился и спросил:

– Вы не знаете случайно, какая часть отведётся под товары с юга?

Чернобородый коренастый мужчина пожал плечами и покатил свою тачку дальше. Мей вздохнул и собрался возвращаться в гостиницу, когда вдруг уловил среди говоров вокруг смутно знакомые интонации. Посмотрев в направлении голоса, он не поверил собственным глазам: молодой, изящно одетый светловолосый щёголь, беседующий, видимо, со здешним распорядителем, был ему очень даже знаком.

– Веттон! – окликнул он, испытывая противоречивые чувства. Молодой человек не отреагировал. Тогда Мей подошёл и с размаху хлопнул его по плечу. – Милорд!

Милорд, поражённый таким хамством, медленно развернулся, смерил его холодным взглядом, а потом узнал и расплылся в улыбке.

– А, тот самый парень из глуши! Не думал, что мы ещё увидимся... Я с Вами свяжусь, – бросил он собеседнику и энергично схватил Мея под руку. – На ярмарку, конечно? Где ты остановился?

– В «Коне в яблоках», – ответил Мей, с некоторым трудом вспомнив название своей гостиницы. Веттон озадаченно нахмурился.

– Ни разу не слышал. Верно, какая-нибудь дыра. Переезжай-ка ко мне в «Плющ», я всё равно здесь надолго.

– Спасибо, но «Плющ» мне не по карману, – вполне искренне сказал Мей. Веттон остановил его любимым величественным жестом.

– Плачу я, и это не обсуждается. Пойдём, заберём твои вещи... Расскажи, как ты провёл эти годы, – и, не дождавшись ответа, продолжил: – Я вот устраиваю кое-какие сделки – и, знаешь, это приносит доход получше нашего хлеба. Отец весьма доволен. Маира – помнишь её? – всё спрашивала о тебе первое время, потом примолкла. Не знаю уж, что ты ей там наговорил, но совсем задурил девчонке голову. Ей скоро замуж, а она всё сидит у окна и читает старые книги.

– Ты торгуешь своим Даром? – напрямик спросил Мей, уклонившись от разговора о Маире эи Ниис. Разумеется, он помнил эту девочку – и даже до сих пор хранил засушенный гелиотроп. Ему было светло и одновременно как-то стыдно вспоминать о ней, хотя он вроде бы ничем перед ней и не провинился.

– Иногда приходится, – многозначительно улыбаясь, сказал Веттон. – Его можно использовать очень ненавязчиво – так, что никто толком и не заметит... Но помогает прекрасно. Неужели ты нет?

– Я тоже, – признал Мей. – Нанимаюсь время от времени. Но сейчас я совершенно свободен.

«И почти совершенно без денег», – добавил он про себя.