Текст книги "Из чего созданы сны"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 45 страниц)

– Исключено.

– Дайте девушке позвонить, – вмешался я.

– Я уже столько раз просила! – воскликнула Индиго. – И опять, и опять! И всегда один ответ – нет.

– Потому что не разрешается, – отвечала фройляйн Луиза. – В принципе, невозможно. Постоянно все хотят позвонить. Так дело не пойдет! На каждую из вас мы получаем всего две с половиной марки в день!

– Я оплачу разговор, – вмешался я.

– Вы?

– Да. Мне тоже нужно позвонить в редакцию.

Фройляйн все еще колебалась.

– Пожалуйста, – сказал я. – Очень вас прошу…

Зазвонил телефон. Фройляйн Луиза подняла трубку.

– Готтшальк!.. Да, господин доктор… Ах, вот как!.. Хорошо, мы придем к вам… – Она положила трубку и объявила: – У Панагиотопулоса родилась девочка.

С этими словами она подошла к двери своей жилой комнаты и открыла ее. Кушке и я пошли за ней следом. Шофер проговорил:

– Ну, как я рад! А то она все боялась, что будет мальчик и ему придется стать солдатом в будущей войне.

Мы заглянули в соседнюю комнату. Карел, очень бледный, маленький и со спутанными волосами, сидел на кровати фройляйн Луизы. Его труба все еще лежала на полу.

– Ах ты, Господи, вот же, – растроганно сказал Кушке, – вот ж бедная козявка. Ну чё за проклятый мир! Хоть бы детям-то не приходилось бежать.

Фройляйн Луиза подошла к Карелу.

– Нам надо к доктору. Он всегда очень занят. Как думаешь, сможешь идти? – спросила она по-немецки, но потом сообразила, что Карел плохо понимает немецкий язык, и повторила вопрос по-чешски.

Воспитанный мальчик серьезно кивнул. Он встал и слегка покачнулся. Фройляйн Луиза подхватила его. Берти подвинул меня в сторону и сделал два снимка. Фройляйн Луиза повела мальчика через кабинет. Обращаясь к Индиго, она сказала:

– Ну, раз господин Роланд оплатит, можете позвонить. Но больше не пытайтесь сбежать!

– Нет-нет, госпожа воспитательница! – сразу просияла Индиго. – Только разрешите позвонить моему жениху…

– Вы закончили? – спросила фройляйн Луиза лагерного полицейского.

– Так точно! – охранник поднялся, спрятал в карман свою записную книжку и пистолет Конкона. – Ну, идем, – сказал он толстяку, стараясь выглядеть бравым, бедный старый человек. – И не валяйте дурака. Я вас немедленно ударю!

– Да и я-тт пока что тоже здесь, – хмыкнул Кушке.

– Я с ними, – сказал мне Берти.

– О’кей, – кивнул я. – Когда приедет полиция из Цевена, позови меня.

– Будет сделано.

Фройляйн Луиза уже была на пороге кабинета, как Карел, не говоря ни слова, высвободился, пошел обратно в комнату и тут же вернулся. Он захватил свою трубу, которая осталась там, на полу, и теперь крепко сжимал своей маленькой ручкой большой, сверкающий золотом инструмент. Он не произнес ни единого слова и двигался как слепой, осторожно и медленно.

– Вперед! – скомандовал полицейский Конкону.

– Ну, пшёл и смотри мне! – пригрозил Кушке. – Али больно шагать?

– Я еще поговорю со своим знакомым старшим советником в городском руководстве! – заорал уже в дверях Конкон. – Вы все отсюда вылетите! Мы за это налоги платим!

Было слышно, как он шумел дальше в коридоре барака. Берти поковылял вслед за группой. Карел подошел к фройляйн Луизе. Он посмотрел на нас и учтиво поклонился.

– До встречи, Карел, – сказал я.

– Я тоже пойду с вами, – предложил пастор Демель.

Тут фройляйн Луизе кое-что пришло в голову:

– Я попрошу вас, господин пастор!..

– Да?

– С мальчиком я справлюсь сама. Но моя плитка опять сломалась. Спираль. Вы ведь такой умелый, вы ее уже пару раз чинили. Не могли бы вы ее еще разок посмотреть?

– Конечно, – дружески кивнул ей пастор.

– Спасибо, – сказала фройляйн. Дверь за ней и за Карелом закрылась.

Пастор осмотрел плитку, достал из кармана брюк большой перочинный нож со множеством приспособлений и приступил к работе.

Ирина Индиго посмотрела на меня. У нее были очень большие и темные глаза, теперь опять очень грустные. Я тоже посмотрел на нее. Мы стояли метрах в двух друг от друга и не отводили взглядов.

С гулом приближалась еще одна эскадрилья «старфайтеров». Грохот их реактивных двигателей становился все громче и громче. Опять задребезжали стекла. Рев достиг своего апогея. Я боялся, что снова впаду в тревогу и раздражительность. Нет, ничего подобного не произошло. Я оставался совершенно спокоен, впервые. Я прислушался, не появился ли мой «шакал». Его не было. Вообще. Грохот стал тише и смолк.

Мы с Ириной все еще смотрели друг на друга.

11

– Вы первый человек в ФРГ, который ко мне хорошо отнесся, – сказала она, наконец.

– Глупости.

– Никакие не глупости! – Покачала она головой. – Все остальные мной только командовали. И прежде всего эта ведьма – воспитательница. – Она глянула на пастора, который возился с электроплиткой: – Извините за выражение, эта старая женщина, она только исполняет свои обязанности, я понимаю. И прибывают все новые беженцы. Я понимаю, что людям в этой стране уже надоело, и они уже видеть нас не могут.

– Это не так, – отозвался молодой пастор, который теперь уселся за стол. – Никто против вас ничего не имеет. Вовсе нет. Беженцам живется плохо. А нам хорошо. То, что вы принимаете за отказ, это просто угрызения совести. Потому что после всего, что мы натворили, это же величайшая несправедливость, что мы так скоро снова начали процветать, – а людям, в ГДР например, еще долго жилось трудно. Сейчас, слава Богу, уже нет. Ну, а теперь звоните же, наконец!

Я подумал, что я измученный тяжким трудом и запоями репортер в вечной погоне за сенсациями, а не удачливый плейбой, способный уложить прекрасную юную беззащитную девушку, во всяком случае, не оказав ей сначала помощи. Так что, я взял себя в руки и спросил:

– А вы знаете номер телефона вашего жениха?

– Во время всего побега я твердила его как молитву. «Гамбург, 2 20 68 54».

– У него квартира в Гамбурге? – изумился Демель. У пастора было темное от непогоды и ветра лицо и серые глаза под густыми каштановыми бровями. Его короткие волосы были каштановыми, как и у меня. Он был в моем возрасте, а выглядел лет на десять моложе. Как минимум на десять.

– Нет, это квартира его лучшего друга в Федеративной Республике. Его зовут Рольф Михельсен. Они знакомы много лет. Господин Михельсен живет на улице Эппендорфер Баум. Дом номер сто восемьдесят семь. – Диктофон с новой кассетой был по-прежнему включен и записывал. – Господин Михельсен поселил моего жениха у себя, как мы и договаривались еще задолго до побега. Господин Михельсен часто посещал Яна в Праге.

– Яна?

– Ян Билка. Так зовут моего жениха.

– А чем занимается этот господин Михельсен? – поинтересовался я.

– Не имею понятия.

– Да ну!

– Я с ним лично не знакома. Мне о нем рассказывал Ян. Он, знаете, не мог мне все рассказывать. Он был капитаном в Министерстве обороны. О многих вещах он просто не имел права говорить.

Я почувствовал, что мне вдруг стало жарко.

– Ну конечно, не мог, – согласился я. – Так, значит, капитан?

– Да, – подтвердила Ирина. – Можем мы теперь заказать разговор?

– Заказывайте, – сказал я.

Снаружи, из нескольких бараков, донесся многоголосый крик, отдаленный и приглушенный.

– Гол, – прокомментировал я. – Кто-то забил гол.

– Думаю, албанцы, – ответил моложавый пастор, не поднимая глаз. – Отличные игроки, эти албанцы.

– Если он был капитаном, то ему должно быть не меньше тридцати, – сказал я.

– Тридцать два. Не смотрите так! Мне восемнадцать. Ну и что?

– Абсолютно ничего, – сказал я.

– Я изучаю психологию, – продолжала Ирина. – У него была собственная квартира, я снимала частным образом мансарду. Этого вам достаточно?

Я кивнул, подошел к телефону и наугад набрал «девятку». Ответила действительно телефонная станция, я узнал этот голос.

– А, симпатичная фройляйн Вера, – сказал я любезно. – Это Роланд, фройляйн Вера. Да-да, недавно я у вас был. Дайте мне, пожалуйста, Гамбург, номер… – я взглянул на Ирину.

– Два-два-ноль-шесть-восемь-пять-четыре.

– Два-два-ноль-шесть-восемь-пять-четыре, – повторил я. – Я зайду и оплачу разговор, он за мой счет, фройляйн Луиза разрешила. Большое спасибо, фройляйн Вера.

Я передал трубку Ирине. Она быстро произнесла, не дыша: «Алло!» – И потом после короткой паузы: «Да, конечно, я понимаю…» – и уже обращаясь к нам:

– Она набирает, я подожду.

– Отлично, – сказал я.

– Так вы господин Вальтер Роланд? – спросил пастор. Он опустил электроплитку и с пытливым любопытством смотрел на меня.

– Да, это я, – ответил я более нелюбезно, чем хотел, но в тот момент мне было наплевать.

– Пауль Демель, – представился он.

– Очень приятно. – И к Ирине: – Когда бежал ваш жених?

– Почти три месяца назад, – ответила Ирина. – Двадцать первого августа. – Она держала трубку прижатой к уху.

– Фройляйн Луиза рассказывала мне, что вы должны приехать, – сказал пастор с улыбкой. – Очень рад познакомиться с вами лично. У меня к вам много вопросов.

– Вы тот господин, которому понравились обе мои книги, – сказал я и сразу снова почувствовал эту мерзкую скотину «шакала».

– Да. Особенно удачная, на мой взгляд, – «Безбрежное небо».

– И вы, конечно, хотите спросить, почему я перестал писать книги.

– В том числе и это, – дружелюбно подтвердил он.

Изо всех сил стараясь подавить свое раздражение, что мне плохо удавалось, я сказал:

– Потому что я не могу писать книги! Поэтому! Хватит мне и иллюстрированного издания!

– Это неправда, – возразил пастор. – Вы же доказали…

– Ничего я не доказал, – ответил я. – Прошу вас, господин пастор!

– Вы слишком рано утратили мужество, вот и все, – сказал он.

– И голодал, – добавил я.

И все же я был рад, что он ничего не подозревал о втором имени, под которым я писал уже много лет. Второе имя, собственно говоря, должно было быть известным только в области журналистики как мой псевдоним, но слишком много людей в этой области были в курсе, а в ней принято страшно много болтать. Так что и немало посторонних было осведомлено, что я пишу и под другим именем, этого невозможно было избежать, несмотря на всю мою осторожность. Судя по всему, пастор Демель об этом не догадывался. Мне было бы очень стыдно перед этим молодым священником, узнай он, кто сейчас стоит перед ним.

– Так вы репортер? – спросила Ирина. В ее голосе прозвучал испуг.

– Как видите, – буркнул я все еще неприветливо. – Вас это смущает?

– Нет, почему… – Она засмеялась, но ее смех прозвучал неискренне. – Почему это должно меня смущать?

– Многих это смущает, – ответил я. – Если я хочу о них написать.

– Ну, обо мне-то нечего… Алло? Да? – Она прислушалась. – Ага, – сказала она потом. – Спасибо большое. – И положила трубку. – Номер в Гамбурге занят. Фройляйн попробует еще раз.

– Только не волнуйтесь, – сказал я.

– Да-да, – отозвалась она.

– А почему вы, собственно, бежали? – спросил я Ирину.

– Из-за моего друга.

– То есть как это?

– Сразу после его бегства ко мне пришли. Из органов. Чешских. И советских. Меня на два дня арестовали и допрашивали. Много часов подряд. День и ночь.

– Что они хотели знать? – спросил я.

– Только о моем женихе, – ответила Ирина.

– Что, например?

– В каком отделе он работал. К каким документам имел доступ.

Пастор внимательно посмотрел на меня. Я ответил ему тупым взглядом. Этот рефлекс тупости я отрабатывал годами. Выглядело очень убедительно.

– Его должность, его личная жизнь, наши отношения… Их интересовало все. Но я могла ответить только на немногие их вопросы. Я не знаю, в каком отделе был Ян, какую должность он занимал и к каким документам имел доступ. Я вдруг поняла, что действительно почти ничего о нем не знаю. Это меня испугало. Очень испугало. Вы понимаете?

– Хорошо, – сказал я. – А дальше?

– Дальше… Они мне не поверили. Отпустили меня, но приходили снова и снова, каждый день. У моей хозяйки сдали нервы, и она хотела меня выгнать. Добрая женщина, но это уже было для нее чересчур. Они приходили иногда в четыре часа утра. Конечно, она меня не выгнала. Но боялась. Страшно боялась. Я тоже.

– И вы не выдали гамбургский адрес или имя немецкого друга вашего жениха?

Ирина посмотрела на меня с возмущением:

– Разумеется, нет!

– Я просто спросил. Не сердитесь. А потом?

– Потом… потом они снова вызывали меня на допросы, которые тянулись целыми днями. Каждый раз одни и те же вопросы! Каждый раз другие сотрудники. Они запретили мне продолжать учебу в университете. Они запретили мне уезжать из Праги. Каждый день я должна была дважды отмечаться в своем полицейском участке. И все время допросы.

– У этих людей, очевидно, был острый интерес к вашему жениху, – сказал пастор.

– Да, – отозвалась Ирина. – Но почему? Почему же?

Мы оба промолчали, пастор и я, и посмотрели друг на друга.

– Потом, – продолжила Ирина, – на прошлой неделе, в четверг, все друзья, знакомые и коллеги Яна были арестованы. Все разом. Да, я забыла сказать: с этими людьми уже раньше мне постоянно устраивали очные ставки. Некоторых я знала, большинство только по именам, многих даже не знала как зовут. Но об их аресте я узнала.

– Как? – спросил я.

– Был телефонный звонок. Анонимный. Очень короткий. Я не знаю, кто звонил. Во всяком случае, не прошло и часа, как я бежала. Я просто не выдержала! Я думала, теперь заберут меня! У меня совсем сдали нервы! Я хотела только одного: попасть к Яну! В Гамбург! Можете вы это понять?

– Конечно, – ответил я. – Но теперь вы в безопасности. В полной безопасности. Успокойтесь. Прошу вас, успокойтесь.

– Да, вам нужно успокоиться, – поддержал меня пастор, а потом, чтобы сменить тему, обратился ко мне: – Нет, вы только посмотрите! Спираль совсем сплющена. Тут, наверное, кто-то бил молотком. – Он посмотрел на меня: – Ну, ладно, ни слова о ваших книгах. Можете мне немного помочь? Эта штука все время выскальзывает у меня из рук!

Я подсел к нему и крепко держал плитку, пока он пытался соединить разорванные части нагревательной спирали. Из других бараков снова донесся приглушенный крик.

– А теперь, может, и мы забили, – произнес пастор Демель. – У нас в национальной сборной есть несколько хороших ребят. Ничего не выходит! Придется эту штуку разобрать, иначе ничего не получится. – Он нашел на своем перочинном ноже отвертку, открыл ее и продолжил работу. – Могу я все же дать вам один совет – репортеру Роланду?

– Пожалуйста.

– Ну, ладно, чехи. Горячие события. Это понятно. Но выйдите еще раз за ворота лагеря и посмотрите на роскошных дам и господ. Ведь не только сутенеры приезжают к нам на «кадиллаках» и «линкольнах» и забирают наших девушек.

– Куда забирают? – спросила Ирина, и, глядя на нее, я подумал, какой невинной она выглядела, какой нетронутой, светлой и чистой, а потом я подумал, что многие девушки, которые мне здесь встретились, выглядели так. Нежными, красивыми, но тихими и совсем невинными. И при этом у Ирины уже два года была связь с мужчиной намного старше ее…

– В свои заведения, – ответил пастор. – Стриптизершами, барменшами или действительно проститутками. Через год-два бедные девочки снова возвращаются – помятые, чуть живые, часто больные. Мы делаем, что можем, но за пределами лагеря мы ничего не в силах запретить. А кто здесь побудет подольше, получает и право на свободный выход, вы ведь это знаете.

– Да, – сказала Ирина.

– Как давно вы здесь? – спросил я.

– Со вчерашнего дня, – ответила она.

– Тогда еще, конечно, слишком рано, – сказал Демель. – Вы еще даже не побывали во всех местах, в бюро по трудоустройству и в Охране конституции и так далее. И сходите вон напротив, в бар «Выстрел в затылок».

– Куда?

– Бар «Выстрел в затылок». Так восточногерманские дети окрестили тут один кабачок.

– Почему?

– Уже несколько лет подростки находят там в окрестностях, в песке, человеческие кости. И черепа тоже. В лагере поднялся большой шум, можете себе представить. Потом крестьяне рассказали, что в нацистские времена там, где сейчас стоит кабачок, было место казни. Они не любят об этом говорить, крестьяне, мы у них с трудом это выпытали. Человек, который после войны построил кабачок, тоже ничего об этом не знал. Так вот. Здесь, возле забора они договариваются. А в баре «Выстрел в затылок» дамы и господа ожидают потом юношей и девушек. И скрываются с ними. Этот господин Конкон невероятно спешил с вами.

– Да, – сказал я. – Невероятно. – Мне все еще было жарко. – А почему вы полностью не закроете выходы? Почему не запретите выход вообще для всех?

– Это было бы незаконным лишением свободы, – ответил Демель. – Кроме того, тогда эти типы у ограды увозили бы молодежь прямо отсюда, после того, как мы пристроили бы их куда-нибудь через бюро, заключили договор о временном трудоустройстве, и они бы собирались туда ехать. Это так же бессмысленно, как если бы мы решили огородить площадку перед воротами лагеря. Тогда эти типы ждали бы в Цевене. Или по дороге туда.

– А что это за типы? – спросил я. – Кроме парней с Реепербан.

– Как долго нет звонка… – сдавленным голосом проговорила Ирина.

– Не будьте такой нетерпеливой. Состоится еще ваш разговор. Что за другие типы, господин пастор? Дамы, например.

– Вы ведь живете на Западе, – ответил он. – Есть у вас служанка?

– Уборщица, – сказал я. – Два раза в неделю.

– Ну, это вам еще повезло, – продолжал он. Ирина от нетерпения начала покусывать нижнюю губу и расхаживать по кабинету взад-вперед. – Служанок ведь больше нет. Но у нас они могут набрать столько, сколько хотят. Нашим бедным девочкам не надо даже обещать отдельную комнату с душем и телевизором и меховую шубу к Рождеству. Они будут рады уже тому, что такая благородная дама возьмет на себя поручительство и все хлопоты с органами.

– А откуда приезжают эти дамы? – спросил я.

– Дюссельдорф, Кёльн, Франкфурт, Гамбург, Мюнхен. Удивлены, верно? Из любой дали, откуда только можно добраться.

Снова раздался рев голосов из нескольких бараков. Кто-то басил:

– Тирана! Тирана! Тирана!

– Ну, а вот теперь забили албанцы, – сказал пастор и немного помолчал, прислушиваясь. – Да, благородные дамы со всей Федеративной Республики. Но им нужны не только служанки! Их посылает и промышленность. Конвейер. Чулки. Готовая одежда. Фармацевтические заводы. В общем, все. От яичной лапши до сталелитейных заводов. Требуется рабочая сила! Мальчики могут прямо здесь заключить договор, через ограду, и от бара «Выстрел в затылок» их увозят на работу. А иллюстрированные издания! Вы меня извините, господин Роланд, но я готов держать с вами пари, что там за оградой стоит, как минимум, пара господ из вашего круга.

– А этим что нужно?

– Парни, которые ходили бы из дома в дом и собирали подписку на журнал. Даже самые бедные студенты уже не занимаются этим за такую нищенскую плату. Наши парни готовы на все. Так что у нас тут самая настоящая ярмарка.

Резко зазвонил телефон.

Ирина бросилась к аппарату и схватила трубку.

– Алло!.. Алло, Ян? – На ее лице проступило разочарование: – Ах, так. – Она положила трубку и сказала мне таким тоном, будто я был в этом виноват: – Все еще занято.

Внезапно я почувствовал его близко, совсем близко, моего «шакала». Я встал. Снова сел. Снова встал.

– Ну вот! – воскликнул пастор, все еще чинивший плитку. – Вы отпустили – и опять захлопнулась.

– Мне жаль.

– Что это с вами? – Он пригляделся ко мне: – Вы ужасно выглядите. И губы у вас посинели.

Мне уже было все равно. Я достал фляжку, отвинтил пробку и протянул пастору:

– Хотите виски?

– Нет, – ответил он. – Днем я никогда не пью. И вам бы не надо. Это вредно.

Я выпил.

– У меня иногда так кружится голова, – сказал я. – Время от времени. И бывает плохо. – Я отпил еще раз. – Здесь все действует так угнетающе. Ваша фройляйн Луиза, например. Послушайте, а у нее не…

– Вы имеете в виду, в порядке ли у нее с психикой? – Он посмотрел на плитку: – Я думаю, будет держаться. Теперь только нужно оба конца спирали…

– Господин пастор!

– Да.

– Она такая странная. Она прислушивается к пустоте. Она говорит в пустоту…

– Да, – снова сказал он. Потом вздохнул: – Вот беда. Такой хороший человек. Ценный человек. А как она любит детей! Но, к несчастью, пересудам и травле не видно конца. Все говорят, что ее пора, наконец, отправить на покой. И сказать по совести, мне трудно что-нибудь возразить. А если это произойдет, если ей придется уйти отсюда, от своих детей, – для фройляйн Луизы это будет конец. Она возьмет веревку. Нет – уйдет в болото.

– Но кого она все время слушает? С кем все время разговаривает?

– Это ее друзья.

– Что за друзья?

– Теперь – мертвые, – ответил пастор Пауль Демель.

12

Она стояла на болоте, далеко от края, на небольшой твердой, слегка выпуклой возвышенности, и вокруг нее, почти замыкая окружность, стояли одиннадцать фигур. Фройляйн Луиза разговаривала с ними, горячо, взволнованно, она потрясала кулаками, поднимала руки в воздух, наклонялась вперед и откидывалась назад. Ветер снова и снова проносил над ней и над фигурами клочья тумана и делал всех невидимыми. Светила полная луна. Ее серебристый свет рассеивался в тумане над болотом. Черным отливали открытые водные поверхности. Зловещими были звуки ночного болота, его призрачные голоса.

«Тюке-тюке-тюке-тюке-тюке…» – это были крики болотных бекасов.

Потом раздавалось глухое громыхание: «У-у-румммм! У-у-румммм! У-у-руммммм!» – это ухали выпи.

«Гунг-гунг-гунг-гунг-гунг!» – как удары колокола, звучали крики жерлянок.

«Бу-бу-бу-бу!» – подавала голос болотная сова.

С шумом взлетали с воды утки.

Огромные пространства опасных для жизни топей, поросших травой, булькали и клокотали. Где-то вдалеке протяжно и печально гудел паровоз.

Прополз еще один клок тумана, и стала отчетливо видна фройляйн Луиза со светящимися белыми волосами – она и одиннадцать фигур вокруг нее. Собрание духов. Встреча призраков… Молодая женщина, которая уже четверть часа наблюдала за фройляйн, дрожала. Молодую женщину звали Хильда Райтер, она стояла на широком основании наполовину растрескавшейся бетонной опоры на восточной окраине лагеря. Когда-то давно здесь закрепили ограду и колючую проволоку вокруг лагеря. У этой опоры ограждение поворачивало с востока на юг под углом ровно девяносто градусов.

Хильда Райтер пришла сюда в паническом страхе и спешке. На ней было пальто, в руке – дорожная сумка. Она собиралась бежать из лагеря. Для этого у нее была очень веская причина. Хильда Райтер знала, что полицейские, в соответствии с предписанием, известят об этом начальника лагеря. Поэтому она прокралась сюда, к наполовину растрескавшемуся бетонному столбу. В течение четверти часа, кашляя и напрягая все силы, она пыталась свалить его, а с ним опрокинуть и часть ограды с колючей проволокой.

Это было единственное место в лагере, где можно было попытаться бежать. Хильда Райтер была страшно напугана, она была в панике. Если остаться, завтра за ней придут, устроят против нее процесс, посадят в тюрьму и… Молодая женщина навалилась на опору и раскачивала ее до изнеможения. Опора устояла. У Хильды Райтер не хватало сил. В отчаянии, со слезами ярости на глазах, она, наконец, выпрямилась – и увидела фройляйн Луизу посреди болота.

«Наверное, я схожу с ума, – думала молодая женщина. – У меня не в порядке с головой! Как старуха могла туда попасть? Туда же не может пройти ни один человек…»

Хильду Райтер знобило, хотя ночь была теплой – начало июня 1968 года, теплая ночь сырым дождливым летом. Год был чрезвычайно влажным, здесь, на севере, почти каждый день выпадали осадки. И заброшенное в течение уже очень длительного времени болото было поэтому залито водой и абсолютно непроходимо. Канавы для отвода воды, на гнилой поверхности которых отражалась луна, были переполнены, дамбы справа и слева от них давно разрушены, погрузились в болото и стали невидимыми. На редких возвышениях, которые, казалось, теперь плавали в воде, стояли старые ветлы, уродливо согнутые, почти похожие на людей своими неправильной формы верхушками-головами, возвышались заросли можжевельника, там и тут виднелись засохшие болотные сосны, и повсюду стояли березы, высокие, стройные и тонкие.

Сейчас фройляйн Луиза разговаривала с одной из фигур. Хильда Райтер икнула. Ей приходилось крепко держаться за опору, иначе она свалилась бы с цоколя, на котором стояла. Страх, который привел ее сюда, неожиданно пропал. Как завороженная, всматривалась Хильда Райтер туда, где в нескольких сотнях метров от нее фройляйн Луиза разговаривала с одиннадцатью фигурами, страстно, вне себя от волнения.

«У-румммм! У-руммм! У-руммм!» – ревела выпь. С первым звуком она глубоко втягивала воздух в себя, наполняла легкие, со вторым выталкивала воздух обратно.

Воспитательница Хильда Райтер работала в этом лагере уже два года. Она приехала в «Нойроде», потому что ее подруга, Гертруда Хитцингер, которая была здесь воспитательницей уже три с половиной года, написала ей, что работа эта легкая и приятная, ее не так много, и есть масса свободного времени.

Хильде Райтер было тридцать три года, она была симпатичной, но строгой, и у нее были свои особенности. Прошло немало времени, пока фройляйн Луиза выяснила, что́ это были за особенности. Полтора года ушло на это. Однажды фройляйн Луиза застала коллегу за избиением одного маленького мальчика. Та стащила с него штанишки и била его камышовой тростью по голой попе. Малыш кричал. (Фройляйн Луиза, у которой ее коллега уже давно была под подозрением, наблюдала за этим из укрытия.)

– Ты кричал, – сказала Райтер. – Прекрасно. Получишь три удара дополнительно. За каждый крик будет еще три удара.

Фройляйн Луиза медленно вышла из своего укрытия. Мальчишка орал как резаный. Сбежались воспитанники и взрослые. Был большой скандал. Фройляйн Луиза была вне себя. Вон эту садистку! Вон из лагеря! Она продолжала бушевать перед начальником лагеря, к которому вызвали ее и Хильду Райтер. Доктор Хорст Шалль очень серьезно предупредил Хильду Райтер. Она больше не должна допускать ничего подобного. В следующий раз против нее будут приняты меры.

А фройляйн Луиза заверила: «Уж я за этим прослежу, господин доктор, можете быть уверены!»

Прослежу! От этого обещания Хильда Райтер буквально сходила с ума. За ней теперь шпионили, за каждым ее шагом пристально следила эта старая корова, которая разговаривала с пустотой и явно слышала голоса, так как часто посреди разговора застывала с открытым ртом и вслушивалась в то, что ей говорил какой-то невидимка. И от такой сумасшедшей она теперь вынуждена терпеть слежку?!

Хильда Райтер перешла в наступление. Вместе со своей подругой, воспитательницей Гертрудой Хитцингер, она следила и шпионила за каждым шагом фройляйн Луизы, так осторожно и осмотрительно, что та ничего не замечала. И обе женщины строчили доктору Хорсту Шаллю донос за доносом о странном поведении фройляйн. Доктор Шалль уже много лет знал Луизу Готтшальк как верную душу, в любую минуту готовую погибнуть, если это спасет жизнь хоть одного-единственного из многих-многих детей. Шалль пока что оставил все эти заявления без движения. Как-то в разговоре с фройляйн Луизой, мягко убеждая ее, он заговорил с ней о невидимках, с которыми она беседовала.

– Я? С невидимками? – воскликнула фройляйн возмущенно. – Да никогда в жизни! Это подлая ложь, об этом вам могла наговорить только эта Райтер и ее подруга Хитцингер!

Тот факт, что все их заявления не дали никакого результата, страшно разозлил Хильду Райтер, и только разожгли ее ненависть к фройляйн. Еще неотступнее, чем прежде, она и Хитцингер шпионили за фройляйн Луизой. Они обратили внимание, что по вечерам фройляйн часто покидала лагерь – и никто не знал, куда она уходила. Обе женщины часто крались за ней. Фройляйн Луиза всегда шла по краю песчаной полосы вдоль деревни, через деревню, дальше через камыши и кустарники – а потом вдруг каждый раз исчезала. Напрочь. Бесследно. Как будто проваливалась сквозь землю. Это было жутко. Подруги постоянно рассказывали все, что им удавалось узнать о фройляйн и что они домысливали сами, другим воспитательницам. (В то время фройляйн Луиза еще жила вместе со всеми.) Их слова падали на благодатную почву. Ни одна из воспитательниц не относилась к старой фройляйн по-настоящему хорошо. Виной тому были ее излишняя резкость, нелюбезность, недоверчивость и чудаковатость. Всю свою любовь она отдавала детям, другим ничего не оставалось. Ее не интересовали соперничество и мышиная возня воспитательниц, и ни одна из них не сочувствовала ей. Потому все сразу поверили россказням Хильды Райтер и Гертруды Хитцингер. Фройляйн Луиза получила два прозвища: «Сумасшедшая» и «Ведьма». А напряжение все нарастало. Доктор Хорст Шалль чувствовал себя несчастным. Дальше так продолжаться не могло. Он попытался как-то уладить ситуацию. Напрасно. Он снова поговорил с Луизой Готтшальк. Напрасно.

– Ложь! Ложь! Это все ложь, клянусь вам, господин доктор! – кричала фройляйн, при этом ее лицо то бледнело, то пылало огнем.

В первую неделю июня на Хильду Райтер опять нашло. В лагерь прибыл мальчик из Греции, четырнадцати лет, симпатичный, темноволосый, неугомонный. Он разбил футбольным мячом оконное стекло. Солнце светило, все дети были на каникулах. Хильда Райтер вызвала мальчика к себе, приказала ему снять брюки, взяла линейку и, чтобы он ее не «испачкал», как она выразилась, высоко задрала свою юбку. Мальчику пришлось лечь на ее обтянутые чулками ляжки. Она пришла в сильное возбуждение, пока его била. Он не издавал ни звука. Ее дыхание становилось все тяжелее, в нижней части ее живота горячими толчками билась кровь. Она не заметила, что дверь комнаты отворилась. Теперь она уже пыхтела. Когда она подняла затуманенные глаза, оттого что услышала шорох, было уже слишком поздно. В ее комнате стоял доктор Шалль.

Он произнес только пару фраз:

– Вы, естественно, уволены. Немедленно отстраняетесь от службы. Я подам на вас заявление. Завтра поедете со мной в криминальную полицию в Цевен. До того вам запрещается покидать лагерь.

Это произошло вечером пятого июня 1968 года, в среду.

13

– Все еще занято, – произнесла Ирина Индиго и положила трубку. Она была очень взволнованна. Рассказ пастора, который тем временем отремонтировал электроплитку, ее мало интересовал. Она ждала голоса своего жениха, она его так ждала!

– Какой-то долгий разговор, – коротко сказал я, так как был захвачен рассказом Демеля. – Или несколько долгих разговоров. Девушка на телефонной станции попробует еще. Наберитесь терпения.

Ирина Индиго пожала плечами и опустилась в кресло.

– Продолжайте, господин пастор, – попросил я. – Рассказывайте дальше.

14

– Гертруда! Гертруда! Проснись, Гертруда! – Хильда Райтер, стоя на коленях возле кровати подруги, трясла ее. Хитцингер пробуждалась медленно и с неудовольствием.

– Господи, да-да… кто хочет… что опять?

Хильда Райтер взахлеб рассказывала о том, что только что видела. С Хитцингер моментально слетел сон: