Текст книги "Из чего созданы сны"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 45 страниц)

– А чем вы занимаетесь здесь, во Франкфурте?

– Открыл собственное дело. Правда, пока дела идут не так уж блестяще. Пока, понимаете ли, застой…

15

Похоже, и сейчас, три года спустя, его дела шли не так уж блестяще, потому что Макс пустился в яростные торги по поводу своего гонорара за эту обложку. Он запросил пять тысяч. Это были баснословные деньги, и мне-таки удалось сбить его до двух тысяч.

– Ну ладно, ладно, обделывайте меня, сраные капиталисты! Ты, Вальта, капиталистический прихвостень! А я-то думал, ты мне друг!

– Я твой друг, Макс. Но будь же благоразумен!

– Он будет, будет, – успокаивала Тутти. – И он вовсе не то имел в виду с этим «прихвостнем», правда ведь, Макс, совсем не то?..

– Ладно уж, – пробурчал Макс.

– Вот видишь! Мы же знаем, что ты за рабочих, Вальта, и если говоришь, что больше нельзя, значит, больше нельзя. И все же я скажу те: две штуки бабок – это бздень для Макса с его роскошными формами. Дерьмо он, твой издатель, он же как нечего делать огребет на Максовом хоботке! Вот поэтому и должен настать коммунизм! Нельзя так дальше, чтобы эти стервятники и эксплуататоры так зарывались! Так когда Максу надо быть в студии?

– Завтра в одиннадцать.

– Лады, – сказал Макс.

– Все уже будет готово, ну, я имею в виду девочки и все такое.

Макс только отмахнулся:

– Щас и без девочек нормально. Ну, пошли дальше. Ты сказал, те нужна информация. Кой о каких делах, сказал. Об извращениях и разном там… И че женщина должна делать, чтобы малый встал. Тутти вроде как должна те выложить из своей практики. А ей ты собираешься платить?

– Две сотни за номер.

– Две сотни? – Макс рассмеялся с издевкой. – Ты слышала, Тутточка?! Вальта, если бы все ребята были такими щедрыми, как твой издатель, то Тутти пришлось бы себе зашивать!

– Макс, опомнись! Это же целая серия со многими, многими продолжениями. Подсчитай-ка все!

– Или по пять сотен за номер, или не будет те никакой информации! – отрезал Макс.

Он уже орал. Мы все орали. И это привело к тому, что канарейка Гансик, которая уже давно должна бы спать в своей накрытой клетке, вступила со своим радостным пением.

Макс подскочил и взревел:

– Терь еще и эта чертова каналья! О, Господи, она сведет меня с ума, этт подлая птица! Заткни пасть, слышишь?!

Он подскочил к клетке и орал через платок. Гансик не обращал на него никакого внимания.

– Я тя еще придушу, дрянь поганая! – бушевал Макс. На лбу у него набухла жила.

– Только попробуй! – взъярилась Тутти, тоже вскочив. – Тогда и со мной все кончено!

Она вынула из чашечки, висящей на клетке, лист салата, просунула его через прутья и ласково заворковала:

– Ну, ну, мое сердечко, мой дорогой, мой хороший, иди, поклюй листик… вот так, вот хорошо… мама любить тя…

Весь дрожа от негодования, Макс наблюдал за этой процедурой, но молчал. Тутти одарила его негодующим взглядом. Наконец, все успокоились, Гансик замолк, и они снова вернулись ко мне.

– Надо потише, – сказала Тутти. – У Гансика такой легкий сон, Вальта.

Макс опять было вскинулся, но она снова посмотрела на него. Он что-то пробурчал про себя.

В конце концов мы сошлись на трех сотнях гонорара за каждое продолжение. Макс пожал мне руку, давая понять, что финансовая часть улажена, при этом чуть не расплющив мне пальцы.

– Так че, козлики, начинать? – спросила Тутти.

– Терь можно, – кивнул прекрасный Макс.

Тутти набрала воздуху и начала извлекать из сокровищницы своего богатого опыта.

16

Только после полуночи я вернулся домой.

Перед домом сидели два других полицейских в другой машине, но я сразу определил, что это полипы, они тоже из этого тайны не делали. Я кивнул им. Они ответили. С кассетником в руках я поднялся в свой пентхауз, и, уже входя, услышал музыку. Оркестр с солирующим фортепьяно. Соль-мажор. Второй концерт Чайковского – мгновенно узнал я. Дверь в спальню была приоткрыта. Оттуда пробивалась полоска света. Я бросил пальто на стул в прихожей и прошел в спальню. Ирина сидела на ковре возле проигрывателя. Она недавно вышла из ванны. На ней была одна из моих слишком просторных для нее пижам и банный халат, волосы спрятаны под тюрбаном из полотенца. Вокруг нее по всему ковру были разложены пластинки, в конвертах и без – Чайковский, Рахманинов, Сметана. Тут же стояли пепельница, бутылка «Чивас» и содовая. Ирина курила, прислонившись головой к обоям, в руке у нее был стакан. Она кивнула мне, потом на крутящуюся пластинку:

– Прекрасно, да?

– Почему ты еще не спишь? Уже…

– Знаю. Я не могла заснуть. Я хотела здесь посидеть, покурить, немножко выпить и послушать музыку. Ты сердишься?

– Нет, разумеется, нет.

Ирина повела рукой:

– Возьми себе стакан. Присядь ко мне.

Я увидел, что она выпила больше, чем мне показалось вначале. Я принес себе с кухни стакан и кубики льда и сел возле нее на ковер.

– Знаю, что в спальне не надо курить, – сказала Ирина.

– Точно, – ответил я, прикуривая «Галуаз».

Я налил себе глоток и поднял стакан:

– Чин-чин!

– Чин-чин!

Мы выпили.

– Где ты был? – спросила она.

– В редакции, а потом у одной проститутки и ее сутенера. Я тебе о них как-то рассказывал.

– Твои друзья?

– Мои друзья, – кивнул я. – Из-за той, другой серии.

– Ну и как?

– Отлично.

Пауза. Звучит концерт для фортепьяно.

Потом:

– Вальтер?

– Да?

– У тебя так уютно здесь, наверху!

– Правда? Погоди, я налью тебе еще.

Я взял у нее стакан. Снова повисла тишина, которую нарушали только звуки музыки и позвякивание кусочков льда.

– Спасибо, – сказала Ирина, когда я подал ей стакан, и сделала большой глоток. – Вальтер?

– Да?

– Я тут долго думала, должна ли я тебе говорить. Не могу ли сделать это сама. Но нет, сама не смогу. Я никого не знаю в Германии. А потом, за это же наказывают. Я не хочу в тюрьму.

– О чем, собственно, речь? – спросил я.

– Я ведь тебе сказала, что сбежала из Праги, потому что меня то и дело вызывали в полицию и допрашивали, и что я больше не могла этого вынести, так?

– Да. Ну и что?

– А то, что это неправда. То есть не вся правда. Конечно, они меня допрашивали, снова и снова, но не так ужасно, как я тебе это описала. Из-за этого мне не надо было уезжать. А друзья Яна были арестованы задолго до того, а не перед моим побегом. Дело не в арестах. Меня бы они не арестовали. Они же видели, что я ничего не знаю.

– И почему же ты тогда сбежала?

Она посмотрела на меня долгим взглядом. Теперь звучало одно фортепьяно, без оркестра.

– Потому что я беременна, Вальтер. От Яна. На третьем месяце, – сказала Ирина.

17

После этого она допила свой стакан, я допил свой, и очень долго готовил новую выпивку, а Ирина выключала проигрыватель. Прошло минуты две. Мы не смотрели друг на друга.

Наконец, когда у каждого из нас снова был стакан в руке, и мы выпили, я посмотрел в ее глубокие печальные глаза и спросил:

– Ты хотела найти Яна, чтобы сказать ему, что у вас будет ребенок?

– Естественно. И остаться с ним. И идти за ним на край света. И выйти за него замуж. И родить ребенка. – Она засмеялась.

– Не смейся.

Она оборвала смех:

– Теперь, конечно, все по-другому. Совершенно по-другому. Все. Ты что-то сказал?

– Нет.

– Я думала, ты что-то…

– Ни слова.

– Я не хочу его, – сказала Ирина. – Ни за что. Теперь больше не хочу. Я не хочу ребенка от этого… от Яна. Ты можешь это понять?!

– Да.

– И… и ты мне поможешь?

Я промолчал.

– Ты же все знаешь во Франкфурте. Ты никогда не помогал ни одной девушке?

– Почему же, – сказал я. – Я помог уже трем девушкам.

– Видишь, – воодушевилась Ирина, – значит у тебя есть знакомый врач!

Я молчал.

– Есть у тебя знакомый врач? Пожалуйста!

Я кивнул.

– Хороший?

Я снова кивнул.

– Который согласится сделать это?

– Да.

– И на него можно положиться?

– Абсолютно. Те во Франкфурте, у кого есть деньги и заботы вроде твоих, все идут к нему.

– И… и ты меня к нему отведешь, Вальтер? Сейчас еще можно! Третий месяц! Я совершенно здорова, сердце и все такое. Никакой опасности! Так отведешь?!

– Но в моей статье я не могу об этом написать.

– Значит, отведешь?

– Если ты точно решила и действительно этого хочешь.

Я выпил.

– Я хочу этого, действительно и совершенно точно.

– Ну да, – сказал я.

– Что значит «ну да»?! Это единственно разумное решение. А мы сейчас должны быть разумны, разве нет?

– Да, – ответил я, – разумными мы должны быть. Завтра я свяжусь с этим врачом. Чтобы как можно быстрее получить назначение на прием. Он чертовски занят, этот врач.

Она вдруг заплакала. Без единого звука. Слезы катились по ее лицу и капали на халат.

– Но ведь ты сама этого хотела, – испугался я.

– Я и хочу, – всхлипнула она. – Я плачу только… только от радости и облегчения… и еще потому, что так тебе благодарна, Вальтер, так благодарна… я этого никогда не забуду!

Я снова дал ей свой платок. Она вытерла слезы.

– Ну, теперь все в порядке?

Она кивнула.

– Теперь идем спать?

Она еще раз кивнула.

– Ну так, идем! – Я поднял ее с ковра и взял на руки.

Она тихо вскрикнула. Но я крепко держал ее. Она была удивительно легкой. Когда я нес ее в гостевую, она прижалась своей щекой к моей. Я уложил ее в постель, как маленького ребенка, поставил на тумбочку стакан с водой и положил рядом две таблетки снотворного:

– Прими одну, если все-таки не сможешь заснуть. А потом другую, но сначала – подождать, ладно?

– Мне ни одной не надо. Теперь я буду спать, как сурок. Теперь, когда я знаю, что ты позвонишь врачу. Ты позвонишь ему завтра, точно позвонишь?

– Точно. Но надо будет поосторожнее, тебя ведь охраняет криминальная полиция.

– О Боже!

– Ничего, не страшно. Здесь три выхода и еще один через подвал. Вся эта охрана – глупый фарс. Не бойся. Они не увидят ни как мы будем выходить, ни как вернемся. А теперь спи, наконец!

Я укрыл ее, как укрывают маленьких детей, хотя мне в голову и пришла мысль, что при нынешних обстоятельствах можно бы попытаться и еще раз. Но я не стал пытаться.

– Наклони ко мне голову, – прошептала Ирина.

Я наклонил, и она поцеловала меня в губы.

– Спасибо, Вальтер…

– Прекращай уже.

– Ты тоже идешь спать?

– Да. – Я поднялся с края кровати.

Но спать я не пошел. Уложив Ирину, я забрал из своей спальни бутылку «Чивас» и свой стакан, содовую и лед, и отправился в кабинет. Я поставил все на письменный стол, закрыл дверь, чтобы не мешать Ирине, потом поискал в кожаной сумке нужную мне кассету, нашел ее и вставил в кассетник.

И хоть я долгое время нормально не высыпался, сна не было ни в одном глазу, я чувствовал себя необычайно бодрым. Я снял пиджак, ослабил галстук и закатал рукава. Потом вставил в машинку фирменные листы «Блица», копирку, второй экземпляр и напечатал:

РОЛАНД ПРЕДАТЕЛЬСТВО ЧАСТЬ I

После этого включил кассетник и долго слушал записанный разговор. Я сидел совершенно тихо. И было так спокойно, так удивительно спокойно в моем пентхаузе. И я обдумывал начало. Когда я правильно начинал, дальше вся история писалась сама собой. Раздумывал я недолго. Очень скоро я знал, как начать. К тому времени я еще не навестил фройляйн Луизу в больнице Людвига в Бремене и еще не говорил с ней, это будет позже. Поэтому я начал не так, как выглядит эта история в ее втором изложении, не с нашего диалога с фройляйн Луизой. О нем я тогда еще и понятия не имел.

Я отпил глоток, закурил новую «Галуаз», прикрыл глаза и застучал:

«Он услышал семь выстрелов. Потом голос отца. Казалось, тот шел издалека. Выстрелы его не напугали – он слишком часто слышал их с тех пор, как был здесь, и в его сне тоже как раз стреляли, но голос отца его разбудил.

– Что? – спросил он, протирая глаза.

– Пора вставать, Карел, – сказал отец…»

18

Груди третьей девочки просто сводили с ума, а за попку так и хотелось укусить, и она выдала такой стриптиз, еще похлеще двух предыдущих. Рыжая. Настоящая рыжая шевелюра, это было сразу видно. В этот момент всем мужикам в фотостудии «Блица» стало не по себе. Берти стирал пот со лба. Два осветителя что-то бормотали вполголоса с красными рожами. Маленький кроткий заведующий художественным отделом Курт Циллер беспрестанно облизывал губы. А у меня сигарета просто выпала изо рта, когда эта рыжая начала вытворять свои штучки. Только с Максом по-прежнему ничего не происходило. Он стоял на невысоком подиуме, на темно-синем фоне, абсолютно голый, и уже полчаса таращился на голых девок, самых классных, каких я только мог достать, – и ничего!

Берти начал материться. Макс в двадцатый раз извиняться. Ему и вправду было неловко.

Рыжая, которая была уже без ничего и выворачивалась и так и сяк, наконец, сдалась:

– В конце концов меня наняли не для того, чтобы лечить этого полного импотента!

– Заткнись, – посоветовал я рыжухе.

– Ну правда же, – надулась она. – Я еще в жизни такого не видела! У него и Мерилин Монро не поднимет! И никакие пилюли, никакие таблетки ему не помогут! Ерунда какая-то! С меня довольно!

– Сделай-ка еще раз мостик, – попросил Берти в последней надежде. – Пожалуйста, ради меня. И ноги расставь пошире.

– Ну, если ради тебя, – вздохнула рыжуха и выгнула такой мостик, с такими широко расставленными ногами…

В большой студии, освещенной бесчисленными юпитерами, стало совсем тихо. Все смотрели на Макса – тщетно!

– Ничего, – промямлил Макс. – Просто дохлый. Вконец дохлый.

– Все! – проревела рыжая. – Сыта по горло!

– Кого вы нам привели? – повернулся ко мне Циллер. – Какого-то бездаря.

Маленький, застенчивый славный Циллер говорил с тоской в голосе, без всякого упрека. В войну Циллер был корреспондентом на подводных лодках. Он сделал множество рисунков с подводными лодками и с бушующим океаном, и с кораблями сопровождения, которые взлетают на воздух. Многие картинки были напечатаны в иллюстрированных журналах Третьего рейха. Подводные лодки были его непреходящей любовью. Циллер просто терял голову, если ему удавалось какую-нибудь из них увидеть или только о них поговорить. При любой возможности он пытался протащить в номер фото подводных лодок. По этому поводу у них с Лестером постоянно были стычки. Его земным раем было время, когда я писал большие военно-морские серии. В те времена Циллер меня однажды даже обнял и поцеловал в щеку. По-моему, это было за «Подлодки – на запад!»

– Если дадите еще две сверху, я попробую ему отсосать, – сказала, успокоившись, рыжая. – Может, это поднимет.

– Не, не, спасибо, фройляйн, – возразил смущенный Макс. – Но я его знаю. Мой Джонни сейчас в ступоре. Тут ни труба, ни саксофон не помогут. Гад проклятый!

– Одевайся, – сказал я рыжухе.

Три другие девочки сидели на табуретах в полном смущении. Две уже разоблачались и отработали свое шоу, правда, без какого-либо успеха. Теперь пришла пора четвертой. Эта была блондинкой. Все девочки были как на подбор.

До пяти я писал. Потом поспал до девяти, выкупался, позавтракал, быстро попрощался с Ириной, которой принес поднос в постель, поговорил с врачом, а потом поехал в новое «Агентство по подбору кадров для кино, сцены и подиумов». На самом деле это было обычное агентство с девочками по вызову, но безумно дорогое – хозяйка была моей знакомой. Она тоже была ничего себе. Слегка за тридцать, а в постели – самолет на вертикальном взлете. Я ее попробовал. Отсюда и знал заведение. Девочки стоили баснословных денег, но взамен вы получали первоклассный товар. По фотографиям в каталоге я отобрал самых классных и заказал их к одиннадцати в студию. Ровно в одиннадцать они тут и были. Три уже выложили все, что могли. Без какого бы то ни было эффекта.

– Давай, – сказал я четвертой. – Теперь ты.

Она поднялась.

– Не, – отчаянно завопил Макс со своего подиума. – Не, Вальта, прошу тя! Не имеет смысла. Пусть малышка даже не раздевается. Снова выйдет пшик.

Блондинка тут же жалобно завыла.

– А мои деньги, – всхлипывала она. – Мой гонорар?! Другие получили, а я что? Это свинство! Я этого так не оставлю! Я пожалуюсь госпоже директорше!

– Ради Бога! – кроткий Циллер вытащил толстый бумажник. – Конечно, вы получите свой гонорар, как и другие дамы. Такого же никто не мог предполагать!

Он открыл свой бумажник, в котором была куча банкнот. Макс теперь неотрывно следил за Циллером. Я посмотрел на Макса. Берти тоже, одновременно со мной. И мы оба заметили.

– Мммм… ммм… – взволнованно промычал он и дернул подбородком.

Я кивнул. Мы оба отчетливо увидели, как Максов Джонни шевельнулся при виде купюр. Бравый подводник Циллер отсчитывал девочкам по пятьсот на нос. Максова штучка снова вздрогнула, на этот раз посильнее.

– Господин Циллер, – заорал я.

Он поднял на меня глаза. Тогда я закричал девицам:

– Подвиньтесь!

И снова Циллеру:

– Встаньте перед господином Книппером так, чтобы он хорошенько вас видел! На свет! И держите пять сотен марок на весу!

– Мне надо… но зачем?

– Быстро! Без разговоров! – поддержал меня Берти.

Ничего не понимая, Циллер сделал как мы просили. Но тут же все понял.

– Вон оно что, – пробормотал Циллер.

У Макса кое-что пришло в движение. Еще не слишком, еще далеко не то, что надо, но дохлым это уже не назовешь.

– Пятьсот сверху! – крикнул Берти.

Он стоял позади «Линхоф»-камеры, укрепленной на штативе. Отсюда он должен был снимать стационарной камерой на широкоформатную пленку в кассетах. У Циллера в руках было уже десять сотен. А у Макса уже стояло как приспущенный флаг на фале. Девочки совершенно обалдели и перешептывались между собой:

– Вот бы нам это зажать!

– Такого я еще не видела!

– Виола, глянь-ка какой у него встает!

– Тихо в стойле! – прорычал Берти. – Так, хорошо, хорошо, господин Книппер! Постарайтесь! Не отрывайте взгляда от денег. Сконцентрируйтесь. Так, смотрим на деньги!

– Я и так стараюсь, – простонал Макс. – А у вас нет ище тыщи?

– Отчего же, – сказал Циллер.

– Тогда поднимите на две штуки повыше!

Циллер помахал над головой купюрами на две тысячи.

Максово драгоценное хозяйство взлетело.

– О-о-о! – вылетело у потрясенной рыжухи.

Это было и впрямь импозантное зрелище.

– Так, так… так держать! Вы можете удержать его в таком состоянии, господин Книппер?

– Пока тот господин сможет держать две тыщи марок!

Берти делал снимок за снимком. Любой греческий бог по сравнению с Максом Книппером был полным говном. В студии снова стало тихо. Все были ошеломлены. Берти работал как одержимый. Какой-то ассистент отпустил шуточку в адрес кроткого заведующего художественным отделом, но Циллер стоял не шелохнувшись в ярком луче юпитера, напротив Макса, держа над головой две тысячи марок. Макс сдержал слово. Он не отвлекался и не уклонялся. Когда Берти, наконец, закончил свою работу, раздался гром аплодисментов. Польщенный Макс раскланялся на все четыре стороны. Потом слез с подиума и натянул свои трусы.

– Черт тебя побери, Макс! – сказал я.

– Да, – ответил он. – Что поделаешь, мой Джонни такой строптивый.

Внезапно Берти зевнул.

– Что, устал? – спросил я.

– Как собака. Сегодня рано завалюсь спать и наконец-то как следует высплюсь!

– Ага, – сказал я. – Я тоже.

Мы оба как следует выспались этой ночью. На высоте десять тысяч метров над Атлантикой.

19

До нас еще должна была сесть целая куча самолетов. Мы кружили над аэропортом Кеннеди уже три четверти часа, а диспетчеры спускали нас ярус за ярусом. Я был в Нью-Йорке в третий раз. Берти, по меньшей мере, в сто третий. Он с любовью описывал мне город с его пятью основными районами – Манхэттен, Бронкс, Брунклин, Ричмонд и Квинс. Я смотрел на стройные авеню с их переплетением с поперечными улицами на Манхэттене, на небоскребы и гигантские мосты. В Нью-Йорке светило золотушное солнце, я снова крепко заснул после всех этих безумных ночей.

Мы едва успели на самолет, после того как Херфорд оторвал меня от моей статьи (я печатал как одержимый каждую свободную минуту – мне катастрофически не хватало времени), а Берти от проявки фотографий с Максом. Я говорил по телефону из кабинета – в гостиной как раз объявился обещанный неподражаемый Лео, который демонстрировал Ирине коллекцию платьев, костюмов, верхней одежды и обуви. Врачу я позвонил из телефонной будки еще на обратном пути из фотостудии и сообщил, что моя жена хотела бы пройти очередной осмотр. Это был пароль. Он тотчас же узнал мой голос и сказал, что по горло занят, но может быть, скажем, в полвторого, в обеденный перерыв? Ему надо было осмотреть Ирину, прежде чем делать операцию, и это он стало быть собирался сделать в перерыв. Я сказал «хорошо», поехал домой, остановил «Ламборджини» перед входом и помахал двум полицейским в «мерседесе» на другой стороне улицы. Они помахали мне в ответ. Это была уже третья смена, опять новые лица.

Как только Ирина была готова, мы спустились с ней в лифте до цокольного этажа, выскользнули через сад на другую улицу, где не было никаких полицейских из охраны, прошли немного пешком, а потом я поймал такси. И мы поехали на северо-запад, до той улицы, где у моего знакомого врача была практика. Там я попросил шофера остановиться и расплатился. Последний отрезок мы снова прошли пешком. Главное, никакого риска! В приемной никого не было. Нам открыла жена врача. Она была молода и хороша собой, и когда-то работала у него сестрой. Теперь ассистировала ему при абортах. Он походил на типичного врача из фильмов, только был неимоверно деловой и жадный до денег. За все время поездки Ирина едва ли сказала два-три слова. Она была спокойна и сосредоточенна, когда проходила с врачом в его кабинет. Я остался сидеть в пустой приемной, где пахло пудрой, косметикой и каким-то сладким дезинфектором.

Повсюду лежали журналы, и чтобы не думать о том, как сейчас, в соседнем помещении Ирина лежит на этом кресле и врач ощупывает ее самым мерзким непристойным образом, я взял один из журналов на столике – это оказался «Животный мир и мы» – и начал читать статейку о муравьях.

«В природе существует около пяти тысяч различных видов, – этого я не знал. – Средневерхненемецкий: ameize, у Мартина Лютера:^[116] emmeis – насекомое подотряда перепончатокрылых. Олицетворение прилежности и трудолюбия. Муравьи живут в сословных сообществах, состоящих из рабочих муравьев (основная масса), самцов и самок. У самцов и самок крылья рудиментированы (т. е. утрачены). Рабочие муравьи и самки имеют железу, выпрыскивающую едкую жидкость с богатым содержанием муравьиной кислоты, иногда снабженную жалом. Рабочие муравьи – это утратившие свой пол самки. Они обеспечивают строительство муравейника, кормление и содержание потомства».

И еще кучу всякого разного узнал я о муравьях, пока ожидал Ирину. Наконец, они вышли в приемную. Ирина была сосредоточенна, как обычно. Врач потирал руки.

– Великолепно, великолепно, – все просто идеально с вашей уважаемой супругой, господин Роланд. Не должно быть никаких осложнений, я уже успокоил вашу супругу. Однако не будем затягивать с этой мелочью. Как вам среда, восемнадцать – подойдет?

Я посмотрел на Ирину. Она кивнула, и я сказал «подойдет».

– Очень хорошо, очень хорошо, – оживленно сказал доктор, по-прежнему омывая свои руки невидимым мылом. – Вы привезете сюда вашу супругу, но ждать здесь не желательно, вы понимаете?

– Да, доктор.

– Моя жена будет ассистировать. Потом ваша супруга должна будет еще два-три часа полежать, а потом вы ее заберете. Не позже! На ночь она здесь оставаться не может!

Оставаться на ночь не позволялось еще никому из девушек. Для доктора это было слишком рискованно. Я неизменно должен был забирать их вовремя.

– Хорошо, доктор.

– Дома сразу лечь. При малейшем недомогании звоните мне – я тут же приеду, ну да вы знаете!

Я знал. Однажды у одной из девушек к ночи поднялась температура, и он сразу же приехал и принял меры.

– Спасибо, доктор, – сказала Ирина. – Я надеюсь на вас. Вы мне бесконечно помогли.

– Наш долг помогать, где можешь, – благосклонно ответил врач и проводил нас к выходу, а по дороге негромко сказал мне, что в среду же я должен принести чек, только, ради Бога, не расчетный, а обычный, на предъявителя. И он назвал бесстыдно огромную сумму гонорара. Но я был к этому готов, исходя из своего прежнего опыта. Поэтому я просто кивнул. Я всегда приносил ему только открытые чеки. Он был очень хорошим и очень осторожным врачом.

Мы с Ириной вышли на улицу. Небо затянули серые облака, стало очень холодно. Ирина шла нога за ногу, не поднимая взгляда от тротуара, и только в такси, которое я поймал по дороге, она положила свою холодную руку на мою и сказала:

– Теперь я абсолютно спокойна и счастлива. И все благодаря тебе. Я никогда не смогу с тобой расплатиться, Вальтер.

– Нет, не сможешь. Еще и с меня кое-что поимеешь. Я – роскошный экземпляр. С меня надо бы делать плакаты и повсюду их развешивать: «Матери, спокойно доверяйте ему своих дочерей!»

Она зашлась смехом и никак не могла остановиться. Это было похоже на истерику. Шофер уже несколько раз оборачивался на нас. Но все-таки она смеялась – этого я и добивался. Тем же путем через сад мы вернулись в пентхауз. И едва успели снять пальто, как раздался звонок домофона. Пожаловал господин Лео. Он не один час занимался Ириной, а я все это время сидел в своей комнате и, как одержимый, писал «Предательство». Вот тогда-то и позвонил Херфорд.

Это было в пятницу днем, а сейчас, когда мы кружим над Нью-Йорком, уже субботнее утро, и я надеюсь вернуться во Франкфурт ко вторнику, 19 ноября – из-за Ирины. Я должен отвести ее к врачу, а потом забрать оттуда. Ведь он так загружен, этот врач. Если мы пропустим прием, кто знает, когда он назначит следующий. Так что я очень надеюсь быть там вовремя.

Вчера по телефону Херфорд сказал мне:

– Это очень важно, Роланд. Херфорд только что говорил с Освальдом Зеерозе. У Освальда для вас информация. Такие дела! Лучше сядьте. Освальд, подойди!

Директор издательства подошел к аппарату и поприветствовал меня в своей аристократической манере. Потом перешел к делу:

– Новости от моих друзей, господин Роланд. Вы с Энгельгардтом должны немедленно вылететь в Нью-Йорк. Там сейчас заваривается.

– Откуда это известно?

– Мои друзья не идиоты, господин Роланд. После событий в Гамбурге там всех подняли на уши. Всех. Радисты перехватили сеансы связи между коротковолновым передатчиком в Нью-Йорке и советским траулером в Атлантике. Естественно, зашифрованные. Ключ подобрать не удалось, но понятно, что речь идет о пленках. Мои друзья уверены в этом.

– Откуда такая уверенность?

– Так мне сказали. Вам объяснят на месте. Дело идет к развязке. Завтра ночью ждут основных событий.

– Почему именно завтра?

– Мне не сказали. Объяснят все в Нью-Йорке. Как только прибудете, подойдете к стойке Люфтганзы. К центральной стойке. Там вас будут ожидать. Человека зовут Кулей. Мервин Кулей. У него вы узнаете то, что неизвестно мне.

– Ладно, все понял, господин Зеерозе.

Я пошел к Ирине и сказал, что должен ненадолго улететь и чтобы она никого не впускала в квартиру, не выходила и не отвечала на телефонные звонки. Она вдруг кинулась мне на шею.

– Что такое?

– Возвращайся скорее! Пожалуйста, возвращайся поскорее, Вальтер!

– Постараюсь. Сразу, как только смогу. А ты будь пока хорошей девочкой, обещаешь?

Она улыбнулась сквозь слезы…

Наконец самолет получил разрешение на посадку. У центральной стойки Люфтганзы к нам обратился большой нескладный человек, похожий на Джеймса Стюарта, в сером пальто и серой шляпе.

– Мистер Энгельгардт и мистер Роланд?

– Да.

– Очень рад. Меня зовут Мервин Кулей. Идемте. Багаж вы уже получили. Моя машина на стоянке.

Его машиной оказался серебристый «шевроле». Кулей сел за руль, я рядом с ним, Берти устроился на заднем сиденье. Кулей направился по широкой Южной парковой автостраде на запад, по дороге описывая положение дел:

– В последние два дня наши люди особо интересовались радиосвязью, после того как было установлено, что на советском траулере работает передатчик. Мы выслали автомобили с пеленгаторами, чтобы найти вторую рацию. Нелегкая задача. К счастью, передачи шли регулярно. Вы ведь знаете, как можно обнаружить радиопередатчик, если, конечно, повезет… с помощью двух машин?

– Ага, знаем, – сказал Берти. – Сначала блокируется район, потом антенны направляются так, чтобы сигнал был самым сильным, и в точке пересечения обоих направлений должен быть передатчик.

– Точно.

Кулей проехал мимо прекрасного ипподрома «Акведук», по парковой автостраде пролегающей под трассой IND-сабвэй-лайнз.^[117] Далее последовал хаос развязок въездов и выездов скоростной дороги, которая отсюда уже называлась Шо Парквэй.^[118]

Теперь мы ехали в юго-западном направлении по узкому ущелью между небоскребами и приближались к Бруклину. Кулей рассказывал без остановки:

– Так вот, нашим ребятам повезло. Нашли квартал. Даже дом нашли. В Фиатбуше, неподалеку от кладбища Холи Кросс.^[119] На Трой-авеню.

Мы доехали до недавно разбитого Спринг-Крик-парка.^[120] Теперь дорога вела через него, слева были видны воды и острова Ямайка-бэй.^[121] В парке деревья уже стояли голые, но в слабых лучах осеннего солнца еще играли многочисленные малыши и прогуливались взрослые.

– Двух наших людей послали в дом, по квартирам. Якобы с телефонной станции. Проверить аппараты. Для выявления неполадок. Они отработали этаж за этажом. В сущности, это было несложно. Там внизу, у некоего Флойда Тернера, приемный пункт по ремонту радиоаппаратуры. А также телевизоров и проигрывателей. Сам он живет в этом доме. На пятом этаже. Мастерская наверху, в квартире. Нашим парням долго искать не пришлось. Нашли передатчик. Вполне современная штука, высокочувствительная. Тернер сказал, что он радиолюбитель. Предъявил лицензию.

– Может, он действительно всего лишь радиолюбитель? – вставил Берти. – А тот, кого вы ищете, спрятал свой передатчик получше.

– Вряд ли, – покачал головой Кулей.

В конце Спринг-Крик-парка снова была развязка с въездами-выездами на автостраду. Кулей съехал с Шо Парквэй на Пенсильвания-авеню и помчался по ней на север, пересекая авеню за авеню: Шредерс, Локе, Ванделия, широкую Фиатлэндс-авеню.

– После визита наших парней Тернер начал лихорадочно радировать. А на сегодня на два часа ночи забронировал место на самолет «Трансуорлд Эр Лайнз» до Лос-Анджелеса. Под чужим именем. Само собой, мы прослушиваем его телефон. Сняли пустующую квартиру в старом доме напротив.

Кулей доехал до Линден-бульвара, повернул налево, теперь на запад. Его «шеви» был оснащен рацией, по которой он постоянно докладывал свое местонахождение и спрашивал, что нового. Новостей не было – сообщали ему коллеги из квартиры напротив Тернера. Тот спокойно работал наверху в мастерской, из дома не выходил. Мы миновали Кингс Хайвэй, Рокавэй и Ютика-авеню и оказались на Трой-авеню. Она была очень длинной и располагалась между Линден-бульваром и Чеч-авеню. Кулей припарковался двумя кварталами дальше на Олбани-авеню. Пешком мы вернулись на Трой-авеню. Перед нами была лавочка Тернера, где двое его служащих обслуживали клиентов. Было утро субботы.