Текст книги "Из чего созданы сны"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 45 страниц)

Она вдруг услышала голос умершего американского пилота. Он доносился с той стороны, где стоял Лютьенс.

«Луиза сейчас в растерянности. Она ничего не помнит. Она не выдала ничего, что относится к нашей тайне. Она и не может этого, потому что мы всегда с ней!»

– Слава Богу! – произнесла вслух фройляйн.

– Что вы сказали? – переспросил Лютьенс.

– Ничего, ничего, – торопливо проговорила фройляйн Луиза. – Господин комиссар остался доволен?

– Да, очень.

– А где он сейчас?

– И след простыл! – Лютьенс засмеялся. – Наверное, в управлении.

– И след простыл? – Фройляйн сбросила пальто и поднялась. При этом ее немного качало.

Лютьенс подскочил, чтобы подхватить ее.

– Почему же след простыл? Когда это было… Сколько сейчас времени?

Унтер-офицер посмотрел на часы.

– Начало четвертого, – сказал он.

– Что? – Фройляйн Луиза не на шутку испугалась. – Но я же приехала к вам ни свет ни заря… Вы, вы меня привезли… И столько времени уже прошло?

Лютьенс равнодушно произнес:

– Главное, вам опять получше. Я вам чай сделал здесь рядом, на кухне.

Фройляйн Луиза опустилась на старый диван, пружины жалобно скрипнули.

– И здесь я пролежала много часов подряд…

– Да, – сказал Лютьенс, сходивший на кухню по соседству и вернувшийся с подносом. – Выпейте сначала чего-нибудь.

– Но как же это произошло?

– В конце ваших показаний вы потеряли сознание. Врач из комиссии по убийствам, который, к счастью, еще не ушел, сказал, что это был просто обморок. Он сделал вам укол и сказал, что вы переутомились и чтоб мы дали вам выспаться, пока вы сами не проснетесь. Вот мы вас здесь и положили, в общей комнате. На входе суматоха, а в камерах неуютно. Вы спали как сурок, я пару раз к вам заглядывал. – Лютьенс налил чая в старую чашку. – Выпейте-ка, фройляйн Готтшальк!

Фройляйн Луиза почувствовала жажду. Она поинтересовалась:

– А господин Раймерс?

– Этот внизу.

– Где внизу?

– В подвале. Камеры в подвале.

– Но почему же вы его арестовали?

– Ну вы даете! – Лютьенс опять засмеялся. – А что же прикажете с ним делать? Мужчина задержан и помещен в КПЗ, пока мы его не сдадим следователю. Как-никак это была кража.

Фройляйн Луиза едва не выронила чашку из рук.

– Нет! – воскликнула она. – Нет, я вас умоляю, господин унтер-офицер! Я не хочу этого! Я… я не хочу, чтобы вы арестовывали господина Раймерса! Я заявляю, что я не пострадала. Я прощаю его! Он же просто несчастный заблудший! И он вовсе не украл мою сумку!

– Потому что это было в последний момент предотвращено. Нет-нет, фройляйн Готтшальк, только не разволнуйтесь снова. К вам это больше не имеет никакого отношения. Только к закону. Мы просто обязаны задержать этого Раймерса.

– Но это ужасно… бедный господин штандар… бедный господин Раймерс! – воскликнула фройляйн.

– Что значит – бедный? Старый мошенник, вот он кто, – сказал Лютьенс. Его позвали. – Отдохните еще немножко, вот что самое главное. – Приветливо кивнув фройляйн Луизе, он исчез.

14

Минут через пятнадцать фройляйн Луиза поднялась. Оглядевшись, она обнаружила закрытые двери и открытые переходы. Через один из них она попала в коридор. Справа у стены стоял автомат с сигаретами, лестница вела вниз, в подвал, где какой-то пьяный горланил похабные частушки.

Женский голос взвизгнул:

– Закрой пасть!

Фройляйн Луиза проходила мимо множества комнат. На дверях висели таблички: «Женская полиция». «Бюро 3». «Бюро 2». «Бюро 1». Потом она наткнулась на открытый пролом в стене и неожиданно оказалась в очень большой комнате, где у нее зарябило в глазах от несчетного количества полицейских обоих полов, сотрудников уголовной полиции и арестованных. Сотрудники сидели за письменными столами с пишущими машинками, а рядом сидели мужчины и женщины, которых они допрашивали. Еще фройляйн Луиза заметила там деревянную перегородку, отделявшую часть помещения, и стеллаж с большими полками, где лежали вещи, вероятно, изъятые у задержанных. Под полками находился ряд светящихся кнопок, над каждой стоял номер камеры. В одном углу свешивался государственный флаг. На стенах фройляйн рассмотрела карты города и фотографии двух полицейских в черных рамках. «Вероятно, убиты во время несения службы», – подумала она. Еще один пролом в стене вел в другое большое помещение, из которого доносились сообщения радиофицированных полицейских машин. Фройляйн Луиза обратила внимание на молодого сотрудника, сидевшего перед аппаратом. Потом она вдруг увидела своего провожатого. Его как раз в сопровождении двух сотрудников привели в помещение для допросов. Он был без пальто, его синий костюм имел жалкий вид, как и сам мужчина – с посеревшим лицом, весь дрожащий от страха.

– Господин Раймерс! – вскрикнула фройляйн.

Он посмотрел на нее и зарыдал. Она хотела было броситься к нему, но ее остановил полицейский.

– Нельзя, – вежливо произнес он. – Нельзя, фройляйн Готтшальк. Вернитесь, пожалуйста, в зал ожидания и еще немного отдохните.

– Но я ведь только хотела помочь господину Раймерсу…

– Вы не можете этого сделать.

– Почему…

– Пожалуйста, – произнес подошедший к ней унтер-офицер Лютьенс. – Пожалуйста, фройляйн Готтшальк, я же вам все уже объяснил. Вы вообще не можете ничего сделать. Вы…

– Я не хочу, чтобы арестовывали господина Раймерса! Я не хочу этого. Пожалуйста, умоляю, отпустите его! И мне тоже надо идти. У меня еще столько дел. Только сначала пообещайте, что ничего не сделаете господину Раймерсу. Я прощаю ему, я ему все прощаю.

– Потише! – произнес сидевший за одним из столов широкоплечий сотрудник.

– Пожалуйста, фройляйн Готтшальк, прекратите. Что будет дальше с господином Раймерсом, будете определять уже не вы. А вам придется еще немного подождать.

– Почему?

– Из-за окружного врача, – ответил крупный чиновник.

– Какого еще врача?

– Которого мы вызвали. Он с минуты на минуту может быть здесь. Ужасно занятой человек.

– А зачем вам окружной врач?

– Мы ведь не можем никого просто так направить в психиатрию, – пояснил Лютьенс. – Это не положено. Сначала это лицо должен осмотреть окружной врач. И если он приходит к заключению, что умопомрачение чревато опасностью для себя или для других, он дает направление. Ну, пожалуйста, возвращайтесь назад в зал ожидания, фройляйн Готтшальк.

«Окружной врач. Направление в психбольницу. Боже праведный! – проносилось в голове у фройляйн Луизы. – За что мне такие тяжкие испытания? Может, я должна скоро попасть к своим друзьям?»

15

Примерно через четверть часа фройляйн Луиза, сидевшая на старом диване, услышала шаги и голоса в коридоре. Она узнала голоса Вильгельма Раймерса и унтер-офицера Лютьенса. Тот как раз говорил:

– Может, вы хотите сюда зайти, господин доктор? Первое бюро свободно.

Дверь открыли и закрыли, шаги удалились.

«Минутку! – подумала фройляйн и схватилась за голову. – Минутку, что здесь происходит? Врач пришел не ко мне? Он удалился с господином Раймерсом? Да что же, здесь все с ума посходили?»

Фройляйн Луиза бесшумно поднялась и прокралась по опустевшему тихому коридору к первому бюро. Приложив ухо к деревянной двери, она затаила дыхание.

Внутри уже шла беседа. Раймерс как раз произнес:

– Да, излучение, господин доктор.

– Какое излучение?

– Электромагнитное, – сказал Раймерс. – Оно исходит от многих электростанций, разбросанных по городу.

– Ах вот как, – заинтересованно произнес врач. – Ну и?

– И эти лучи всегда направлены прямо на меня, господин доктор. Где бы я ни был, куда бы ни шел, и днем и ночью, всегда. Таким образом, люди на станциях всегда могут слышать, что я говорю… даже шепотом.

– Даже шепотом, так-так, – сказал врач.

«Боже милосердный!» – ужаснулась фройляйн Луиза. Она даже ненадолго закрыла глаза.

– И сейчас люди на станциях все слышат, – произнес Раймерс в первом бюро затравленным, перепуганным голосом. – Я это вам рассказываю, доктор, потому что больше не выдержу. Это вечное преследование! Этот вечный страх! Я не могу больше. Нет, я больше не могу. Поэтому я и хотел украсть сумку этой дамы.

– Почему?

– Там много денег. Я подумал, что смогу убежать. В другую страну. Подальше. Но теперь я понял, что это было бы бесполезно. Лучи бы преследовали меня и там. Они не дали бы мне покоя, эти люди.

«Это же невозможно! – проносилось в голове у фройляйн. – Это же невозможно!»

Тут она вновь услышала голос своего умершего американца: «Это возможно. И еще гораздо большее. И все имеет свой смысл. Даже если несчастные земные люди не могут этого постичь».

Фройляйн Луиза сложила руки, комок подступил у нее к горлу.

Тем временем врач за дверью задал вопрос:

– А что же это за люди, господин Раймерс?

– Они принадлежат к одной организации. Вы понимаете?

– Я понимаю.

– И эта организация стережет меня. Уже много лет стережет.

– Да, много лет, господин Раймерс.

– За мной всегда следует несколько машин с электростанции, – произнес Раймерс. – По ночам они подают друг другу световые сигналы. Я все точно вижу. Вы не верите мне, доктор?

– Ну разумеется, я верю вам, дорогой господин Раймерс. Вы уже когда-нибудь рассказывали… эту историю другим людям?

– Нет, я остерегался! Ведь никогда не знаешь, что за человек перед тобой. Вам я первому рассказываю, чтобы вы правильно поняли мою ситуацию, чтобы вы знали, зачем мне были нужны деньги, чтобы вы, может быть, могли бы спасти меня.

– Это я и сделаю. Почему же эти люди преследуют вас?

– К сожалению, это все, что я могу сказать, – ответил Раймерс. – Вы должны понять: дальнейшая информация опасна для моей жизни.

– Понимаю. Прекрасно понимаю, – сказал окружной врач. – Будьте добры, побудьте здесь немного. Я сейчас вернусь…

Фройляйн Луиза услышала звук отодвигаемого стула. Она опрометью бросилась вперед, в переполненный людьми, шумный зал, где допрашивали задержанных. Она встала в углу, возле плевательницы, предусмотрительно поставленной там для тех, кого задержали в состоянии опьянения.

Окружной врач, маленький толстый мужчина с нервным лицом, вошел вслед за ней. Не обращая внимания на Луизу, он подошел к письменному столу, за которым сидел широкоплечий чиновник.

– Ну? – спросил тот. – Что с ним?

– Вы правильно угадали, – сказал врач. – Мания преследования с галлюцинациями. Я немедленно выписываю направление на госпитализацию. – Он сел и достал бланки из своего бумажника.

Умерший американский пилот с бомбардировщика сейчас стоял за спиной окружного врача, это фройляйн Луиза точно знала, хотя и не видела его. Она тихонько сказала ему: «Благодарю тебя. Ты снова вселил в меня мужество».

«Луиза должна доверять нам», – сказал умерший американец.

Фройляйн мужественно выступила вперед. Широкоплечий чиновник поднял на нее глаза.

– Я очень тороплюсь, – решительно произнесла фройляйн Луиза. – Я хотела бы получить назад свою сумку и уйти. Пожалуйста.

– Вы в самом деле уже хорошо себя чувствуете? – спросил чиновник.

– Абсолютно, – сказала Луиза. Врач на мгновение оторвался от бланка и снова продолжил выписывать направление Раймерсу. – Очень хорошо, – добавила она.

– Под вашу ответственность, – объявил широкоплечий чиновник. – Лютьенс, отдай фройляйн ее сумку.

Молодой унтер-офицер достал тяжелую сумку со стеллажа с большим количеством полок.

– Все на месте, – сказал он. – Я пересчитаю в вашем присутствии деньги…

– Это совсем не нужно, – остановила его фройляйн Луиза. – Здесь ведь ничего не исчезает! – Она помедлила, потом сказала: – Простите ради Бога, господин доктор.

– Да? – Нервный, перетрудившийся врач снова взглянул на нее.

– Господин Раймерс…

– Что с ним?

– Я как раз вас хотела спросить, доктор! Он теперь попадет в психиатрическую лечебницу?

– Конечно, конечно.

– А обвинение в краже?

– Оказалось излишним. Он наверняка останется в клинике.

– В том-то и дело, – сказала фройляйн Луиза. – Я потому и спрашиваю. У него же совсем нет денег. И это мне кажется ужасным… – Она порылась в своей сумке. – Я бы хотела кое-что передать ему, чтобы ему было получше и он смог бы себе что-нибудь купить, если это затянется… Сигареты или там умывальные принадлежности, поесть что-нибудь, я уж не знаю… – Она положила купюры на письменный стол. – Вот, пожалуйста, – сказала она, – я бы хотела это ему передать.

– Что, четыреста марок? – ошарашенно спросил широкоплечий чиновник.

– Но это же ведь мои деньги! А он такой несчастный! Я как раз слышала, что сказал господин доктор. Мания преследования. Бог его знает, что это такое?

– Послушайте, этот человек хотел украсть у вас деньги… – начал Лютьенс, однако фройляйн перебила его:

– А я хочу ему кое-что подарить, потому что мне его жалко.

Последовала пауза. Мужчины переглянулись.

– Ну ладно, – произнес наконец широкоплечий. – Мы не можем вам запретить что-то дарить ему. Я дам вам расписку.

– Мне не нужна расписка, – сказала фройляйн Луиза.

– Но нам нужна ее копия, – произнес сотрудник, уже взявший блокнот и начавший писать. – Все должно быть, в конце концов, по правилам. А то вы еще подумаете, что мы присвоили деньги.

– Такая мысль мне бы и в голову не пришла! – воскликнула фройляйн.

– Береженого Бог бережет, – произнес широкоплечий и протянул фройляйн квитанцию, на которую он еще поставил печать.

– Большое спасибо! – сказала фройляйн. – И я могу теперь идти?

– Разумеется, фройляйн Готтшальк. Ваш адрес у нас есть, если что. Но вы действительно хорошо себя чувствуете?

– Я чувствую себя превосходно. – Она кивнула головой в знак приветствия. – Огромное спасибо, господа. Особенно вам, господин Лютьенс. Чай был просто чудо.

– Не стоит благодарности, – ответил Лютьенс.

– Ну ладно, – сказала она, – тогда я пошла. Всего доброго, господа.

Фройляйн Луиза пожала всем руки, в том числе и врачу.

Лютьенс проводил ее через вращающуюся дверь в загородке до лестничной клетки.

– До свидания, фройляйн Готтшальк, – попрощался он. – Всего вам самого доброго. И поаккуратней с вашими деньгами!

– Непременно, – пообещала фройляйн и спустилась по девяти каменным ступенькам к выходу. Внизу она еще раз обернулась и помахала Лютьенсу. Он помахал в ответ. Фройляйн Луиза вышла на улицу, открыла свой зонтик и, сделав пару шагов, увидела такси. Она подняла руку, такси остановилось.

Фройляйн Луиза села и назвала шоферу адрес:

– Пожалуйста, Эппендорфер Баум, 187.

– Будет сделано, сударыня, – сказал шофер и поехал вверх по Реепербан, под моросящим дождичком. Фройляйн Луиза сидела на заднем сиденье, с сумкой на коленях, на ее губах играла умиротворенная улыбка.

Тем временем на Давидсвахе из дежурного помещения вышел дежурный полицейский и зашел в комнату допросов. Подойдя к столу, за которым все еще писал врач, он через его плечо прочел написанное.

– Ну надо же, – протянул пожилой дежурный. – Я сразу подумал, что он не совсем нормальный. Лютьенс, взгляните-ка на этого Раймерса, а то он еще сделает себе что-нибудь.

– Так точно! – Лютьенс исчез.

Молодой сотрудник, обслуживавший передающую установку, которая поддерживала радиосвязь с полицейскими машинами и рядом с которой стоял телетайп, зашел в помещение. В руке он держал лист бумаги.

– В чем дело, Фридрихе? – спросил дежурный.

– Женщина, эта женщина, фройляйн Готтшальк была ведь здесь…

– Да, она ушла, – ответил широкоплечий сотрудник из-за письменного стола. – А что?

– Ушла? Замечательно. – Фридрихе хлопнул по бумаге. – Вот, завалилась под другие телеграммы. Еще с ночной смены. Я только сейчас обнаружил.

– И что там? – спросил дежурный.

– «Всем участкам, – прочитал Фридрихе. – Из управления… сегодня ночью… По сообщению психиатра Людвигской больницы в Бремене, некоего доктора Эркнера, душевнобольная по имени Луиза Готтшальк, очевидно, сбежала из лечебницы и была замечена в поезде, следовавшем на Гамбург…»

16

Дождь в этот день так и не прекратился.

Во взятом напрокат «рекорде» мы отъехали с Берти довольно далеко на северо-запад. В половине пятого уже была настоящая ночь, и все машины ехали с включенными фарами. Капли переливались на лобовом стекле. Берти сидел рядом, а на заднем сиденье лежали его саквояж и дорожная сумка с пленками, а также обе камеры – «Хасселблад» и «Никон-Ф».

Из номера я еще позвонил Эдит и сказал, что буду опять ждать у больницы, когда она выйдет от Конни, потом я взглянул на Ирину, которой дал до этого десять миллиграммов валиума. У нее не было привычки к валиуму, поэтому лекарство подействовало сильно. Она лежала совершенно вялая на постели и лишь слабо махнула мне, когда я зашел попрощаться.

В бюро путешествий «Метрополя» мы забронировали билет Гамбург – Хельсинки рейсом компании «Пан-Америкен Эйрлайн» в 19.40 из Фульсбюттеля и тем же самолетом Хельсинки – Нью-Йорк в полночь. Места на оба рейса еще были, билеты нужно было выкупить и получить в представительстве аэрокомпании в Фульсбюттеле. Берти настолько привык мотаться по свету, когда рассчитан каждый час, что ничего не обсуждал. Он ни радовался, ни жаловался, лишь быстро связался по телефону с матерью – из «Клуба 88» – и попрощался. Пока он складывал вещи, я еще раз просмотрел все вырезки из архива про этого Карла Конкона. Из них следовало, что Гамбургское отделение MAD находилось на Фон-Хуттен-штрассе, в районе Баренфельд, в самой западной части города, у Лютерпарка и Оттензенского кладбища. Там, на западе, одно кладбище соседствовало с другим, было и еврейское. Я сунул в карман записку с адресом и фотографию Яна Билки, которую выпросил на время у Ирины, как только мы приехали в Гамбург. Билка был на этом снимке в гражданском и выглядел весьма довольным. На обратной стороне было написано что-то по-чешски. Ирина перевела мне: «С любовью. Твой Ян».

Мы спустились вниз вдоль берега Альстер, доехали до улицы Альстергласис, потом проделали небольшой отрезок пути вверх по Симерс-аллее, миновав парк «Плантен и Бломен» и новый Конгресс-Центр, который еще строился, перестроились влево и поехали по улице Шредерштифтштрассе до больницы Святой Элизабет, тут я свернул на улицу Кляйнер Шэферкамп и поехал по Альтонаер-штрассе до огромной Штреземаннштрассе, а по ней уже на запад. Это была утомительная поездка, я размышлял о том, какой же все-таки огромный город этот Гамбург, плетясь в потоке машин и поглядывая на людской поток, стремящийся по тротуарам.

– Как много людей, – сказал я Берти, и он ответил:

– Да, ужасно много людей.

Я ехал все дальше на запад по Штреземаннштрассе, мимо фабрик и церквей, до огромного предприятия «DEMAG».^[96] За ним Штреземаннштрассе заканчивалась, разветвляясь на Фон-Зауэр-штрассе и Баренфельдер-шоссе. Там я резко свернул на север и по Норбургер-штрассе попал на Фон-Хуттен-штрассе. Помимо Лютерпарка там был еще рядышком Боннепарк и много зеленых насаждений. За пересечением с Регерштрассе я остановился, и дальше мы пошли пешком по дождю и темноте, мимо старых домов, все сплошь вилл начала века, скрытых палисадниками. Здесь, на окраине города, хорошо пахло влажной листвой, деревьями и травой.

Берти повесил на себя обе камеры, спрятав их под пальто. Было совсем сумрачно.

– Ты не оставил бинокль в машине? – спросил Берти.

– Нет, – ответил я. Мощный полевой бинокль болтался на моей груди под пальто, на ремешке. Мы часто им пользовались, когда вели совместные расследования. Он позволял видеть на фантастические расстояния.

Я заметил, что повязка на голове Берти становилась все мокрее и мокрее, поскольку он никогда не носил головного убора. Но когда я пытался сказать ему об этом, он лишь ругался и говорил, что ему наплевать на голову, потому что в такую погоду у него особенно болит нога. Он действительно хромал сильнее обычного.

Мы подошли к высокой решетчатой ограде, прошли вдоль нее и попали к въездным воротам, которые вели в большой голый сад. Несколько в глубине стояло кирпичное здание. Это и был дом MAD, как было сказано в материалах из нашего архива. Мы решили притвориться полными идиотами и спросить, почему люди из контрразведки охраняют в больнице нашего Конни Маннера. Если нас вообще пустят. А еще мы хотели…

– Бог жив, – произнес тихий голос. Я обернулся.

Прижавшись к решетке, под свисающими голыми ветками стоял худенький человечек, убого одетый, с добрым лицом и глубоко ввалившимися от голода щеками. Человечек держал в целлофановом пакете десяток журналов, и я прочитал название верхнего журнала: «Сторожевая башня».

– В чем дело? – спросил Берти.

– Бог жив, – снова сказал человечек, тихо и вежливо.

– Ясное дело, жив, – согласился Берти.

– Сколько стоит один номер? – спросил я.

– Одну марку, сударь.

– Дайте мне пять, – сказал я. Он обстоятельно вынул их из пакета и протянул мне. Я дал ему десять марок и сказал, чтобы сдачу оставил себе.

– Спасибо вам, сударь. Я отдам бедным.

– Лучше купите себе на них хлеба вдоволь и колбасы в придачу, – заметил Берти. – У вас вид голодного человека.

– Я действительно голоден, – сказал человечек, явно свидетель Иеговы.

Я ничего не сочиняю, не лгу ни капли, именно так все и было, я встретил их всех, одного за другим, людей, имевших национальность или веру умерших друзей фройляйн Луизы.

– Так если вы голодны, почему бы вам не уйти отсюда и не поесть?

– Я могу отсюда уйти, только когда продам все журналы.

– Кто это вам сказал? – удивился Берти.

– Я сам говорю. Это обет.

– Послушайте, сегодня вечером здесь пройдет очень мало людей, – сказал Берти. – Сколько номеров вы уже продали?

– Вы первые купили у меня, – ответил свидетель Иеговы. – Я стою с одиннадцати утра. Но вы взяли сразу пять. У меня осталось всего пять. Такого со мной еще никогда не случалось.

– Что? – переспросил я, разглядывая большой дом, в котором были задвинуты шторы на всех окнах. Шторы, должно быть, были очень толстые, я увидел лишь два просвета.

– Что кто-то так много… Видите ли, – сказал свидетель, – я пенсионер. Я всегда стою здесь. Я имею в виду, в этом районе. И у этого дома в том числе. Не такое уж плохое место! Многие, кто выходит или входит, покупают журнал. А я живу поблизости. Два года назад я дал себе обет, но исполнить его мне удавалось очень редко. Чаще всего я очень ослабевал под конец и у меня кружилась голова, и я уже не мог больше стоять.

– Бог воздаст вам, – сказал Берти.

– Он воздает всем грешникам, – сказал старичок. – Я очень счастлив, что вы пришли. В дождь у меня никто ничего не покупает. В дождь люди недобрые.

– А вы посмотрите иначе, – сказал я. – Вы ведь получили десять марок вместо пяти, значит практически продали все номера. Стало быть, можете идти домой!

– О нет, сударь. Тем самым я бы попытался обмануть Господа. А Господь не даст себя обмануть.

– Ну-ну, – вздохнул Берти. – Вы не знаете случайно, кто там живет?

– Много господ, – сказал старик.

– Что за господа?

– Я не знаю. Целый день кто-то входит и выходит. Некоторые в формах. И машин много приезжает. Тогда ворота открываются, автоматически. И закрываются тоже так.

– Вы когда-нибудь разговаривали с этими господами?

– О, конечно, часто. Когда они покупали у меня журналы. Очень вежливые господа, правда, необычайно вежливые. Я же говорю вам, это хорошее место. Несколько раз у меня за день раскупали все журналы. Есть и молоденькие девушки, секретарши, наверное. Они тоже иногда покупают по номеру. Да, хорошее место, – потерянно произнес он и чихнул, голодный, насквозь промерзший старый человек.

– А что это за машины? – спросил Берти.

– Ах, разные. Вчера вечером, около половины девятого, например, было совсем странно.

– И что же было странного?

– Я стоял еще здесь.

– Что, в полдевятого? – удивился Берти.

– Мой обет. Не забывайте про мой обет! Я продал всего один номер…

– Да-да, понимаем, – сказал я. – Ну и что было, в полдевятого?

– Приехали две машины, полные людей, а между машинами черный закрытый фургон, знаете, в которых мертвых перевозят.

– Так-так, – произнес Берти.

– Катафалк? – спросил я. И повторил: – Катафалк?

– Да.

Наверное, кто-то умер, подумал я, и катафалк забирает покойника.

– Ну и забрал он его?

– Ну, сначала все машины заехали в сад и за дом, мне их было не видно. Потом они сразу, через пару минут, выехали обратно, и катафалк остановился прямо около меня, потому что передняя машина встала, и водитель вышел. Он подошел к шоферу катафалка – стоял вон там, где вы сейчас стоите – и сказал ему: «Ниндорфер-штрассе, 333. Найдешь дорогу?» А шофер катафалка сказал в ответ что-то странное.

– Что именно?

– Он сказал: «К американцам? Само собой, найду. Я знаю эту улицу. Ну давай, поехали». И они все снова уехали. Я ничего не понял. Зачем они повезли труп к американцам? Что за труп? Какие американцы?

– Ниндорфер-штрассе, 333? – переспросил я.

– Да.

– Вы абсолютно уверены?

– Абсолютно уверен! Такой номер ведь легко запомнить. Что они делали с трупом на Ниндорфер-штрассе?

– Послушайте, я хочу купить у вас и остальные пять номеров. И вот еще пять марок для бедных.

– О! – он протянул мне дрожащими руками оставшиеся экземпляры «Сторожевой башни» и просветленно посмотрел на меня: – Я благодарю вас, сударь. Обет исполнен. Еще один раз за долгое время. – Он крепко пожал мою руку. – Сегодня я буду хорошо спать, потому что у меня был благословенный день. Да хранит вас Всевышний и пусть и ваш день будет благословенным.

– Да, хорошо бы, – сказал я и посмотрел вслед уходящему, с достоинством, на негнущихся ногах старику. На нем было пятнистое от сырости пальто и совсем сношенные башмаки. Я долго смотрел ему вслед.

– Ну тогда в путь, – сказал, наконец, Берти. – Ниндорфер-штрассе, 333. Везет же иногда людям. Уму непостижимо.

– Да, – сказал я, вспомнив о фройляйн Луизе, – уму непостижимо. – И еще я вспомнил торговца-антиквара Гарно и привратника Кубицкого, француза и поляка фройляйн Луизы, и о городском катафалке, номер которого записал Гарно.

17

Итак, мы отправились назад в город по Штреземанн-штрассе, свернули на Киллер-штрассе и поехали по ней на север до Шпортплацринг, дальше мимо Хагенбекс Тирпарк, по Юлиус-Фосселер-штрассе, круто уходящей вправо, а затем уже по Ниндорфер-штрассе все дальше в северном направлении. Когда мы миновали железнодорожный переезд, я опять почувствовал сквозь открытое окошко с моей стороны запах прелой листвы и леса и понял, что слева от нас, невдалеке, находится природный заповедник – Ниндорфер Гехеге. Мы оставили машину за железнодорожной насыпью и пошли пешком.

По правой стороне стояли старые дома, в двух были пивные. Номер 333 находился на другой стороне улицы, мы пересекли насыпь и оказались у длинной ограды из металлических прутьев с копьями на концах. За оградой раскинулся огромный парк с широким подъездом к большой вилле, освещенной со всех сторон мощными прожекторами. Мы дошли до входных ворот, и по другую сторону тут же начали неистово лаять и прыгать на решетку три гигантских овчарки. Берти плюнул на них, чем взбесил еще больше.

На втором этаже виллы был балкон, опиравшийся на белые колонны. В ярких лучах прожекторов, расположенных, очевидно, в траве и на деревьях, на патио около дома появились двое мужчин в темных костюмах. Я быстро вытащил бинокль, поднес к глазам и отчетливо разглядел обоих. Это были широкоплечие бугаи, настоящие боксеры. Один держал в руке пистолет. Они уставились на ворота. Пистолет напугал меня, и я непроизвольно вскинул вверх бинокль. И тут я кое-что увидел за окном, в левой части балкона на втором этаже. Я такое увидел…

– Берти, смотри, наверху!

– Вижу! – коротко бросил он. Он уже наводил «Хасселблад», щелкал и перематывал пленку и снова щелкал, а я подумал: «Если ему повезет и если у него очень хорошая пленка, то могут получиться неплохие снимки – ведь фасад был освещен не хуже декораций на съемочной площадке, а окно или его часть можно будет сильно увеличить, и даже если фото выйдет крупнозернистым, на нем все же можно будет различить мужчину и женщину».

Потому что в окне были видны именно мужчина и женщина. Они также смотрели на ворота. Мужчина был, похоже, намного выше женщины, молоденькой симпатичной блондинки. Он был в коричневом костюме, на вид около тридцати, спортивная фигура. Волосы тоже светлые, по-военному коротко остриженные, лицо удлиненное. Я еще подкрутил свою оптику, чтобы как можно лучше разглядеть его, и увидел на загорелом лице шрам на правой стороне подбородка. Это был человек, хорошо знакомый мне по Ирининой фотографии. Это был Ян Билка собственной персоной.

– Вот дьявол! – выругался Берти, продолжавший щелкать.

– Заканчивай, – сказал я. – Уходим. В сторону! – Мне пришлось кричать, потому что псы продолжали безумствовать. – Здесь сейчас будет чертовски светло.

Берти захромал за мной в сторону, и в самом деле тут же в деревьях вспыхнули два сильнейших прожектора, осветивших площадку перед въездом. Мы были уже вне пределов их досягаемости. Я увидел растерянных мужчин на патио.

– Мы его сделали! – воскликнул я. – Старик, Берти, он наш!

– Не уверен, – произнес Берти.

– Что значит не уверен?

– Я не уверен, – сказал Берти. – Как-то уж очень все гладко идет, хреново гладко.

– Да брось ты, – отмахнулся я. – Уйдем с улицы. Вон туда, в пивную. И ворота оттуда будут видны.

Мы снова перешли через железнодорожную насыпь. К нам на большой скорости приближалась машина. Обдав нас грязью, она круто повернула и остановилась с работающим двигателем в ослепительном свете прожекторов перед воротами.

Мужчина в пальто и шляпе вышел из машины и спокойно выставил себя на обозрение, чтобы бугаи могли узнать его. Они побежали под дождем по гравийной дорожке к воротам и открыли их. Мужчина пожал обоим руки, сел за руль «ситроена», въехал в парк и остановился в нескольких шагах от ворот. Охранники закрыли ворота, тоже залезли в машину, и все поехали к вилле, где вскоре исчезли в доме.

– Не может быть! – ошеломленно воскликнул я.

– Может, уже есть, – усмехнулся Берти.

– Но я же только что разговаривал с ним!

– Когда? Два часа назад! Даже больше. Если он после вашего разговора сразу рванул на аэродром и самолет был готов, он запросто мог успеть. Аэродром не так уж далеко отсюда. Машину он мог взять напрокат.

– Да, вполне возможно, – согласился я. – У «Блица» есть два частных самолета. Один наверняка был наготове.

– Ну, вот видишь, – сказал Берти. – Теперь ты меня понимаешь, когда я говорю, что мне не нравится вся эта история? Может быть, ты объяснишь мне, почему именно этот господин лично должен на всех парах примчаться к американцам и к господину Билке? – Господин, которого мы только что видели, был не кто иной, как всегда безупречно одетый обладатель самых изысканных манер – директор издательства «Блиц» Освальд Зеерозе.

18

Заведение на другой стороне улицы, которое я назвал «пивной», оказалось весьма благопристойным старым рестораном. Чтобы войти в него, нужно было спуститься с тротуара вниз по трем ступенькам. Внутри была стойка из блестящего темного дерева, темными были и деревянный пол, и настенные панели; в нишах стояли небольшие столики, а в камине ярко полыхал огонь. На каждом столике горела лампочка, на стойке стояли еще три. В некоторых нишах сидели пожилые мужчины. Они играли в карты или в шахматы и потягивали свою вечернюю кружку пива.