Текст книги "Из чего созданы сны"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 45 страниц)

– Да, – ответил я. И снова опустил монету. Полицейские развели женщин в стороны. Те яростно бранились. – А почему вы мне все это рассказываете именно сейчас, среди ночи?

– Сейчас поймешь, – ответил Хэм. – Я могу представить себе существа с мозгами, где-то в бесконечном мировом пространстве, для которых, например, понятий времени или хронологического хода времени – было, есть, будет – не существует! Тогда эти существа воспринимают все Творение одновременно! Для них спокойно могут существовать Гомер рядом с Гитлером, Эхнатон рядом с Эйнштейном. И давно умершие или живые рядом с еще не родившимися. Эти существа охватывают восприятием столько, сколько нам никогда не будет доступно. Они видят все взаимосвязи. Они смотрят в будущее, в прошлое и в настоящее одновременно, и поэтому они не связаны нашим рационализмом, нашим материализмом!

Полицейские развели дравшихся женщин. Обе они выглядели как мегеры, пальто и платья на них были разодраны в клочья. Полицейские увели их, супруг поплелся за ними следом.

– Возможно, – сказал Хэм, – возможно, Вальтер, у шизофреников такие или похожие мозги. И твоя фройляйн Луиза – возможно, она принадлежит к этим существам! Да что мы знаем о шизофрении? Почти ничего. Только то, что представления шизофреников часто имеют религиозное содержание. Как у твоей фройляйн Луизы.

– Вы имеете в виду, что действительность – то, что воспринимает она, а не то, что воспринимаю я и все мы? – воскликнул я.

– Может быть, Вальтер, может быть. И я хочу, чтобы ты всегда помнил об этом, когда будешь продолжать работу. – Толпа зевак разошлась. Один из полицейских прибежал обратно и забрал парик потаскухи Лило, который лежал на полу. Так же бегом он удалился. – Многие душевные болезни создают так называемые философемы – предпосылки для философий. Это чувство дежа-вю, видение прошлого, предугадывание и предвидение будущего у шизофреников, их пророчества – все это может как нельзя лучше подтверждать, что они обладают значительно более утонченными и грандиозными по восприятию мозгами, чем мы, так называемые нормальные.

– Черт побери, – изумился я. – Такие вещи – и из ваших уст, Хэм.

– Да, – отозвался он. – Такие вещи из моих уст. Полагаю, это связано с возрастом. Двадцать лет назад я тоже еще так не думал. Церкви отмирают, это уже неотвратимо после всего, что они натворили, Вальтер. В следующем году американцы хотят отправить человека на Луну. И значит, Папа римский будет смотреть на Луну в телескоп и молиться за астронавтов. Это же конец всему, друг мой! – Я бросил еще монетку. В зале опять было тихо. – Это будет уловлено мозгом какого-то существа где-нибудь на звезде в Млечном пути, то есть таким мозгом, который улавливает все в миллиарды раз тоньше, чем наш, когда американцы действительно высадятся на Луне и если все пройдет успешно, и это перед лицом бесконечной Вселенной будет иметь не большее значение, чем… ну, чем, например, гол Мюллера в матче против Албании сегодня после обеда. Не большее! То, что мы делаем, что происходит на этой земле, всего лишь ничтожно, мелочно и глупо для такого мозга, какой я могу себе представить… и, возможно для мозгов шизофреников! Кто знает, может, их мозги воспринимают бытие таким, каким оно является на самом деле? По крайней мере, мы – нет.

– Вы полагаете, что в доме на Эппендорфер Баум действительно сидит поляк, да еще и француз с астмой, а среди друзей фройляйн Луизы есть мертвый француз-астматик и поляк, и что это что угодно, но не случайное совпадение?

– Именно так я считаю, Вальтер, – ответил Хэм. Снова засветилась надпись. Я поспешно бросил монету. – Помни об этом всегда. Не слишком полагайся только на свой мозг. Учитывай, что возможно и то, о чем я тебе сейчас рассказывал. Ты знаешь, что я в церковь не хожу. Но тебе известна также моя точка зрения, что человечество не выработало ничего действительно положительного и действительно великого, кроме религий. Все равно каких. Я это все больше осознаю. И они потому такие великие, что от материализма и рационализма, захвативших этот мир и позволяющих нам понять только самые примитивные вещи, уводят нас прочь, уводят вверх, ввысь, Вальтер, может быть, к тем существам с поистине чудесными мозгами.

– Такими, какой, возможно, у фройляйн Луизы, – продолжил я его мысль.

– Да, – задумчиво сказал Хэм, – какой, возможно, у фройляйн Луизы. Это просто-таки преступные измышления газетчика, который настраивает тебя на большую сенсацию, но я ощущал мучительную потребность все это тебе рассказать. Надеюсь, ты меня понимаешь, так ведь?

– Да, Хэм, – ответил я. – Я всегда буду об этом помнить.

– Но только ничего не выдумывай! – воскликнул он торопливо. – Постарайся меня правильно понять! Конечно, твоя фройляйн Луиза – во всяком случае, в этом мире – совершенно очевидно душевнобольная. Конечно, с помощью своего мозга ты напишешь для других мозгов на этой планете, таких, как у тебя и у меня. И конечно, истории не получилось бы, если бы ты не изобразил свою фройляйн шизофреничкой, а ее переживания не описал как переживания больной шизофренией, как зрительные галлюцинации и так далее… Но я хотел бы, чтобы ты немного поколебал нашу самодовольную уверенность, что мы всегда и всюду можем различать безумие и реальность, чтобы некоторые люди задумались. Ты меня понимаешь?

– Да, понимаю, Хэм. Пока. До скорого.

Я отпил большой глоток из фляжки, сунул ее в карман и вышел из зала. В здании вокзала были страшные сквозняки. «Бедные пьяницы на скамейках, они все обязательно заболеют, – думал я. – Или уже заболели». Потом я подумал о мозге фройляйн Луизы. Я подошел к своей машине на большой автостоянке, в это время совершенно пустой, и велел Берти вылезать со всеми пленками. Он сложил их в один из конвертов с прокладками, которые мы всегда использовали, и выбрался из «Ламборджини». Ирина смотрела на меня со страхом.

– Я только посажу Берти в такси, – сказал я, – и сразу вернусь.

Я не хотел, чтобы она еще больше разволновалась от того, что я собирался сказать Берти о его задании. В конце концов, у меня еще не было договора с Ириной. Мы с трудом двигались навстречу урагану к единственному такси на краю автостоянки. При этом я кричал Берти в уши все, что ему нужно было знать.

– Как только все сделаешь, сразу приезжай на Эппендорфер Баум, 187. Мы ждем тебя там! – проорал я.

– Договорились, мой милый! – с улыбкой проорал Берти в ответ и сел в такси. Я еще слышал, как он назвал шоферу адрес – аэропорт, потом захлопнул дверь, и машина тронулась. Не успел я повернуться, как услышал слабый из-за ветра крик Ирины: «Господин Роланд!»

Я резко обернулся и остолбенел.

За рулем «ламборджини» я увидел мужчину. Фары загорелись, машина пошла задним ходом на разворот. Я помчался изо всех сил. Я почти летел, потому что теперь ураган дул мне в спину. «Ламборджини» описал большую дугу, потом водитель переключил скорость, и машина поехала на меня. Я подбежал к ней.

– Господин Роланд! Господин Роланд! Помогите! Помогите! – кричала Ирина.

Окно со стороны водителя было опущено. Я увидел за рулем мужчину со светлыми волосами под синей морской фуражкой, который пытался меня оттолкнуть. При этом он на мгновение поднял глаза. От мужчины – он, наверное, был матросом – несло шнапсом. «Как этот пьяный оказался в машине?» – подумал я. Он должен был сделать это за те несколько секунд, когда я с Берти шел к такси. Я выхватил из кармана «кольт-45», приставил холодный ствол к виску матроса и прорычал: «Стой или я стреляю!» Он дико испугался, убрал ногу с педали газа – я бежал рядом с машиной, которая шла довольно быстро, – и заглушил мотор. Ирина ударилась головой о металлическую арматуру под обивкой, упала и лежала неподвижно. Очевидно, она ударилась очень сильно и потеряла сознание. Машина остановилась. Нигде не было видно ни души. Я поднял ствол к виску парня и приказал: «Живо вылезай!»

Он не двигался. Я рванул его за рукав, рукав с треском разорвался наверху, у плеча. Тогда я ткнул ему кольтом в череп и заорал: «Вылезай, или я нажму курок!»

Неожиданно я получил удар и невольно сделал пару шагов назад. Мужчина выпрыгнул из машины. Я испугался. Это был орангутан, чудовище. От его опьянения не осталось и следа. Парень ударил меня снизу по руке. «Кольт» отлетел. Матрос бросился на меня и своими огромными ручищами сдавил мне горло.

Я успел еще подумать: «Как странно, здесь, в центре Гамбурга, на площади возле Центрального вокзала, среди множества людей… Нет, – подумал я, – людей здесь нет, не видно ни одного человека… Последнее такси увезло Берти».

Мужчина в морской фуражке не говорил ни слова. Его пальцы сомкнулись у меня на горле и сжимали железной хваткой. Мне было ясно, что он хочет меня убить. Оружия у меня не было. Бушевал ураган. Вокруг меня уже все начало вращаться. Я не мог уже даже хрипеть. Тогда я резко, со всей силы, ударил матроса левым коленом в промежность. Это было неблагородно, но, в конце концов, речь шла о моей жизни. К тому же парень пытался похитить Ирину, и в случае моей неудачи мне бы пришел конец, а он все-таки достиг бы своей цели.

Но он ее не достиг. Он издал крик и рухнул на колени. Мне снова удалось вздохнуть, взглядом отыскал блестевший «кольт», сбегал за ним, поднял и понесся обратно к матросу. Тот лежал на асфальте с искаженным от боли лицом и держался за ушибленное место. Он попытался ухватить меня за правую ногу. Я со всей силы наступил ему левым ботинком на руку, а потом ударил ногой в низ живота. Он перекатился на бок, и его стошнило.

На другой стороне улицы я увидел, наконец, людей. Они выпрыгнули из притормозившей машины и шли против урагана. Они явно направлялись ко мне, эти трое мужчин. Немедленно прочь! Только прочь!

Я подбежал к «ламборджини», прыгнул за руль, включил зажигание и дал газ. Машина рванулась. При этом я заметил, что Ирина сидит прямо и держится за голову. Прочь! Прочь! Прочь отсюда!

Я вылетел с автостоянки к северной стороне Центрального вокзала на двух колесах. Ирина вскрикнула. Меня это не беспокоило. На визжащих тормозах я свернул на Глокенгисервалль и промчался по старому Ломбардному мосту к эспланаде до станции метро «Штефансплац». Я долго смотрел в зеркало заднего вида, но ни одной машины сзади не было. Однако страх не отпускал меня еще долго. Возле станции метро я резко вывернул руль вправо и как бешеный помчался вверх к железнодорожному вокзалу Даммтор, потом через площадь Теодор-Хойсс-плац, довольно далеко на Ротенбаумшоссе. Здесь я, наконец, остановился.

– Что… что это было? – с трудом выговорила Ирина.

– Это я у вас спрашиваю! Как этот парень оказался в машине?

– Он вдруг как-то сразу оказался внутри… Не сказал ни слова… Я хотела выпрыгнуть, но тут он поехал… Вы оставили ключ… пьяный матрос…

– Он не был пьян, – возразил я. – Нет.

– Но чего же он хотел?

– Уехать с вами, – ответил я.

– Уехать?.. Вы имеете в виду – похитить? Господин Роланд! Господин Роланд! Что здесь происходит… Скажите мне!

– Если бы я сам это знал, – сказал я. – Как ваша голова?

– Болит. Ничего, пройдет. Я на пару секунд отключалась, да?

– Похоже на то, – сказал я. – Давайте я вас осмотрю. – Я включил освещение в салоне и осмотрел лоб Ирины.

– Что-нибудь видно? Шишка?

– Ничего не вижу, – ответил я. Но все-таки я кое-что увидел, когда снова наклонился вперед. На полу между педалями лежал кусочек ткани. «Скорее всего, я сорвал его у матроса с рукава», – подумал я и наклонился, чтобы его поднять. Это был четырехугольный кусочек красной ткани, по всей длине пересеченный синим закрашенным крестом. Поперечная перекладина примыкала к одной из узких сторон четырехугольника. Все перекладины синего креста были окантованы тонкой белой линией.

– Это… это флаг… маленький флаг, – догадалась Ирина.

– Да, – подтвердил я. Похоже, это была нарукавная нашивка.

Ураган бушевал вокруг машины, шум от него был адский.

– А что это за страна? – спросила она.

– Норвегия, – ответил я, и мне вдруг вспомнилось все, что рассказывал мне по телефону Хэм, и меня пробила дрожь.

– Норвегия? – прошептала Ирина. Ее глаза были широко раскрыты.

– Да, Норвегия, – повторил я и неожиданно заметил, что у меня дрожат руки. Скорее фляжку! Я сделал большой глоток.

– Можно мне тоже? – тихо произнесла Ирина. Я передал фляжку ей. Она выпила и посмотрела в штормовую ночь за окном. – Норвегия… – прошептала она.

12

Наконец, за матовыми стеклами двери зажегся свет. На стеклах появилась тень, сначала огромная, потом она становилась все меньше и меньше, по мере того как человек приближался к нам. Одно из окон открылось. В его проеме показался пожилой человек в очках с жидким венком седых волос, обрамлявших большую лысину.

– Добрый вечер, – произнес он неприветливо и в то же время боязливо. «Ужас послеобеденных событий у него еще не прошел», – подумал я.

– Добрый вечер, господин Кубицкий, – сказал я. – Мне жаль, что пришлось вас разбудить. Нам нужен господин Михельсен.

Услышав это имя, он заметно вздрогнул. Очки сползли ему на нос, и он сдвинул их на место. На нем было теплое пальто поверх пижамы.

– Михельсен, – как эхо, откликнулся он.

– Михельсен, – повторил я.

– Да, чтобы… – начала Ирина, но я прервал ее, сжав ей руку и этим подавая сигнал замолчать.

– Он ведь здесь живет?

– Что?

– Господин Михельсен здесь живет?

– Я… он… да, конечно. Он живет здесь. – Станислав Кубицкий говорил с легким польским акцентом. От страха его лицо стало совсем маленьким. Он ухватился за прутья ажурной металлической решетки на окне. – Но в такое время… среди ночи… Кто вы вообще такой?

Я подал ему свое журналистское удостоверение.

Он его внимательно изучил.

– Господин Вальтер Роланд, – констатировал он. – Журналист. – И добавил: – Ах ты, Господи Боже мой.

Мое терпение кончилось.

Я забрал у него удостоверение и закричал:

– Мне это надоело! Откроете вы или нет? Если нет, я вызываю полицию! Она тут сегодня уже была!

Это подействовало. Он открыл дверь и впустил нас. В подъезде стояла мертвая тишина. После рева урагана на улице мне показалось, что я оглох.

– Вы меня практически вынудили открыть дверь, – с несчастным видом сказал портье.

– Да, – подтвердил я.

– Если будет скандал, я об этом тоже скажу, – заявил он.

– Конечно, – согласился я, обратив внимание, что говорит он как-то уж слишком громко. Подъезд был очень приличный. С мраморными плитами на стенах, старомодным лифтом в черной проволочной клетке, расположенном в середине подъезда, и красной ковровой дорожкой.

– Где живет господин Михельсен? – спросил я.

– Четвертый этаж, – сообщил Кубицкий, пряча двадцатимарковую купюру.

– Большое спасибо, мой господин. Вам будет нетрудно найти. На каждом этаже проживает только один квартирант. Вы поедете на лифте?

– Да, – ответил я.

Мы направились к лифту. Кубицкий открыл сетчатую металлическую дверь, потом раздвижную дверь деревянной кабины лифта. Было заметно, что его опять охватил страх. Этот человек был сплошной комок страха.

– Но только скажите наверху, что я сначала не хотел вас впускать, потому что уже поздно, прошу вас, ладно? – Он сказал это умоляющим тоном.

– Да, – отозвался я.

Он закрыл обе двери, я нажал кнопку, и старый лифт с легким треском медленно заскользил вверх. Станислав Кубицкий остался внизу и смотрел нам вслед. Губы у него шевелились, как во время молитвы. Я подумал, что очень хотел бы узнать, действительно ли Кубицкий молился и о чем.

– Чего боится этот мужчина? – спросила Ирина, которой сейчас и самой было страшновато.

– Боится? Этот мужчина? Ничего он не боится, – ответил я. – Просто мы его разбудили, и он расстроен. А страх тут ни при чем.

– Нет, боится, – возразила Ирина.

– Да нет же, – сказал я.

Лифт остановился. Я вышел из кабины первым, следом Ирина. Я закрыл обе двери. Лифт остался на месте. Здесь, на четвертом этаже, тоже лежали красные дорожки на мраморном полу, и была только одна очень высокая и широкая двойная дверь, прямо напротив лифта. На латунной пластинке было написано: «Михельсен». Над пластинкой находился смотровой глазок. Около глазка, на дверном косяке, был звонок. Я позвонил. В этом подъезде свет не гас автоматически, он продолжал гореть. В этом я мог убедиться, потому что мы ждали перед высокой дверью добрых десять минут. В это время я постоянно звонил снова и снова.

– О Господи, – сказала Ирина и сжала мою руку. Она вдруг стала у нее холодной как лед. – О Господи, что тут происходит?

– Ничего, – ответил я с усмешкой, потому что как раз в эту минуту металлическая крышка, прикрывавшая глазок с внутренней стороны двери, открылась, и на нас неподвижно уставился человеческий глаз. Он смотрел чрезвычайно высокомерно.

– Ну-ка, – сказал я громко и зло, – открывайте, наконец, черт вас побери!

– Я просил бы вас, если возможно, выражаться несколько приличнее, – произнес мужчина, которому принадлежал глаз в дверном глазке, оставаясь для меня невидимым. Голос тоже звучал чрезвычайно высокомерно. Он все еще рассматривал нас.

– Какая безграничная наглость – трезвонить здесь в такое время!

– Моя фамилия Роланд, – сказал я, стараясь говорить спокойно и терпеливо. Потом достал свое журналистское удостоверение и поднес к глазку.

– Журналист?

– Да.

– Исчезните. В это время журналистов здесь не принимают.

– Вы господин Михельсен?

– Нет. Так вы не исчезнете?

– Ни в коем случае.

– Тогда я вызову полицию.

– Хорошая мысль, – поддержал я. – Я и без того хотел бы, чтобы она была здесь, когда мы войдем. Особенно потому, что вы не господин Михельсен. – Женихом Ирины он, несомненно, тоже не был, иначе она вела бы себя не так. А сейчас она стояла совершенно тихо и неподвижно.

– Ну, давайте, – настаивал я, – вызывайте полицию! Если не хотите, я могу спуститься вниз и позвонить.

Я повернулся. В ту же секунду я услышал, как замок щелкнул и дверь открылась. В дверном проеме стоял высокий худой мужчина лет примерно пятидесяти, чрезвычайно холеный, с черными волосами и бакенбардами, с продолговатым лицом, тонкими губами и приподнятыми бровями. На нем был темно-синий костюм, белая рубашка и голубой галстук.

– Пожалуйста, – произнес мужчина. Я увидел хрустальную люстру, сверкавшую у него за спиной, в прихожей. На стенах я рассмотрел красные шелковые обои, на старом комоде стояла большая китайская ваза.

– Кто вы? – спросил я.

– Меня зовут Нотунг, Олаф Нотунг. Я слуга господина Михельсена.

– Вы его – кто?

– Слуга, – повторил он. – Я же, кажется, ясно говорю?

Я был слегка ошарашен. Значит, есть еще люди, имеющие слуг. В доме, сдающемся внаем. Довольно необычно. Хотел бы я знать, какого рода слугой был господин Нотунг, какие обязанности исполнял. Я спросил:

– А это ваша рабочая одежда?

– Нет, господин Роланд.

– А почему это вы еще не спите? У господина Михельсена гости?

– Нет, господин Роланд. Сегодня после обеда я свободен. Я был в центре. Сначала встретился с друзьями, потом сходил в театр. Я ходил в театр с друзьями. Потом мы еще немного выпили в баре. Я вернулся домой полчаса назад. – Он сделал вежливый жест рукой. – Входите, пожалуйста, у вас ведь, несомненно, какое-то дело. Мы не должны обсуждать его между дверью и порогом.

Я пропустил Ирину вперед. Нотунг закрыл за нами дверь.

– Может быть, пройдем в салон? – предложил он, не давая нам сказать ни слова.

И сразу пошел вперед. Даже его походка была высокомерной. Из прихожей много дверей вели в другие помещения. Дверь, которую открыл слуга, вела в салон. Салон был размером в половину теннисного корта. Мы увидели дорогую лепнину, несколько кресельных гарнитуров, холодный камин, желтые шелковые обои, прекрасную старинную мебель, три люстры и огромные ковры. На стенах висели четыре картины, три больших и одна поменьше. Та, что поменьше, была кисти Ренуара, в этом я мог бы поклясться, и притом подлинник. Остальные картины я не знал.

– Садитесь, пожалуйста, – сказал слуга. – Что позволите вам предложить? Что-нибудь выпить? Кофе? Чай? Сигареты? Разрешите ваши пальто? Я немедленно…

– Кончайте, – прервал я его.

– Прошу прощения?

– Прекратите этот вздор. Где остальные?

– Какие остальные?

– Господин Михельсен и господин Билка, – объяснил я.

– Я не понимаю, – ответил он с неподвижным лицом. – Не хотите ли все-таки присесть?

– Нет. Вы очень хорошо понимаете. Я задал вам вопрос. Итак! – я был в ярости, этот парень вывел меня из себя.

– Я все-таки вас не понял, – сказал Нотунг. – То есть не совсем. Господин Михельсен в отъезде.

– Где он? – испуганно спросила Ирина.

– В отъезде, милостивая фройляйн.

– Куда? На сколько? С какого времени? – задавал я вопросы.

– Этого я не знаю. Я имею в виду, я не знаю, куда и на сколько он уехал. Он покинул квартиру сегодня примерно во второй половине дня. Когда я вернулся, я обнаружил только вот эту записку. – Нотунг сунул руку в карман пиджака и достал листок из блокнота, на котором карандашом было написано заглавными буквами:

«ДОРОГОЙ ОЛАФ! МНЕ НУЖНО СРОЧНО УЕХАТЬ ПО ДЕЛАМ. ЗАВТРА ПОЗВОНЮ И СООБЩУ ВАМ, КАК ДОЛГО МЕНЯ НЕ БУДЕТ. ПРИВЕТ. МИХЕЛЬСЕН».

Последнее слово было написано, как обычная подпись.

– Это часто бывает?

– Что, извините?

– Что господин Михельсен так неожиданно уезжает! – закричал я.

– Да, это бывает часто, мой господин, – ответил он подчеркнуто тихо. – Господин Михельсен – владелец крупной экспортно-импортной фирмы. Офис находится на улице Юнгфернштиг. Господин Михельсен много времени проводит в разъездах. Ему приходится ездить часто и далеко.

– Тогда мы хотим поговорить с господином Билкой, – заявил я.

– Опять это имя, – произнес Нотунг с выражением абсолютного непонимания.

– Что значит – опять?

– Вы прежде уже спрашивали об этом господине. Поэтому я сказал, что не понял вашего вопроса. Господина по фамилии Вилка…

– Билка! – прервал я. – Ян Билка!

– Господина по имени Ян Билка я не знаю, – договорил слуга.

– Не говорите глупостей! – закричал я на него. Он удивленно поднял брови. Я продолжал кричать: – Вы, конечно, знаете господина Яна Билку! Он близкий друг господина Михельсена, и он живет здесь!

– Я бесконечно сожалею, – ответил слуга с достоинством, – но кроме господина Михельсена и меня здесь никто не живет.

Ирина, судорожно прижав руки к горлу, спросила:

– Это значит, что вы никогда не видели Яна Билку?

– Я его никогда не видел и никогда о нем не слышал, милостивая фройляйн, – подтвердил Олаф Нотунг.

13

Ирина опустилась на большую кушетку. Она просто не держалась на ногах.

– Я это чувствовала… Я догадывалась… – произнесла она и вдруг сильно задрожала всем телом.

Слуга посмотрел на нее с интересом. Я достал свою фляжку.

– О, – отозвался Нотунг, – может быть, я…

– Не утруждайтесь, – перебил я, отвинтил пробку и наклонился к Ирине. – Выпейте, – сказал я. Она отрицательно покачала головой. У нее побелело лицо, маленькие руки сжались в кулаки. Я боялся, что она свалится без сознания.

– И все-таки, – настаивал я.

– Я… не… хочу…

– Обязательно, – сказал я, наклонил ее голову немного назад и поднес фляжку к губам. Она отпила и задохнулась, начала хватать ртом воздух. – Еще раз, – сказал я. – Один большой глоток. – Она отпила большой глоток и ее передернуло. Но дрожь унялась. Она пробормотала:

– Но… но… но этого не может быть! Господин Билка живет здесь! Я это знаю! Я знаю!

Слуга посмотрел сначала на нее, потом на меня, как будто хотел показать, что достиг предела своего разумения. Потом сказал:

– Господа, это явное недоразумение. Я искренне сожалею. Прошу вас, не плачьте, милостивая фройляйн.

– Я не плачу, – отозвалась Ирина, всхлипывая, и слезы полились по ее лицу. Она их не вытирала. Я дал ей свой платок. Нотунг сказал:

– Я могу только повторить: кроме меня и господина Михельсена никто здесь не живет и никто не жил. Я бы точно знал, я…

– Стоп, – сказал я.

– Простите?

– Прекратите. Сделайте остановку. Заткнитесь, – грубо добавил я и, прежде чем завинтить крышку, сам отпил глоток. – Вы лжете. Вы точно знаете…

– Это оскорбление. Немедленно покиньте квартиру! – тут же воскликнул он.

– …что это ложь, – продолжал я, качая головой. – Еще сегодня после обеда мы говорили с господином Билкой по телефону. Тогда он был здесь. Здесь, в этой квартире.

– Это исключено! Этого не может быть!

– Какой у вас номер телефона? – спросил я.

– 2 20 68 54, – ответил он, не раздумывая.

– Вот видите, – сказал я. – По этому номеру мы говорили с господином Билкой.

– Повторяю вам, это исключено. Здесь нет никакого господина Билки! – повторил Нотунг.

– Скажите правду! – закричала Ирина, вскакивая на ноги. – Пожалуйста, пожалуйста, ну, пожалуйста, скажите правду! У меня от этого зависит все! С ним что-нибудь случилось? Вам нельзя об этом говорить? Что-то случилось?

– В самом деле, – сказал Нотунг смущенно. – В самом деле, вам нужно успокоиться, милостивая фройляйн.

– Успокоиться? Я не могу не волноваться! – кричала Ирина. Теперь она снова дрожала, но я не решался дать ей виски. Уже много лет мне никого не было жалко. Разве что самого себя. А сейчас, в первый раз за последние годы, мне было жалко другого человека, жалко искренне и от всего сердца. Ирина была такой беззащитной, такой юной, такой одинокой. Я осознавал, что был сейчас ее единственной опорой в жизни. Хорошую опору она себе нашла. – Я обручена с господином Билкой! Господин Михельсен – близкий друг моего жениха! Он приезжал к нему в Прагу! И они договорились, что после побега мой жених приедет сюда! И сегодня после обеда я слышала его голос отсюда, из этой квартиры, когда мы набрали его номер!

На лице Нотунга не дрогнул ни один мускул. Потом тихо сказал мне:

– Может быть, я должен врача…

– Вы должны заткнуться! – грубо прикрикнул я на него.

Неожиданно Ирина вцепилась в меня с искаженным в панике лицом.

– Что теперь… Что мы будем теперь делать? – лепетала она. – Господин Роланд, прошу вас… помогите… помогите мне! Тут что-то случилось… с Яном что-то случилось… Пожалуйста, господин Роланд…

– Спокойно, – сказал я и погладил ее по шелковистым волосам. – Спокойно. Мы это все выясним. Обязательно. Но сейчас вам нужно взять себя в руки. – Она кивнула, вытерла последние слезинки и отпустила меня.

– Вам, конечно, понятно, что сейчас мы сообщим в полицию, – проговорил я.

– Это вам не возбраняется, – холодно ответил слуга. – Я хотел бы даже просить об этом. Я не собираюсь позволять Вам и далее оскорблять меня. Я сам сейчас немедленно вызову полицию и подам на вас заявление по поводу нарушения неприкосновенности жилища. Я буду…

– Цыц! – сказал я. Слуга вдруг обнаружил, что к его желудку прижато дуло «кольта-45». Я был в таком возбуждении и в ярости, что действовал инстинктивно, когда выхватил – уже не в первый раз! – из кармана пальто пистолет Конни. Я понимал, что из-за этого у меня действительно могут быть неприятности, но мне было все равно. Это дело очень сильно и дурно пахло! События, в которые я оказался втянутым, все время разрастались. Нервный срыв Ирины стал для меня последней каплей. Теперь мне на все наплевать. «Этот подлец не станет звонить в полицию, – все-таки подумал я в этот момент, – точно нет».

Нотунг смотрел на меня. Он пытался смотреть на меня с презрением, но во взгляде у него был страх, безграничный страх. И не только из-за ствола пистолета, упиравшегося ему в желудок, но и из-за чего-то другого, в этом я мог бы поклясться.

– Что это… Вы с ума сошли?.. Отдайте оружие, или я зову на помощь!

– Кричите, зовите на помощь! – ответил я.

Прошло две секунды. Три. Пять. Восемь. Десять.

Он не закричал. Его глаза стали щелками:

– Чего вы от меня хотите? – спросил он хрипло и уже совсем не высокомерно, нет-нет, отнюдь не высокомерно.

– Повернитесь, – потребовал я. – И не забывайте, что пистолет все время направлен вам в спину. Так что не пытайтесь делать глупостей. Сейчас мы совершим маленькую прогулку.

– Куда?

– По квартире, – ответил я. – Вперед! – Я слегка подтолкнул его пистолетом в спину: – Сначала вернемся в прихожую, – сказал я. Дверь туда оставалась открытой, на это я обратил особое внимание. Я же не вчера родился. – А теперь закройте дверь и заприте на засов.

Он двинулся, мы пошли следом. По толстому ковру мы дошли до двери. Нотунг притих. Он запер входную дверь, как я и требовал от него. Если все другие двери останутся открытыми, я теперь непременно услышу, если кто-то попытается выйти из квартиры.

– Ну, что ж, начнем, – скомандовал я и снова подтолкнул его пистолетом.

Мы обошли всю квартиру. Она состояла из семи больших комнат и множества смежных помещений. Одних только спален я видел три штуки. Все помещения были оборудованы очень богато и со вкусом, на что явно ушло безумно много денег. Повсюду были шелковые обои различных цветов, сплошь под старину.

– И это все вы тоже убираете сами, так что ли? – спросил я.

– У нас есть уборщица и повариха. Но они приходят утром и вечером уходят. По понедельникам они обе только до обеда.

– Как их зовут? Где они живут?

– Уборщицу зовут Мари Гернольд, повариху – Эльсбет Курц. Где они живут, я не знаю.

– Конечно, нет, – отозвался я. – Но это нужно будет выяснить.

– Зачем это выяснять?

– Возможно, обе эти женщины видели господина Билку! – ответил я.

Он не ответил.

Мы переходили из комнаты в комнату. Я вытаскивал ящики из комодов, открывал встроенные шкафы. В квартире действительно не было ни души. Содержимое ящиков я вытряхивал на пол. Так я устраивал разгром в одной комнате за другой.

Еще раньше я предупредил Ирину: «Смотрите внимательно, не найдете ли вы чего-нибудь, принадлежащего вашему жениху. Хоть запонку от манжеты. Все равно. Достаточно любой мелочи».

Но она не нашла никакой самой ничтожной мелочи.

В гардеробной двери встроенных шкафов были открыты. Двух или трех костюмов недоставало, на их месте было пусто.

– Вот пожалуйста, – сказал слуга, – белого чемодана, который господин Михельсен всегда берет с собой в самолет, тоже нет. – Я открыл дверь в стене. За ней находилось маленькое помещение с многочисленными пакетами. Слуга проверил в шкафах. – Нет также белья и туфель, – сообщил он. Мы разговаривали теперь очень тихо, так я распорядился, потому что все время прислушивался к шорохам в прихожей. Но по-прежнему было тихо. Наконец, мы закончили обход. Без всякого успеха. Ни Михельсена. Ни Билки. В квартире был только господин Олаф Нотунг. В конце концов мы опять оказались в огромном салоне.

– Теперь вы мне, наконец, верите? – спросил слуга.

– Нет, – ответил я. – Ни единому слову.

– Позвольте мне дать вам один добрый совет…

– Оставьте ваш добрый совет при себе! – оборвал я. – И не думайте, что этим все кончится. Я приду снова. И не один. Можете не сомневаться, господин Нотунг. Если вы собираетесь сейчас тоже уехать, то хочу вам отсоветовать делать это, не сообщив в полицию, где вас можно найти. Поскольку я немедленно расскажу полиции, что здесь было. – Нам обоим все равно нужно было обращаться в полицию, как требовал Хэм, так что это не было блефом.