Текст книги "Из чего созданы сны"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 45 страниц)

– Его убили, – пробормотала фройляйн Луиза и опустилась в плюшевое кресло. Ее шляпка с завязками сползла на лоб, и она выглядела смешно. – Убит. Кем?

– Ну вы даете, – хмыкнула Бэби Блю. – Если бы полиция это знала, мы бы давно все лежали в постельках. Понятия не имею. Отец совсем сломлен. Такой удар судьбы, а? В чем дело? Что вы на меня так уставились?

– Вы, – произнесла фройляйн. Она громко икнула. – Вы…

– Что я?

– Я вас там только что видела на фото. Голой. Как вы можете… такую ужасную вещь… разве вы не знаете, что вы страшная грешница, самая ужасная? Как вы только можете…

– Заткни глотку! – зло бросила Бэби Блю.

– Послушайте… – начал Раймерс, но Бэби Блю осадила и его:

– А ты тоже заткнись, старый дурак! Хайн, я думаю, для тебя есть работа.

Высокий, гибкий вышибала в кепке и рубашонке в косую полоску с короткими рукавами медленно и угрожающе поднялся.

– Стоп! – воскликнула фройляйн Луиза. – Каждый человек, конечно, может делать со своей жизнью все, что хочет, если он не думает о будущем…

– Я думаю о будущем, – произнесла Бэби Блю. – Потом у меня будет много денег, я смогу открыть собственный маленький бар, и тогда я целый год ни с кем не буду спать. А кроме того, то, что я делаю, это искусство, понимаете? Эротический театр. Я артистка. Мы все здесь артистки, – сказала Бэби Блю, показав на других стриптизерш.

– Ах вот как, артистки, – ошарашено вздохнула фройляйн Луиза.

– Вот именно, – вызывающе произнесла Бэби Блю. – А кто вы такая?

– Всего лишь воспитательница из лагеря «Нойроде». Из детского лагеря. – Она не заметила, как все, сидевшие до того неподвижно, неожиданно оживились, повскакивали и зашептались друг с другом. Она дружелюбно смотрела в глаза Бэби Блю. – Меня зовут Луиза Готтшальк. Этот господин Конкон, который где-то убит, как вы говорите, вчера во второй половине дня был у нас и пытался кое-кого похитить.

– Да, – снова миролюбиво сказала Бэби Блю. – Девушку.

– Вам это известно? – Фройляйн Луиза оглядела присутствующих. Все дружно закивали головами. – Но откуда же вы это знаете?

– А вы здесь что делаете? – спросила Бэби Блю.

– Я ищу девушку… и еще убийцу маленького Карела… потому что я…

– Убийцу кого? – переспросила Бэби Блю.

– Еще одно убийство? – воскликнул кто-то из официантов.

– Послушайте, вы должны были меня сразу предупредить, во что вы меня втягиваете, – забеспокоился побледневший экс-штандартенфюрер.

– Не волнуйтесь, господин Раймерс. Я не делаю ничего плохого. Наоборот. Я хочу, чтобы свершилась справедливость.

– Мне кажется, я все-таки лучше пойду…

– Нет, пожалуйста, останьтесь со мной. Я… – Фройляйн Луиза боролась сама с собой. – …Я заплачу вам все же по десять марок за час!

– Десять марок в час – за что? – не поняла Бэби Блю. – И что за второе убийство?

Фройляйн Луиза в изнеможении махнула рукой.

– Когда господин Конкон был у нас в лагере, там кое-кого застрелили. Маленького парнишку, Карел его звали.

– Об этом полиция ничего не говорила, – заметила одна из стриптизерш.

– Полицейские вообще ничего не говорили, – подал голос привратник. – Они все время только спрашивали.

– Откуда же вам известно про девушку, которую должен был похитить господин Конкон? – спросила фройляйн Луиза.

– От Фреда.

– А кто такой Фред?

– Пианист.

– Молодой господин?

– Да.

– А он откуда знает?

– Эй, Фред, расскажи фрау Готтшальк еще раз твою историю, – обратилась Бэби Блю к пианисту. Тот посмотрел в сторону Луизы Готтшальк. У него были красивые, странно неподвижные глаза. Фройляйн Луиза встала и заспешила через весь зал к маленькой сцене, на которой стоял рояль. Она взяла Фреда за правую руку и энергично пожала ее. Неожиданно фройляйн показалось, что ее ударило электрическим током. По всему ее телу побежали мурашки, будто по ней шел ток, исходивший от худенького пианиста. Он сидел за роялем, молодой и застенчивый, и неожиданно фройляйн Луизу осенило, у нее появилась стопроцентная уверенность: это мой студент, умерший на имперской службе труда! Да, да, да, это он! На этот раз она настолько была уверена в своей правоте, что смело и без обиняков спросила:

– Вы учились музыке, да? Но ведь не только музыке, так ведь? Еще кое-чему. – Она говорила тихо, и другие не слышали ее.

– Да, еще кое-чему, – подтвердил Фред. – Философии. Пару семестров, потом бросил.

– Я знаю, – сказала фройляйн.

– Да, конечно, – дружелюбно произнес Фред. Вот он сидел перед ней, самый любимый из всех ее умерших друзей! В телесной оболочке живого…

– Я фройляйн Луиза, не так ли, – произнесла она все с той же сладкой болью в сердце. – Итак, как же все было? Откуда ты это знаешь – откуда вы это знаете?

Пианист опустил голову и посмотрел на клавиши.

К ним вразвалку подошла Бэби Блю.

– Можешь спокойно еще раз рассказать, – сказала она, посмотрев на Луизу Готтшальк почти по-дружески. – Ты же это рассказывал полиции, и мы все слышали. Так что никакой тайны больше нет. Ну давай уже, раз фрау Готтшальк…

– Фройляйн, пожалуйста.

– …Раз фройляйн Готтшальк это обязательно желает знать.

– Должна знать! Я должна это знать!

– Валяй, Фред!

– Ну пожалуйста, – произнес худой парень. Вильгельм Раймерс и другие подошли поближе и обступили рояль. Хрупкий пианист провел рукой по лицу, потом повернул голову к фройляйн Луизе.

– Видите ли, этот клуб всегда открывается только в восемь часов вечера. С утра, до одиннадцати, здесь бывают только уборщицы. А потом ни одной души. Только господин Конкон и я. Я хочу сказать, бывали господин Конкон и я. Теперь он мертв. Он всегда работал в своем кабинете. Он находится там, за сценой. А я всегда приходил и играл. С его разрешения. Новые номера. Аранжировки, собственные вещи. Потом, примерно в два часа, мы часто ходили вместе обедать. Все знали, что только мы вдвоем бываем в это время. Отец господина Конкона отсыпался, он старенький.

– Ну? Ну?

Лицо Фреда все еще было обращено в сторону фройляйн Луизы.

– А вчера утром, вскоре после одиннадцати, в дверь постучали. До этого господину Конкону звонили по телефону. Он ожидал посетителя и пошел к выходу, отпер дверь и впустил его.

– Кого?

– Какого-то мужчину, – ответил Фред. – Он уже несколько раз бывал здесь, этот человек, за последние два-три года. Всегда в одно и то же время. Они прошли мимо меня, в кабинет господина Конкона, а я продолжал играть. А потом я вдруг услышал, как они разговаривают.

– Как это? Разве можно из кабинета…

– Нет, кабинет звуконепроницаем, – сказал Фред. – Но там внутри стоит магнитофон. Для музыки. И для… ну, для разных звуков к отдельным представлениям. Это все идет через микрофон. Довольно старомодный. Не впрямую транслируется. Микрофон существует отдельно от магнитофона, понимаете?

– То есть, если его включить, здесь можно услышать все, о чем говорят в кабинете, – сказал Вильгельм Раймерс. Он становился все взволнованнее. Это так отличалось от скучной рутины его жизни.

– Именно так, господин, – подтвердил Фред.

– Это значит, господин Конкон включил микрофон, потому что хотел, чтобы вы услышали, о чем он говорил с тем человеком!

– Верно, – сказал Фред.

– А раньше он когда-нибудь так уже делал? – поинтересовалась фройляйн Луиза.

– Нет, никогда.

– А почему же именно вчера?

– Вчера он боялся, – тихо произнес Фред и опустил голову. – Очень боялся. Смертельно.

– Почему вы так решили?

– По голосу, – ответил Фред. – Я хорошо разбираюсь в голосах.

Когда он это произнес, у растроганной фройляйн Луизы возникло желание погладить по голове умершего студента, который, по ее твердому убеждению, сидел перед ней.

Она уже почти подняла руку, но остановилась. Ее взгляд уперся в пустоту. Она услышала голос, который четко опознала как голос ее умершего русского: «Сейчас Луиза совершит то, чего ей не следует совершать. Не существует прямой связи между нашим царством и ничтожной суетой мира!»

Фройляйн Луиза отдернула руку и кивнула. Она чуть было не совершила большой ошибки! Никто не обратил внимания на ее поползновение, поскольку студент продолжал свой рассказ:

– …И потом это стало ясно из разговора, который я слышал, хотя я продолжал играть, чтобы это не вызвало подозрений.

– И что вы услышали?

– Разговор был уже в разгаре, когда господин Конкон включил микрофон… – В большом зале стало снова тихо, никто не шевелился. Фред тихо произнес: – Господин Конкон сказал: «Я не хочу! Я не хочу! Не хочу больше! Оставьте меня, наконец, в покое!» На что его посетитель сказал: «Вы должны, дорогой мой. Вы просто обязаны. И вы это сделаете. Потому что, если вы не сделаете то, что я от вас требую, очень быстро всплывут доказательства, которых тогда не хватило суду для вашего осуждения, и вы отправитесь за решетку на ближайшие десять, пятнадцать, двадцать лет!»

– Доказательства! – воскликнула фройляйн Луиза. – Ведь его судили, господина Конкона, насколько я слышала.

– В 1957-м, – сказала Бэби Блю.

– Шантаж высокопоставленного офицера, так?

– Да, – подтвердила Бэби Блю. – Ну и представление тогда было! Оправдан за недостатком доказательств.

– И теперь посетитель угрожал ему, что доказательства, которых тогда не хватило, теперь найдутся? – Фройляйн Луиза сдвинула назад шапочку, сползшую на лоб.

В этот момент Раймерс произнес:

– Если это был западногерманский офицер, которого он шантажировал, тогда он мог это делать только в пользу Восточного лагеря. И доказательства должны быть там же, и посетитель должен был быть послан оттуда же!

– Так, похоже, оно и есть, – кивнул Фред. – Этот посетитель сказал господину Конкону: «Вы сейчас же поедете со мной. Как можно быстрее в Нойроде, в лагерь. Вы поедете не один. Вы получите охрану. С вами еще поедут женщина и мужчина. Возьмете у нас две машины!»

– Две машины! – воскликнула фройляйн Луиза. – Еще женщина и мужчина! Что за мужчина? Именно его я и ищу! Вы что-нибудь знаете о нем, господин Фред? Посетитель что-нибудь говорил о нем?

– Очень мало. Господин Конкон тоже спросил, кто это будет. Гость ответил: либо он сам, либо кто-то другой. В любом случае, кто-то первоклассный.

– Он так и сказал?

– Да. И женщина тоже должна была быть первоклассная. И машины тоже.

– И первоклассно стрелять они тоже умели, – вздохнула фройляйн Луиза. Она промокнула глаза и спросила: – А потом? Итак, господина Конкона шантажировали. Он должен был похитить Ирину.

– Ирину Индиго, точно. Так называл ее посетитель. А потом он показал господину Конкону фотографии и дал ему описание девушки. Восемнадцать лет, среднего роста, черные волосы…

– Я знаю, как выглядит Индиго, – нетерпеливо перебила фройляйн Луиза. – Почему господин Конкон должен был похитить ее? И почему так срочно?

– Об этом он тоже спросил своего гостя, – сказал Фред. – Гость ответил, что нельзя терять ни минуты. Иначе эта девушка попытается приехать в Гамбург, к своему другу, к своему жениху.

– Да, да! И?

– И что это ни в коем случае не должно произойти. Меньше всего сейчас, когда уже почти все улажено.

– А что улажено? Что?

– Этого я не знаю, фройляйн Луиза. Посетитель продолжал угрожать господину Конкону, пока тот не согласился. Его заданием было похитить эту девушку Индиго из лагеря.

– А потом? Что должно было произойти с ней потом?

– Этим господин Конкон также поинтересовался.

– Ну и?

– И ничего. Посетитель ответил, это его уже не касается. Как только он похитит девушку, на этом его миссия будет закончена. О дальнейшем он позаботится сам.

– Кто он? Посетитель?

– Да, посетитель. Он сказал, что все уже подготовлено. И господин Конкон должен взять свой пистолет. На всякий случай. – Фред опять поднял голову. – Потом я услышал, как был выключен микрофон, и сразу после этого господин Конкон вышел с этим человеком из кабинета и сказал мне, что ему предстоят деловые переговоры и он, к сожалению, не сможет со мной пообедать. Я должен запереть клуб и держать ключ у себя. У его отца есть второй ключ, если он захочет открыть клуб. – Фред улыбнулся. – Это было неправда. У отца не было ключа.

– Почему же сын так сказал?

– Между нами была договоренность, уже несколько лет. Каждый раз, когда появлялся этот человек и уводил господина Конкона, он говорил мне фразу про ключ. Это было что-то типа предупреждения и подстраховки. Это значило: «Если я не вернусь до полуночи, извести полицию». Он жил в постоянном страхе, бедный господин Конкон.

– Но вы не известили полицию! – воскликнула фройляйн.

– Да, – подтвердил Фред. – Ведь около десяти вечера господин Конкон известил по телефону своего отца, что все в порядке, не так ли?

– Ах вот как, конечно. Ну а потом? После того, как он это сказал, что было дальше?

– Потом он ушел вместе со своим гостем.

– Как он выглядел, этот посетитель? – спросила фройляйн Луиза.

– Этого я не знаю, – ответил Фред.

– Что значит не знаете? Если он дважды прошел рядом с вами? Если он уже несколько раз был здесь? Вы же сами это сказали! Или вы этого не говорили?

– Говорил, – сказал Фред, смущенно улыбаясь.

– И при этом вы не знаете, как выглядит этот человек?

– Не знаю, – произнес Фред.

– Вот теперь вы лжете! Не надо мне лгать! О Боже, это немыслимо! Так лгать!

– Я не лгу, – с той же улыбкой произнес Фред. – Я в самом деле не знаю, как выглядит этот человек.

– Боже праведный, этого же не может быть! Вы должны это знать! – Фройляйн Луиза ударила ладонью по роялю. – Вы должны это знать!

Фред опустил голову. Теперь он больше не улыбался.

Фройляйн Луиза вдруг почувствовала, как в ее руку кто-то вцепился мертвой хваткой. Она обернулась. Рядом стояла Бэби Блю.

– Ничего Фред не должен, – зло бросила она. – Не хотите же вы мне внушить, что до сих пор ничего не заметили?

– Не заметила? Чего не заметила? – удивилась фройляйн.

– Того, что Фред слепой, – сказала Бэби Блю.

КОРРЕКТУРА

1

Улица Байм Штрохаузе, 31. Это адрес гамбургского управления полиции. Оно находится на выходе из станции метро «Берлинер Тор», там это единственное высотное здание: темно-серое бетонное строение, оно, несмотря на множество окошек, производит впечатление черного.

Я нашел место для парковки нашего взятого напрокат автомобиля. Вместе с Берти мы прошли под моросящим дождем ко входу. Мы оба были в пальто. В этот день так и не рассвело по-настоящему. День для самоубийц. Ирину я снова запер в номере; горничные могли убраться и после моего возвращения. Ирина была очень сдержанна и спокойна, она поняла, что все это делается ради ее безопасности. Кроме того, я поговорил с бригадой портье, которые дежурили днем и которых я всех знал. Все были в курсе. Ночной портье Хайнце их уже предупредил.

К порталу высотного здания нужно было проходить сквозь несколько рядов громадных прямоугольных бетонных колонн. Собственно, их можно было бы назвать бетонными блоками, они возвышались на два этажа вдоль всего вестибюля. Над этим вестибюлем и находилась самая высокая часть здания, справа и слева были расположены более низкие боковые части.

В вестибюле, высотой в два этажа, имелся полуэтаж, похожий на балкон. Черные стены были увешаны диаграммами, графиками и объявлениями. Берти хорошо здесь ориентировался. Он сразу направился к одному из двух черных лифтов, находившихся друг против друга в центре вестибюля. На восьмом этаже мы нашли Отдел неопознанных и пропавших без вести.

Все двери комнат были из непрозрачного стекла, с широкими черными поперечинами и алюминиевыми ручками. Мы вошли в приемную, в которой две секретарши барабанили по клавишам пишущих машинок. Назвали свои фамилии и сказали, что у нас назначена встреча со старшим советником по уголовным делам Херингом.^[89] На одиннадцать часов. Одна из секретарш подняла трубку телефона на своем столе, набрала двухзначный номер и представила нас.

– Господин Херинг сейчас выйдет, – сказала она.

Он на самом деле тут же вышел, дверь его кабинета открылась буквально через минуту. Херинг оказался полным мужчиной с лысиной и в очках, выглядел он очень подавленным. Он сердечно пожал руку Берти и сказал, что рад видеть его, потом он протянул руку мне и попросил следовать за ним. Мы вошли за ним в его спартански обставленный кабинет. Письменный стол из светлого дерева у окна. На сером металлическом подоконнике – два горшка с комнатными растениями. Металлические шкафы с папками. Какое-то страшилище с каталожными карточками. В углу напротив окна – круглый стол, четыре стула, диванчик. Диван и стулья современные, обитые синей тканью. На стульях сидели двое мужчин, которые поднялись и посмотрели в нашу сторону. Один был высокий и толстый, второй – худой и в очках с очень толстыми линзами. Это были господа Альберт Кляйн и Вильгельм Рогге из Ведомства по охране конституции, с которыми мы познакомились в лагере «Нойроде».

2

Приветствие было формальным, корректным и очень прохладным.

Вероятно, я тоже «Граучо» из неразлучной четверки братьев Маркс, как это утверждает о себе Хэм. В ту единственную минуту, которую мы ждали господина старшего советника по уголовным делам, у меня вдруг сработало предчувствие и я включил магнитофон. Микрофон был незаметно засунут в сумку на моем плече, единственное, что торчало – это серебряная сеточка головки, не вызывавшая никаких подозрений. Магнитофон я спрятал в сумку, и никто не мог видеть, включен ли он. Я поставил сумку на стол подальше от себя и незаметно записал на пленку все нижеследующее.

Мы все расселись вокруг стола. У старшего советника был на редкость удрученный вид.

Я начал:

– Для нас сюрприз видеть вас здесь, господа. Мы, собственно, хотели поговорить с господином Херингом.

– Да, это нам известно, – произнес высокий господин Кляйн.

– Откуда?

– Он об этом нам сам сказал, – пояснил худой господин Рогге в очках с толстыми стеклами.

– Как только прибыл, – пояснил господин Кляйн. – Мы были здесь задолго до него, приехали ранним поездом.

– Зачем? – спросил Берти. – Что вы делаете в Гамбурге?

Где-то далеко внизу я услышал сирену отъезжающей полицейской машины.

– А что делаете в Гамбурге вы? – спросил господин Кляйн. Он смерил нас обоих скучающим и брезгливым взглядом, ясно давая понять, какого он о нас мнения. Вне всякого сомнения, он разделял мнение канцлера Аденауэра, по изречению которого с прессой нужно было обращаться следующим образом: «Фуршет, вытягивание доносов, определение суда».

Я произнес:

– Именно об этом мы и собирались рассказать господину Херингу.

Старший советник еще больше сник. Теперь он выглядел не подавленным, а каким-то удивительно враждебным. Он сказал:

– Господа из Ведомства по охране конституции считают, что ваш вопрос находится в их компетенции, а не в моей. Поэтому, пожалуйста, будьте добры ответить на их вопросы. – Он посмотрел на Берти и добавил чуть дружелюбнее: – Сожалею, господин Энгельгардт.

– Вы тут ни при чем, – сказал Берти. Обращаясь к двум другим, он произнес: – Мы пришли для того, чтобы сообщить старшему советнику по уголовным делам, господину Херингу как руководителю отдела по неопознанным и пропавшим без вести, что сегодня ночью мы приехали в Гамбург вместе с Ириной Индиго из лагеря «Нойроде» и что она находится у нас.

– Это нам известно, – повторил Кляйн.

– Откуда?

– Достаточно того, что мы это знаем. Вы остановились с фройляйн Индиго, которую принудили незаконным путем покинуть лагерь, в отеле «Метрополь». Не спрашивайте снова, откуда мы это знаем. Мы очень рано прибыли сюда и подняли по тревоге все полицейские участки. Сообщение о вашем отеле поступило сразу, как только один из участков получил из «Метрополя» бланки регистрации проживающих. Вы заперли фройляйн Индиго в вашем номере, чтобы она не убежала, не так ли, господин Роланд?

– Да, – сказал я. – Потому что ей грозит опасность. Вокруг ее жениха разыгрывается очень странная афера, а этот Карл Конкон был…

– Сегодня ночью убит. В Сан-Паули, отель «Париж». Нам все это известно, – сказал Рогге.

– И то, что ваш корреспондент Маннер сбит и тяжело ранен, – добавил Кляйн.

– И что эта фройляйн Луиза Готтшальк находится где-то в городе.

– Кто это сказал?

– Некий врач, согласно сообщению… Это не имеет значения. Мы это знаем. Мы вообще, с вашего позволения, информированы обо всем, что вы хотели сообщить господину Херингу.

– А по какой же причине вы так срочно приехали в Гамбург и так основательно все расследуете?

– Это все же наше дело.

Прелестная беседа, ничего не скажешь.

– Почему же вы, если все это в вашей компетенции, тогда не позаботились о том, чтобы фройляйн Индиго вообще не могла покинуть лагерь? Почему вы ее не арестовали?

– У нас для этого не было законных оснований, – сказал Рогге. – Мы не имеем на это права. Мы живем в правовом государстве, господин Роланд. К тому же это дело только делегировано нам.

– И мы не видели в этом необходимости, – добавил его коллега.

Херинг сидел молча и снова имел очень несчастный вид. Я подумал, что он многое знает и с удовольствием поделился бы с нами, хотя бы ради Берти, но не смел.

– Не видели необходимости? – переспросил я. – То есть вы считали, что фройляйн Индиго не грозит никакая опасность?

– Никакая опасность, если она четко придерживается ваших инструкций, если не покидает отель, не ищет ни с кем встречи. Она ведь очень послушна, не так ли? Мы подготовили несколько документов, господин Роланд. Если вы подпишете, что готовы взять фройляйн Индиго под свое поручительство, тогда она может остаться здесь и не обязана возвращаться в лагерь, где она будет в большей опасности. Все формальности можно будет решить и так. – Кляйн пододвинул мне лист бумаги.

– А это что за документ? – спросил я.

– Рекомендательное письмо, – сказал Кляйн. – На бланке нашего ведомства. В нем излагается просьба поддерживать вас в вашей журналистской работе.

– Минутку, – вмешался Берти. – Вы не выдворяете нас? Вы не сообщаете о наших правонарушениях? Не запрещаете нам проводить дальнейшие расследования?

– Для этого у нас нет никаких правовых оснований, – снова сказал Рогге. – Не следует всегда видеть в нашем ведомстве врага, господин Энгельгардт. Мы помогаем прессе, где только можем. Особенно в таких случаях.

– В каких случаях? – спросил я.

– В случаях, представляющих общественный интерес.

– И это такой случай? – решил сыграть под дурачка Берти.

– Помилуйте, господин Энгельгардт, – только и произнес Кляйн.

– Вы должны быть, однако, очень уверены в своей правоте, – сказал я.

На это оба господина промолчали. Кляйн пожал плечами и снова посмотрел на меня. Ничуть не дружелюбнее.

– Фройляйн Индиго рассказывала мне, – произнес я, – что вы очень подробно допрашивали ее в лагере и она уже думала, что никогда не выйдет на свободу. Потом зазвонил телефон, вы с кем-то поговорили, и все стало по-другому, вы отпустили ее.

– В самом деле, – сказал Кляйн.

– Что в самом деле?

– В самом деле все было по-другому после разговора по телефону.

– Ах вот как, – хмыкнул я.

– Н-да, – сказал Кляйн. – И большое спасибо, что, обнаружив труп Конкона в отеле «Париж», вы сразу же позвонили на Давидсвахе. Все пошло как по маслу.

– Не стоит благодарности, – сказал Берти, и чтобы уж точно отвлечь их от магнитофона, спросил: – Разумеется, вас и сейчас нельзя снимать?

– Да, господин Энгельгардт, нельзя, – ответил Рогге. – Вы не имеете права также включать магнитофон без нашего разрешения. Но можете включать, у нас нет секретов.

– Ну так как? – спросил высокий господин Кляйн. – Вы подпишете заявление, что согласны взять на себя поручительство?

– Разумеется, – ответил я и подписал.

– Вот ваши рекомендательные письма, – сказал Рогге и пододвинул нам два листа.

– Спасибо, – поблагодарил я. – Вы делаете нам большое одолжение.

– Ах, – произнес Кляйн. – Забудьте. Это вы сделали нам большое одолжение.

– Не понимаю, – удивился я.

– Не страшно, – сказал Кляйн.

Сказав это, он улыбнулся, впервые за все время, что я его знал. Я уставился на него. И тут я почуял своего «шакала». Он вдруг окружил меня. Я понял причину: улыбка господина Кляйна совершенно нелогичным и странным образом сильно напугала меня.

Я поднялся, поблагодарил, взял магнитофон и попрощался. Берти тоже сказал: «До свидания».

– Весьма сожалею, господин Энгельгардт, – обратился к Берти старший советник по уголовным делам Херинг. – С радостью сам бы помог вам. Ну да, может быть, в следующий раз.

– Наверняка, – произнес Берти.

Мы снова оказались в коридоре. Берти шел, прихрамывая, рядом со мной. Он задумчиво произнес:

– Эта история просто до невозможности мерзопакостная, а?

– Да, дальше некуда, – кивнул я и выключил магнитофон.

– А этот идиотский трюк с рекомендательными письмами! – воскликнул он. – Это ведь самые настоящие объявления о розыске преступников! Если мы их действительно где-нибудь предъявим, мы получим все, что угодно, кроме поддержки. Все, кто замешан в этом дерьме, сразу увидят: «внимание, эти двое демонстрируют свои жетоны полицейских». Разве не так?

– Не знаю. Может, они действительно хотят нам помочь.

– Эти? Не смеши меня! С какой стати?

– Из корыстных мотивов, разумеется. Они используют нас, чтобы… – Я осекся.

– Что с тобой? Ты совсем зеленый. Тебе…

– Да, – кивнул я, быстро вытащил фляжку и долго пил из нее. Потом отставил серебряную бутылку и долго хватал воздух ртом.

«Шакал» снова пропал. До следующего раза.

3

– Так, теперь поезжайте вперед, – сказал Берти нашему другу, таксисту Владимиру Иванову, который так выручил нас несколько часов назад и который просил заказывать его через диспетчера. Что мы и сделали. Было 12 часов 15 минут. Дождь шел вперемешку со снежной крупой, отчего стало совсем пасмурно. Все машины ехали с зажженными фарами. Мы сидели на заднем сиденье такси, остановившегося у небольшой клумбы с увядающими цветами. Клумба находилась в парке напротив входа в университетскую больницу на Мартиништрассе, в районе Эппендорфер Баум. Больница представляла из себя гигантский комплекс. Отдельные клиники, расположенные в высотных домах, были видны издалека. Это был настоящий маленький город в городе.

Высокая блондинка Эдит Херваг только что вышла на улицу. Шофер Иванов уже поехал вперед. Мы оставили нашу машину у полицейского управления и из телефонной будки вызвали нашего русского таксиста. До этого я из той же будки разговаривал с Ириной и с Эдит. Голос Ирины звучал неспокойно, она просила во что бы то ни стало вернуться к обеду, даже если это будет поздно, она сходит с ума от этого сидения взаперти. Я пообещал ей обязательно приехать, надо ведь открыть дверь, чтобы девушки могли убраться и чтобы мы были на месте, когда принесут еду.

Эдит мы сказали, чтобы она ждала, пока у ее дома не остановится такси и Берти или я не махнут ей, потом она может сама остановить такси и поехать в больницу. Мы поедем вслед за ней и привезем ее назад, только главное – чтобы нас никто не видел вместе.

Наш таксист, русский дедушка Иванов, тут же кивнул, когда я начал свои длинные объяснения и показал свое удостоверение прессы, и только сказал: «Карашо». А потом он помчался как настоящий ас и, несмотря на жуткое движение, в момент оказался на Адольфштрассе. Он поехал за такси с Эдит, ни разу не потеряв его из виду. Все шло великолепно. Эдит исчезла в стенах больницы, но через двадцать минут уже снова вышла. Наше такси плавно подъехало прямо к ней и остановилось. Она села к нам. Я открыл боковое окошечко в разделительном стекле и сказал:

– Назад на Адольфштрассе. – Владимир Иванов кивнул и пулей сорвался с места. Я закрыл узкое окошечко, откинулся назад и только теперь увидел, что Эдит, протиснувшаяся между нами, плачет.

– О Господи, он…

– Нет, – всхлипнула она и высморкнулась в носовой платок, – он выпутается, он поправится, ему лучше.

– Отлично, – сказал Берти. – Отлично, значит плачем от счастья.

Она не ответила, а только сильнее заплакала. От счастья? Снежные крупинки ударялись о дорогу, секли по стеклу и по крыше. Мы тихо разговаривали.

– Он был в сознании? – спросил Берти.

– Да.

– Вы могли с ним поговорить открыто?

– Нет. В палате все время находился охранник. У дверей в палату стоит еще один, и один стоит у входа в частное отделение. Они перевели его из реанимации. Он вам обоим передает привет. Я сказала, что передам. Вечером мне разрешили прийти снова, и с завтрашнего дня можно ходить регулярно дважды в день. А потом он захотел меня поцеловать и сказал, чтобы я пониже нагнулась к нему, он попросил меня распустить волосы и накрыть его лицо, я все это сделала, охранник смотрел на нас. Конни поцеловал меня и шепнул в ухо: «Все парни из MAD,^[90] скажи это Берти». Это произошло очень быстро. Надеюсь, что охранник ничего не заметил. Что это – MAD?

У меня хватило сил спокойно и дружелюбно произнести:

– А, это один из отделов уголовной полиции.

– Я так и подумала. Но почему я должна вам об этом сказать?

– Это особый отдел уголовной полиции, – сказал Берти, который тоже не сразу оправился от шока. – MAD – это сокращение от Отдел расследования убийств. Они занимаются покушениями.

– В самом деле? Вы правду говорите? – Эдит снова заплакала, и я понял, почему. Не от счастья, а, разумеется, от страха. Я вспомнил о телефонных угрозах. Что Конни умрет, если заговорит. И вот он заговорил…

– В самом деле, – сказал я, в надежде, что Эдит не спросит никого другого.

– Тогда хорошо… Тогда… тогда ведь никто не может подобраться к нему и что-нибудь ему сделать… а?

– Конечно, нет. Исключено, – сказал я.

– Но этот мужской голос сегодня ночью…

– Они не могут ему ничего сделать. Это гарантированно, – сказал я.

– Боже мой, Боже мой, если бы я так не боялась…

Эдит снова всхлипнула, и мы дали ей выплакаться. Наконец, когда мы уже вернулись на Адольфштрассе, она успокоилась. Мы ей строго-настрого наказали сидеть дома и никому не открывать, и я пообещал снова позвонить. А когда она вечером поедет к Конни, ей нужно вызвать это такси и этого водителя, сказал я ей. Он работает до десяти вечера. Я записал Эдит его фамилию, телефон диспетчерской и номер его машины. Эдит поцеловала нас обоих, потом вылезла, снова заплакав, и побежала к своему дому.

– Бедная женщина, – отозвался Иванов. – Большое горе, да?

– Да, – подтвердил я.

– Господь поможет ей.

– Да, конечно, – сказал Берти.

– Куда теперь? – спросил Иванов через маленькое открытое окошечко.

– Меня высадите на Юнгфернштиг, – сказал я, – а потом отвезите моего друга к полицейскому управлению. – Берти должен был еще забрать нашу машину. Иванов поехал (теперь направление одностороннего движения Адольфштрассе было иным, чем ночью), и я тихо произнес: – Итак, MAD.

– Н-да, – протянул Берти. – Это дело, представляющее общественный интерес, и у нас на руках очаровательные рекомендательные письма, а военная контрразведка пасет Конни.

Мы очень медленно продвигались вперед, Владимир Иванов едва ли что-нибудь видел в неожиданно начавшейся снежной круговерти.