Текст книги "Из чего созданы сны"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 45 страниц)

– Да, – ответил я. – Есть какой-то след?

– Ни малейшего, – покачал он головой, отпустив мою руку и вытащил сигару, которую долго обнюхивал, пока мы не спеша продвигались.

– Вы что-нибудь слышали из моего разговора?

– Естественно, – ответил он. – Но не бойтесь, я никому не скажу. Я просто подумал, что вы теперь срочно отбудете. Поэтому и приехал. Чтобы еще вас увидеть. Чтобы еще кое о чем спросить.

Он закурил сигару и выпустил кольцо дыма. Остановившись у одного из бесчисленных закрытых киосков, он прислонился к витрине, положив локти на гранитный прилавок. Какой-то пьянчужка выкрикнул во сне: «Ева, Ева, не уходи!», – и снова повисла тишина.

– О чем вы хотели меня спросить, господин комиссар?

– Ну, знаете, я тут послушал в Управлении… Ну, в общем, я знаю все, что произошло в лагере «Нойроде». Я знаю, что малыш Карел был застрелен. Знаю, что шофер Иванов был застрелен – перед университетской клиникой. У меня есть вся информация о смерти этого Вацлава Билки и всего, что произошло в ваших апартаментах. Ну, насколько это известно от вас.

– Зачем вам все это?

Он стал серьезным:

– Потому что я убежден, что все эти события взаимосвязаны. Мое дело найти убийцу Конкона. Но я думаю, что Конкон был просто маленьким звеном в цепочке. Необходимо проследить всю цепь – с убийства малыша Карела.

Неожиданно я вспомнил фройляйн Луизу, где-то она сейчас?..

– Вы не знаете, где сейчас фройляйн Луиза? – вдруг спросил он.

Мне стало слегка не по себе.

– Понятия не имею. Откуда?

– Думаю, она и теперь смогла бы мне помочь, – протянул Сиверс. – Я допрашивал ее в Давидсвахе. Но тогда я еще не знал…

Он замолчал.

– Чего вы еще не знали?

– Что она душевнобольная.

– А теперь вы знаете и все-таки думаете, что она могла бы вам помочь?

– Обязательно, – сказал этот странный комиссар Сиверс.

– Душевнобольная… каким же образом?

– Она знала Карела. Она его очень любила. Вы мне это сказали. Все начинается с малыша Карела. Она могла бы мне рассказать о нем много больше.

– Она еще объявится. Тогда и спросите ее.

– Надеюсь, – ответил Сиверс.

– Наверняка еще объявится.

– Я не это имел в виду, – сказал он и потянул свою сигару.

– А что?

– Надеюсь, я смогу от нее что-то еще узнать, когда она появится.

Мне стало совсем не по себе. Сиверс заметил это.

– Я – не душевнобольной, – усмехнулся он. – Не бойтесь. Просто мне срочно нужна фройляйн. Это она душевнобольная. Но она посвящена во многие тайны. Сейчас мне позарез нужна ее помощь… Ну ладно. Обойдусь. После нашего разговора я абсолютно уверен, что найду убийцу Конкона… – Он наклонился ко мне и понизил голос: – И я уверен, что убийца Конкона и малыша Карела – одно и то же лицо.

– И как же вы пришли к такому заключению? – вымолвил я, совсем сбитый с толку.

– Я много размышлял по этому поводу и теперь точно знаю, что мне делать.

– И что же?

– А вот это моя тайна! Могу я по-прежнему рассчитывать на вашу помощь, господин Роланд?

Что-то, чего я не могу объяснить, трогало меня в этом стареющем, насквозь промокшем комиссаре с желтушным цветом лица.

– Всегда, – ответил я.

– Ну, и хорошо. Спасибо! – Он снова приложил руку к шляпе, кивнул мне и мгновенно исчез. Я тупо смотрел ему вслед. Даже его уход был покрыт налетом тайны. Только что он был у выхода, а в следующую минуту – его будто вовсе никогда и не было.

Я стряхнул с себя наваждение, снял локоть с прилавка и медленно двинулся вслед за комиссаром Сиверсом к выходу – к моему такси. Тогда я еще не знал, что мы стояли возле того самого закусочного павильончика, где фройляйн Луиза встретила бывшего штандартенфюрера СС Вильгельма Раймерса. Тогда я вдруг подумал в полном смятении: «Вот круг и замкнулся». А теперь, когда я пишу эти строки, я вспоминаю, что мне сказала фройляйн Луиза, позже, когда я навещал ее: «А что если, действительно, нет ни конца, ни начала? Или они есть одно? Тогда наш конец – это наше начало. А оно так и есть, когда мы умираем, понимаете? Конец и начало…» И она описала в воздухе большую окружность…

11

Берти вернулся в восемь тридцать пять утра самолетом, который садился в Фульсбюттеле. Когда около десяти он появился в «Метрополе», мы с Ириной уже позавтракали. (Я снова заснул на кушетке.) Мы пошли в номер Берти и еще раз выпили за компанию кофе. У Берти развился зверский аппетит. Перед отлетом он проспал в машине своего приятеля – норвежского таксиста, потом в самолете до самой посадки. Парень вообще мог дрыхнуть где угодно. Ухмыляясь, Берти сказал:

– У меня такое впечатление, что в этом отеле меня обслуживают уже не с таким рвением, как раньше. Ну да, насрать на это. Какие я картинки привез, дети мои!..

Не выпуская из рук чашки с кофе и с яичным желтком во рту, он подошел к телефону, набрал номер матери во Франкфурте, сказал ей «Доброе утро» и что он очень ее любит.

Ночью я страшно нервничал. Сейчас, когда вернулся Берти, я успокоился – он всегда действовал на меня благотворно.

– Знаете что, – непринужденно сказал тот, закончив разговор, – после всего, что тут произошло, не пора ли нам перейти на «ты»?

Он озарил Ирину ясной обезоруживающей улыбкой. Его улыбка была так заразительна, что Ирина улыбнулась ему в ответ, потом кивнула, поднялась, и Берти поцеловал ее в щечку. Затем я получил от нее такой же поцелуй.

– Ну хорошо, «ты». Самое время. Ты прав, Берти, – сказала Ирина.

– Я всегда прав, – ответил добрый старина Берти.

– А вот и твоя пушка. – Он вытащил «кольт-45». – Ну и тяжелая, зараза. Но я рад, что она была со мной.

При виде оружия меня осенило.

– Ларжан! – воскликнул я.

– Что с ним?

– Он же хотел утром прийти с договором и чеком!

Ирина испуганно глянула на меня.

– Не бойтесь! Я не собираюсь соглашаться. Просто хочу узнать, как у него сегодня дела.

Я попросил соединить меня с отелем «Атлантик». Тамошняя телефонистка ответила:

– Минутку, пожалуйста!

Потом трубку взял их администратор, не разобрал его имени:

– Вам нужен мистер Ларжан?

– Да.

– Прошу прощения, мистер Ларжан у нас больше не проживает.

– Что вы говорите?! Но у нас с ним назначена встреча. И когда он выехал?

– Рано утром. Он спешил в аэропорт. На первый рейс до Нью-Йорка.

Кажется, именно так все и было, как мне сказали Зеерозе и Патерсон. Все это было большой грязной игрой.

– Мое имя Роланд, – на всякий случай сказал я, – Вальтер Роланд. Мистер Ларжан ничего не оставлял для меня?

– Извините, господин Роланд, мистер Ларжан ни для кого ничего не оставлял.

– Спасибо. – Я положил трубку. – Ну да, сплошь любители спорта – вот что это такое.

– А эти хотят, чтобы мы поскорее убрались из отеля? – ухмыльнулся Берти. – Даже диспетчер в гараже был противным.

– Ага, как можно скорее, – ответил я. – Так что давайте собираться. Нам с Ириной надо еще в Управление, подписать наши показания, а потом я хочу навестить Конни и Эдит.

– Мне паковать нечего – я еще ничего не распаковывал, – сказал Берти. – Идите уж, укладывайте ваши шмотки, а я посмотрю, чтоб заправили твою машину, Вальтер.

Мы с Ириной вернулись в наши загаженные апартаменты с развороченным телефоном и начали собираться. Ирина надела охристый костюм-джерси, к нему – черное драповое пальто с норкой и капюшоном.

– Ты великолепна, – сказал я.

– Ах, Вальтер!

Я позвонил, чтобы забрали наши вещи, потом расплатился у стойки администратора, где меня обслужили с ледяной вежливостью, и, наконец, подошел к своему приятелю, портье Ханслику, который сменил Хайнце. У администратора с меня не взяли ни пфеннига чаевых, теперь вот и Ханслик отказался что-либо взять. Он выглядел удрученным:

– Мне очень жаль, господин Роланд, но я не могу… я не должен ничего брать. Мне, правда, очень жаль. Вы больше никогда не будете у нас останавливаться…

– Да, так уж получилось.

– Всего вам хорошего, – пожелал Ханслик.

Я напоследок огляделся. Мне тоже было жаль, что они вышвыривали меня отсюда. Мне всегда нравилось в «Метрополе». But such is life.^[114]

Директор отеля, который участвовал в ночных разборках, теперь прошел мимо, не удостоив меня ни единым взглядом, хотя я достаточно громко заявил:

– Непременно буду рекомендовать всем и каждому этот замечательный отель, где и последний официант, и гости – шпики.

Месть от бессилия. Директор даже бровью не повел.

Потом мы с Ириной спустились в гараж, где Берти уже ждал нас с нашим багажом. Я оплатил прокат «рекорда» и бензин для «ламборджини», и масло, которое пришлось долить. А голландец то и дело посматривал на меня. Но он не получил ни пфеннига – я уже был сыт по горло.

И мы двинулись – Ирина между нами – сквозь хмурый сухой и холодный день под зимним небом к полицейскому управлению, и Берти ждал, пока мы с Ириной не освободимся, и это длилось целую вечность. Потом мы поехали в больницу навестить Конни и Эдит. К Конни нас не пустили – у дверей по-прежнему стояли два парня из MAD. Но Эдит была в соседней комнате и она сияла:

– Ему уже лучше, много лучше!

– Это здорово, Эдит, – сказал я. – Мы будем постоянно с тобой на связи. Через «Блиц». Не бойся! Больше с вами ничего не случится.

– Уж мы проследим, – вставил один из охранников.

Да, а потом мы наконец-то выбрались за черту города и доехали до моста Нойе Эльббрюкке через Эльбу, который я так любил. Я смотрел на большие суда и лодки, на верфи и на краны, и свет был тусклым, и все казалось серым – такой серый унылый мир. И в первый раз при взгляде на Эльбу с ее рукавами я не испытал никакого радостного возбуждения, я только хотел поскорее уехать отсюда, как можно скорее. Когда под Ведделем я выезжал на автобан, мне пришлось включить отопление, потому что дул ледяной ветер. Я промчался по автобану минут десять, когда Ирина вдруг тихо промолвила:

– Ах, вы оба…

– Что мы?

– Я… я так рада, что вы оба со мной, – выдавила она.

Берти этого не услышал. Парень уже снова мирно посапывал.

12

«Патетическая» Чайковского все еще лежала на проигрывателе, когда мы с Ириной приехали из издательства в мой пентхауз на Лерхесберге. Уборщица все прибрала. Квартира была чисто вылизана – ничего больше не напоминало о тех двух шлюшках, которые еще в понедельник утром оставались здесь. Я провел Ирину по всем комнатам, показал ей гостевую, в которой ей теперь предстояло жить. Отсутствующим взглядом она скользила по дорогой полированной мебели различных оттенков, по стенкам с книгами, по террасе за большими французскими окнами.

На совещании у Херфорда сделали короткий перерыв, чтобы я мог увезти Ирину, которая выглядела неимоверно усталой. Теперь, когда мне пора начинать работу над статьей, она должна быть поблизости. Уже по дороге из Гамбурга она согласилась пожить у меня. Я сделал короткую остановку и позвонил Хэму, чтобы сообщить об этом. И теперь, в дворцовых апартаментах Херфорда на одиннадцатом этаже, прозвучало его повеление:

– Отвезите юную даму домой, Роланд. Пообедайте с ней. Мы тоже сделаем перерыв. Все идут обедать. Мамочка едет домой. А потом снова встречаемся у меня. «Мужчина как таковой» – с этим надо определиться еще сегодня. Не беспокойтесь, фройляйн Индиго, у Роланда вы будете под надежной охраной.

– Охраной?

– Два полицейских из криминальной полиции будут дежурить в машине у входа. Посменно. Освальд устроил.

– На этом настояли американцы, – сказал Освальд Зеерозе. – Да и действительно, так оно лучше. Нам всем будет спокойнее, моя девочка.

– Да-да, – растерянно пробормотала Ирина.

– А завтра я пришлю вам моего Лео, – воодушевилась Мамочка. – Лео – лучший в моем салоне. Вам же нужны новые платья. Лео обо всем позаботится, можете на него положиться. Потрясающий вкус у этого парня, дитя мое!

«О, Боже!» – тоскливо подумал я и посмотрел на Хэма. Тот ответил мне страдальческим взглядом. Оставалось только надеяться, что у Лео действительно есть вкус. По нарядам Мамочки этого не скажешь.

– Разумеется, я не позволяю ему чего-то навязывать мне, – продолжала Мамочка, и я вздохнул спокойнее.

Когда мы подъехали к высотке, в которой я живу, я тут же засек машину с полицейскими. Полипов я чую слету. Когда я уже выгружал из «Ламборджини» вещи, они покивали мне, и я помахал им в ответ.

Наверху, в пентхаузе, я распаковал сумки. Машинку, магнитофонные записи и свои блокноты отнес в кабинет, попутно обнаружил, что кассетник остался в машине. Ладно, заберу позже.

Я нисколько не проголодался, но все-таки спросил Ирину, что она будет есть, – в холодильнике полно еды.

– У меня совсем нет аппетита, – вздохнула Ирина. – Я такая усталая и такая… опрокинутая, понимаешь?

– Еще как! – ответил я.

Я смешал нам два виски и прошел с Ириной в мою просторную спальню, потому что там стоял проигрыватель, а Ирина сказала, что тоже любит Чайковского. Мы сидели на моей необъятной кровати, слушали «Патетическую» и наслаждались покоем.

– В моем кабинете стойка с пластинками. Там масса Чайковского. Если после ванны не сможешь заснуть, и если будет желание, поставь себе что-нибудь. И чего-нибудь еще выпей. Ты ведь теперь знаешь, где все стоит.

– Хорошо, Вальтер.

– А после спокойно ложись спать. Я вернусь поздно. Я тебя запру и оставлю тебе вторую связку ключей, но никому не открывай! Можешь только подойти к телефону, если буду звонить я. Ну, и если, конечно, еще не заснешь. Я коротко позвоню три раза, а на четвертый буду ждать. О’кей?

Она кивнула. Вдруг я заметил, что в ее прекрасных глазах стоят слезы.

– В чем дело, Ирина?

Она схватила мою руку, прижалась к ней мокрой щекой и прошептала:

– Я… я так тебе благодарна… за все…

– Ну ладно, прекрати!

– Нет, правда… Без тебя… Что бы со мной было без тебя?..

– Без меня? – усмехнулся я. – Ты ведь знаешь, я все это делал только потому, что хотел заполучить твою историю!

– Но это же неправда, – слабо улыбнулась она.

– Ну конечно, – сказал я, – конечно, неправда, моя дорогая, моя хорошая.

Она поцеловала мою ладонь. Потом внезапно отпустила руку и сделала большой глоток.

– Ну, а теперь что?

– Я… я вдруг подумала о нем… Прости…

– Понимаю, – сказал я. – Но послушай, это пройдет. Все это уйдет в небытие.

– Да, – повторила за мной Ирина. – Все уйдет. Все должно уйти, ничего не должно остаться. Ничего!

Тогда я ее неправильно понял. Но скоро, очень скоро мне предстояло все понять.

Реактивный самолет пролетел над домом, едва взяв старт. Шум его агрегатов был чудовищным. Мы замолчали, потому что все равно ничего нельзя было расслышать. Так мы стояли и долго смотрели друг на друга. Я улыбался, но огромные темные с поволокой глаза Ирины оставались серьезными и печальными. Шум реактивных двигателей затихал, и снова стала слышна музыка Чайковского, эта удивительная «Патетическая» с ее сумрачным минорным характером и извечными страстями восточной мистики, в которые то и дело вплетались сладостные кантилены западной сентиментальности.

Мы все смотрели друг на друга. Музыка звучала. Я подошел к столику с бутылкой «Чивас» и сделал себе еще одну приличную порцию.

И на этот раз это вовсе не имело никакого отношения к моему «шакалу».

13

– Ты послушай, Макс, – говорил я. – У тебя же хобот, как у слона, по словам Тутти.

– Ага, как раз такой, – вставила Тутти. – Вальта, дружище, этт самая большая штука из всех, какие я в своей жизни видела, а повидала я их о-го-го! Такая профессия.

– Ну, он и впрямь не такой уж маленький, – улыбнулся Макс с гордостью обладателя. – А че он тя так интересует, Вальта? Ты ж вроде не гомик. Хе-хе!

– И не хе-хе, ты, идиот, – огрызнулся я. – Я интересуюсь твоей штукой, потому что мы хотим поместить ее на обложку «Блица»!

– Мамочки мои, Вальта! – воскликнула Тутти. – Ты ж этт не всерьез, не?!

– Забодай меня вошь! – вступил Макс. – Сколько ты седня принял?

– Я трезв, как стеклышко. И говорю чистую правду. Нам нужна твоя штука, Макс. Я сейчас прямо из редакции, я же тебе по телефону сказал. У нас было совещание.

– Посередь ночи?

– Оно еще продолжается. Мы готовим две большие серии, и мне надо срочно с вами обсудить…

– Макс, твоя морковка на обложке! Ты ище будешь знаменит! Тя ище в кино возьмут! – не унималась Тутти.

Было двадцать два часа тридцать минут. Я сидел в современно обставленной квартире Тутти и Макса в новом доме на Хербартштрассе, второй этаж, номер три. На окне стояла большая, накрытая платком клетка. В ней мирно спал любимец Тутти, Максов враг – «каналья» Гансик. Квартира была мне хорошо знакома, я не раз бывал здесь. Двадцативосьмилетняя Тутти Райбайзен – которую, собственно, звали Гертруда, но это имя она находила отвратительным – была обладательницей сияющих голубых глаз и большого рта, правый верхний уголок которого был всегда слегка вздернут. Она носила высокие каблуки и мини-платье лососевого цвета и садилась так, чтобы сразу было видно черное белье у нее под платьем. Ее сутенер, душа-человек по имени Макс Книппер,^[115] высокий, стройный, мускулистый, был сложен как греческий бог. И лицом походил на греческого бога. Породистый, породистый по-настоящему. Не было ни одной бабы, у которой при виде его не замирало бы сердце. Вот только кисти его рук уродились размера на три больше положенного.

– Ну, вот видите, – продолжил я. – Я же знал, к кому обратиться! Теперь все должно пойти как по маслу. Я должен кончить к середине следующей недели.

– Ма-акс, – испуганно воскликнула Тутти. – Бедняга Вальта здорово перепил. Господь Всемогущий! Я сама всегда зазывала тя в мою постельку, Вальта, а терь ты хочешь кончить токо к средине следующей недели, а седня у нас токо четверг. У тя че, не все дома? Да тот Ляйхенмюллер по сравнению с тобой ище цветочки!

– Да нет же, – принялся я успокаивать Тутти, мою подружку с большим сердцем и куцыми мозгами. – Я не это имел в виду. Кончить статью для «Блица». Для одной серии. А для другой мне нужна твоя консультация – кое-какая информация, разъяснения. Но еще раньше мне срочно нужен Макс с его балуном.

– Да, братишка, мир катится в тартарары, – заявил потрясенный Макс. – Ну, тогда пропустим для начала еще по стаканчику. Это уж меня выбило по-настоящему!

Перед нами стояли стаканы, бутылки с пивом и две бутылки хлебной водки. В виде исключения я изменил своему «Чивас», чтобы не спровоцировать социального конфликта. В своем синим костюме в широкую белую полоску и желтой рубашке с пестрым галстуком Макс сидел у стены, на которой в рамках висели бесчисленные фотографии. Пожелтевшие семейные карточки, совершенно неуместные в этой современной квартире, но Тутти была сентиментальна. Она присутствовала на всех фотографиях: маленькая Тутти за руку с матерью в Берлинском зоопарке, возле белых медведей; маленькая Тутти за руку с отцом на ярмарке; маленькая Тутти с матерью в ванной; на пони; у елки – и везде в окружении дядюшек, тетушек, родителей, дедушки с бабушкой. Все они уже давно умерли, как-то призналась мне Тутти. У нее был только Макс. Но он пока не висел на стенке.

Еще из роскошного кабинета Херфорда я позвонил к Тутти и попросил о визите. К телефону подошел Макс.

– Не-а, щас нельзя. Где-то через часок. У Тутти клиент. Мешок с деньгами. Не желает, чтоб его здесь засекли. Тачку поставил подальше от дома. Не боись, не проворонишь. Красная «альфа». Если через час подъедешь, а «альфа» еще там, обожжи пока не уедет, лады?

– О’кей, Макс! – Я положил трубку.

Все в ожидании смотрели на меня.

– Ну? – спросил Херфорд.

– Порядок. Поговорю с ним еще сегодня. Идеально подходит для нашего дела. Уже завтра сможем начать съемки.

– Вы, Энгельгардт?

Берти расхохотался.

– Что здесь смешного?! – разозлился Лестер, эта скользкая жаба.

Берти только глянул на него, не удостоив ответа.

– Не ссориться, мальчики! Херфорд не потерпит этого!

Воздух в огромном помещении был сизым. Курили все. Херфорд снял свой пиджак. Остальным этого не дозволялось – это была привилегия издателя. Но курить мы могли. Кроме того, на столе заседаний стояли бутылки с пивом. Такой вот «мальчишник». Мамочку давно отвезли домой.

На этом совещании я еще раз ощутил все прелести моей профессии, во всем ее блеске и величии. По поводу обложки с Карелом в обмороке через четверть часа все сошлись в едином мнении. Как я начну серию – было отдано мне на откуп. А вот спорам о «Мужчине как таковом», казалось, конца-краю не будет. Они рожали все новые идеи, кричали, перебивали друг друга, восхищались собой и друг другом – в общем, совсем сдвинулись с этой говенной порносерией.

– В профиль он должен быть! Все тело обязательно в профиль!

– Ну, не знаю. А может, все-таки лучше анфас?

– Вы что, совсем рехнулись? Надо чтобы член был хорошо виден, сам по себе, на темном фоне!

– И разумеется в состоянии эрекции!

– Это понятно! Во всей красе!

– Ну, это должна быть и штука!

– Будет, мой дорогой, будет!

– Как бы такой не отпугнул женщин! – прокаркал Циллер.

– О чем вы говорите, господа! То, что получают тут наши женщины, – это поддержание жизни, говорю вам, настоящее поддержание жизни!

– Конечно, естественно, господин Херфорд!

– Само собой разумеется, господин Херфорд!

Так он и сказал, мой издатель – настоящее поддержание жизни.

– У этой серии важная задача, – не мог удержаться Хэм.

– Золотые слова, господин Крамер! – Херфорд начисто был лишен способности понимать иронию, еще ни разу до него не доходил иронический смысл. – Сразу две серии с важной задачей! И в «Мужчине как таковом» вы тоже не должны забывать о человеческом, Роланд!

– Я никогда не забуду о человеческом, господин Херфорд!

– И тогда вы можете быть откровенны, насколько захотите. Вы ведь понимаете, что я имею в виду?

– Я понимаю, что вы имеете в виду, господин Херфорд, я буду предельно откровенен.

– Только никаких комплексов! Для нас это поистине важно с нашей задачей. Я уверен, что даже церковь даст нам благословение. И пишите несколько в русле социальной критики, Роланд! – напутствовал Херфорд. – Отсталость и угнетенность женщины во времена позднего капитализма. Помните о нашем новом курсе!

– Так точно, господин Херфорд, я буду помнить о нашем новом курсе.

А тот еще замахнулся на одобрение профсоюзами этой дерьмовой серии!

Заведующий художественным отделом Циллер распорядился:

– В студии все должно быть подготовлено к съемкам.

«Блиц», разумеется, имел собственную большую студию с разного рода рефлекторами – в одном из корпусов издательства.

– Что подготовлено? – спросил Лестер.

– Девочки. Голые девочки.

– Зачем это? – вопреки всему Лестер был крайне чопорным. И у него не было фантазии.

– Ну, если вы хотите, чтобы у мужика стояло, мы должны подложить ему парочку голых девочек, – с раздражением ответил Циллер. – Где их можно достать побыстрее?

– Тут, я уверен, нам может помочь господин Роланд, – съязвил Лестер. Он все еще не переварил тот скандал, что я закатил ему в понедельник.

– Совершенно верно, дорогой господин Лестер, – парировал я. – Только это вопрос денег. Если прилично заплатите, доставлю вам самых роскошных девочек во Франкфурте.

– Здесь деньги значения не имеют, – заявил Херфорд, – вы это прекрасно знаете.

Он сильно нервничал и в который раз, вытащив из жилетного кармана золотую баночку, проглотил пять пилюль: красных, желтых и голубых, запивая их пивом.

– Это будет еще та сенсация в нашем деле, если все удастся! Это – ваша серия, Роланд! И мы с ней вырвемся вперед! Херфорд говорит вам!

– Или нас запретят, – вставил элегантный директор издательства Зеерозе.

– Нас не запретят, Освальд, – возразил Херфорд. – Вас с Циллером еще не было, когда Ротауг выдал нам свое заключение. Доктор, объясните, пожалуйста, все еще раз этим двум господам!

Господин доктор Ротауг, эта человекообразная черепаха прищурился, подергал свой воротник, тронул жемчужину в серебристом галстуке и начал:

– Нас не запретят, нас не конфискуют, нам даже не поставят на вид потерю самоконтроля. А всего-то, что мы должны сделать, это наложить на номер бумажную ленточку, которая прикроет соответствующее место.

– Какое еще место? – изумился бедняга Циллер.

– Да член! – в раздражении заорал Херфорд.

– Да-да, конечно, – стушевался Циллер.

– А вы что подумали, на нос? – Лестер не выносил и Циллера.

– Попридержите-ка язык, Лестер! Говорит доктор!

– Пардон, господин Херфорд, прошу прощения!..

Ах, что это были за прения, любо-дорого посмотреть!

– Ленточка, естественно, съемная, – продолжал Ротауг.

– Естественно!

– Ясное дело!

– Само собой!

– Вот уж у девчушек глаза на лоб вылезут!

– Тихо! – взревел Херфорд. – Мы здесь в борделе или в кабинете босса?

Повисла тишина.

Ротауг снова подергал свой воротник.

– Этой ленточки будет достаточно, чтобы предотвратить любые обвинения в возбуждении общественного скандала, в развратных действиях или в порнографии. В своем утверждении я опираюсь на прецеденты в земельных судах Мюнстера и Любека от 1964 и, соответственно, 1967 годов, по которым…

Далее Ротауг процитировал резолюцию приговоров и в течение десяти минут давал юридические пояснения.

– Ну что ж, это мысль, – сказал под конец Зеерозе.

– Гениально просто, да, Освальд, эта идея с ленточкой?!

– Да, Томми.

– Идея Херфорда, – гордо произнес Херфорд. – Ротауг только заикнулся что-то там о полоске на обложку, а у Херфорда уже готова идея!

– Грандиозно, господин Херфорд! – Лестер одарил его восхищенным взглядом.

– А на ленточке будет стоять – тоже моя идея – примерно следующее: «то, что скрывается под этой лентой, такое горячее, что нам пришлось это прикрыть!»

– Выдающиеся строки! – сказал Зеерозе.

– А вы что молчите, господин Крамер?! – разозлился Херфорд. – Вас что-то не устраивает? Вы не считаете эту находку Херфорда великолепной?

– Я считаю эту находку неподражаемо великолепной, – добродушно ответил Хэм, посасывая свою трубку. – Без колебаний скажу, что нечто подобное могло только вам прийти в голову.

Херфорд просиял.

– Да, у Херфорда голова! Хотел бы я знать, что вы будете делать без Херфорда, вы, болваны!

Лестер, Ротауг, Ляйхенмюллер и Циллер засмеялись по долгу службы. Зеерозе пристально посмотрел на Хэма, тот ответил ему невинным взглядом.

В конце концов дошли до обсуждения графического оформления «Мужчины как такового», и снова настал звездный час Ляйхенмюллера. Он разложил эскизы макета, рассказывал о размещении материала и шрифтах заголовков, и все внимали ему, внимали этому долбаному козлу, потому что он – профессионал.

Через три четверти часа я, попрощавшись со всеми, отправился по ночному городу к Хербартштрассе. За пять домов от дома Тутти я увидел припаркованный «Альфа-Ромео». Я остановился, выключил мотор и фары и стал ждать. Я прождал двадцать минут. Потом на улице показался парень. Не переставая пугливо озираться, он быстренько влез в машину и исчез. Я вышел из своего «Ламборджини» и, пока шел к дому Тутти, все задавался вопросом: уж не встретилось ли мне привидение.

14

– Не, не, этт был молодой Херфорд, – заверил меня Макс Книппер. – Ты пральна разглядел, Вальта. Но ты держи язык за зубами, лады?

– Это был Боб? – Я все никак не мог врубиться.

– У Тутти, да. Два часа – четыре сотни. Она просто так сказала, а он тут же и выложил. Сказал, мол для него это так – пустяк, по сравнению с прочим. У него терь нет другого выхода.

– Нет другого выхода?

– Снова оттрахал одну. Говорит, давно трахает девочек, – объясняла Тутти. Мы уже сидели в гостиной. – А этт последняя захотела полмиллиона. Потому что он ее вроде как изнасиловал. К тому же, она – малолетка. А ребенка она не хочет. И скажу те, Вальта, дружище, про изнасилование, тут я верю. Он и на мне скакал как жеребец.

– А откуда у него твой адрес?

– Выбил из Ляйхенмюллера. Денег дал и так долго обрабатывал, что тот размяк.

– Черт побери этого Ляйхенмюллера, – сказал я.

– Остался очень доволен молодой господин Херфорд, – заявил Макс. – Я его еще спросил, когда он уходил. Будет у нас новый постоянный клиент. Тож неплохо, так ведь? Деньжата нам еще пригодятся! – Макс сел на своего любимого конька. – Эта наша квартира, че ты думаешь, за нее все еще платим в банк! И проценты! Думаешь, этт просто? Но нужна ведь надежная нора, так? И лучше побольше. Мне – комната, Тутти – ее кабинет, наша спальня, этот вот салон. Кухня, ванная, отопление. И вся эта новая мебель! Кухня со встроенным оборудованием. Конфетка! Маленькая гордость Тутти. Этт было нашей давнишней мечтой, знаешь, Вальта, Тутти приходилось здорово вкалывать ище там, у нас на родине.

Тутти прямодушно заметила:

– Грязная была работенка. Зато терь с нас не дерут за всякую дыру. Терь мы сами себе хозяева! Все-таки собственность – это собственность!

Оба прибыли во Франкфурт из Берлина три года назад. Столько же я их и знал. Поначалу они ютились в одном студенческом общежитии. Я тогда готовил репортаж о проституции во Франкфурте и помимо прочего спросил, почему они уехали из Берлина.

– Потому что там уже нельзя прилично жить! – ответила Тутти. – Понимаете, – мы тогда еще были на «вы», – понимаете, Берлин щас – этт пустырь. Там терь или совсем зеленые мальчишки – студенты там и всякие такие, которые приехали, просто чтоб увильнуть от армии. Так им и самим жрать нечего. С ними дела не сделаешь. Или – старики. Пенсионеры. Горько, так горько говорить этт мне, коренной берлинке, но город сильно постарел, и дальше будет ище хуже. Он вроде пенсионера, у которого постоянно не хватает денег. А туристы там или приезжие по бизнесу – с них не проживешь. Они не больно-то раскошеливаются, да и конкуренция там больно высокая. Здесь, во Франкфурте, конечно, тоже, но здесь прорва «денежных мешков» и платят они будь здоров! Да и все это с Максом, к тому же.

– А что с Максом? – поинтересовался я.

– Макс работал на вывозе мусора, – начала Тутти.

– На свалке, да, – сказал великолепный Макс. – Мусорщиком. Выгребал мусор. Тяжелый хлеб, скажу я вам, господин Роланд. Так наворочаешься, что ребра трещат!

– Могу себе представить!

– А думаете вас уважают, если вы за другими их говно убираете? – Его голос зазвенел от гнева. – Вас за говно и держат! А заработок воняет так же, как все это дерьмо вместе взятое! – Он ударил кулаком по столу. – И это притом, что к ним никто не идет работать. И пральна! – Макс совсем распалился. – Знаете, чем грозит какой-нибудь жоподер в школе лентяям?! Из тя выйдет только дворник или мусорщик, так ведь?! И я те прямо скажу, если это педагогика, тогда не удивляйтесь, что никто не хочет копаться в вашем дерьме! Пральна?

– Абсолютно верно, господин Книппер, – подтвердил я.

– Посмотрите-ка щас на Нью-Йорк! – вещал Макс. – Улицы завалены отходами. Забастовка мусорщиков! И при нынешней жаре! Браво – говорю я! Пральна – говорю я! Колеса не будут катиться, коль рабочему так захотится! А в Нью-Йорке щас крысы бегают по Пятой Авеню – сам в газете читал. Могут спокойно перебегать на Уолл-стрит и жрать там акции на бирже! Не, господин Роланд, не, че было бы с моей милой Тутти и со мной, если бы мы случаем не встретились и не сбежали вместе оттуда!