Текст книги "Из чего созданы сны"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 45 страниц)

И фигура на первой башне кричала:

– Идите ко мне, вы все, которые живете под тяжким бременем! Все вы рождены равными! Все вы обладаете одинаковыми правами! Все вы по закону одинаково защищены от голода, нищеты и страха! Стремитесь к счастью! Твердо придерживайтесь идеалов справедливости, умеренности, воздержания, скромности и добродетели!

Однако спешившие мимо люди отнюдь не были равнорожденными и отнюдь не обладали одинаковыми правами и не были одинаково защищены от голода, нищеты и страха, и меньше всего было заметно справедливости и добродетели. Гораздо больше бросались в глаза бедные и богатые, цветные и белые, угнетатели и угнетенные, эксплуататоры и эксплуатируемые, бьющие и побитые, преследователи и преследуемые. И фройляйн Луиза спросила своего друга:

– Кто это так кричит на первой башне?

И студент ответил ей:

– Это проводник идей демократии.

И фигура на второй башне гремела:

– Пусть будут прокляты все грешники, которые предаются похоти! Пусть будут прокляты навечно и сгорят в адском огне все, кто и в помыслах и в жизни поддается половым соблазнам и всем другим земным инстинктам!

И люди, пробегавшие мимо фройляйн Луизы, опускали головы, и в их глазах стояли страх и вина. И фройляйн Луиза спросила своего друга:

– Кто это так кричит на второй башне?

И студент ответил:

– Это глава христиан.

И фигура на третьей башне громыхала:

– Боритесь за диктатуру пролетариата! Уничтожайте капитализм! Преследуйте коррупцию и безнравственность! Стройте государство рабочих, крестьян и интеллигенции!

И люди склоняли свои головы в горечи и страхе, и ни один не осмеливался посмотреть в лицо фройляйн Луизе, и она спросила студента:

– А кто это стоит на третьей башне?

И студент ответил:

– Это вождь коммунистов!

И они пошли дальше по бесконечным улицам и услышали, как орала гигантская фигура на четвертой башне:

– Будьте отважными и сильными, будьте готовы отдать свою жизнь за отечество! Уничтожайте выродков еврейской нечисти! Чистота и честь – вот цель вашей жизни ради будущего вашего народа и счастья ваших детей!

И люди сгибались еще ниже и пробегали еще быстрее мимо, и в их лицах отражались террор и страх, от которых они страдали, и фройляйн Луиза спросила студента:

– Кто это стоит на четвертой башне?

И студент ответил:

– Это фашистский фюрер!

И царила в этом городе большая нужда, ибо фройляйн Луиза видела, что все люди жили под гнетом четырех всемогущих великанов на башнях и не осмеливались роптать, они жили в плену и несвободе. И фройляйн очень опечалилась этим…

Так начинался сон, который приснился Луизе Готтшальк в купе пассажирского поезда, выехавшего из Ротенбурга в направлении Гамбурга через три четверти часа после того, как она сошла с кёльнского поезда. Поезд был еще почти пуст и часто останавливался. Фройляйн Луиза твердо решила не засыпать ни при каких обстоятельствах, потому что она знала, что ей нужно быть гораздо осторожнее, чем раньше. Однако усталость была сильнее, и вскоре она уже спала и видела этот странный сон. Позже она рассказывала мне о нем и о своих приключениях в Гамбурге – что я теперь и записываю. Она сказала:

– Это был ужасный сон. И такой страшный. И вообще я уже не знаю, приснился ли он мне, действительно ли я видела его. Но точно, что это было Божье послание для меня.

– А что было потом? – спросил я.

Фройляйн Луиза ответила, что помнит все в мельчайших подробностях и наверняка ей было суждено заглянуть в будущее. Люди вдруг поняли, что не в силах больше выносить свою ужасную несвободу и чудовищные голоса четырех всемогущих. Эти голоса становились все тише и тише, пока не были заглушены криком: «Свобода!»

И крик одного единственного человека перерос в крики сотен тысяч, миллионов: «Свобода! Свобода! Свобода!»

И в закрытом городе разразилась революция, а фройляйн со студентом стали ее свидетелями, и Луиза видела, как люди гроздьями, словно муравьи, висели на стенах и штурмовали четыре высокие башни. Несчетное количество их срывалось, но на их месте появлялись все новые и новые, и, наконец массы достигли возвышений, на которых стояли четверо властелинов. И массы безоружных людей набросились на тиранов, и были страшные бои, и разлетались в разные стороны тысячи тел, когда властелины оборонялись, но в конце концов победили отчаявшиеся, и они сбросили тиранов с башен и забили их тяжелыми камнями.

Когда властелины были уничтожены, всех охватило необычайное ликование, и миллионы людей бросились на стены, окружавшие город, и под их натиском стены рухнули, и люди устремились прочь из города, оглашая воздух воплем: «Свобода!»

Фройляйн Луиза и студент были увлечены обезумевшими толпами; спотыкаясь об обломки стен, они покинули пределы города. И фройляйн Луиза подумала: «Наконец-то эксплуатируемые получат вознаграждение, запуганные обретут уверенность, угнетенные – права, измученные и порабощенные – избавление, убогие – сострадание, отчаявшиеся – надежду».

Но не успела она это подумать, как в толпе послышались крики, она увидела группы людей в людском потоке, их становилось все больше, и она все чаще слышала выкрики:

– Вот теперь у вас есть свобода, но сможете ли вы самостоятельно распорядиться ею?

– Нет, не сможете!

– Мы должны вам в этом помочь!

– Мы покажем, что нужно вам, получившим свободу!

– Благодаря нам ваша свобода станет раем!

И миллионы людей, только что обретших свободу, забыли обо всех своих мечтах, о которых грезили в аду своей жизни в этом городе, и купились на новые грезы громко кричавших и перебивавших друг друга. И кричавшие взахлеб были торговцами.

Торговцы расхваливали своим согражданам то, в чем те, еще совсем беспомощные и растерянные, якобы нуждались, о чем якобы мечтали. А это, так кричали торговцы, были благосостояние и роскошь, любовь и вожделение, желание, чтобы тебя не трогали, карьера и собственность, слава, успех, знания, доступность всего мира, власть, красота, мужественность, секс, наркотики, приключения и еще тысяча вещей. И люди, только что избавившиеся от одной большой кабалы, верили тем среди них, которые были торговцами, и покупали, покупали у них, тут же попадая в новую кабалу, и фройляйн Луиза с грустью смотрела, как преображались лица соблазненных, как они на глазах сникали, становились уродливыми, загнивали и покрывались щербинами, как при оспе. От жадности искажались лица тех, кому торговцы продавали богатство, потухшими и пустыми становились лица тех, кому продали безумные оргии, осунувшимися и серыми – лица тех, кто через торговцев стал жертвой наркотиков. Опустошенными стали лица купающихся в роскоши, жестокими – получивших власть, окаменевшими – купивших карьеру, самонадеянными – славу, злыми – собственность, высокомерными – лица тех людей, которые купили знания. И все неистовее становился этот круговорот, все больше грез приобретали себе люди у торговцев, голоса которых звучали уже несравненно громче, чем когда-то голоса четырех властителей: «Покупайте, люди, покупайте! Покупайте! Покупайте! Покупайте!»

И люди покупали, покупали, покупали.

И все, что они покупали, было ничтожно.

Потому что торговцы продавали им не что иное, как грезы.

19

Хэм зашел в мою комнату, когда я дописывал эти последние строки. Он прочел их. Наконец произнес:

– Да, грезы. – Он пососал свою трубку, выпустил облако дыма и уставился на страницы, напечатанные убористым шрифтом. – Торговцы. Торговцы грезами. Ведь мы, малыш, в нашем «Блице» занимаемся тем же самым. Мы заботимся о людях, которые живут в своем мире как в тюрьме, как за высокими стенами, о людях, которые хотят свободы, абсолютной свободы, и мы продаем им – что? Мечты о свободе.

– Это был сон фройляйн Луизы, – сказал я. – У нее был страх. Страх перед огромным Гамбургом. Страх, что с ней что-нибудь случится в этом чужом гигантском городе.

– Это больше чем сон, – заметил Хэм. – У этой твоей фройляйн всегда бывает нечто большее. Неосознанно она поняла такое, что всегда понимают лишь те, кому не надо.

– Что именно?

– А именно то, что призывы к абсолютной свободе вводят в заблуждение, как и призывы с четырех башен. Люди еще не дозрели до абсолютной свободы. Тот, кто подобно торговцам, знает это, всегда может вновь поработить их, загнать в несвободу информационного, потребительского, вкусового принуждения и бесконечно заключать с ними сделки. Если бы люди действительно созрели, они бы в первую очередь избавились от нас, от торговцев. Но они еще не дозрели, и нам это не грозит…

– Да, мы торговцы, мы продаем грезы, – произнес я. – Что мы делаем? Мы – а мы не лучше, чем Лестер, Херфорд и Штальхут, – мы несем такую же степень ответственности, тщательно выясняя, как лучше всего угодить народу, прицельно и беззастенчиво следуем его самым низменным инстинктам, ибо они самые сильные. Мы знаем, что больше половины нашего населения предпочтет правдивой информации о мире, в котором оно живет, выдуманную идиллию. Мы систематически оглупляем этот несчастный народ. Как можно сделать людей, которые проглатывают наши дерьмовые истории, к примеру, о высосанных из пальца проблемах княжеских родов, политически зрелыми?

– Никто и не хочет делать их таковыми, – сказал Хэм. – Поэтому мы и преподносим им эти истории. В наше время все более совершенствующихся коммуникаций массы чем дальше, тем больше вынуждены обходиться информацией из вторых рук. А ею манипулируем мы! Бесконечно сложный мир мы объясняем в безобразно упрощенном виде. Вот те грезы, которые мы продаем! Мы продаем «простому мужчине» и «простой женщине» постоянный уход от реальности. А сами себя успокаиваем: разве тем самым мы не делаем доброе дело? Разве повседневная жизнь не достаточно тяжела и жестока? Разве «простой мужчина» и «простая женщина» не заслужили этого ухода? Кстати, о надуманных проблемах княжеских родов: ведь большие серии о кайзерах и королях, наряду с твоими просветительскими сериями, были нашим огромным успехом! Ведь мы годами подавали монархию в качестве идеального образа.

– По-моему, это связано с нашим национальным характером, – заметил я. – Это удовлетворяет нашу потребность в покорности, нашу тоску по добровольной кабале.

– Нет, – не согласился Хэм. – Я думаю, тут другое. Мы продаем не удовлетворение потребности в покорности, а удовлетворение генеалогической потребности. Мы продаем мечту, что семья будет существовать всегда, что она большая и настоящая, что она не может погибнуть. Мы продаем мечту о блестящей жизни! Фара Диба^[87] и Фабиола!^[88] Семейные истории богатых! Мы сбываем мечту о герое. Киногерои, герои спорта, вообще известные люди: всеми этими историями мы убаюкиваем покупателей наших грез, и они забывают свои заботы о собственной семье, забывают о неопределенности своей жизни, страх перед которой испытывают все больше людей. Мы переносим все людские проблемы на священные фигуры-символы. Это, конечно, бегство от действительности. Зато читатель чувствует облегчение. Он не отчаивается – пока еще. Мы торгуем грезами, спасающими от отчаяния… – Хэм положил руку на мое плечо и сказал: – Пиши дальше, Вальтер. Торопись. Время не терпит. Записывай все, абсолютно все.

– Да, Хэм, – кивнул я. И принялся писать дальше.

20

Примерно в то же время, когда я заснул на диване своего номера люкс в «Метрополе», пассажирский поезд из Ротенбурга медленно подошел к перрону огромного Гамбургского Центрального вокзала. Фройляйн Луиза давно уже очнулась от своего причудливого сна и чувствовала, как бьется ее сердце. Когда поезд проезжал по нескольким мостам, Гамбург показался ей огромным чудовищем, и ее душа окончательно ушла в пятки, ведь она ехала из болотной глуши и много лет уже не видела Гамбурга. На последней станции вошло много людей, в основном это были рабочие. Теперь поезд был полон. Люди пугали фройляйн Луизу. «Ах, даже люди в этом поезде, – с тоской думала она. – Всего-то несколько человек в моем купе. А что будет, когда я попаду в миллионную толчею? Боже милостивый, помоги мне, я боюсь этого города».

Было бы неверно сказать, что милостивый Боже тут же принял меры и помог фройляйн Луизе. Напротив. Выйдя из своего вагона, она сразу очутилась в потоке пассажиров, устремившихся к широкой лестнице, ведущей от платформы наверх. Фройляйн Луизу толкали и подгоняли. А у нее ведь были такие опухшие, больные ноги! Она качалась. Пот мелкими капельками выступил у нее на лбу, ее мучила одышка. Толпа безжалостно несла ее вперед. Опять вспомнился сон. Теперь она уже с трудом взбиралась по лестнице. Вокруг было столько звуков, столько шума, столько голосов, что у фройляйн по-настоящему закружилась голова.

«Я не имею права сдаваться, – сказала она себе. – Еще ведь ничего не начиналось. Я все обсудила со своими друзьями. Теперь я должна это совершить». Она дошла до вокзала. Газетные киоски и продуктовые павильончики уже были открыты. Перед одним из них стояли трое мужчин, пивших горячий кофе из стаканчиков и евших булочки с колбасой.

Горячий кофе!

Это бы ей помогло. Горячий кофе помогал всегда. Фройляйн Луиза почувствовала моментальное облегчение. Она направилась к павильону и заказала кофе и один бутерброд. Двое из мужчин, стоявших неподалеку, были рабочими, очевидно, приятелями, так как они очень живо что-то обсуждали и громко смеялись. Третий стоял в стороне. Он был высок и строен, у него было узкое лицо, серые, с металлическим отливом, очень коротко подстриженные волосы. На нем было старое пальто из материи, перекрашенной в темно-синий цвет, как сразу установила фройляйн, не один десяток лет прекрасно разбиравшаяся в перекрашенных вещах. Это была бывшая шинель, как она определила с первого взгляда. «Скорей всего, – подумала фройляйн Луиза, потягивая глоточками кофе и разглядывая худого, – это была шинель, какие носили английские офицеры. Подбитые ватой плечи, крой в талию, широкий хлястик на спине – точно, эту шинель когда-то носил английский офицер!»

Фройляйн Луиза повнимательнее присмотрелась к мужчине. Брюки на нем были не синие. «Не перекрашенные, – решила фройляйн, – но старые». Тем не менее были видны острые, как лезвие ножа, стрелки. Ботинки из старой, потертой черной кожи, с чуть скошенными каблуками, но начищены до блеска! Взгляд фройляйн скользнул выше. Старый галстук, немодная рубашка, тоже старая. Все ухоженное.

Лицо мужчины было гладко выбрито, истощенное, однако с выражением превосходства человека, знававшего лучшие времена. Брови серые, глаза голубые и – в странном противоречии с дружелюбным лицом – жесткие и готовые к обороне. Очень прямая осанка. Сколько ему могло быть лет? «Конечно, старше меня», – подумала фройляйн. – Кто-то, проходя мимо, толкнул ее. Фройляйн Луиза задела локтем свою большую тяжелую сумку, и та упала на пол, раскрывшись при этом. Не меньше двух десятков стомарковых купюр вывалились из сумки. Худощавый как завороженный смотрел на деньги. Потом он быстро нагнулся и столкнулся при этом с фройляйн Луизой, опустившейся на колени.

– Пардон, – сказал худощавый. – Разрешите вам помочь?

– Я… я… В общем это… – Фройляйн Луиза дрожала. Ее деньги! Огромные деньги! Все еще стоя на коленях, она смотрела, как худой собирал банкноты и совал их обратно в сумку. Ей казалось, что деньги прилипают к его длинным, тонким пальцам. Он закрыл сумку и передал ее фройляйн Луизе. Потом взял ее за руку и помог подняться.

– Спасибо, – произнесла фройляйн Луиза.

– Рад был помочь, – сказал худой. – Столько денег…

– Да, – отозвалась фройляйн Луиза, – четыре тысячи марок. «Не надо было, наверное, этого говорить», – подумала она.

Худой воскликнул:

– Четыре тысячи! И сумка так легко открывается. Вам надо быть осмотрительнее.

– Да, верно, – кивнула фройляйн Луиза. Рабочие не заметили инцидента, расплатились и, смеясь, ушли. Все больше народа шло по вокзалу, раздался хриплый голос из громкоговорителя. Фройляйн Луиза не разобрала, что он сказал. Она все еще была чересчур взволнована.

– Разрешите представиться, Раймерс, – произнес худой с легким поклоном. – Вильгельм Раймерс.

– Очень приятно, – отозвалась фройляйн. – Моя фамилия Готтшальк.

– Вы издалека?

– Почему вы так решили?

– Ваш акцент… Австрийка?

– Нет, судетская немка. Но я приехала всего лишь из Нойроде. Из тамошнего детского лагеря. Это под Бременом.

– Да-да, – воскликнул Раймерс. – Нойроде. Я об этом что-то слышал. Большое болото, не так ли?

– Да…

– Там, должно быть, очень одиноко.

– Так оно и есть. И когда вдруг попадаешь в такой большой город, начинаешь очень нервничать, вы ж понимаете, господин Раймерс.

– Могу себе представить. – Раймерс немного оживился. – По крайней мере, вы хорошо знаете Гамбург?

– Нет, – грустно призналась фройляйн, – боюсь, что я здесь вообще не ориентируюсь. Я столько лет не была здесь… А то место, куда мне надо…

– Куда же вам надо?

– В… – Фройляйн Луиза осеклась. «Осторожно, – сказала она себе. – Я слишком много болтаю. С тем свидетелем Иеговы, который оказался не свидетелем, а психиатром, я тоже слишком много говорила. Мне надо быть осторожной». – Ну, в общем, туда, – сказала она.

– Может, вам нужен проводник? – с надеждой посмотрел на нее Раймерс. – Это, видите ли, как раз моя работа.

– Проводник? Какой проводник?

– Гид, – пояснил Раймерс. – Вы можете нанять меня на почасовую работу или по дням. Я в вашем распоряжении. Могу быть курьером или посыльным. Знаю Гамбург как свои пять пальцев. Господин Фриц знает меня уже три года. – Он показал рукой на толстого продавца в белой куртке, стоявшего за прилавком между двух девушек.

– Да, можно так сказать, Гамбург господин Раймерс знает как никто. Могу порекомендовать его даме, если она нуждается в проводнике, – пояснил господин Фриц.

– Последние три года я здесь завтракаю, – сказал Раймерс. – Живу тут, за углом. Так удобнее всего. Встаю я всегда рано – и сразу на рабочем месте. Дело в том, что скоро прибудут поезда дальнего следования.

Фройляйн Луиза испытующе посмотрела на Раймерса. Он нравился ей. И мужчина рядом ей бы сейчас не помешал. Но ведь она совсем не знала этого человека. «Осторожно, – снова сказала она сама себе. – Будь внимательна, Луиза!»

Раймерс вытащил свое удостоверение личности и показал ей.

– Вот, пожалуйста! Чтобы вы не думали, что здесь что-то не так.

– Тут все в порядке, – подключился продавец Фриц, разрезавший булочки. – Каждый день господин Раймерс работает со своей клиентурой, уважаемая, и ни разу не было жалоб.

Фройляйн Луиза все еще сомневалась.

– Вам нравится это? – спросила она. – Сейчас, в ноябре, вставать в темноте? В темноте здесь завтракать? Ждать? В такую рань! В любую погоду! Если идет дождь, как сегодня?

– Я всегда вставал очень рано. Я это делаю с удовольствием, в самом деле! Свежий воздух, интересные люди. Встречаешь так много иностранцев. Я говорю на четырех языках. – Он снова поклонился. – Абсолютно честно, мадам. Кроме того, мне нужны деньги. Срочно. Мне приходится подрабатывать.

– Разве у вас нет приличной пенсии? – удивилась фройляйн Луиза. – Мужчина в вашем возрасте… Извините, я не хотела этого сказать.

– Можете смело говорить! Мужчина в моем возрасте! Шестьдесят девять. Нет, у меня нет приличной пенсии. У меня вообще нет никакой. – Губы Раймерса скривились в безрадостную улыбку. – Слава Богу, об этом сейчас можно свободно говорить. Чаще всего я сразу говорю об этом. Кто после этого не захочет иметь со мной дело, пусть уходит.

– О чем вы чаще всего сразу говорите, господин Раймерс?

– О том, что со мной случилось.

– И что же с вами случилось? – спросила фройляйн.

– Я был штандартенфюрером СС, – произнес Раймерс все еще с улыбкой на губах.

Фройляйн Луиза вздрогнула. Штандартенфюрер! Она пристально посмотрела на Раймерса. Он спокойно выдержал ее взгляд. Был ли это ее друг, этот штандартенфюрер? Могла ли она рискнуть заговорить с ним, пообщаться, как со своим другом? После того, что она только что пережила? Нет, она не могла отважиться на это. Ей надо быть начеку.

– Вы в ужасе? Это вызвало у вас отвращение? Вам противно? – допытывался Раймерс.

– Вовсе нет, – сказала фройляйн. – Просто… это так неожиданно… я не ожидала… хотя…

– Хотя что?

– Вы выглядите как офицер, я это сразу заметила. – Она помедлила, потом спросила: – Вам было трудно после войны, да?

– Можно сказать, да. Сначала автоматически меня арестовали американцы. Лагерь. – Фройляйн опять вздрогнула. «Нет, – подумала она, – нет, не надо, это может быть западня. Все еще может быть западня». – За мной не было никакой вины – ни в России, ни во Франции. Ни в малейшей мере. Господин Фриц знает всю мою историю.

– Господин Раймерс был приличным эсэсовцем, – откликнулся продавец Фриц, раскладывая кружки колбасы между половинками булочек. Теперь возле фройляйн Луизы у стойки стояли и пили кофе двое мужчин в комбинезонах, выглядевшие как портовые рабочие. Их обслуживала одна из двух девушек. – Я видел все его бумаги. Поэтому он и отсидел всего два года в лагере. И при денацификации с ним ничего не произошло.

– Да, вообще ничего. – Раймерс опять криво усмехался. – Всего-то, что после денацификации я заболел туберкулезом. Заработал в лагере. Меня отправили в лечебницу. Еще два года. Потом еще год реабилитации для выздоравливающих. До войны я много лет работал самостоятельно на одну фабрику. Тогда я попробовал снова устроиться на эту фабрику.

«Фабрика, – подумала фройляйн, – фабрика… Если он сейчас еще упомянет майонез…» Она спросила:

– Что же это за фабрика?

– Лаки и краски, – ответил Раймерс.

«Только не спешить, – уговаривала себя фройляйн. – Никакого майонеза. Хороший знак? Дурной знак? Мой ли это друг? Или нет? Только ничем не рисковать, только не рисковать. Но это, наверняка, он!»

– Вот как… – отозвалась фройляйн.

– Да, но мне тем временем было за пятьдесят. Такой же пост, как раньше, они не хотели мне давать. Да, наверное, и не могли. Охотнее всего они отослали бы меня. В конце концов, я зацепился в рассылке, пока не достиг в шестьдесят пять пенсионного возраста. Все закончилось. Моя пенсия рассчитывается из тех лет, когда я, к моему счастью, работал на рассылке. Это довольно мало, ведь долгое время я работал самостоятельно. Можете себе представить, что этого ни на что не хватает. И поэтому… – Он замолчал и пристально посмотрел на фройляйн. Господин Фриц также посмотрел на нее.

Фройляйн Луиза произнесла:

– Собственно… я хочу сказать, если я возьму такси… мне ведь тогда не нужен проводник.

– Конечно, это было всего лишь предложение, – сказал Раймерс и развел руками.

– Но там, куда мне надо, я еще никогда не была. Сан-Паули.

– Гм, – хмыкнул Раймерс.

– Вот именно. Тут мне, пожалуй, была бы нужна защита. – «Если бы я только знала, друг ли он мне, – думала она. – Если он друг, а я его отошлю, мне это может принести несчастье. Да что может произойти?» Она спросила: – Сколько же вы берете за час?

– Десять марок, – быстро ответил он.

– Десять… – Она растерянно посмотрела на него.

– Ну, – заметил он, – официальные гиды берут гораздо больше. В особенности такие, со знанием иностранных языков.

– Они мне не нужны. И вы не официальный гид. Пять.

– Восемь, – произнес он.

– Семь, – поставила точку фройляйн в соответствии с тем странным мировосприятием, в котором она жила. – Так хотите или нет?

– Ну ладно, – согласился Раймерс. Его взгляд был прикован к сумке фройляйн Луизы. Она этого не заметила, поскольку как раз оплачивала свою еду. Раймерс тоже расплатился.

– Доброго дня, мадам, до свидания, господин Раймерс, – напутствовал их продавец Фриц с легким поклоном.

Фройляйн Луиза отправилась к выходу, рядом шел высокий мужчина. Расплачиваясь, она вынула из сумки складной зонтик и теперь, выйдя на улицу, в темноту и в дождь, раскрыла его. Мимо со звоном проезжали трамваи, длинные вереницы машин скользили по улице с включенными фарами, куда-то торопились, толкаясь и задевая ее, люди. «О Боже, – подумала фройляйн, – а ведь еще так рано. Что же будет потом? Хорошо, что рядом оказался штандартенфюрер. Все должно быть именно так, как предначертали мои друзья».

Раймерс остановил такси, открыл дверцу и, пропустив вперед фройляйн, сел сам.

– Сан-Паули, – сказал он заспанному шоферу.

– Реепербан, Зильберзакштрассе, «Кинг-Конг», – назвала адрес фройляйн Луиза. Она записала адрес и название заведения в свою маленькую записную книжечку, а в поезде, когда они проезжали по пригородам Гамбурга, заучила наизусть. Уставший водитель рассматривал странную парочку в зеркале заднего вида. «Ну и дела», – подумал он.

– Но сейчас это все закрыто, – произнес он.

– И все же нам нужно туда, – твердо сказала фройляйн Луиза.

– Мое дело маленькое, – сказал шофер. Он уже ехал вверх по Менкебергштрассе. Здесь вовсю била ключом жизнь. Уличные фонари были еще включены, светилась, переливаясь, вся реклама.

– О Боже, о Боже, – прошептала фройляйн Луиза.

– Что с вами? – спросил Раймерс.

– Город. Этот ужасный город, – проговорила фройляйн, снова вспомнив о городе из своего сна. Ее передернуло.

– Что вас, собственно, вынудило приехать сюда и отправиться в Сан-Паули? – полюбопытствовал бывший штандартенфюрер.

– Убийство, – ответила фройляйн, и шофер чуть не выпустил руль. – Но это слишком запутанная история. И к тому же личная.

– Тогда пардон, меня это не касается, – произнес Раймерс, на всякий случай слегка отодвинувшись от фройляйн Луизы. Она это заметила.

– Думаете, я сочиняю?

– Я вас умоляю!

– Или боитесь за ваши деньги?

– С такой дамой, как вы – никогда! – воскликнул он, подумав, какая тяжелая у него жизнь. Потом он произнес это вслух: – Тяжелая у меня все-таки жизнь, в моем возрасте, вы понимаете. Я солгал вам тогда. Я люблю поспать подольше. Это раннее вставание убийственно для меня. Но мне надо ловить клиентов, понимаете?

Шофер такси в который раз подумал, что ему наконец надо написать книгу обо всех его впечатлениях. Вот уж с гарантией будет бестселлер. «Это ж надо такое, – размышлял водитель, проезжая по улице Гроссе Йоханнисштрассе, а затем по Гроссер Буршта, к станции метро Редингсмаркт. Такое даже в голове не укладывается! – Этот прохвост подцепил прямо на вокзале эту старую перечницу, и она тащит его сразу в Сан-Паули. Она ему платит. При этом обоим хорошо за шестьдесят. Неужели у людей это никогда не прекращается? Нет, я бы не смог, даже если бы она пятисотенную на мою штуковину положила. У этого пройдохи член, должно быть, железный».

21

Когда фройляйн Луиза и Вильгельм Раймерс вышли из такси на Зильберзакштрассе перед «Кинг-Конгом», дождь лил как из ведра. До сих пор так еще и не рассвело. Улица была пустынной. Дождь барабанил по мостовой.

– Мне очень неудобно, но не могли бы вы… за такси… – Раймерс держал над фройляйн Луизой раскрытый зонтик.

– Да, конечно, – ответила фройляйн. – Сколько?

Водитель такси назвал сумму. Фройляйн Луиза дала ему еще двадцать пфеннигов чаевых.

– Большое спасибо, сударыня, – иронично сказал разочарованный шофер и отъехал так резко, что поднял фонтан брызг.

Фройляйн Луиза повернулась и посмотрела на расположенные слева и справа от входа в заведение стеклянные витрины с фотографиями, в которых все еще горел свет. Она подошла ближе, и у нее отвисла челюсть.

– Нет! – произнесла она растерянно. – Нет, ну надо же! Это ведь… Господин Раймерс, вы могли себе такое представить?

– Да не смотрите вы туда, – быстро произнес он и потянул ее к входу. – Там наверняка закрыто.

– Не думаю, – сказала фройляйн Луиза с той прозорливостью, которая так часто была свойственна ей.

– Тем не менее вы сейчас убедитесь… – сказал он. – И что вы будете делать потом? Что вы будете… ну надо же! – Он нажал на дверную ручку, и дверь действительно открылась.

– Я же вам говорила, – заметила фройляйн. Он пропустил ее вперед и приподнял тяжелый красный занавес в конце пустого гардероба. Фройляйн Луиза вошла в заведение и тут же остановилась. – Господи Иисусе! – испуганно воскликнула она.

В большом зале с множеством лож и маленькой сценой горел верхний свет, холодный и противный. На стульях сидели или полулежали десятка три мужчин и девушек – официанты, привратник, вышибала, девушки, развлекающие гостей в зале, стриптизерши и их партнеры. Стриптизерши были в махровых халатах, девушки из зала – еще в вечерних платьях, официанты тоже еще не сняли форменную одежду, равно как и привратник, нахлобучивший фирменную фуражку и закинувший ноги на стол перед собой. Так же сидели еще несколько мужчин, среди них три солдата в странных старомодных роскошных униформах. Фройляйн Луиза в замешательстве оглядела присутствующих.

Перед сидящими в зале на столах стояли полные окурков пепельницы, пустые суповые чашки и кофейная посуда, а рядом множество пустых бутылок и стаканов после ночных посетителей. За роялем сидел худой белокурый юноша и тихо наигрывал «Если б я разбогател». Он опустил руки. Никто не шелохнулся. Все смотрели на фройляйн Луизу и ее спутника. Это напоминало музей восковых фигур.

– Доброе утро, – наконец мужественно произнесла фройляйн Луиза. «Хорошо все-таки, что со мной пришел мой штандартенфюрер», – подумала она.

– Доброе утро, – отозвался молодой человек у рояля. Больше никто не сказал ни слова.

– Я бы хотела поговорить с господином Конконом, – сказала фройляйн.

Никто не ответил.

– Вы меня поняли? Я хотела бы поговорить с господином Конконом!

Стриптизерша Бэби Блю, еще пару часов назад изображавшая Екатерину Великую, потуже затянула свой синий халат и медленно спросила:

– Которого господина Конкона?

– Как которого? Господина Карла Конкона! – удивилась фройляйн и уставилась на Бэби Блю, якобы прибывшую из «Crazy Horse» в Париже и вне сцены говорившую на мягком швабском диалекте.

– И отца и сына зовут Карлом, – объяснила Бэби Блю. – Итак, с кем вы хотите поговорить?

– Ой, я этого не знаю. А сколько лет отцу? Около сорока?

– Ха! – только и произнесла Бэби Блю.

Кто-то из официантов сказал:

– Это сын.

– Ну, так значит, я хотела бы поговорить с ним, если можно, – сказала фройляйн Луиза.

– Вы не можете с ним поговорить, – сказала Бэби Блю. – Он мертв.

– Что? – воскликнула в ужасе фройляйн Луиза.

– Мертв, – повторила Бэби Блю. – Убит. В отеле «Париж». На улице Кляйне Фрайхайт. Сегодня ночью. И со старым Конконом, с отцом, вы тоже не сможете поговорить. Во всяком случае, сейчас. Его забрала с собой уголовная полиция туда, в отель.

– Уголовная полиция?..

– Да. Комиссия по убийствам и все такое, – пояснила Бэби Блю в то время, как другие все еще сидели, не двигаясь. – Они были здесь, нас тоже допрашивали. И снова уехали со старым Конконом. Опознать сына и все такое. Сказали, что вернутся. Никто из нас не имеет права уходить. Мы уж думали, кто-то из полиции идет, когда дверь открылась.